Текст книги "Большие деньги"

Утром ее разбудил телефонный звонок, как раз в ту минуту, когда она прилегла, чтобы немного вздремнуть. Звонила Сильвия Голдштейн. Она сказала, что сочувствует ей, интересовалась, как она себя чувствует, не нужно ли чего. Она готова ей помочь.

– Нет-нет, все хорошо, не стоит беспокоиться, – ответила Мэри торопливо мертвым голосом, – но ей все же придется провести, весь день в постели.

– Ну, надеюсь, ты знала о том, что произошло между товарищем Стивенсом и товарищ Лихтфилд… вы ведь всегда были с Доном вместе… очень близки… в Москве они поженились… это английский товарищ… вчера вечером она выступала на большом митинге в Бронкс Казино… у нее копна рыжих волос, просто потрясающая… но девочки говорят, что волосы у нее крашеные. Многие из наших товарищей и не знали, что вы порвали друг с другом… Боже, какие все же грустные события происходят подчас в профсоюзном движении, не находишь?

– Так это же произошло давным-давно, – соврала Мэри. – До свиданья, Сильвия. – Она повесила трубку.

Позвонила знакомому бутлегеру, попросила привезти ей бутылку джина.

На следующий день кто-то постучал в дверь. Мэри, чуть приоткрыв ее, увидала в щелку Аду. От нее, как всегда, разило сильными французскими духами «Форе вьерже», а на плечах красовалась чернобурка.

– Ах, Мэри, дорогая, я так и знала, что что-то случилось… Знаешь, иногда я становлюсь ясновидящей. И вот когда ты не пришла на концерт, я ужасно разозлилась, но потом сказала себе, что ты наверняка заболела. Тогда я пошла к тебе в контору. Там какой-то очень красивый мальчик сказал мне, где ты живешь и что ты заболела гриппом, и я сразу же к тебе прибежала. Дорогая моя, почему ты не в постели? Ну и видок у тебя!

– Со мной все в порядке, – невразумительно пробурчала Мэри, отбрасывая прядь жестких волос со лба. – Я… составляла планы… как нам лучше справиться с возникшей ситуацией… с оказанием помощи безработным.

– Ну а сейчас ты немедленно едешь ко мне, занимаешь мою вторую спальню, и я сама займусь тобой, тебя нужно взбодрить. Никакой это не грипп, просто переутомление… все от работы… Если ты не будешь следить за собой, то заработаешь нервный припадок.

– Может, что-то подобное и случится, – с трудом произнесла Мэри.

Язык плохо слушался ее, словно онемел. Казалось, что у нее не осталось ни капли воли, самообладания, она послушно выполняла все, что говорила ей Ада.

Устроившись поудобнее на широкой кровати Алы с чистыми простынями, пахнущими лавандой, она попросила ее сбегать в аптеку за снотворным. Приняв пару таблеток, заснула. Мэри прожила несколько дней на квартире Ады. Ела то, что приносила горничная, пила все, чем угощала Ада, терпеливо выслушивала весь день ее пиликание на скрипке в соседней комнате. Но ночью теперь она засыпала без снотворного.

Правда, решимости у нее нисколько не прибавилось. Она по полчаса размышляла, стоит ли сходить в туалет.

Через неделю она решила, что хватит пользоваться Адиным гостеприимством, пора домой. Ей с каждым днем все больше надоедали дипломатичные разговоры Ады о несчастной любви, о разбитых сердцах, о величии самопожертвования, даже хотелось свернуть ей шею, как только она снова начинала нудить на эту тему.

– Ну вот, – упрекала та ее. – По-моему, ты снова заболеваешь.

Теперь Ада довольно часто заговаривала с ней о каком-то человеке, который якобы сходил по ней, Мэри, с ума, уже несколько лет кряду; который просто умирает от желание снова ее увидеть. После довольно продолжительной обработки Мэри все же уступила и согласилась пойти на вечеринку с коктейлем к Эвелин Джонсон, где, по словам Ады, будет и он.

– А ведь Эвелин закатывает такие чудные вечеринки! Ума не приложу, как у нее это получается, ведь у нее постоянно нет денег, но тем не менее все самые интересные люди Нью-Йорка бывают только у нее. И радикалы тоже. Эвелин не может жить, если рядом нет хоть маленькой группки красных.

Мэри, надев одно из платьев Ады, которое ей не совсем годилось, утром пошла к Саксу сделать завивку. Там всегда делала себе прическу Ада. Перед выходом на вечеринку они пропустили по паре коктейлей. В последнюю минуту Мэри удалось расколоть Аду, узнать, кто так интересуется ею. Оказалось, что там будет Джордж Берроу, и она наотрез отказалась ехать. Аде пришлось долго ее уговаривать, налить еще по коктейлю. Вдруг Мэри, поддавшись какому-то безрассудному чувству, согласилась.

– Ладно, поехали! – решительно сказала она.

У дверей их с улыбкой встретила цветная горничная в кружевном чепчике и фартуке и повела по коридору в спальню, где на кровати лежала куча мужских пальто и женских меховых манто. Они тоже сняли верхнюю одежду.

Ада, сидя перед туалетным столиком, приводила в порядок макияж. Мэри прошептала ей на ухо:

– Ты только подумай, что мог бы сделать наш комитет по оказанию помощи безработным с теми деньгами, которые богатые люди выбрасывают на ветер, на эти бессмысленные развлечения!

– Но она такая милочка, – возбужденно прошептала в ответ Ада. – Честно, вот сама увидишь. Она тебе понравится.

За их спинами распахнулась дверь и оттуда донеслась оживленная разноголосица, смех, позвякивание стаканов, запахи духов, жареных тостов, сигаретного дыма и джина.

– Ах, это ты, Ада! – раздался чей-то звонкий голос.

– Эвелин, дорогая, как здорово ты выглядишь! Познакомься… Это Мэри Френч, ты помнишь, я обещала тебе привезти ее… Моя старинная подружка…

Мэри пожала руку высокой стройной женщине в серо-жемчужном платье. У нее очень бледное от пудры лицо, очень красные от помады губы, очень черные от краски широко поставленные глаза.

– Как мило с вашей стороны посетить нас, – сказала Эвелин Джонсон, усаживаясь прямо на кучу верхней одежды на кровать и проваливаясь в меха.

– По-моему, у тебя славная вечеринка! – воскликнула довольная Ада.

– Вообще-то я не люблю вечеринки. Не знаю, право, для чего я их устраиваю, – сказала Эвелин. – Ну, думаю, мне пора вернуться к зверинцу… Ах, Ада, как я устала, если бы ты только знала…

Мэри вдруг поймала себя на том, что внимательно изучает глубокие, совсем не красящие хозяйку морщины, скрытые под слоем косметики, напрягшиеся сухожилия на ее шее. «Вот вам результат этой глупой разгульной жизни», – подумала она.

– Ну а что скажешь о пьесе? – спросила Ада. – Я так приятно удивилась, когда услыхала о ней…

– Ну, это уже в прошлом! – резко ответила Эвелин. – Теперь я работаю над проектом постановки балета… нужно сделать его поистине американским… Я расскажу тебе о нем подробнее в другой раз.

– Эвелин, а звезда экрана пришла? – хихикнула Ада.

– Да, они всегда приходят, – вздохнула Эвелин. – Она такая красивая… Ты обязательно должна ее увидеть.

– Ну, на твои вечеринки, Эвелин, приходит весь бомонд, я уже это усекла.

– Не знаю, правда, почему… все они кажутся мне такими скучными…

Эвелин ввела их через раздвижные двери в большую комнату с высоким потолком, в которой было довольно темно из-за приглушенного света ламп и плотного сигаретного дыма. Они сразу же угодили в гущу хорошо одетых гостей, которые оживленно разговаривали, строили рожи и, со стаканами с коктейлем в руках, громко смеялись, закидывая головы. Там даже стать было негде, и Мэри присела на краешек кушетки рядом с маленьким столиком с мраморной крышкой. Ее соседи продолжали о чем-то судачить, не обращая на нее никакого внимания. Ада и хозяйка пропали за широкими мужскими и изящными женскими спинами.

Мэри почти докурила сигарету, когда к ней подошла Ада. За ней шел Джордж Берроу. Его худое лицо покраснело, а адамово яблоко выпирало над воротником рубашки еще сильнее, чем прежде. В обеих руках он нес по коктейлю.

– Ну, ну, ну! Маленькая Мэри Френч, сколько лет, сколько зим! – говорил он с наигранной веселостью. – Ах, если бы вы только знали, сколько у нас было неприятностей за все эти годы преодоления кризиса.

– Хелло, Джордж, – небрежно поздоровалась с ним Мэри.

Она взяла у него из рук стакан, выпила коктейль, далеко не первый, у нее закружилась голова. Джорджу с Адой удалось втиснуться на кушетку по обе стороны от нее.

– Мне хочется знать все об этой забастовке угольщиков, – начал Джордж, нахмурив брови. – Очень, очень скверно. Местные мятежные профсоюзы выбрали неудачный момент. Объявили ее тогда, когда это играет на руку противнику.

Его слова задели Мэри за живое.

– Ну какого же еще комментария можно ожидать от такого человека, как ты. Если ждать благоприятного момента, то нужно вообще забыть о всяких забастовках… Рабочим его никогда не дождаться.

– А что вы имеете в виду, называя меня «таким человеком, как ты»? – спросил Джордж, как поняла Мэри, с наигранной скромностью. – Я часто задаю себе этот вопрос.

– Ах, брось. Мне сейчас совсем не хочется спорить… Я уже устала от всех этих споров… Принеси мне, пожалуйста, еще один коктейль, Джордж.

Он встал и послушно пошел через всю комнату, прокладывая себе путь через толпу к столу.

– Мэри, ну для чего тебе ссориться с беднягой Джорджем? Он такой милашка… Знаешь, здесь Марго Доулинг… с мужем Роднеем Каткартом… они всегда вместе… Они уезжают на Ривьеру, – торопливо нашептывала ей на ухо Ада, довольно громко, как суфлер из будки.

– Я уже устала от этих актрис на киноэкране, – сказала Мэри. – Для чего глядеть на них в жизни?

Ада незаметно улизнула. Джордж вернулся снова с двумя коктейлями и холодной лососиной и огурцом на блюде. Она не стала ничего есть.

– Думаешь, что обойдешься одними коктейлями, не так ли?

Она кивнула.

– Ну, в таком случае я все съем сам. Знаешь, Мэри, – продолжал он, – я часто в эти дни задумываюсь: может, я был бы куда счастливее, проведи всю жизнь агентом транспортной конторы в южном Чикаго. Нужно было жениться на какой-нибудь скромной фабричной девчонке, завести кучу детишек… Но даже если бы я занялся бизнесом, я сейчас был бы куда более довольным и состоятельным человеком.

– По-моему, ты и так неплохо устроился, – сказала Мэри.

– Знаешь, мне уже до чертиков надоели все эти нападки красных, которые считают меня обманщиком рабочих… Я верю в компромисс, и мне удалось одержать несколько весьма значительных побед в долларовом исчислении… Ваши коммунисты наотрез отказываются признавать, что у каждой медали есть две стороны. И в любом деле есть как минимум два разных подхода.

– Я не член партии, – сказала Мэри.

– Знаю… но ты работаешь с ними рука об руку… Почему это вы считаете, что гораздо лучше, чем испытанные и честные вожаки, знаете, что нужно рабочим?

– Если бы у шахтеров появилась реальная возможность голосовать в своих профсоюзах, вы очень быстро убедились бы, насколько они доверяют вашей продавшейся компании.

Джордж недовольно покачал головой.

– Мэри, Мэри… все та же упрямая простосердечная девушка.

– Вздор! У меня в душе уже не осталось никаких чувств. Я видела, как обстоят дела там, на шахтах… Не нужно иметь доброе сердце, чтобы видеть, как целят в тебя те, кто подавляет рабочие выступления.

– Мэри, ты себе и представить не можешь, какой я несчастный человек.

– Принеси-ка мне лучше еще один коктейль, Джордж.

Мэри успела выкурить две сигареты, покуда он вернулся. Перед ее глазами в сигаретном тумане кружились кивающие головы, что-то бормочущие рты, кривляющиеся лица, жестикулирующие руки.

Когда улыбающийся, раскрасневшийся Джордж вернулся, толпа гостей уже начала редеть.

– Представляешь, я имел удовольствие переброситься парой слов с миссис Доулинг, она такая очаровательная женщина… Знаешь, что сообщил мне этот Ред Хейнс? Интересно, правда это или ложь… Кажется, ей конец… она уже не годится для кино… голос ее не подходит для звукового кино – такой скрипучий, как у старой вороны, каркающей в микрофон… – Явно захмелев, он неестественно захихикал. – Вон она. Уезжает.

В комнате вдруг воцарилась тишина. В кружеве сигаретного дыма Мэри увидела женщину невысокого роста с подкрашенными голубыми тенями веками, с тонкими, как у фарфоровой куклы, чертами лица под копной белокурых волос. Она кому-то улыбнулась, направляясь к раздвижной двери гостиной. В желтом платье, вся унизанная большими сапфирами. Высокий, с бронзовым загорелым лицом актер и полный коротышка с кривыми, как у кавалериста, ногами, с одутловатым лицом, шли за ней. Эвелин Джонсон, что-то, как всегда, тараторя, нечленораздельное, чуть не задыхаясь от лавины слов, увязалась за ними.

Мэри наблюдала за этой сценкой через гудящий туман, словно смотрела пьесу с закуренного балкона.

К ним подошла Ада. Она стояла перед ними, выпучив глаза, и говорила, широко раскрывая рот:

– Ах, какая потрясающая вечеринка… Я встретилась с ней. У нее такие милые, такие утонченные манеры… Не знаю почему, но я считала ее довольно грубоватой, крутой. Недаром говорят, что она – из грязи да в князи.

– Ничего подобного, – вступился за Марго Доулинг Джордж. – Ее предки – знатные испанцы, которые жили на Кубе.

– Ада, я хочу домой, – сказала Мэри.

– Сейчас, минуточку. Мне так и не удалось поговорить с Эвелин… Она сегодня выглядит такой уставшей, очень нервничает, бедняжка.

Лилово-бледный молодой человек быстро прошел мимо них, улыбаясь через плечо следовавшей за ним женщине гораздо старше его, в серебристом платье из парчи. На ее худой шее под толстым слоем пудры проступали глубокие морщины, нос крючком дрожал, а глаза выкатывались из орбит над плохо замазанными макияжем синими мешками.

– Ада, я хочу домой.

– Но я думала, что ты пообедаешь с Джорджем.

Мэри видела перед собой только размытые лица, которые увеличивались в размерах, когда приближались к ней, меняли свою форму, пропадая во мгле, а рты то беззвучно, как у рыб в аквариуме, открывались, то закрывались.

– Ну, что скажете? Кстати, мисс Кон, вы не видели здесь Чарлза Эдварда Холдена? Он всегда присутствует на вечеринках Эвелин. Он здесь весьма заметная колоритная фигура.

Мэри не переваривала собачьи глаза Джорджа Берроу, вылезающие из орбит, когда он говорил.

– Ну вот, этот здравомыслящий интеллигентный человек в вашем вкусе. Лично я моту проговорить с ним весь вечер.

Ада, прищурив глаза, наклонилась к Джорджу и со свистом зашептала ему на ухо:

– Он помолвлен и женится на другой. Эвелин уязвлена этим до глубины души. Она теперь вся на нервах.

– Джордж, если мы остаемся, то принеси мне еще один коктейль, – сказала Мэри.

Круглолицая женщина в платье со стеклярусом, с пунцовыми щеками, сидевшая рядом с Мэри на кушетке, вдруг наклонившись к ней, произнесла сценическим шепотом:

– Ну, разве не позор? Знаете, по-моему, это большое свинство со стороны Холди после всего того, что Эвелин сделала для него… в светском плане… она его возвысила… теперь его принимают повсюду. Я знакома с этой девицей… такая стерва, что еще поискать… вовсе не богатая.

– Шшш, – прошипела Ада. – Идет Эвелин… Ну, Эвелин, дорогая, полководцы и короли уходят. Скоро здесь останется лишь жалкая кучка нас, простых смертных.

– Что-то она не показалась мне сегодня бодрой и веселой, – сказала Эвелин, опускаясь рядом с ними на стул.

– Может, принести тебе чего-нибудь выпить, Эвелин, дорогая? – вызвалась Ада.

Эвелин покачала головой.

– Знаете, Эвелин, что вам сейчас больше всего нужно, – сказала круглолицая дама, наклоняясь к ней. – Увлекательное путешествие за границу. После января в Нью-Йорке жить невозможно. Я сама ни за что бы здесь не осталась… Для чего мне нервный срыв? Останься я – его не миновать!

– Я уже думала, не поехать ли мне в Марокко, если удастся наскрести деньжат, – сказала в задумчивости Эвелин.

– Поезжайте в Тунис, там на самом деле как в раю!

Мэри, проглотив коктейль, который ей уже не в первый раз любезно принес Берроу, продолжала наблюдать за лицами, слушала голоса, словно в каком-то непроницаемом ненавистном тумане.

– Мне в самом деле пора.

Она пошла к двери через всю комнату, опираясь на руку Джорджа. Если она шла довольно неуверенно, то говорить ей ничто не мешало.

В спальне Ада помогла ей надеть пальто. Там была и Эвелин Джонсон. Она распахнула большие, как у газели, черные глаза.

– Ах, Ада, как мило с твоей стороны, что ты пришла, – сказала она своим дразнящим, певучим голоском. – Я так боялась, что здесь будет ужасная скука… Ах, мисс Френч, мне так хотелось поговорить с вами о положении шахтеров. Мне никогда не удается поговорить на тему, которая действительно меня интересует. Знаешь, Ада, больше никаких вечеринок, клянусь, со скуки можно с ума сойти, честно. – Она потерла пальцами виски, лоб. – Ах, Ада, надеюсь, чтоскоро все разойдутся. У меня такая сильная головная боль.

– Может, что-нибудь принять?

– Сейчас, непременно. У меня есть чудесные пилюли. Боль как рукой снимает. В следующий раз, Ада, я попрошу тебя сыграть для меня Баха… Мне его музыка, конечно, понравится. Знаешь, как, однако, глупо прожигать вот так свою жизнь – приглашать к себе кучку наобум выбранных людей, которые фактически ненавидят друг друга.

Она проводила их до самой двери, словно никак не хотела с ними расстаться. Она стояла на холодном сквозняке перед открытой дверью в тонком платье, когда Джордж отправился на угол ловить такси.

– Эвелин, вернись, не стой на ветру, так можно простудиться и умереть, – сказала Ада.

– Ну, до свиданья… вы все же молодцы, что приехали!

Мэри не спускала глаз с ее узких плеч. Она шла по коридору, ощущая дрожь во всем теле.

На холодной улице ее сильно качнуло, и Ада, обняв ее за талию, ловко поддержала. Да, она явно напилась.

– Ах, Мэри, – сказала Ада, – как мне хочется, чтобы все вокруг не были такими несчастными.

– Все летит на ветер! – вдруг дико закричала Мэри, почувствовав, что у нее зашевелился нормально язык и она вновь обрела дар речи. – Все на ветер – их дорогая еда, их деньги, они бросают на ветер все, а наши несчастные шахтеры и их семьи умирают от голода в своих холодных бараках, в которых вместо крыши – толь.

– Все это противоречия капиталистической системы, – со знанием дела прокомментировал Джордж Берроу. – Может, где-нибудь перекусим?

– Прежде отвези меня домой, только не к Аде! – чуть не орала Мэри. – Я устала от этой вашей паразитической жизни. Я завтра возвращаюсь на работу… Сегодня же позвоню, поинтересуюсь, погрузили ли они сгущенку…

Она схватила Аду за руку и вдруг почувствовала себя так же хорошо, как в старые, добрые времена. Крепко сжала ее локоть.

– Ада, какая ты все же милая, честно говорю, ты спасла мне жизнь.

– Ада – самое лучшее лекарство для истеричек, – сказал Джордж Берроу.

Такси остановилось перед домом Мэри, у выстроившихся в ряд мусорных баков.

– Нет, не нужно меня провожать. Я сама поднимусь к себе, – хрипло, со злостью сказала она. – Все это от усталости и от выпивки. Поэтому я и веду себя так странно. Спокойной ночи. Завтра я заберу у тебя свою сумочку.

Ада и Берроу поехали дальше. Она заметила, как их головы сразу сблизились – они, по-видимому, о чем-то весело болтали. «Они сразу же забыли о моем существовании», – думала Мэри, поднимаясь по лестнице. Она успешно преодолела все ступеньки, но довольно долго не могла воткнуть ключ в замочную скважину. Наконец дверь отворилась, и она прямиком направилась к кровати, с размаху рухнула на нее и тут же заснула.

Утром Мэри чувствовала себя хорошо. Ей казалось, что она так отдохнула, как не удавалось за многие годы. Она встала, по пути на работу съела яичницу с беконом у «Уильдса».

В офисе за ее столом сидел Руди Голдфарб. Он, пристально глядя на нее, медленно поднялся, не говоря ни слова. Она заметила, что у него красные, налившиеся кровью глаза, его обычно аккуратно прилизанные черные волосы спутаны.

– Что случилось, Руди?

– Товарищ Френч, они достали Эдди.

– Ты имеешь в виду, что он арестован?

– Нет, не арестован, они его застрелили.

«Они все же убили его». Мэри вдруг почувствовала приступ тошноты. Как бы ее не вырвало прямо здесь. Комната начала кружиться у нее перед глазами. Она крепко сжала кулаки, и комната, прекратив вращение, замерла в прежнем положении. Руди сказал ей, что несколько шахтеров обнаружили в канаве его грузовик. Вначале они подумали, что произошла авария, но когда извлекли тело Эдди, то увидали дырку от пули в виске.

– Нужно организовать митинг протеста… об этом происшествии знают в руководстве партии?

– Да, конечно, они хотят провести митинг в Мэдисон-сквер-гарден. Товарищ Френч, это был просто золотой парень.

Мэри села за стол и стала записывать названия организаций, которые в первую очередь нужно уведомить об этом. Вдруг она, оторвав голову от бумаги, посмотрела прямо в глаза Руди.

– Знаешь, что мы должны сделать прежде всего?… Мы должны перевести наш комитет по оказанию помощи бастующим и безработным в Питтсбург. Нужно было сделать это давным-давно.

– Весьма рискованно.

– Все равно мы должны находиться в Питтсбурге, как бы там ни было, – твердо, спокойно повторила Мэри.

Снова зазвонил телефон.

– Это вас, товарищ Френч.

Как только трубка прикоснулась к ее уху, она тут же услыхала голос Ады. Та, как всегда, тараторила, тараторила… Сперва Мэри никак не могла разобрать, о чем это она.

– Мэри, дорогая, ты читала газеты?

– Нет, пока еще нет. Ты имеешь в виду убийство Эдди Спеллмана?

– Нет, дорогая… все просто ужасно. Помнишь, вчера мы были на вечеринке… помнишь Эвелин Джонсон… как все ужасно, просто чудовищно. Все таблоиды утверждают в один голос, что это самоубийство.

– Ада, ничего не могу понять.

– Мэри, но я же стараюсь тебе все объяснить… Я так расстроена, что не могу говорить… она была такой хорошей женщиной, такой талантливой, артистка в душе… Ну, когда горничная вошла к ней сегодня утром, то обнаружила ее мертвую в кровати. А мы там были всего двенадцать часов назад! Какой ужас! Некоторые газеты сообщают, что она умерла от большой дозы снотворного. Она, по-видимому, этого не хотела. Ах, если бы мы только знали заранее, можно было бы что-то предпринять. Помнишь, она говорила, что у нее сильно болит голова. Может быть, приедешь, я просто не могу сейчас выносить одиночества, я себя так плохо чувствую. Все просто ужасно!

– Ада, я не смогу приехать… В Пенсильвании произошло нечто очень серьезное. У меня полно работы. Нужно организовать митинг протеста. Пока, Ада.

Мэри положила трубку, нахмурилась.

– Послушай, Руди, если Ада Кон снова позвонит, скажи, что меня нет… У меня слишком много хлопот, и я не могу трепаться по телефону с истеричками, тем более в такой день, как этот.

Собрав со стола все бумаги, она надела шляпку и побежала на заседание комитета.