Текст книги "Авторитет права. Эссе о праве и морали"

У большинства людей есть веские причины в большинстве случаев подчиняться закону из предосторожности. Существует риск столкнуться с правовыми санкциями, уголовными или иными, по большей части нежелательными для большинства людей, равно как и многими другими «социальными санкциями», которые, хотя и влияют на разных людей по-разному и в разной степени, все же влияют на большинство людей в значительной степени. Кроме того, все эти причины именно такие, как надо. Они являются причинами подчиняться требованиям закона, поскольку он этого требует, и, следовательно, они отличаются от большинства моральных причин, которые являются причинами подчиняться требованиям закона по основаниям, не зависящим от наличия таких требований закона.

Понятно, что эти первичные пруденциальные соображения недостаточно широки. Если бы они были единственными пруденциальными соображениями, то все мы, очевидно, имели бы возможность нарушать закон в случае отсутствия пруденциальных доводов против этого действия. Однако существуют и вторичные пруденциальные соображения более широкого действия. Эти соображения занимают подчиненное положение по отношению к первичным: допустим, известно, что первичные соображения применяются к некоторым или всем случаям определенной категории, например: в некоторых или всех ситуациях, когда человек может преступить закон, у него есть пруденциальная причина этого не делать. Допустим также, что попытки установить, применяются ли эти соображения к каждому отдельному случаю и, если применяются, преобладают ли они над всеми противоположными соображениями, которые также могут применяться к данному случаю, сопряжены с издержками (время, силы, риск прийти к неверному заключению и т. д.). В подобном случае иногда лучше всего принять политику или правило о том, что все случаи, относящиеся к данной категории случаев, должны определяться как случаи, в которых имеется причина, которая может в них иметься, и в которых эта причина преобладает над всеми противоположными соображениями[230]230
  Такая политика является обязательным правилом в значении, рассмотренном в: Joseph Raz, Practical Reason and Norms (London, 1975), ch. 2.


[Закрыть]. В нашем случае это означает, что у человека может быть пруденциальная причина следовать политике обязательного подчинения закону во всех случаях, вместо того чтобы исследовать в каждом случае, регулируется ли он первичной (пруденциальной) причиной или же нет. Наличие или отсутствие достаточной причины для принятия такой политики зависит от ряда соображений. Это могут быть вид и размер издержек, возникающих в случае отказа от политики и исследования каждого отдельного случая, характер противоречащих друг другу соображений, которые могут применяться к случаям, относимым к данной категории, и т. д.

Такая пруденциальная политика выходит за пределы пруденциальных причин для подчинения закону. Наверное, ее значимость выше, чем обычно думают. Понятно, что человек более точно понимает характер своих причин, если действует, руководствуясь конкретными обстоятельствами дела, а не опирается на общую политику. В последнем случае причина поведения часто формулируется в общем виде и туманно, например: «Я просто так никогда не делаю». Подобный ответ не показывает, на соображения какого рода опирается политика. Люди часто имеют смутное представление о причинах, по которым они соблюдают определенные правила, но это не означает отсутствие у них таких причин. Многие люди просто не нарушают закон в обычных ситуациях, и такая политика зачастую основана на вторичных пруденциальных причинах упомянутого выше толка, но все же этот факт не слишком часто обнаруживает свое существование и люди не осознают в достаточной степени собственные причины.

Но даже пруденциальная политика не обеспечивает достаточного основания для подчинения закону по ряду причин. Обязанность подчиняться закону обычно воспринимается как моральная обязанность. Пруденциальные основания сами по себе не приводят к возникновению моральных обязанностей. Даже те, кто считает осмотрительность (prudence) моральной добродетелью, будут утверждать, что в большинстве случаев она в лучшем случае достойна похвалы, но не является обязательным элементом поведения. Кроме того, степень наличия вторичных пруденциальных причин для принятия пруденциальной политики подчинения закону у каждого человека своя: некоторые люди более склонны неверно оценивать риски в конкретных случаях, кого-то сильнее смущает необходимость размышлять об этих рисках, само напряжение, создаваемое размышлением о них. У этих людей существуют более веские пруденциальные причины придерживаться политики соблюдения закона. У других для этого меньше причин. Но еще важнее то, что почти ни у кого нет причины следовать универсальной политике такого рода. Если речь идет о предосторожности, практически каждый, несмотря на наличие причины следовать политике конформизма в большинстве областей, волен исключать из их числа определенные области с крайне низким риском: мелкие посягательства на имущество работодателя, незначительные нарушения налогового законодательства и т. д. У каждого есть определенные области права, где риски, с которыми он сталкивается, нарушая закон, минимальны и пруденциальные соображения говорят в пользу политики полного игнорирования: можно вести себя так, как будто пруденциальных причин не нарушать закон не существует.

Мнение об отсутствии обязанности подчиняться закону в стране с хорошей и справедливой правовой системой кажется парадоксальным. Кажущийся парадокс во многом объясняется нашим нежеланием отказаться от убежденности в существовании такой обязанности. Этот кажущийся парадокс иллюзорен. Он проистекает из двух тесно связанных источников: мы считаем приличным или нравственным гражданином того, кто, помимо прочего, подчиняется законам справедливой правовой системы, и мы считаем надлежащей правовой системой ту, законам которой надлежит подчиняться (подчиняются сознательные граждане). Надлежащая моральная установка сознательного гражданина по отношению к закону является темой следующего эссе. Здесь же полезно рассмотреть возможность считать правовую систему хорошей, не признавая обязанности подчиняться ее законам.

Позвольте сделать пару вводных замечаний. Само собой, у человека чаще есть независимые моральные причины соблюдать законы хорошей правовой системы, чем законы плохой правовой системы. Если правовая система хороша в нравственном отношении, то она содержит нравственные законы, и этими законами часто являются законы, предписывающие поведение, которое является обязательным с моральной точки зрения, безотносительно закона (например, запреты на убийство, насилие, клевету, вмешательство в частную жизнь, нарушение обещаний при определенных условиях, определенные виды обмана и т. д.). Моральные причины действовать в соответствии с законами хорошей системы существуют чаще, чем моральные причины действовать в соответствии с законами плохой системы, даже несмотря на отсутствие особой моральной обязанности подчиняться законам справедливой правовой системы.

Верно и то, что если правовая система в целом правильна и справедлива, то это служит причиной доверять ее правотворческим и судебным институтам. Если мы знаем, что в целом законы таковы, что у нас есть независимые моральные причины поступать так, как они требуют, то применительно к каждому конкретному закону, при прочих равных условиях, у нас есть причина верить в наличие независимой моральной причины соблюдать и его. Таким образом, общее моральное качество системы стимулирует соблюдение закона, являясь причиной верить и доверять моральной ценности каждого отдельного закона. Снова и речи нет об особой обязанности подчиняться закону.

Но эти два замечания не касаются существа кажущегося парадокса: как это возможно, что справедливость правовой системы не является причиной ей подчиняться. Чтобы развеять видимость парадокса, следует рассмотреть ключевую роль права в обществе. В эссе «Функции права» была предложена схема классификации существенных функций права. Но каким образом выполняются эти функции? Есть ли у права механизм обеспечения собственного надлежащего функционирования?

Кельзен говорил о том, что этот правовой механизм заключается в обеспечении мотивации для соблюдения собственных стандартов через установление санкций за нарушение закона. Это определенно важнейший правовой механизм, хотя и не является спецификой исключительно права, как утверждал Кельзен. Но в предыдущем разделе этого эссе утверждалось, что пруденциальных соображений (а к их числу, помимо прочих, относятся все те, которые порождены боязнью санкций) по существу недостаточно, чтобы обеспечить даже причины prima facie для подчинения во всех случаях. Следует ли нам заключить, что если правовые санкции вряд ли обеспечат причину для действия, то права не должно быть? Верно, что иногда вполне обоснованно говорят о необходимости аннулирования законов, которые в целом игнорируется. А если заранее известно, что закон, когда он будет принят, в целом будут игнорировать, то его не следует принимать. Но такие аргументы зависят от существующего или прогнозируемого пренебрежения законом, проистекающего из неспособности любого рода соображений обеспечить его соблюдение. На них нельзя ссылаться как на доказательство общей убежденности в том, что если правовые санкции недейственны или вряд ли окажутся действенными, то права вообще не должно быть. Но если речь не идет об общей убежденности, значит предусмотренные законом санкции хоть, несомненно, и являются важным правовым механизмом, но обычно не считаются единственным.

Фактически имеются два основных правовых механизма, два способа, посредством которых право выполняет свои функции (также могут существовать и другие незначительные механизмы). Один состоит в обеспечении причин для соблюдения права через установление санкций. Другой заключается в обозначении стандартов, которых требует организованное общество (то есть заявляемых как требование общества правовыми институтами и органами общества), очевидным для всех образом. Используя первый механизм, право создает причины для соблюдения; используя второй, оно полагается на независимые причины и порождает и направляет их, открыто декларируя определенные стандарты в качестве надлежащих стандартов, которыми должны руководствоваться все мотивированные этими порождаемыми причинами. Независимость второго механизма часто недооценивают. Кажется, что публичная очевидность правовых стандартов[231]231
  О причинах утверждать, что все правовые стандарты публично очевидны, и об объяснении этого условия ср. «Позитивизм и источники права» выше.


[Закрыть] легко объясняется необходимостью обеспечить очевидный для всех стандарт для того, чтобы механизм санкций был эффективным и справедливым. Я не отрицаю важность регулирования использования публичной власти посредством публично очевидных стандартов[232]232
  См. также «Верховенство права и его добродетель» выше.


[Закрыть]. Но, однако, следует отметить, что это не единственная роль публично очевидных стандартов. Возьмем закон, регулирующий деятельность судей и прочих высокопоставленных государственных чиновников. Предполагается, что эти чиновники обычно прямо или косвенно связаны с применением правовых санкций. Но правовые стандарты, адресованные таким чиновникам, предназначены не только для того, чтобы другие могли прогнозировать действия этих чиновников, но в первую очередь для руководства самими чиновниками (и лишь поэтому они также могут служить основой для прогнозирования поведения чиновников). Но хотя предполагается, что чиновники будут соблюдать закон, от них ожидают соблюдения закона не из-за желания избежать санкций, а из-за того, что они обычно подчиняются закону по независимым соображениям. Роль права здесь просто в четком обозначении стандартов, с которыми тогда связана эта независимая мотивация.

Это разграничение двух правовых механизмов можно рассматривать как переосмысление традиционного разграничения между mala per se (деяния, преступные по своему характеру) и mala prohibita (деяния, преступные в силу запрещенности). Одна из ролей права состоит в запрещении и наказании деяний, которые не должны совершаться по независимым причинам, не зависящим от существования права и не касающимся сохранения иных форм социальной практики (и все они относятся к mala per se). Поскольку некоторые люди не мотивированы этими независимыми причинами как следует, право через свои санкции предоставляет им альтернативные причины. Вторая роль права касается участия в схемах социальной кооперации (эти обязанности относятся к mala prohibita). Я здесь имею в виду случаи, когда есть причина действовать определенным образом, поскольку это вносит вклад в существующую схему социальной кооперации. Это разного рода случаи, два из которых являются обычными и распространенными: есть действия, которые полезны, если достаточно большое количество людей ведет себя соответствующим образом, но не приносят никакой пользы, если их не совершает никто или почти никто. Пример – загрязнение рек. Если достаточно большое количество людей воздерживаются от загрязнения рек, реки будут чистыми, и каждый человек имеет моральную причину способствовать сохранению их чистоты[233]233
  Во многих случаях действие отдельного человека вносит вклад в результаты, пусть и в очень малой степени. Иногда, поскольку существует достаточно много других «вкладчиков», действие отдельного человека может само по себе не вносить причинный вклад в результаты. Я предполагаю, что даже в таких случаях часто у человека имеются моральные причины, на обоснованность или действенность которых нам не нужно здесь отвлекаться, чтобы участвовать в кооперативном соглашении.


[Закрыть]. Но если большинство людей их загрязняют и реки сильно загрязнены, как правило, у меня не будет причины воздерживаться и не загрязнять их самому[234]234
  За исключением случаев проведения кампании, направленной на изменение общественного настроя, которая имеет некоторый шанс на успех, и т. п.


[Закрыть]. Еще одна разновидность действий, для совершения которых имеется причина в силу наличия схем социальной кооперации, – это случаи, когда определенная форма существующей схемы кооперации конкретизирует общую обязанность, придавая ей определенные очертания. Например, люди могут соглашаться с тем, что каждый человек морально обязан способствовать благополучию остальных. Можно утверждать, что при наличии социально приемлемой и широко используемой системы социального обеспечения, финансируемой за счет взносов тех, кто может себе это позволить, каждый человек обязан перечислять в этот фонд взносы во исполнение (полностью или частично) своей обязанности помогать другим. Он теряет право делать это так, как ему заблагорассудится. У него есть моральная причина делать это социально приемлемым образом[235]235
  Тот или иной способ исполнения обязанности может оказаться лучшим просто в силу своей распространенности. Действия человека в подобных обстоятельствах могут принести больше прямой пользы тем, чьи интересы обслуживает эта обязанность. Но у человека могут быть и иные причины включиться в эту практику: это может укрепить практику и тем самым побудить других людей к исполнению своих обязанностей. (Это легче делать в составе большинства, чем индивидуально.) Включение в практику также может быть желательно само по себе. Это способ проявить свое чувство общности.


[Закрыть]. Рассмотрение различных видов схем кооперации – это увлекательная и очень важная тема, ставящая проблемы как в области философии морали, так и в теории рационального поведения. Однако эти проблемы не имеют прямого отношения к рассматриваемому вопросу. Не нужно даже соглашаться с теми несколькими замечаниями, которые я позволил себе высказать выше в отношении проиллюстрированных здесь двух видов схем кооперации. Лишь два момента имеют отношение к рассматриваемому вопросу. Во-первых, это мысль о том, что право играет важную роль в создании и сохранении схем социальной кооперации, и не только за счет установления санкций для мотивации тех, кто в ином случае не вносил бы свой вклад (первый правовой механизм), но и посредством открытого и публичного определения того, в чем заключается схема и какой вклад в нее должен вносить каждый (второй правовой механизм), что позволяет людям, мотивированным надлежащими причинами, принять участие в кооперативном соглашении. Вторая мысль – это мысль о том, что моральные причины, влияющие на подобные случаи, целиком проистекают из фактического наличия социальной практики кооперации, а совсем не из того, что право способствует ее зарождению или сохранению. Возьмем упомянутый выше пример с загрязнением рек. На чьи бы то ни было моральные причины совсем не влияет то, санкционирована ли практика сохранения чистоты рек законом, поддерживается ли она призывами и пропагандой отдельных энтузиастов или же появилась совершенно спонтанно. Значение имеет именно существование такой практики, а не ее истоки или сопутствующие обстоятельства (за исключением особых случаев). С другой стороны, допустим, что закон требует сохранения чистоты рек, но никто его не соблюдает и реки превратились в общественную помойку. В таких обстоятельствах моральных причин не сбрасывать в реки отходы, которые мы рассматривали, не существует, даже несмотря на соответствующее требование закона.

Подведем итоги обсуждения в этом разделе: право является надлежащим, если оно обеспечивает пруденциальные причины для действия, где и когда это целесообразно, и если оно обозначает определенные социальные стандарты, когда это уместно. Если право справляется с этим, то оно укрепляет защиту ценных с моральной точки зрения возможностей и интересов и стимулирует и поддерживает оправданные формы социальной кооперации. Но ни один из этих правовых механизмов, даже при самом замечательном использовании, не приводит к возникновению обязанности подчиняться закону. Имеет смысл оценивать право как полезный и важный социальный институт и считать правовую систему хорошей или даже идеальной, отрицая при этом существование обязанности подчиняться ее законам.

13
Уважение к закону

Я БУДУ исходить из отсутствия общей обязанности подчиняться закону, даже законам хорошей и справедливой правовой системы. Возникает вопрос: как должен относиться сознательный гражданин к законам общества, чья правовая система в целом хороша и справедлива? Может показаться, учитывая отсутствие обязанности подчинения, что ему открыта только одна дорога. Он не должен иметь общей моральной установки по отношению к праву. Каждый случай, когда закон требует или запрещает то или иное действие, нужно оценивать индивидуально с точки зрения морали[236]236
  Для этого необязательно тратить время на осознанные размышления о том, что делать в каждом конкретном случае.


[Закрыть]. Иногда регулирование действия законом имеет моральное значение, иногда нет. Поскольку нет ни общей обязанности подчиняться закону, ни общей обязанности ему не подчиняться, единственной надлежащей моральной установкой, которая возможна, является отсутствие общей моральной установки.

Цель настоящего эссе – указать на необязательность такого вывода. В результате отсутствия обязанности подчиняться закону можно не иметь общей моральной установки по отношению к закону – даже хорошему закону[237]237
  Возможно, мне следует сделать здесь оговорку. Вполне возможно наличие общей причины не повиноваться законам определенных безнравственных режимов государственной власти.


[Закрыть]. Отсутствие общей моральной установки с моральной точки зрения допустимо. Но есть и другая возможность, в равной степени позволительная: испытывать уважение к закону. Я буду утверждать, что существует такое отношение к закону, известное как уважение к нему, при котором испытывающие его имеют общую причину подчиняться закону, то есть их причиной является их отношение, их уважение к закону, и что с моральной точки зрения допустимо уважать закон подобным образом (если речь не идет о в целом безнравственной правовой системе).

Тезис о том, что уважающие закон несут обязанность, от которой освобождены остальные, может выглядеть парадоксальным и действительно является парадоксальным, учитывая ряд общих допущений современной аналитической философии морали. В настоящем разделе объясняется характер этого парадокса. Следующие два раздела разрешают парадокс, а в последнем разделе исследуется моральная ценность такого отношения – уважения к праву.

Отношение, которое мы называем уважением к праву, имеет сложную природу. Для текущих целей лучше всего разделить его на две составляющие, каждая из которых сама по себе представляет собой сложное отношение. Назовем эти две составляющие, которые часто неразрывно переплетены в реальной жизни, (изначально) когнитивным уважением и (изначально) практическим уважением. Изначально когнитивная установка состоит в надлежащем восприятии моральной ценности права и связанных с ним эмоциональных и практических склонностях и диспозициях. И восприятие, и эмоциональные и практические диспозиции различаются в зависимости от конкретной ситуации и личности обладателя этой установки. Они могут состоять, например, в убежденности в том, что право является демократическим и справедливым, что оно способствует общественному прогрессу и защищает права человека. Они могут включать гордость за то, что правовая система родной страны является по большей части просвещенной и прогрессивной, удовлетворение от нахождения под защитой адекватной правовой системы, уважение к институтам или людям, участвующим в создании права или отправлении правосудия, и к символам закона (здание суда) и даже восхищение ими. Среди вторичных практических диспозиций, которые может создавать изначально когнитивное уважение, могут быть нежелание поддерживать предложения об изменении структуры правовых институтов, если только нет очень убедительных доказательств того, что изменения пойдут во благо, готовность рекомендовать и стимулировать сходное отношение в других людях и продвигать принятие аналогичных законов в других странах и т. д.

Эти замечания просто иллюстрируют те убеждения и диспозиции, которые составляют когнитивное отношение уважения. Изначально практическое отношение уважения состоит главным образом из склонности подчиняться закону (то есть делать то, что он требует, потому что он этого требует, поскольку подчиняться ему правильно с точки зрения морали)[238]238
  Это условие необходимо для разграничения практического уважения и склонности подчиняться по соображениям предосторожности.


[Закрыть] и разнообразных эмоциональных и когнитивных, равно как и дополнительных практических диспозиций, ей свойственных. И опять же, у разных людей они различаются. Они могут включать враждебное отношение к правонарушителям, удовлетворенность ситуациями привлечения их к ответственности, одобрение законопослушного поведения и людей, которые подчиняются закону, чувство стыда и вины при нарушении закона и т. д.

Уже упоминалось, что уважение человека к закону обычно будет включать элементы как изначально когнитивного, так и изначально практического отношения, и что они могут быть неразрывно связаны между собой. Верно и то, что в принципе они существуют по отдельности и в мыслях, и в жизни. Человек может проявлять одно и не проявлять другое. Крайним примером человека, испытывающего практическое, но не когнитивное уважение к закону, является человек, который верит в то, что, сколь бы плох ни был закон, ему всегда надлежит подчиняться. Человеку следует пытаться его реформировать, но он никогда не вправе нарушать действующий закон. Если так случилось, что подобный человек считает закон своей страны очень плохим, он не будет испытывать к нему когнитивного уважения, но, вероятнее всего, будет проявлять крайнее практическое уважение. Примеры обратного встречаются чаще. Житель одной страны может испытывать умеренное когнитивное уважение к закону соседней страны, не имея практического уважения. Он может считать, что гражданин или резидент обязан подчиняться законам своей страны, но у туристов такой обязанности нет. Если, нарушая закон, они не причиняют никому вреда, они морально свободны игнорировать его, когда закон, возможно, налагает ограничения, от которых они свободны в своей собственной стране.

Может показаться, что в отсутствие общей обязанности подчиняться закону с моральной точки зрения неправильно испытывать практическое уважение. Несомненно, люди могут и будут продолжать его испытывать, но им не следует этого делать. Если существует общая обязанность подчиняться закону, то внушение практического уважения зачастую оправдано тем, что оно облегчает соблюдение этой обязанности. Подчинение естественно для того, кто испытывает практическое уважение к закону, и это подчинение обычно оправдано обязанностью (можно предположить, что в разумных правовых системах оно редко дает сбой). Но если общей обязанности подчиняться нет, то эта установка неоправданна. Тогда с моральной точки зрения становится невозможно мириться с укоренением склонности подчиняться требованиям права. Вместо этого следует поощрять установку на то, чтобы обычно находиться настороже и всегда проявлять готовность и согласие рассматривать достоинства соблюдения или несоблюдения в каждом конкретном случае, без предварительных диспозиций, которые могут исказить суждение.

Естественно, отсутствие обязанности подчиняться закону не влияет на оправданность когнитивного уважения. Закон может быть хорошим с точки зрения морали, и это оправдывает когнитивное моральное уважение. Однако представляется, что нет сопоставимого морального факта, который мог бы оправдать практическое уважение. Это, казалось бы, обнаруживает парадоксальность отстаиваемого далее тезиса. Согласно этому тезису, практическое уважение некоторых людей к закону само является причиной для подчинения закону. Отсутствие у этого уважения обычных внешних оснований согласуется с утверждением об отсутствии обязанности уважать законы даже хорошей правовой системы. В таких обществах просто допускается уважение к закону. Но те, кто уважает закон, имеют причину ему подчиняться, даже обязаны подчиняться. Их уважение служит им причиной – источником их обязанности. Утверждается, что они не просто признают такую обязанность, не просто думают, что они связаны обязательством. Утверждается, что они действительно несут эту обязанность, они действительно обязаны подчиняться.

Уважение к закону (практическое) было определено как отношение, включающее признание моральных причин для подчинения закону. Из заключения в предыдущем эссе о том, что таких общих моральных причин не существует, должно следовать, что практическое уважение к закону является неоправданным отношением. Этот вывод неизбежен, если практическое уважение выводится из независимо обоснованной обязанности подчиняться и само оправдывается как отношение, которое облегчает соблюдение этой обязанности. Практическое уважение можно обосновать с точки зрения морали, только если поменять порядок обоснования и вывести обязанность подчиняться закону из независимо обоснованного практического уважения. Это можно сделать, если, например, допускается уважать закон и само уважение является причиной для подчинения закону. Но возможно ли, что уважение к закону не опирается на обязанность подчиняться, а заменяет ее? Можно ли сказать, что уважение человека к закону обязывает его подчиняться закону? Я докажу эту возможность, проведя аналогию с дружбой.