Текст книги "Авторитет права. Эссе о праве и морали"

Семантический антиредукционизм Кельзена, несомненно, в конечном итоге связан со второй характеристикой чистоты его теории: свободой от элементов морали. Здесь его антагонистами стали не социологи, а приверженцы естественного права. Опровержение естественного права заботило Кельзена больше всего, и он много писал на эту тему на протяжении всей своей жизни. Его взгляды обеспечили ему место в исторической традиции правового позитивизма.

С правовым или юридическим позитивизмом традиционно ассоциируются три основных тезиса[261]261
  См. мой анализ этих проблем в: Joseph Raz, Practical Reason and Norms (2nd ed., Oxford, 1999), § 5.3, а также гл. 3 настоящей книги. См. также: H. L. A. Hart, ‘Positivism and the Separation of Law and Morals’, Harvard Law Review, 71 (1957–1958), 593–629; H. L. A. Hart, Essays in Jurisprudence and Philosophy (Oxford: Clarendon Press, 1983), p. 49–87; Г. Л. А. Харт, “Позитивизм и разграничение права и морали”, в: Г. Л. А.Харт, Философия и язык права (Москва: Канон+; РООИ «Реабилитация», 2017).


[Закрыть]. Первый из них – редукционный семантический тезис, предлагающий упрощенный подход к анализу правовых высказываний, согласно которому они являются ненормативными описательными высказываниями того или иного рода. Второй – тезис о случайной взаимосвязи, согласно которому между правом и моральными ценностями нет обязательной взаимосвязи. Третий – это тезис об источниках, утверждающий, что для определения существования и содержания права не нужно обращаться ни к каким моральным аргументам.

Эти три тезиса логически независимы, и можно соглашаться с любым из них, при этом отвергая остальные. Но многие ведущие позитивисты поддерживали все три тезиса, включая Бентама, Остина, Холмса и Росса. Как же относится к ним Кельзен? Этот вопрос крайне важен для понимания его учения о праве. Во многих отношениях это важнейший набор проблем, который приходится рассматривать любой философии права, поскольку он ставит проблему двойственности права как социального института с нормативным аспектом. Главная задача любой теории права заключается в том, чтобы отдать должное обеим граням права.

Кельзен предлагает отвергнуть редукционный семантический тезис и поддержать тезис о случайной взаимосвязи и тезис об источниках. Кельзен рассматривает право как позитивное право. Оно основано на социальных источниках, которые можно определить, не прибегая ни к каким моральным соображениям. В этом Кельзен никогда не сомневался. Он безоговорочно поддерживал обе составляющие этого тезиса. Существование или несуществование правовой системы в целом – это вопрос социального факта. Оно целиком зависит от ее действенности в рассматриваемом обществе. Кроме того, критерий, позволяющий определить принадлежность каждого отдельного правила к правовой системе, действующей в определенной стране, в равной мере является вопросом социального факта. Вопрос вращается вокруг того, было ли оно надлежащим образом постулировано – можно ли увязать его с санкционированным социальным источником или же нет.

Так же тверда и вера Кельзена в тезис о случайной взаимосвязи. Кельзен настаивает, что (1) утверждение об обязательной взаимосвязи между правом (его содержанием) и моралью либо предполагает абсолютные моральные ценности, которым обязательно соответствует право, либо допускает, что всевозможные релятивистские моральные принципы заключают в себе некоторые общие ценности и что право соответствует этим ценностям. Далее он утверждает, что (2) абсолютных моральных ценностей не существует, а между всеми релятивистскими моральными принципами нет ничего общего. Из этого он заключает, что между правом и моралью нет обязательной взаимосвязи[262]262
  См.: PTL § 11, p. 63–65); ЧУП § 11, с. 85–88.


[Закрыть].

Отход Кельзена от традиционного позитивизма заключается в отрицании семантического редукционного тезиса. Позитивисты, придерживающиеся редукционного подхода, по-разному доказывали, что правовые высказывания – это высказывания о том, что надлежит делать, либо прогнозы вероятности санкций или решений суда и т. п. Кельзен категорически отрицает любой редукционный анализ правовых высказываний. Он утверждает, что «тот факт, что некоторая… норма «действительна», означает, что она обязывает человека, то есть что он должен вести себя предусмотренным нормой образом»[263]263
  PTL § 34(a), p. 193; ЧУП § 34(a), с. 240.


[Закрыть]. Кельзен считает правовые высказывания полностью нормативными высказываниями. Этот его подход, как часто указывалось, плохо согласуется с тем, что он признает тезисы об источниках и о случайной взаимосвязи, и это заставляет его одновременно утверждать, что «юридические ценностные суждения представляют собой суждения, которые можно объективно проверить фактами»[264]264
  Hans Kelsen, ‘Value Judgments in the Science of Law’, Journal of Social Philosophy and Jurisprudence 7 (1942), 312–333, at 332, repr. WJ 209–220, 389 (notes), at 229.


[Закрыть]. Именно в том, как он урегулирует напряженность между своими нередукционными семантическими взглядами и тезисами об источниках и о случайной взаимосвязи, обнаруживается его наиболее оригинальный вклад в общую теорию права. Именно эта напряженность непосредственно приводит к его самой известной доктрине – доктрине основной нормы.

Прежде чем мы перейдем к анализу этой составляющей вклада Кельзена, следует признать, что поддержка Кельзеном двух тезисов позитивизма оставляет желать лучшего. Защита Кельзеном тезиса об источниках главным образом опирается на мнение о том, что «научное» изучение права было бы невозможным, если бы идентификация права вращалась вокруг моральных аргументов[265]265
  См.: GTLS, at 5.


[Закрыть]. Но этот аргумент явно ошибочен. Изучение права должно соответствовать своему предмету. Если его предмет нельзя изучать «научным образом», то его изучение не должно и пытаться быть научным. По характеру предмета можно понять, как его следует изучать, но нельзя постулировать, что предмет имеет определенный характер, поскольку его желают изучать определенным образом.

Не более убедительно и отстаивание Кельзеном тезиса о случайной взаимосвязи. Ему не только не удалось доказать отсутствие абсолютных ценностей или даже общего между всеми релятивистскими моральными принципами, но и не удалось постичь природу проблемы, и он задался неверным вопросом. Этой неудаче способствовали четыре фактора. Во-первых, с точки зрения релятивизма верным вопросом, которым должен задаваться человек, будет вопрос о том, приводит ли мораль, которую он разделяет, к заключению об обязательной взаимосвязи между правом и этой моралью, то есть является ли эта мораль таковой, что все правовые системы, какими бы они ни были, отражают ряд утверждаемых ей ценностей. Для релятивиста этот вопрос имеет практическую и теоретическую значимость. Положительный ответ на него явно не требует положительного ответа на вопрос Кельзена о том, существуют ли ценности, общие для всех релятивистских моральных принципов, которые уважают все правовые системы.

Во-вторых, вопрос о том, обязательно ли содержание права соответствует моральным ценностям, – не единственный актуальный вопрос, который следует задать. Другой вопрос состоит в том, всегда ли мораль требует подчинения праву безотносительно содержания права. Возможно, подчинение требуется, потому что этого ожидают другие или потому что это будет симметрично их подчинению. Как бы то ни было, Кельзен считает право существующим, только если оно реально действует. Я не хочу утверждать, что этот факт приводит к возникновению каких-либо моральных обязанностей. Однако необходимо признать, что если это так, то это доказывает обязательную взаимосвязь между правом и моралью, которая не зависит от содержания права.

В-третьих, анализ Кельзена окрашен его представлением о естественном праве как о теории, утверждающей, что несправедливые законы вообще не являются действительными законами. Но многие теории естественного права не придерживаются такого взгляда. Рассмотрим три видных недавних примера. Фуллер, Дворкин и Финнис утверждают, что между правом и моралью существует обязательная взаимосвязь. Но никто из них не отрицает возможность существования действующих несправедливых законов[266]266
  Lon L. Fuller, The Morality of Law (New Haven: Yale UP, l964); Лон Фуллер, Мораль права (Москва: ИРИСЭН, 2007); Ronald Dworkin, Taking Rights Seriously (London: Duckworth and Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1977); Рональд Дворкин, О правах всерьез (Москва: РОССПЭН, 2004); John Finnis, Natural Law and Natural Rights (Oxford: Clarendon Press, 1980); Джон Финнис, Естественное право и естественные права (Москва: ИРИСЭН, 2012). Между прочим, хотя все три отрицают тезис о случайной взаимосвязи, только Дворкин отрицает тезис об источниках. Работы Фуллера и Финниса отражают слабую версию тезиса об источниках. О различиях между сильной и слабой версиями этого тезиса см. гл. 3 настоящей книги.


[Закрыть].

Наконец, Кельзен здесь, как и в других работах, рассматривает только конечную силу морали и не учитывает, что между правом и моралью может существовать взаимосвязь, придающая праву моральный характер prima facie, который может быть перечеркнут противоположными моральными соображениями.

Когда мы изучаем взгляды трех упомянутых мной авторов, мы обнаруживаем, что они склонны подчеркивать взаимосвязь между правом и моралью, опирающуюся на различные не обусловленные содержанием права характеристики, что не исключает существования действительных несправедливых законов и говорит в пользу права, обладающего моральной силой только prima facie. На фоне таких теорий аргументы Кельзена в пользу тезиса о случайной взаимосвязи выглядят неубедительно. Но, конечно, неубедительность аргументов Кельзена не означает, что взгляды, которые он пытался таким образом обосновать, сами по себе являются ошибочными. Однако в мои намерения не входит анализ этих тезисов[267]267
  В этой книге я отстаивал тезис об источниках. Что касается проблемы случайной взаимосвязи, здесь требуется уточнение. Я доказывал, что, какой бы моральный характер ни имело право, этого недостаточно, чтобы установить обязанность prima facie ему подчиняться. Это оставляет открытым вопрос о возможности обязательной, но не менее сильной взаимосвязи между правом и моралью.


[Закрыть]. Вместо этого позвольте мне вернуться к вопросу об их совместимости с нередукционистским семантическим взглядом на анализ правовых высказываний. Этот вопрос имеет решающее значение для действенности второй характеристики чистоты учения о праве – его свободы от моральных элементов. Как представляется, эта чистота обеспечивается доктринами об источниках и о случайной взаимосвязи. Но не нарушает ли эту чистоту мнение о том, что правовые высказывания – это обычные нормативные высказывания, как и моральные высказывания?

Я уже упоминал о том, что неприятие Кельзеном семантического редукционизма было отклонением от традиционных позитивистских подходов. Еще одним философом, разделяющим его антиредукционизм, был Г. Л. А. Харт, и краткое описание взглядов Харта может помочь в пояснении позиции Кельзена.

Как нам хорошо известно, Харт выделяет два вида высказываний, обычно производимых с использованием деонтических предложений, которые он называет внутренними и внешними утверждениями[268]268
  См.: G. L. A. Hart, The Concept of Law (Oxford, 1961), p. 56–58, 86–88, 244; G. L. A. Hart, The Concept of Law, 2nd edn. (Oxford, 1997), p. 56–58, 88–91, 291; Г. Л. А. Харт, Понятие права (Санкт-Петербург, 2007), c. 63–65, 92–94, 253–254. См. анализ антиредукционизма Харта в: G. P. Baker, ‘Defeasibility and Meaning’, in Law, Morality and Society. Essays in Honour of H. L. A. Hart, P. M. S. Hacker and Joseph Raz (eds.) (Oxford: Clarendon Press, 1977), p. 26–57.


[Закрыть]. Внешние утверждения – это утверждения о поведении и отношении людей, которые не должны нас волновать. Концепция внутренних утверждений Харта изобилует трудностями. Я изложу, не вдаваясь в подробные текстологические аргументы, свое понимание этой концепции применительно к праву, и я буду называть такие утверждения правовыми высказываниями[269]269
  Сходному анализу можно подвергнуть его взгляды на моральные утверждения об обязанностях, но не другие нормативные высказывания.


[Закрыть]. Для Харта право является чрезвычайно сложной социальной практикой или набором практических подходов. Отчасти значение правовых высказываний можно подвергнуть анализу условий истинности. Правовые высказывания истинны тогда и только тогда, когда существуют определенные связи между ними и сложной юридической практикой. Но говорить о том, что правовые высказывания – это просто высказывания о существовании такой практики, неверно. Значение правовых высказываний не исчерпывается анализом условий истинности. Чтобы понять их, также нужно разобраться, как они обычно используются и что они выражают. Их обычное использование заключается в обеспечении руководства посредством критики, похвалы, требований, советов, одобрения и т. д., и они выражают согласие говорящего с нормами поведения, поскольку высказывание используется для ориентации адресата на их соблюдение.

Такой подход к правовым высказываниям призван учитывать как аспект социального факта, так и нормативный аспект. Анализ условий истинности учитывает аспект факта. Нормативный аспект учитывает объяснение иллокутивной силы высказываний и то, что они отражают не только убеждения говорящего, но и его практическое отношение, его готовность руководствоваться определенными стандартами.

Можно ожидать, что Кельзен придерживается взгляда на правовые высказывания вполне в духе Харта, поскольку позиция Харта отражает три важнейшие особенности доктрины права и правового дискурса Кельзена. Во-первых, существование права можно объективно определить путем отсылки к социальным фактам. Здесь Харт говорит (и можно ожидать, что Кельзен с этим согласен), что правовые высказывания либо истинны, либо ложны и что условия их истинности – это их взаимоотношения со сложной социальной практикой. Во-вторых, Харт, как и Кельзен, считает, что правовые высказывания обладают нормативным измерением, которое нельзя свести к утверждению каких-либо социальных фактов. В-третьих, проведенный Хартом анализ нормативного измерения с точки зрения иллокутивной и экспрессивной силы правовых высказываний избегает какой-либо отсылки к моральным фактам и не предполагает существования моральных ценностей. Поскольку Кельзен отрицает существование абсолютных моральных ценностей, от него можно ожидать анализа правового дискурса, сходного с анализом Харта.

Несмотря на эти сходства, взгляд Кельзена на правовые высказывания радикально отличается от взгляда Харта, поскольку Кельзен продвигает когнитивистское толкование всего нормативного дискурса. Он отвергает экспрессивные объяснения, такие как у Харта. Для него нормативное высказывание, будь то правовое, моральное или любое другое, выражает лишь практическое отношение, поскольку оно выражает веру в существование действительной нормы, а норма составляет ценность[270]270
  Hans Kelsen, ‘A “Dynamic” Theory of Natural Law’, Louisiana Law Review 16 (1955–1956), 602; WJ 174–197, 388 (notes), at 179.


[Закрыть]. Следовательно, нормативный аспект правовых высказываний не нужно объяснять ни их иллокутивной силой, ни отдельно взятым фактом выражения ими согласия с нормой поведения. Его нужно объяснять тем, что такие высказывания утверждают или предполагают существование ценности или нормы, то есть обязательного с нормативной точки зрения стандарта, а не просто социальной практики.

Такое толкование позиции Кельзена само не лишено трудностей. Он говорит, например, что «нет и не может быть объективного критерия справедливости, поскольку утверждение о том, что что-то справедливо или несправедливо, является ценностным суждением… а эти ценностные суждения по самой своей природе носят субъективный характер, так как базируются на эмоциональных элементах нашего сознания, на наших чувствах и желаниях. Их нельзя проверить фактами, в отличие от утверждений о реальности. Конечные ценностные суждения в основном представляют собой акт предпочтения…»[271]271
  Hans Kelsen, ‘Law, State and Justice in the Pure Theory of Law’, Yale Law Journal 57 (1947–1948), 384; WJ 288–302, 390–393 (notes), at 295.


[Закрыть]. Этот отрывок указывает на некогнитивное толкование моральных высказываний. Но по большей части Кельзен следует когнитивному подходу и считает каждое нормативное высказывание, правовое или иное, высказыванием об обязательной норме или утверждаемой ей ценности. Такой семантический подход, конечно, согласуется со скептическим отношением к ценностям. Он просто заставит скептика поверить в то, что все нормативные высказывания являются ложными. Но Кельзен не скептик. Он субъективист или релятивист. Нормативные высказывания могут быть истинными или ложными. Просто их истинность зависит от существования скорее относительных, нежели абсолютных ценностей: «Релятивистский… позитивизм утверждает не то, что ценностей не существует или что не существует морального порядка, а лишь то, что ценности, в которые на самом деле верят люди, являются не абсолютными, а относительными ценностями»[272]272
  Hans Kelsen, ‘A “Dynamic” Theory of Natural Law’, Louisiana Law Review 16 (1955–1956), 602; WJ 174–197, 388 (notes), at 179.


[Закрыть].

К сожалению, кельзеновская версия релятивизма знакома и противоречива, так как согласно ей релятивизм сводится к нерелятивистской позиции, заключающейся в том, что ценности каждого человека распространяются только на него самого, а ценности каждого общества – только на само это общество[273]273
  См., например: PTL § 7–13, p. 59–69; ЧУП § 7–13, с. 78–92.


[Закрыть]. Конечно, меня больше занимает семантическая доктрина Кельзена, а не его теория морали. Но проблемы, создаваемые релятивистской моралью такого толка, отрицательно влияют на толкование моральных высказываний. Она, по-видимому, приводит к нелепой мысли о том, что искренние моральные высказывания человека о его собственном поведении всегда истинны. Поскольку он верит в существование нормы, предписывающей ему определенное поведение, то в силу релятивистской морали такая норма и его высказывание являются истинными. Неискренние моральные высказывания о себе всегда ложны. Человек не верит в существование такой нормы, и поэтому она не существует, а высказывание является ложным. Нормативные высказывания о других людях с этой точки зрения будут истинными тогда и только тогда, когда они соответствуют убеждениям этих людей, касающихся их самих. Получается, что расист должен вести себя как расист.

Со всем этим нельзя согласиться, и Кельзен не делает прямых заключений. Он просто избегает рассуждать об истинности применительно к моральным высказываниям, однако у него нет альтернативного объяснения, согласующегося с остальной частью его доктрины. Я считаю, что согласованное релятивистское объяснение морали возможно и что оно может служить основой для когнитивистского истолкования моральных высказываний. Но это явно задача не для данного исследования. От самого Кельзена можно добиться лишь мнения о том, что нормативные высказывания подлежат когнитивистскому толкованию и что они утверждают существование обязанностей, прав, полномочий или разрешений, а не просто выражают отношение говорящего. Какие бы речевые акты ни включал нормативный дискурс, единственный речевой акт, который всегда в нем будет присутствовать, – это утверждение о том, как предположительно обстоит дело.

Правовые высказывания являются нормативными в том же смысле и в том же отношении, что и моральные высказывания. В этом, как мы видели, самая суть сематического антиредукционизма Кельзена. Он настойчиво проводит мысль о том, что правовые высказывания являются утверждениями о том, «что должно быть», а не о том, «что есть». Угроза, создаваемая этим взглядом для чистоты теории права, очевидна. Если правовые высказывания столь же нормативны, как и обычные моральные высказывания, то право и его существование и содержание, о которых говорят правовые высказывания, представляются по существу моральными фактами. Но исследование моральных фактов и их идентификация не могут быть свободны от моральных соображений и аргументов.

Кельзен предлагает трехстороннее решение. Во-первых, он указывает на возможность установить существование права и определить его содержание без использования нормативных высказываний. Право можно описать в социологических терминах, охарактеризовать как силовую структуру в обществе и т. д. Такое описание не синонимично нормативному описанию права. Если бы оно было синонимично, то это было бы равносильно редукционному анализу нормативного описания. Но такое описание будет отражать все социальные факты, которые образуют фактическую основу права, все социальные практические подходы, которые Харт считает составляющими существование права. За пределами останется только претензия на то, что эти социальные факты являются «объективно действительными», что они приводят к возникновению прав и обязанностей, а также прочим нормативным последствиям. Некоторые люди имеют надлежащие моральные убеждения, и они считают право нормативной системой и описывают ее, используя правовые высказывания. Те, кто не разделяет эти моральные взгляды, отрицают нормативность права. Но они могут признавать его существование в качестве социального факта.

Однако этого первого ответа недостаточно. Он доказывает возможность чистого исследования права как сложного социального факта, но сам по себе не утверждает возможность чистого исследования права как нормативной системы. Поэтому Кельзен подкрепляет первый ход вторым. Люди имеют множество моральных убеждений. Вероятно, что некоторые из моральных убеждений любого члена общества совпадают с правом, а некоторые не совпадают. Но представьте себе человека, чьи моральные убеждения идентичны праву. Они ничего не добавляют и ничего не убавляют ни на йоту. Далее допустим, что все его моральные убеждения проистекают из его веры в моральный авторитет конечных правотворческих процессов. Иными словами, для него его вера в действительность всех правовых норм, и только их, является не случайным результатом, а логическим следствием одного из его убеждений. Назовем такого человека правовым человеком. Правоведение, по мнению Кельзена, изучает право как нормативную систему, но само не подписывается под его нормативностью. По существу, правовые высказывания правоведения являются обусловленными правовыми высказываниями: согласно этим высказываниям, если правовой человек прав, то это то, что надлежит делать. Он говорит, что чистое учение о праве «описывает позитивное право… как объективно действительный нормативный порядок и констатирует, что это истолкование возможно лишь при условии постулирования основной нормы, в соответствии с которой субъективный смысл правоустанавливающих актов является также и их объективным смыслом. При этом чистое учение о праве характеризует такое истолкование как возможное, но не обязательное и изображает объективную действительность позитивного права лишь как обусловленную предпосылкой основной нормы»[274]274
  PTL § 34(i), p. 217–218; ЧУП § 34(и), с. 274.


[Закрыть]. Поэтому все правовые высказывания правоведения являются гипотетическими[275]275
  См.: PTL § 16, p. 71; ЧУП § 16, с. 94.


[Закрыть].

Мой правовой человек поддерживает основную норму и все, что из нее следует, но ничего больше. Научные правовые высказывания, будучи обусловленными высказываниями вида «если правовой человек прав, то надлежит …» или «если основная норма действительна, то надлежит …» и т. п., являются ценностно-нейтральными. Они свободны от любых моральных постулатов. Используя их, правоведение может одновременно оставаться чистым и описывать право как нормативную систему.

Проблема второго ответа заключается в том, что, хотя он позволяет правоведению описывать право как нормативную систему, он не позволяет ему использовать категорические утверждения, так как, согласно им, право – это система действительных норм. Он просто позволяет правоведению утверждать, в чем заключается право, если оно является действительным. Возможно, это все, что нужно делать правоведам. Но это не все, что делают практикующие специалисты в области права, юристы и адвокаты. Они не просто рассуждают о праве. Они используют его, чтобы консультировать клиентов и вести защиту в суде. Кельзен не проводит различий между ученым и практиком. Его анализ правового дискурса предназначен для обоих. Но практик не утверждает, каково право, если оно действительно. Он утверждает, что оно действительно. И все же при чистоте учения о праве такие утверждения не могут быть моральными утверждениями.

Они не могут быть полноценными нормативными утверждениями. Кельзен требует ценностно-нейтрального толкования категорических правовых высказываний. Он решает эту проблему, делая третий ход. Правоведы, по его мнению, не просто описывают, каково право, если основная норма является действительной. Они, по существу, сами предполагают существование основной нормы. Они исходят из ее действительности. «Основная норма реально существует в юридическом сознании…»[276]276
  GTLS 116.


[Закрыть].

Кельзен иногда смутно различает установление и постулирование основной нормы[277]277
  PTL § 34(d), p. 204 n.72; ЧУП § 34(г), с. 255, прим. 74.


[Закрыть], чтобы указать на то, что юристы-ученые (к которым он относит и практикующих юристов) постулируют, но не предписывают ее, в отличие от людей, которые на самом деле верят в моральную действительность права. Это неудачное терминологическое различение. Его смысл, по-видимому, заключается в том, что не все научные правовые высказывания являются гипотетическими предположениями рассмотренного выше вида. Некоторые или большинство являются категорическими высказываниями, основанными на предполагаемой основной норме в качестве фикции[278]278
  См.: Hans Kelsen, ‘On the Pure Theory of Law’, Israel Law Review 1 (1966), 6.


[Закрыть]. Категорические правовые высказывания, таким образом, бывают двух видов, которые я назвал обязывающими и дистанцированными[279]279
  См. с. 252–258, а также гл. 7 настоящей книги.


[Закрыть]. Обязывающие высказывания – это высказывания обычных людей, которые пользуются нормативным языком, излагая закон, поскольку они верят или якобы верят в его обязательную силу. Дистанцированные высказывания характерны для юридической науки, которая встает на точку зрения правового человека, не будучи убежденной в ней. Она описывает право нормативными высказываниями, но это описание с точки зрения, с которой необязательно согласен говорящий. Он говорит так, как будто он принимает основную норму, и именно эту видимость Кельзен и называет предположением основной нормы в качестве фикции. Дистанцированные высказывания излагают право в качестве действительной нормативной системы, они не просто описывают то, что будет действительным при действительности основной нормы. Они делают это с определенной точки зрения, а именно с точки зрения правового человека, которая их ни к чему не обязывает. Таким образом, учение о праве является чистым, свободным от моральных обязательств, несмотря на использование нормативного языка.