Текст книги "Арфа королей"

Не успевают эти слова слететь с моих губ, как я тут же жалею, что сказал их.

– Прости. Не мне оспаривать решения ордена. Я благодарен, что меня на эти несколько дней допустили в вашу общину. И критиковать никого не собираюсь.

А вот это уже ложь. Да, правилам действительно отводится определенное место, чтобы поддерживать в общине порядок, обеспечивая безопасность и защиту ее членов, однако порядки в неметонах кажутся мне слишком уж драконовскими, а порой и жестокими.

– Мне надо набраться терпения. Возможности у меня появятся по окончании обучения, если я, конечно, его успешно пройду. Как знать, может, я потом вообще отсюда уйду и стану бродячим друидом – наполовину отшельником, наполовину менестрелем. Чтобы вести жизнь, совсем не похожую на твою, друг мой.

Улыбка Фелана теплеет. Солнце придает его каштановым волосам золотистый блеск и оживляет простые черты лица.

– Да, без терпения здесь действительно не обойтись, – отвечаю я, – сколько тебе будет лет по окончании обучения?

– К тому времени я стану седобородым стариком двадцати семи лет. Не пойми меня превратно, Донал. Мне нравится жить в неметонах. Здесь царит покой. Здесь человек может открыть разум для голосов богов. Рай, в котором ученый муж может заниматься своими исследованиями, а музыкант петь и играть по велению души. Считаю ли я правила строгими? Да, признаю, они такие и есть. Считаю ли их чрезмерно суровыми? Иногда. Я вижу в глазах юных учеников тоску по дому и сочувствую им. Взялся ли бы я что-то менять, будь у меня такая возможность? Разрешил бы время от времени навещать их здесь и отпускать в гости к близким? Возможно. Но орден в Брефне существует в течение многих поколений, а я здесь еще не пробыл и трех лет, необходимых для завершения первой стадии обучения. Помимо других качеств мы развиваем в себе и смирение.

Он поднимается на ноги, птички взлетают и садятся на ветви дуба.

– Теперь нам лучше вернуться.

Когда до поселения друидов остается всего ничего, я спрашиваю:

– Фелан, а ты сам когда-нибудь слышал ее? Арфу Королей?

– Одну-две ноты и то лишь изредка, когда бывал в пещере, соседней с той, где о ней печется Фараннан. Ее звучание… не такое, как говорится в легенде. Думаю, что истинную магию арфа творит только по случаю коронации. Я слышал, это нечто бесподобное.

– Надо полагать, в День летнего солнцестояния вас выпустят из неметонов. Имеется в виду учеников.

– Послушать тебя, Донал, так мы какое-то стадо диких зверей! Да, нам действительно предоставят возможность присутствовать на коронации и послушать арфу во всем ее великолепии. Тебе тоже стоит туда пойти – увидеть и услышать нечто такое, о чем в один прекрасный день ты сможешь рассказать своим детям. И сочинить песнь.

«Но у тебя, – думаю я, – никогда не будет детей».

Думать об этом грустно, ведь если кто-то и может стать хорошим отцом, то это Фелан.

15. Ливаун

Арку велел мне сторониться Ашллин. Один обещанный урок игры на свирели, и все. После него мне следует держаться от нее подальше – вот что он сказал. Но одним-единственным уроком я обойтись не могу. Чтобы посидеть немного с Ашллин, сыграть пару нот, отбить несколько ритмов, поиграть с ее любимой Клиэной и увидеть, как детское личико озаряется улыбкой, времени нужно совсем немного. О миссии я не забываю, зная, что время летит быстро. Я вполне могу делать одновременно две вещи – поднимать Ашллин настроение и выяснять, почему ее няня такая раздражительная и странная. Без причины так себя не ведут. Мне положено выуживать любые сведения, так или иначе связанные с арфой, а Мааре, если ей поручили приглядывать за сестрой наследника трона, близка к королевской семье.

После того, как я с благодарностью вернула ей сорочку, прошло какое-то время. Добиваться ее расположения мне больше не нужно, но я все равно отправляюсь на поиски и нахожу ее в саду вместе с Ашллин. Девочка подбегает и обнимает меня в знак приветствия. Мааре выглядит даже хуже, чем раньше – бледная как полотно, с черными кругами под глазами. И все так же потирает руки, будто это повторяющееся движение может ее успокоить. Мне не нравится, как она на меня смотрит, и не нравится, как говорит. Ее жестокость по отношению к Ашллин вызывает отвращение. Но мне не терпится узнать ее историю.

– Могу я погулять с Ашллин? – спрашиваю я самым вежливым тоном, на какой только способна. – Мы недалеко, только до конюшен и обратно. Может, ненадолго забежим в комнату для репетиций и сыграем по паре нот. А вы, тем временем, сможете отдохнуть или заняться чем-нибудь другим.

Она сомневается, отчаянно нуждаясь в свободном времени, но при этом зная, что это против правил.

– Мааре, ну пожалуйста…

По голосу Ашллин можно безошибочно определить, что ничего кроме отказа она не ждет.

– Не ной! – рявкает няня. – Я делаю все, что могу!

Ашллин прячет лицо в моей юбке. Я с большим трудом сдерживаюсь и жду, старательно придавая лицу спокойное выражение.

– Ну, хорошо, – ворчит няня с таким видом, будто это не я ей, а она делает мне одолжение, – к обеду приведешь ее обратно. А ты, Ашллин, не вляпайся в неприятности. По деревьям не лазить. И не прятаться там, где тебя нельзя найти. Понятно?

– Угу, – едва слышно шепчет девочка.

В этот момент Мааре внезапно прижимает ладонь ко рту, вскакивает и бежит, спотыкаясь, за угол, скрываясь за кустом черной смородины. Судя по всему, ее тошнит.

– Подожди меня здесь, – говорю я Ашллин, убираю с лица женщины волосы и поддерживаю ее, пока она кашляет и ловит ртом воздух.

Ее тошнит до тех пор, пока в желудке не остается ничего, кроме желчи. Я вынимаю из кармана платок и протягиваю ей. Едва придя в себя, она тут же кричит:

– Я в порядке! В порядке, слышишь! Иди уже!

– Что-то непохоже, чтобы вы были в порядке. Может, что-нибудь съели, и у вас случилось расстройство желудка? Голова болит? Во всем теле непривычный жар?

Я перебираю варианты, думая о том, насколько хорошо снабжается буфетная.

– Нет, правда, со мной все хорошо, – говорит она уже не таким злым голосом, – просто надо немного полежать. Это пройдет. Всегда проходит.

В голову приходит еще один вопрос, но я его так и не задаю.

– Обязательно отдохните, – говорю я ей тоном дочери целительницы, коей, собственно, и являюсь, – и выпейте воды. Вы уверены, что помощь не нужна? Сможете самостоятельно вернуться в дом?

Она кивает, не глядя мне в глаза. Я беру Ашллин и увожу с собой. Мы направляемся прямо к дереву – когда подходим к нему, Мааре уже скрывается в доме – и забираемся на высокую ветку, служащую нам насестом.

– Бедная Мааре, – говорю я, размышляя верна ли моя догадка, – ей часто бывает плохо?

– Каждый день, – говорит Ашллин, – чаще всего по утрам.

– К тому же, она быстро устает, так?

– Гм… Когда ее ко мне приставили, с ней все было в порядке. В те времена она часто со мной играла.

– А при дворе она давно?

– Давно.

Это может что-то значить, но может – и нет. На мой взгляд, Ашллин еще слишком маленькая, чтобы вычислить срок в днях, неделях или привязать его к смене времен года.

– А муж у Мааре есть? – спрашиваю я. – Дети?

Ашллин смотрит на меня с таким видом, будто я задала ей нелепый вопрос.

– Какая ты глупая! Нет, конечно!

Немного полазив по дереву, мы идем к конюшням, где Ашллин показывает мне свою милую маленькую серую лошадку. Дау, молчаливый и покорный, извлекает откуда-то морковку, чтобы принцесса Брефны могла ее угостить. Девочка благодарит его, а когда он не отвечает, поворачивается ко мне и спрашивает:

– А почему он все время молчит?

– Его зовут Нессан, он не умеет говорить. Но если бы умел, обязательно сказал бы тебе что-нибудь хорошее.

Ашллин решает проявить твердость.

– Кира учит меня играть на свирели, – говорит она Дау, – и теперь я могу сыграть мелодию. Хочешь послушать?

Я могу сказать наверняка, что он скорее бы улизнул, но поскольку рядом крутится пара других конюшенных служек, сделать это не так просто. Дау с важным видом кивает. Мы с Ашллин идем в комнату для репетиций за свирелью. Я надеюсь, что к нашему возвращению Дау уже не будет, но он все еще стоит и ждет у стойла той самой лошадки. Теперь в компании со старым псом, постоянно болтающимся на конюшне. Его довольно дружелюбно окликает другой конюх:

– Заделался почитателем, Нессан?

Я с трудом удерживаюсь от грубого жеста – рядом со мной ребенок. Дау не обращает на это замечание никакого внимания.

Ашллин играет. Неправильно ставит пальцы и на половине сдается с таким видом, словно вот-вот расплачется.

Я приседаю рядом с ней на корточки и спрашиваю:

– Помнишь, как мы с тобой учили? Дыши размеренно и глубоко. Расправь плечи. Думай о мелодии, она должна быть у тебя в голове. Твои пальчики сами знают, что делать. А теперь попробуй еще раз.

На этот раз она играет идеально. А когда заканчивает, склоняется в легком поклоне, и я хлопаю в ладоши. Конюхи, собравшиеся по ту сторону загона, тоже аплодируют. Лучшая награда для Ашллин – улыбка на лице Дау. Она хоть и длится краткий миг, но в ней нет ни капли притворства. При виде ее Ашллин тоже широко улыбается. Дау еще раз склоняет голову и возвращается к работе. За ним тенью следует собака.

Когда мы возвращаемся в комнату для репетиций, девочка говорит:

– Ему, должно быть, грустно.

– Ты имеешь в виду Нессана? Почему тебе так кажется?

– Я тоже грустила бы, если бы не умела говорить. Тогда мне было бы трудно заводить друзей.

– Наверное, трудно. Но я думаю, что в работе он хорош, поэтому другие конюхи его не обижают.

– Тебе надо научить его играть на свирели, – говорит Ашллин, – даже не умея говорить, он все равно может сыграть мелодию и порадоваться.

Я не знаю плакать или смеяться.

– Не думаю, что дядюшка Арт мне позволит. Хотя предложение хорошее. У тебя доброе сердце, Ашллин. А теперь давай разучим еще одну мелодию.

Брокк возвращается домой немного раньше, и перед ужином мы, как обычно, собираемся в комнате для репетиций. Он рассказывает нам с Арку, как провел день в неметонах. Сегодня ему удалось услышать древнюю легенду об Арфе Королей. Я не знала, что этот ритуал до такой степени основан на узах между людьми и Колдовским миром. И ни разу не слышала, чтобы кто-то говорил о Справедливом народе, о королевах давно забытых времен или о могуществе магии. Даже когда упоминали ритуал в День летнего солнцестояния. Самое большее, о чем судачили, так это о том, что арфу выносят, на ней играет Верховный Бард, после чего все шумно одобряют нового короля. Так что этот друг Брокка из друидов вполне может оказаться прав. Народ, вероятно, действительно позабыл, как все это начиналось. А может просто больше не верит в существование Справедливого народа. Кроме друидов, конечно же. Их братство наверняка и помнит, и верит.

Мы заперли дверь и негромко играем, чтобы заглушить голоса. Арку заводит со мной и Брокком разговор о Тоссаке, но в этот момент снаружи, из-за забранных ставнями окон, доносятся крики. Слов я разобрать не могу, но человек явно в ярости. Это как-то связано с его лошадью? С подковой? Я встаю и подхожу к двери. Арку протягивает руку, чтобы остановить меня, и качает головой. Теперь уже орут, изрыгая ругательства, несколько человек. Арку приоткрывает ставни. Теперь слышно лучше, хотя я ничего не вижу. Уперев руки в бока, ко мне спиной стоит человек, именно он кричит громче всех. Рядом с ним двое других, тоже сыплют проклятиями, но, в то же время, и смеются. Предмет их насмешек нам не виден и не слышен.

– Мне ни в жизнь не надо было доверять это такому придурку, как ты! Теперь мой конь будет хромать! Слышишь, ты, идиот с протухшими мозгами! Скажи мне во имя богов – что такой болван, как ты, может вообще делать на королевской конюшне? Кто тебя взял? Кто тебя сюда пустил?

Молчание. Я смотрю на Брокка, он смотрит на меня. Мне страсть как хочется открыть дверь, выйти и сказать пару ласковых, а потом хорошенько примериться и съездить по роже. Но ни один из нас не двигается с места. Скорее всего, там Дау. Однако Арку не торопится к нему на помощь, как и мы.

– Да говори же, придурок! Почему ты не отвечаешь?

Опять тишина, которая на этот раз длится уже не так долго.

– Что ты здесь в молчанку играешь? Ты не кузнец, а лишь его жалкое подобие, понял! Я велел тебе подковать коня, разве это не твоя работа? И как ты посмел ослушаться моего приказа? А теперь найди мне кого-нибудь, кто приладил бы эти подковы, да поживее! У меня нет времени валять дурака. Эта кобыла поистине бесценна, и если ты причинил ей серьезный вред, то дорого за это заплатишь! Тебе известно, кто я?

– Милорд, – обладатель этого голоса даже не пытается скрыть радость, – парень не говорит и именно это пытается вам показать. Он немой.

– Подонок! Скотина!

Слышится звук удара, потом еще одного и новая волна ругательств.

Арку кладет ладонь на дверной засов, прикладывает к губам палец, веля нам молчать, и жестом дает понять, чтобы мы оставались на месте. О-хо-хо, как же мне хочется выйти и положить всему этому конец! Но Кире так поступать нельзя, и мне приходится себя сдерживать.

Арку открывает дверь, выходит во двор и дружеским тоном спрашивает, не может ли чем-то помочь. Теперь я все вижу, глядя мимо него в приоткрытую створку.

Дау прижали к стене рядом с воротами конюшни. Их трое, один по-прежнему сыплет проклятиями, двое других стоят рядом и хохочут. Пока Арку неторопливо шагает через двор, самый рассерженный из троицы бьет Дау в челюсть, и тот пошатывается. Судя по лицу парня, этот удар не первый. Я вполголоса ругаюсь, Брокк за моей спиной шепчет:

– Тсс!

– Проблемы? – спокойно спрашивает Арку.

Тот, что наседает на Дау, на этот раз слышит дядюшку Арта, молниеносно поворачивается и заносит кулак, чтобы ударить опять, примериваясь с такой яростью, что у меня нет ни малейших сомнений – присутствие Арку он заметил только сейчас. Сердце в груди падает, Брокк с шумом втягивает воздух. Злой – не кто иной, как Родан, наследник трона Брефны.

На наших глазах Арку поднимает ручищу, хватает принца за запястье и держит.

Брокк шепотом ругается. У меня перехватывает дух. Дау выпрямляется и смотрит через двор прямо на нас. Избитым и с таким бледным лицом я видела его и раньше, но то, что произошло сегодня, намного превосходит ту ночь в Амбаре. Я уверена, что он меня видит, и в знак уважения киваю. На его месте я бы сейчас уже точно ввязалась в драку. Не смогла бы сдержаться. Что же до его молчания, то я вдвойне рада, что эта непростая роль досталась не мне. Пока Родан смотрит на Арку, Дау поднимает сжатую в кулак руку и на миг прижимает к груди. Таким жестом воин признает в другом товарища.

– Эй, приятель, что ты делаешь? А ну отпусти! Разве ты не знаешь, что…

– Прошу прощения, милорд, – говорит Арку, не выпуская запястья принца, – я услышал крики. Подумал, что у вас неприятности, но теперь вижу – вам ничего не грозит. С моей стороны это была ошибка.

Он смотрит на Дау и добавляет:

– Ты ранен, молодой человек?

Дау, ссутулившись, не отрывает глаз от земли.

– У этого малого не все в порядке с головой, – говорит один из двух других, в которых я узнаю друзей Родана – Крина и Колла, – ты ничего от него не добьешься.

– Немедленно отпусти меня или я тебя поколочу!

Родан напрочь позабыл о Дау и весь свой гнев перенес на Арку.

– Ты что, дебил, не знаешь, что принца Брефны нельзя касаться! И какое тебе вообще до этого дело? Ты ведь бродячий музыкант, так? Как ты вообще здесь оказался?

Арку его отпускает.

– Мы репетируем перед вечерним представлением, милорд. Стараемся отыскать удобное местечко подальше от дома, чтобы не донимать никого шумом. Поэтому я, сам того не желая, услышал ссору. Ага, а вот и ваш страж.

Это не Горв, а второй, Буах. Он стрелой мчится сюда. За его спиной размашисто шагает мастер Брондус. Родан дышит тяжело, будто только что поучаствовал в схватке по всем правилам, а не продемонстрировал в одностороннем порядке свое умение запугивать. Буах берет принца под руку. Такую хватку мне доводилось видеть и прежде. На вид вроде дружеская, но вырваться нельзя. Страж что-то шепчет принцу на ухо. Брондус бросает на Арку вопросительный взгляд.

– Раз так, милорд, то позвольте откланяться. Уверяю, что не хотел причинить вам никакого вреда.

Арку подобострастно кланяется и размеренным шагом возвращается к нам. Остановить его никто не пытается. Как только он входит в комнату для репетиций и запирает за собой дверь, голосов мы больше не слышим. Хотя сквозь щелочку в ставнях я вижу, как Брондус кладет на плечо Родану ладонь. Буах выпускает руку принца. Крин с Коллом быстро уходят с конюшенного двора. Брондус что-то говорит Дау и тот ковыляет обратно на конюшню. Я понимаю, что стражи не только охраняют принца, чтобы ему никто не причинил вреда, но и держат в узде его самого, когда он выходит из себя.

– Играем дальше, – шепчет Арку, отходя от окна, – останемся здесь, пока все не разойдутся.

Брокк садится и начинает играть вступление к «Скачущему Артагану», хотя мы знаем его так давно, что можем не репетировать. Вступает со своим кельтским бубном Арку, стараясь играть не очень громко. Но я стою в нерешительности, подглядывая в щелку между ставнями. Стою достаточно долго, чтобы увидеть, как Иллан, вероятно работавший на конюшне, проходит по двору и что-то говорит, сопровождая слова энергичными жестами. Брондус слушает, а Родану, судя по виду, становится все неуютнее. Буах по-прежнему здесь, но теперь держится начеку. Дау больше не появляется.

– Кира, – говорит Арку, не прекращая играть, – без партии свирели нам не обойтись.

А когда я вступаю, тихо говорит под прикрытием пронзительного звука дудочки:

– Я выясню, что именно там произошло, и дам вам знать. Нам стало известно кое-что, и радости от этого мало. Вам двоим свое мнение лучше держать при себе. Вы знаете, где мы находимся. И знаете, для чего нас наняли. Сосредоточьтесь на этом. А заодно и на музыке.

Он ускоряет ритм, заставляя меня трудиться в поте лица. Потому что знает – как бы быстро он ни играл, мне в любом случае нельзя от него отставать. Брокку тоже, но он может сыграть что угодно. Если бы я так не любила брата, то наверняка бы ему завидовала.

Что же касается Дау, то ему я точно завидую, хотя и рада, что мне не пришлось оказаться на его месте. Вспоминая, как он, бледный, стоял у стены под градом ударов, я подозреваю, что гордый сын вождя клана в этой ситуации проявил себя блестящим шпионом. А вот в отношении морковки, маленькой лошадки и мига его доброты, даже не знаю, что и думать.

16. Дау

Будущий король Брефны наносит мне кулаками некоторые повреждения. Стоять неподвижно и позволять ему себя молотить – хотя справиться с ним можно в два счета, потому что он не боец, а всего лишь петух – испытание не из легких. До сегодняшнего дня мне казалось, что я навсегда запер под замком то свое воспоминание. Но когда Родан начинает на меня орать и обрушивает град ударов, время обращается вспять, и я опять вижу, как братья тащат меня в погреб, швыряя друг другу, как куклу, до тех пор, пока я не утрачиваю контроль над кишечником. А потом бросают, я лежу в дерьме, сгораю от стыда, плачу и дрожу. Они позаботились о том, чтобы оставленные ими синяки были скрыты одеждой. Но это неважно. Им прекрасно известно, что я ничего не скажу. Гарантией этому служат их угрозы. Позже отец лупит меня за то, что я испачкал одежду. И теперь, когда Родан сыплет ругательствами и колотит меня, а его дружки стоят рядом и ухмыляются, тот далекий день медленно выползает из своего потайного закутка.

Будто я подрезал копыто так, что лошадь может захромать. Будто подковал ее, хотя все говорило, что ей надо походить неподкованной, пока не заживет передняя правая нога. Будто не дождался Иллана, чтобы посоветоваться с ним, полагая, что не справлюсь надлежащим образом с этой работой. Я вот-вот закричу. Закричу или заплачу. Затем открывается дверь и выходит Арку, за его спиной я вижу Ливаун. Она кивает мне головой, будто говоря: «Отличная работа». Что бы я о ней ни думал, ее одобрения вполне достаточно, чтобы меня подбодрить.

Как только Брондус берет ситуацию в свои руки, я ухожу в конюшню и рядом со стойлом кобылы нахожу место, откуда могу все видеть и слышать, оставаясь незамеченным. Иллан говорит и с Брондусом, и с принцем. Брондус, судя по виду, серьезен и полон решимости, Родан больше похож на обиженного, надутого ребенка. За ним безмолвной тенью следует страж. Где он был, когда его подопечный на меня набросился?

– Мастер Огн, – говорит Брондус, – соблаговолите объяснить, в каком состоянии находится кобыла, и назовите точную причину отказа вашего помощника ее подковать.

А когда принц пытается вставить слово, все так же вежливо добавляет:

– Милорд, с вашего позволения, сначала мне нужно выслушать объяснения мастера Огна. А потом уже вы скажете мне, что вызвало ваше недовольство.

– В свое время, мастер Брондус, эту кобылу неправильно подковали, – отвечает Иллан, тоже самым почтительным тоном, – взгляните сюда, на ее переднюю правую ногу.

Он подходит ближе и поднимает ногу животного, чтобы Брондус все увидел. То ли в меру своего замечательного нрава, то ли благодаря умению Иллана обращаться с лошадьми, но она позволяет ему это сделать, даже не пытаясь лягнуть.

– Когда принц Родан нынче утром ее привел, я объяснил, что из-за плохих подков копыто стерлось неравномерно, добавив, что мы их снимем и обрежем копыта, но подковывать сегодня не станем – это рискованно, потому что она навсегда может остаться хромой. Принц Родан этому не обрадовался. Мне известно, что завтра он собрался на ней куда-то ехать, хотя сам я этого бы делать не стал. Он ушел, а я отправился на кузницу выковать пару подков для другой лошади, перед этим велев Нессану снять старые подковы и обрезать копыта. Что он и сделал с немалой сноровкой. Теперь лошади надо походить неподкованной, пока копыта не выправятся сами по себе. Со временем ее можно будет выгнать на пастбище и дать побегать, но только самую малость. Хорошая девочка.

Он гладит кобылу по шее и выходит из стойла. Брондус смотрит на Родана, давая ему возможность доказать свою правоту. Принц не сводит с него злобного взгляда. Я представляю его королем и радуюсь, что живу не в Брефне.

– Эта моя кобыла, – отвечает он, и я слышу, что он старается говорить спокойно, хотя дышит при этом тяжело, – я принц Брефны. А он кузнец, причем даже не из наших. Ему платят за работу, которую он должен делать. И если я приказываю ему подковать лошадь, то пусть подкует ее. Причем сам. Я не хочу, чтобы какой-то придурок прикасался к моим бесценным животным…

– Как я уже говорил, милорд, – спокойно отвечает Иллан, – мой помощник все сделал правильно. Своим людям вы наверняка доверяете. Может, позовете кого-нибудь из придворных кузнецов, чтобы осмотреть ногу лошади? Я буду счастлив услышать их мнение о работе моего парня. Так уж получилось, что утром, после вашего ухода, я посоветовался с Мухтой, чтобы развеять последние сомнения насчет того, стоит подковывать лошадь или нет. И он со мной согласился.

Выхода у Родана нет. Он еще немного злится, но умолкает. Они приходят к согласию, не приглашая ни Мухту, ни другого придворного кузнеца. Лошадь будет отдыхать до тех пор, пока Огн не придет к выводу, что ее можно подковать. Хороших лошадей на конюшне лорда Коры хватает, и принцу достаточно лишь сказать слово конюшему, о чем ему и напоминает Брондус. Я поражаюсь, ведь Родан и сам должен об этом знать, потому что ему восемнадцать лет и он, насколько мне известно, прожил здесь всю жизнь. По всей видимости, выходя из себя, он становится глух к голосу рассудка.

Когда они уходят, Иллан поручает мне выгнать кобылу на выпас. Животное недвусмысленно дает понять, что среди других лошадей на пастбище у нее есть друзья и подруги, а когда я ее отпускаю, уходит, ни разу не оглянувшись, наверняка чувствуя облегчение, что ее не стали подковывать. Я какое-то время стою и глубоко дышу. Небо приобрело грязно-серый оттенок, по направлению к лесу друидов летит несколько птиц. Надеюсь, не ворон. По крайней мере, не тех тварей, которые напугали мою лошадь и чуть не сбросили меня в пропасть, где я нашел бы верную смерть. Гнусное местечко! Быстрее бы миновали оставшиеся дни, и наша миссия подошла бы к концу. Иллан сказал, что Брокк целыми днями торчит у друидов. Возможно, ему удастся отыскать там ответ. Здесь, в тиши, рядом с безмятежными лошадьми, с поющими высоко над головой птицами и приятным, прохладным воздухом, мне хочется поменяться с ним местами – стать бардом, а ему оставить стезю воина. Но ему, конечно же, надо быть и тем, и другим. В голову приходит безумная мысль – мелькает видение того, как я играю и пою вместе с другими музыкантами. Я его гоню. Они достигли в музыке такого совершенства, потому что занимаются ею с детства. А я сегодня уже стал придурком, и накануне, да и раньше тоже. Играть свою роль мне совсем не нравится и погружаться еще глубже в эту глупость желания нет. Но все равно, если бы во мне, ко всеобщему изумлению, обнаружился талант к музыке, он вполне мог бы мне пригодиться.

Под конец дня мы, все, кто работает на конюшне – конюхи, кузнецы и конюшенные служки, – покрыты потом и копотью. Чтобы помыться, нам приносят несколько ведер горячей воды и оставляют их вместе с мелкими тазами в конце ряда стойл. Весьма значительный прогресс по сравнению с традиционным обливанием холодной водой у колонки. Нам с Илланом тоже достается на двоих ведро и таз.

Первым моется Иллан. Потом вытирается, а я, тем временем, оттираю грязь с кожи. Никогда не думал, что буду так радоваться небольшому куску дрянного мыла. Когда жесткая щетка касается ссадин, я морщусь. Это не только сегодняшние синяки. Левая нога болит в том месте, где на нее наступил раздражительный жеребец, на руках ожоги от работы в кузнице, хотя сегодня я занимался только холодной ковкой. Неумелое обращение с инструментами, необходимыми для занятий этим ремеслом, тоже оставило следы. Хорошо, пожалуй, только одно – с этими ранами я убедительнее выгляжу в роли помощника кузнеца. Тут же вспоминаются слова Бриды: «Не стой так прямо, Нессан. Сутулься. И не смотри мне в глаза. Теперь ты не господин, а слуга».

– Штаны Морриган! – тихо замечает Иллан. – А тебе здорово досталось, да? Смажь раны подходящим снадобьем. У нас полно мазей для лечения лошадей. Если возьмешь немного, избежишь осложнений, а то некоторые из твоих ссадин выглядят паршиво.

Говорить я не могу, ведь недалеко от нас моются другие конюхи и конюшенные служки. Я вытираюсь и одеваюсь. Надеваю запасную рубашку, сегодняшнюю грязную стираю в воде, оставшейся после мытья, и вешаю сушиться. Потом мы направляемся в нашу импровизированную спальню. Пока я втираю конскую мазь, мы тихонько перешептываемся.

– После случившегося тебе лучше не высовываться, – говорит Иллан, – если что, его бесценную кобылу я подкую сам. Не хочу давать этому человеку лишний повод для жалоб, обоснованных или нет. Сегодня вечером за ужином ему тебя лучше не видеть. Еду я тебе сюда принесу.

Слушать и вникать, оказывается, трудно. По правде говоря, мой мозг по-прежнему каким-то тревожным образом смешивает прошлое и настоящее, а мазь практически не утоляет ни мучений, ни боли. Почему я такой слабак? Почему не могу забыть об избитом ребенке и стать воином, кем мне и положено быть? Меня посещает непрошеное видение: я тихо лежу здесь на соломе, Иллан с остальными ушли ужинать в главный зал, и вот из мрака выплывают какие-то тени, чтобы связать меня, унести и сделать со мной то, что в голове не укладывается. Кто они, я не знаю, может Родан с дружками, может мои братья, да мне это и без разницы.

– Нессан, – теперь шепот Иллана звучит громче, – возьми.

Он накидывает мне на плечи одеяло.

– Сядь. Не спеши. Я хочу знать, что он тебе сказал. Все, что сможешь вспомнить.

А когда я ничего не отвечаю, потому что не могу, по крайней мере, пока, добавляет:

– Тебе станет легче.

Я качаю головой. Нет, не станет. Легче мне будет только в одном случае – если я разотру эти воспоминания в порошок и запру в темном углу.

Иллан садится рядом. Остальные, по большей части, уже ушли, но пара конюхов обходит стойла, желая еще раз проверить, все ли в порядке с лошадьми. Во дворе лает собака. Интересно, а чем сейчас занимается другая наша группа? Их, похоже, ждет еще одно выступление. Я слышал, как они репетировали. Родан осыпал меня мерзкими оскорблениями. А его дружки хохотали и насмехались. Но сквозь все это пробивались мелодичный голос арфы и ритмичное биение сердца бубна. На несколько мгновений к ним присоединилась и свирель. Но я не слышал, чтобы Ливаун пела.

– Нессан?

Я облизываю губы. Я еще не утратил дар речи? Или, может, вернусь теперь на Лебяжий остров немым и ни на что не годным?

– Ни разу не видел, чтобы он был один, – даже для этого хриплого шепота требуются усилия, – всегда с личной стражей, когда с одним, когда с двумя. И часто еще с друзьями. Но когда он решил затеять со мной ссору, от охраны наверняка ускользнул. И напился. Я почувствовал запах.

Сюда кто-то идет – я слышу тихий звук шагов по глинобитному полу и умолкаю. Мы не двигаемся с места и продолжаем сидеть бок о бок на лежанке, как и до этого.

Это Ломан, конюх. Он останавливается в конце ряда стойл и говорит:

– Слышал, парня немного побили… Он в норме?

– Ничего, оклемается. Спасибо, что спросил.

В таких вещах Иллан мастак – умудряется говорить дружелюбно, но мысли и эмоции, по возможности, держит при себе.

– Это хорошо, – отвечает Ломан, но не уходит.

Краем глаза я вижу, что он рассматривает меня.

Да, вид у меня, наверное, жалкий. О боги, как же мне это все ненавистно!

– Думаю, тебе не захочется кое-кого постоянно злить, – говорит Ломан, – если хочешь совет, держись от него подальше.

Он оглядывается через плечо, будто с опозданием вспомнив, что если его кто-то услышит, у него наверняка будут неприятности.

– М-м… – мычу я.

Иллан встает, словно собираясь куда-то идти.

– А с этой кобылой ты поступил правильно, – продолжает Ломан, – не люблю, когда скверно обращаются с хорошей лошадью.

История, похоже, получила распространение. Но он заходит слишком далеко. Конюх не станет критиковать своего принца. Особенно в присутствии практически незнакомых ему людей.

– Он в последнее время стал раздражителен, – говорит Ломан, понижая голос, – по слухам, боится того, что его ждет. Никогда к этому не стремился. Поэтому на всех кидается. И плохи дела тех, кто попадается ему под руку.

О Морриган, спаси нас! Неужели это правда? Неужели Родан и в самом деле боится стать королем? Я гляжу в пол, чтобы не поднимать глаз на Ломана. Парню явно стоит попридержать язык. Иллан прохаживается по стойлу. Тишина становится тягостной. Я встаю, пошатываюсь, кашляю и падаю обратно на соломенную лежанку. Уловка срабатывает, но не совсем так, как мне бы хотелось. Ломан уходит за снадобьем, обещая, что оно утолит боль. Иллан его отпускает.