Текст книги "Арфа королей"

29. Ливаун

Мы с Ашллин сидим на высоком дубе, а чуть дальше вдоль стены, на расчищенной площадке между замком и лесной опушкой, происходит нечто весьма интересное. Какие-то гирлянды, лестницы, веревки… Всем этим занято огромное количество слуг, в том числе и кое-кто со светлой соломенной шевелюрой – надеюсь, наш немой конюх не проявит там себя слишком знающим.

– Ну что, он готов или нет? – спрашивает Ашллин. – Я уже могу посмотреть?

Я смотрю на принесенный с собой мешочек. Кукла отнимает у меня куда больше времени, чем ожидалось, ведь у девочки очень строгие представления о том, как она должна выглядеть. Я так и не подчинилась приказу Арку держаться от нее подальше – малышке нужен друг. Кукла почти готова, я развязываю мешочек и достаю ее.

– Я почти закончила, остались только волосы. Ну, что скажешь?

Ашллин разрывается между желаниями. С одной стороны, совершенно очевидно, что она хочет взять в руки мое творение, довольно странное на вид, с другой – не желает выпускать из рук Клиэну.

– Я могу немного подержать Клиэну? Или ей это не понравится?

Девочка без слов отдает мне игрушку, а я вручаю ей куклу. Она настояла на том, чтобы это был мальчик, одетый в длинную мантию, и заставила меня сделать из плетеной веревочки поясок. Хотела даже мне в этом помочь, но мне пришлось ей отказать. Я вышила личико с карими глазами, как она и просила, и по ее подсказке сделала рот – слегка улыбающийся, но лишь самую малость. Если учесть серо-голубой наряд, кукла чем-то напоминает друида.

– Какой милый!

Ашллин внимательно разглядывает каждую часть моей работы. Я жду, что она вот-вот скажет что-то о моих неровных стежках, но они, похоже, в точности соответствуют ее стандартам.

– А волосы ты сегодня сделать сможешь?

– У меня и правда есть с собой немного коричневой пряжи. Но мне еще надо выяснить, как ее крепко пришить. Чтобы он не облысел, когда будет носиться с тобой и лазить по деревьям.

– А можешь показать эту пряжу?

Я достаю моток и протягиваю ей. Пока девочка примеряет ее к голове куклы, чтобы проверить, идеально ли она подходит, мое внимание вновь привлекает площадка, где вместе с другими работает Дау. Там что-то изменилось. С обычными ребятами смешались друиды. Разве это не против правил? Мне казалось, что покидать неметоны позволено только самым высокопоставленным братьям. Брокк говорил, что ученики носят голубые мантии. Там внизу, надо полагать, брат Моркан, его окружают несколько ребят в голубом и пара в зеленом. Это может означать только подготовку к ритуалу. И то, что они намерены провести его за стеной замка, весьма любопытно.

Ашллин тоже увидела, куда я смотрю, и теперь, напрягшись всем тельцем, не сводит глаз с силуэтов вдали.

– Полагаю, там собираются короновать твоего брата, – говорю я, – и теперь все для этого готовят. Гирлянды и все такое.

Возвышение, должно быть, предназначено для музыкантов-друидов и Арфы Королей. Мне вдруг становится плохо.

– Ашллин?

Она не отвечает – настолько внимательно рассматривает ритуальную площадку, что не слышит меня. Я жду, а когда она по-прежнему не двигается с места, начинаю волноваться.

– Как насчет еще одного урока игры на свирели? Сегодня, но немного позже?

Ну вот. Девочка опять помрачнела, ссутулилась и понурила голову. Она что-то шепчет, но слов я разобрать не могу.

– Что случилось?

– Мне больше не разрешают играть. Мааре сказала, что от этого один шум, а он добавил, что так не… него…

– Негоже?

– Он сказал, что даме негоже играть на свирели.

– А он это кто?

– Мой… мой брат.

Ее голос затихает, так, что его почти не слышно. Мне приходится следить за тем, чтобы сдерживать ярость, хотя именно это чувство полыхает в моей груди.

– Он сказал, что если еще раз услышит, как я играю, то сломает ее. Свирель.

– Ты имеешь в виду принца Родана?

Малышка молча кивает.

– Ашллин, твой брат плохо с тобой обращается? Злится на тебя?

Она молча спускается с дерева. То же самое делаю и я, но медленно, проклиная себя за то, что слишком сильно на нее надавила. Если бы она даже ответила утвердительно, что мне с этим было делать? Вся эта история превращается в катастрофу. До Дня летнего солнцестояния осталось всего ничего, и у меня такое чувство, словно мы застыли на краю пропасти.

Ашллин от меня не убегает. Она останавливается у дупла чуть ниже на дереве, а в тот момент, когда туда спускаюсь и я, уже укладывает обратно в тайник свою секретную шкатулку.

– Держи, – говорит она, протягивая мне пышный локон волнистых, каштановых волос.

Сначала я ничего не понимаю. Затем приглядываюсь к ней внимательнее и вижу неровные концы в том месте, где она только что отрезала прядь своих волос. Скрыть этого от Мааре не удастся. Неужели в шкатулочке Ашллин есть нож? Я все никак не могу найти слов, но в этот момент снизу доносится голос:

– Ашллин! Где ты?

Это не Мааре, звонкий голосок явно принадлежит ребенку.

– Брион! – восклицает Ашллин.

У нее загораются глаза, а на лице расцветает улыбка. Словно из мрачных туч выглянуло солнце.

– Мне надо идти!

Девочка сует куклу и локон мне в руки, хватает Клиэну и кубарем скатывается с дерева. Произошедшая в ней перемена меня поражает. Я понятия не имею, кто этот Брион, однако после его появления передо мной вновь предстала та самая счастливая, радостная Ашллин, которую я видела в тот день, когда мы вместе играли на свирели. Надо обязательно узнать.

Я кладу куклу в мешочек, сворачиваю прядь волос кольцом и связываю обрывком пряжи для вышивки. От всего этого у меня в груди возникает странное чувство, не имеющее ничего общего ни с логикой, ни со здравым смыслом. Я просто знаю, что должна воспользоваться для куклы волосами Ашллин, даже если это навлечет неприятности на нас обеих.

Когда спускаюсь вниз, они вместе с другом сидят рядышком на глинобитной стене, огораживающей поле для выгула лошадей. Судя по манере их разговора, они хорошо знают друг друга. Брион – мальчик на пару лет старше Ашллин, светловолосый и одетый как отпрыск благородного семейства. На поле они не одни. Чуть выше по склону пасутся три рослых, изумительной красоты коня. Неподалеку от них стоит лорд Тоссак, какая-то женщина, наверное, его жена, и советник Пэдрейг, тот самый, что танцевал со мной в тот вечер, когда мне пришлось принести извинения Родану. Бросив на Бриона еще один взгляд, я догадываюсь, что он, наверное, сын Тоссака. У подножия стены, скрестив ноги, сидит еще один мальчик, с которым мы раньше не встречались.

Теперь, когда меня увидели, я, проходя мимо, не могу не переброситься с ними парой фраз.

– Добрый день, госпожа Кира.

– Добрый день, мастер Пэдрейг. Я ненадолго составила Ашллин компанию.

Мастер Пэдрейг улыбается. Для советника он совсем еще молод, ему не больше двадцати пяти лет. Вежливые манеры, как и в тот вечер, когда мы танцевали.

– С вашего позволения, я представлю вас лорду Тоссаку и леди Энье.

Я не спрашиваю, зачем ему это понадобилось. Тоссак одаривает меня обезоруживающей улыбкой, леди Энья оглядывает с головы до ног.

Пэдрейг меня представляет, я приседаю в реверансе, но Тоссак просит обойтись без церемоний.

– Для меня это желанная возможность от всех ускользнуть, – говорит он, – здесь, в поле, я не вождь клана, а отец Бриона и Тадга. А еще фермер, обожающий лошадей, и друг Пэдрейга. Вы, госпожа Кира, очень удивитесь, узнав, до какой степени я это ценю.

Он совсем не лукавит; я поняла бы это по его голосу, даже если бы не знала, что он домосед, не вынашивающий планов стать королем.

– Нет, не очень, лорд Тоссак. У вождя клана, надо полагать, есть не только привилегии, но и тяжкое бремя ответственности.

Он распахивает от удивления глаза.

– Совершенно верно. И что же, по-вашему, преобладает – первое или второе?

Этот вопрос меня так поражает, что я на миг забываю, кем мне полагается быть.

– Это что, проверка? – спрашиваю я.

– Зачем мне устраивать вам проверки? – спокойно отвечает Тоссак.

– Понятия не имею, милорд. Если же говорить по сути, то баланс привилегий и бремени ответственности в огромной степени зависит от характера и способностей конкретного вождя клана. Если он сможет их уравновесить и надлежащим образом к ним относиться, то сможет хорошо исполнять свои обязанности. То же самое, полагаю, в равной степени относится и к любому другому предводителю. К аббатисе. К Верховному Друиду. К епископу. К королю.

Я сжимаю кулаки и приказываю себе заткнуться. Кира от его первого вопроса залилась бы румянцем и обнаружила бы полное незнание предмета.

Тоссак переглядывается с женой. Может, подозревают, что я явилась ко двору с тайной целью? Интересно, им известно что-нибудь об арфе? Может то, что Тоссак не желает быть королем – ложь, и он планирует в самый последний момент предъявить свои права на трон?

Тоссак кивает Пэдрейгу, который отходит и садится рядом с детьми.

– Юная Ашллин очень хорошо отзывается о вас, – говорит вождь клана, – вы, похоже, стали ее подругой.

Вот она, та лазейка, которую я так ждала – возможность рассказать кому-нибудь о поведении Родана, о ситуации, в которой оказалась Мааре, о том, что до Ашллин никому нет дела, что с ней, возможно, жестоко обращаются. Но этих людей я не знаю. Не знаю, чего они хотят на самом деле. И я сама – лишь бродячая музыкантша.

– Я пробуду здесь совсем недолго, только до Дня летнего солнцестояния. Ашллин, похоже, очень одиноко. Мы немного занимались музыкой, несколько раз играли. Мне бы очень хотелось проводить с ней больше времени.

Об удочерении я не упоминаю, потому что слышала о нем от лорда Коры. Но могу вполне обойтись теми сведениями, которые сообщила мне Ашллин.

– Она что-то говорила о том, чтобы поехать жить к вам.

Тоссак с женой опять обмениваются взглядами.

– Да, такой план у нас действительно был, – говорит леди Энья, – удочерить ее, с учетом того, что Ашллин потеряла и отца, и мать. Взгляните, как просто и хорошо им втроем.

Теперь дети сидят в траве спинами к стене, рядом с ними Пэдрейг. Клиэна, устроившись между Ашллин и Брионом, рассматривает поле своими сверхъестественно живыми глазами из пряжи. По телу прокатывается волна дрожи.

– К несчастью, – продолжает Энья, – лорд Кора пока отказывается рассматривать это предложение. И, кроме того, есть еще и сама Ашллин. Мы собирались забрать ее к себе в Глендарраг, уверенные, что девочка была бы там счастлива, но стоит нам заикнуться, чтобы она переехала к нам, как она тут же заливается слезами. Но мы все равно не отказываемся от попыток.

– Может, с ней поговорить вам, Кира, – предлагает Тоссак, – мы наслышаны о том, как вы играете на свирели, как поете и как замечательно лазаете по деревьям. «Почти как я», – по-моему, в устах девочки это звучало так. Она вам доверяет.

– Будь у меня возможность, я бы обязательно вам помогла. Но мое положение… очень шаткое. Я оскорбила принца, об этом, в той или иной степени, знают очень многие. После этого мне велели держаться от всех подальше. В том числе и от Ашллин.

Тоссак молча смотрит на меня, подняв бровь.

– Я не знаю, почему она не хочет переезжать к вам, и спросить об этом напрямик я не могу. Но точно знаю, что Ашллин часто выглядит несчастной и даже напуганной. И одинокой. Думаю, что даже в благородном семействе ребенка, если это девочка, могут обходить вниманием. Чуть ли не забывать. И насколько я понимаю, такое дитя, беззащитное и напуганное, может стать жертвой тех, кому до нее нет никакого дела, равно как и тех, кто желает ей зла.

– Продолжайте, – тихо просит Тоссак.

– Ашллин старается оставаться храброй, но это у нее получается не всегда. Некоторые темы она обходит молчанием, потому что ей либо велели о них умалчивать, а может, даже пригрозили наказать, если она ослушается. Девочка… действительно назвала мне имя человека, обращавшегося с ней жестоко и… он же, вероятно, недостойно ведет себя по отношению к ее няне. Однако… назвав это имя вам, милорд, я навлеку на себя очень серьезные неприятности. К тому же, мне известно, что об этом Ашллин сообщила мне в доверительной беседе, надеясь, что я никому ничего не скажу. Я хочу ей помочь, но кроме своей дружбы больше ничего предложить не могу, хотя даже из-за нее у девочки возникли проблемы.

– Она как-то сыграла нам на свирели мелодию, – с улыбкой говорит Тоссак, – мои ребята спросили, не научите ли вы заодно и их, но Ашллин ответила, что это очень трудно, и что уроки вы даете только девочкам.

Я в ответ тоже улыбаюсь.

– После Дня летнего солнцестояния мы отправимся в путь, и у меня попросту не будет времени кого-либо учить. Но я рада, что это доставило Ашллин малую толику радости. Это всего лишь дает возможность увидеть в ней обычного человека, ребенка, который совсем скоро вырастет и заживет своей собственной жизнью, возможность убедиться, что она все-таки будет счастлива, что сможет учиться, что ей ничего не будет угрожать. Это не так уж трудно.

О боги, я опять забыла, что должна говорить как Кира.

– Отлично сказано, – говорит Тоссак, – жаль, что вы так скоро уедете. Малышке нужны покровители и друзья. Те, кто будет ее учить, и те, кто будет защищать.

Я желаю ей гораздо большего. Хочу, чтобы она могла жить собственной жизнью по своим собственным правилам. Была вольна выходить замуж или нет, как ей заблагорассудится. Скакать на коне, драться, ходить по морю на корабле и бросаться навстречу приключениям. Читать, писать, петь и бродить по лесу. Мечтать. Летать.

– Да, милорд, – говорю я, еще раз бросая взгляд на детей.

С помощью Ашллин Клиэна теперь отдает какие-то распоряжения, размахивая руками и кивая головкой. Брион, его младший брат и подозрительно серьезный Пэдрейг ей повинуются, добавляя по камешку к небольшому, немного шаткому сооружению. А когда оно разваливается и рушится, Клиэна в ужасе закрывает глаза тряпичными ручками. Мальчики хохочут. Ашллин нравится эта семья. Она им доверяет. Но почему она так упорно отказывается покидать двор, если Тоссак может предложить ей дом, воспитание, товарищей по детским играм и, в первую очередь, избавить от любых опасностей? Что ее может здесь держать?

– Надеюсь, вы сможете убедить регента изменить решение, – говорю я, – прошу прощения, но мне пора.

Я еще раз неловко приседаю в реверансе, машу Ашллин рукой и как можно быстрее ухожу. Меня охватывает какое-то странное чувство, которое мне совсем не нравится. Тоссак с Роданом, может, и родня, но этот человек совсем не такой, как принц – умен, тонок и наблюдателен. Стоит ему или его жене заподозрить, что я совсем не та, за кого себя выдаю, как надо мной, а заодно и над нашей миссией, нависнет серьезная угроза. Нет, надо лучше изображать невидимку. Пройдет всего пара дней, и я отправлюсь в путь, чтобы вернуть домой брата. Пара дней, и все будет позади.

30. Брокк

Я сочиняю, пою, играю и сплю. Ем и пью то, что приносят мне маленькие создания. Совершенно не слежу за временем. Дни сменяются ночами, я не знаю, сколько осталось до Дня летнего солнцестояния, чувствую лишь, что он все ближе и ближе.

Выполняю возложенные на меня задачи. Великая песнь, которую Эрнья требует для своего народа, почти готова. Я спел ей несколько фрагментов в уединении своего крохотного домика, и ей, похоже, очень понравилось. Нужно еще доработать партию арфы, проследить за тем, чтобы она идеально дополняла мелодию и слова. Здесь очень красиво. Царит мир и покой. Дни наполнены сиянием солнца и пением птиц, пестрым светом лесных полян и нежным шепотом ручьев. Ночью тихо, слышны лишь голоса сов и других ночных птиц, занятых своими делами. Но я всегда, не забывая ни на минуту, слышу хриплое карканье Вороньего племени и шорох их крыльев. Вижу в луже крови изувеченное крохотное тельце, большие руки Правдивки, баюкающего малышку, плач народа Эрньи, и себя самого, то ли поющего, то ли читающего речитативом или как это еще можно назвать, выпускающего на волю то, что скрывалось в глубинах моего естества с самого момента рождения. Как бы то ни было, меня это пугает. Не хочу больше ничего такого повторять. Но если Эрнья не ошибается, придется. Вполне возможно, что для меня это и означает быть воином.

Я часто думаю о Ливаун, моей преданной сестре. Что женщина в здравом уме, обычный человек, может требовать от брата, у которого внутри таится такая необузданная магия? Когда я столкнулся с Вороньим племенем, эта ипостась прорвалась наружу через человеческую оболочку, как пожар через поле с засохшей травой. Самой что ни на есть всепоглощающей силой. И как мне теперь жить в мире людей, если она в любой момент может опять хлынуть наружу? Да, колдовская кровь в моих жилах позволяет мне чуть лучше петь, чуть изящнее играть и чуть легче завладевать вниманием слушателей. В том мире я по-прежнему мог бы оставаться бардом. Но как мне жениться, как стать отцом, как взять на себя ответственность за семью? Как жить жизнью человека, если во мне сокрыто такое? Как вообще возвратиться домой?

Я ясно слышу в голове голос Ливаун. «Не забывай – мы не едем домой, а возвращаемся на Лебяжий остров».

Хорошо, что ее здесь нет. Ведь я действительно хочу домой. Хочу домой в Уинтерфоллз, к маме, к отцу и Гэлену, хочу вернуться в знакомые места, в Далриаду, король которой признает существование сверхъестественных сил и правит, опираясь на принципы справедливости и мудрости. Король, знающий, что такое милосердие. От страстного желания вернуться домой болит сердце. Но уехать я не могу. И не только из-за Ливаун, нашей миссии и Лебяжьего острова, но и потому, что во мне нуждается Эрнья. Нуждается ее народ. Если я правильно ее понял, от этой песни зависит их выживание.

Я работаю не только весь день, но и часть ночи. Когда встает солнце, ко мне прилетают крохотные птички, усаживаясь на подоконнике ровным рядком посмотреть и послушать. Умей я говорить на их щебечуще-чирикающем языке, обязательно задал бы вопрос. Были ли они в неметонах вместе с Феланом и ученым мужем братом Огром. Я видел их в лачуге Хозяюшки Джунипер. Теперь они здесь. Если бы они умели общаться с людьми или своими собратьями из числа подданных Эрньи, из таких маленьких, проворных созданий можно было бы воспитать великолепных гонцов.

У меня есть и еще один вопрос, предназначающийся уже Эрнье. Вопрос деликатный, касающийся слов, которые она сказала, когда сюда пришла Ливаун. Королева сказала, что время от времени ее вассалы берут дело в свои руки. Это может означать случаи, когда они напрямую вмешивались в ход событий в мире людей, несмотря на древний запрет. Если бы эти шпионы были вот такими крохотными, да к тому же еще и умели летать, то… Хотя это все домыслы. Как им поднять арфу, будь их даже целая сотня?

В мою дверь негромко стучат. За открытыми ставнями мелькает отблеск свечи.

– Брокк? Ты не спишь?

Это Эрнья. У меня нет времени вскакивать с постели, лихорадочно натягивать одежду и принимать светский облик, чтобы оказать королеве надлежащий прием.

– Дремлю, – отвечаю я, сажусь и натягиваю одеяло, чтобы прикрыть наготу, – и не совсем готов принимать гостей. Но если хочешь, заходи.

– Хочу, мой бард.

На ней ослепительно белый ночной халат, складки которого отражают лунный свет. Распущенные волосы, освободившись от ленты, темным водопадом спадают на плечи. По телу пробегает волна дрожи. Я не знаю, что является тому причиной – вожделение, плохое предчувствие или холод. Эта хижина совсем крохотная. Эрнья ставит свечу в подсвечник на столе, подходит к моей лежанке и садится на ее край. Совсем рядом со мной. Я смотрю ей в глаза и чувствую, как к лицу приливает кровь. За эти дни мы сблизились друг с другом. Привыкли друг друга касаться, вместе гулять, сидеть, взявшись за руки, вдвоем проводить время – я сочиняю песнь, она слушает. Пару раз робко поцеловались. Но это…

– Я пришла без предупреждения, – говорит она.

Эрнья переводит взгляд на одеяло, которое я неуклюже сжимаю, чтобы как можно тщательнее прикрыться, особенно в этот момент.

– Ты, должно быть, замерз, друг мой. Может, что-нибудь наденешь? Я могу отвернуться.

Судя по тону, она веселится. В уголке ее рта появляется озорная ямочка. Я пытаюсь сообразить, как согреться, ничего на себя не надевая. Но как ни стараюсь, ничего придумать не могу.

– Наверное, так было бы умнее, – отвечаю я, не двигаясь с места.

– Если нет, то я могу дать тебе вот это.

Эрнья снимает воздушную шаль, накинутую поверх халата. Ткань больше напоминает край мягкого облака, в свете свечи отливает жемчужным оттенком и даже мерцает, будто в ней прячутся звезды. Эрнья тянется ко мне и набрасывает ее мне на плечи. От того, что она так близко, от ее сладкого запаха, от тепла ее тела у меня захватывает дух. Хотя я сижу совершенно неподвижно, сердце в груди скачет, как самый проворный танцор. Самой подходящей мелодией для такого случая был бы «Скачущий Артаган».

– Спасибо, – шепчу я.

Шаль почти ничего не весит, но я всем телом чувствую ее тепло.

– С твоей стороны… наверное… не очень благоразумно приходить сюда ночью и оставаться наедине со мной.

Эрнья улыбается, берет мою руку и кладет себе на колени. О боги, как бы мне сейчас хотелось, чтобы мужчин лепили из какого-то другого теста. Мое мужское начало еще больше обращает на себя внимание – набросил я на себя одеяло или нет, королева наверняка видит мое состояние.

– Я всего лишь хотела пожелать тебе доброй ночи, – говорит она, – и не засижусь дольше, чем ты, бард, мне позволишь.

– Нет, я… дело не в том, что…

Эрнья подносит к губам мою руку.

– Мой дорогой Брокк. Я не буду принуждать тебя поступать против твоей воли. В конечном итоге это может закончиться плачевно, и мы будем чувствовать себя неловко. Но если ты хочешь… если готов… то тогда можно было бы…

Я отнимаю руку. Это простое действие дается мне с огромным трудом. Я вижу в ее глазах смятение, и в груди тут же вспыхивает ненависть к себе. Однако допустить этого не могу. Не могу сделать шаг, способный стать таким… безвозвратным.

– Миледи, – шепчу я, – если бы все сводилось только к моему желанию, я с восторгом сказал бы «да». Но поступить так не могу, ни сегодня, ни в следующие ночи. У нас чуть ли не завтра День летнего солнцестояния.

Эрнья молчит и смотрит в сторону, обхватив себя руками, словно мои слова ее ранили. Теперь передо мной уже не королева Маленького народца, а деревенская девушка, которую я рисовал в воображении, обиженная моим отказом. Не знаю, что ей сказать.

– Если бы я это сделал, если бы…

– Не молчи, продолжай.

Ее тон холоден, от игривого настроения, в котором она пришла, не осталось и следа.

– Другие мужчины, наверное, отличаются от меня, – говорю я, – мне претит банальная интрижка без сколь-нибудь значимого продолжения, сладкий миг, который длится какое-то время, быстро заканчивается, а потом легко забывается.

Эрнья встает, берет свечу и идет к двери. Затем оборачивается, смотрит мне в глаза, и хотя на ее лице застыло выражение задетой за живое девушки, за ним явственно проглядывает сила – теперь она одновременно и женщина, и королева.

– Ах, Брокк, – тихо произносит она, – мне ведь такое тоже не нужно.

Дверь открывается, тут же затворяется, и она уходит.