Текст книги "Арфа королей"

– Что случилось? – не подумав, спрашиваю я.

– Она споткнулась и упала, – отвечает Мааре, – следи за ней в оба. Она всегда найдет предлог убежать и навлечь на свою голову неприятности.

Ашллин смотрит на меня строгими глазами; за этим ее взглядом проглядывает печальная история, о которой я пока знаю немного, но хочу выяснить все. И пропади Арку пропадом вместе с его приказами!

– Я так благодарна вам за сорочку. Обещаю обращаться с ней бережно.

– С огорода ни ногой. Если пойдет дождь, можете спрятаться вон там.

Мааре показывает на небольшой сарайчик, по всей видимости, для хранения инвентаря.

– Ближе к вечеру я за ней приду.

Когда она уходит, я приседаю на корточки и шепчу Ашллин на ухо:

– Играть на свирели нам здесь нельзя. Надо найти местечко поукромнее.

– Большое дерево! – тут же загораются ее печальные глаза.

Я качаю головой.

– Нет. Чтобы играть на свирели, нужны две руки, а я не хочу, чтобы кто-то из нас упал. Да и потом, нас могут услышать и попытаться выяснить, кто же это играет.

– Но тогда где?

– У меня есть специальное место, где можно играть сколько душе угодно. Но по пути туда мы снова должны вести себя тихо, как мышки. Ну, или как лесные куницы – проворные и бесшумные, способные передвигаться по лесу, не привлекая внимания сов, волков и других хищников.

Ашллин кивает. Мне нравится, как оживает ее личико, когда она забывает о страхе.

– Ну что ж, тогда вперед. Это недалеко от конюшен. Если кого-то увидим, нам придется спрятаться.

Я прикладываю палец к губам – тихо, как мышки, – то же самое делает и она.

Мне не приходилось общаться с маленькими детьми, так что я не знала, как подготовиться к ее приходу. Я просто положила на скамью, постелив лоскут мягкой ткани, две свирели – свою и дядюшки Арта. И не забыла захватить самую маленькую дудочку с высоким звуком, которую иногда использую, играя джигу. А с кухни – там работает пара ребят, обожающих слушать мое пение – принесла несколько медовиков и немного сыра. Кувшин воды и чашки в комнате для репетиций у нас всегда есть, ведь от игры, и уж тем более от пения, так хочется пить. Что же до того, чтобы научить Ашллин ходить на руках, то с этим придется подождать до другого раза, когда у нас будет больше места.

Ашллин хорошо бегает и еще лучше прячется. Вероятно, ей часто приходится этим заниматься, чтобы вырваться из тюрьмы Мааре. Мы быстро добираемся до места. На противоположном конце конюшенного двора стоят несколько человек – насколько я понимаю, это путники, передающие конюшенным служкам своих лошадей. Внутри, за запертой дверью, Ашллин постепенно расслабляется, хотя и вздрагивает от любого громкого звука снаружи – когда кто-то кого-то зовет или ржет лошадь.

Ее пальчики едва достают до последнего отверстия на свирели Арку, но зато она проявляет больше старания, чем я ожидала. Быстро понимает, что если дунуть слишком сильно, звук получается невыносимо резким, а если слишком слабо, то выходит вялым, если, конечно, выходит вообще. Для начала мы разучиваем четыре ноты и учимся правильно пользоваться языком. Я показываю, Ашллин меня копирует. Она быстро схватывает все на слух и прекрасно умеет сосредотачиваться. Пока мы играем, ее игрушка сидит рядом с ней на скамье, прислонившись спиной к стене, взгляд ее шерстяных глаз устремлен ввысь. Выражение мордочки у зверушки несчастное – зеркальное отражение того, каким нередко бывает лицо ее хозяйки. Может быть, она выглядит такой печальной, потому что старенькая и потрепанная, да и набивка сейчас уже не та, что была раньше.

Время от времени я прошу Ашллин встать и немного походить – это помогает сосредоточиться. То же самое делаю и я. Мы учимся отбивать ритм, сначала ладонями, потом ногами. Через некоторое время она учится правильно ставить пальцы для пятой ноты, что позволит ей играть больше мелодий, я объявляю перерыв и приношу еду и питье.

– После занятий музыкой мне всегда хочется есть, – говорю я.

И это сущая правда.

Свой медовик Ашллин делит на несколько аккуратных частей. Пару кладет на скамью перед своей зверушкой, остальное съедает маленькими кусочками.

– У твоей подружки есть имя? – спрашиваю я.

– Это секрет, – шепчет она.

– О, прости.

– Тебе я сказать могу. Ее зовут Клиэна. В честь богини из легенды.

– Очень благородное имя.

Интересно, у кого нашлось время рассказывать этому одинокому ребенку легенды? Возможно, друзья у нее все-таки есть.

– Она меня охраняет. Ночью, когда я сплю. И днем, когда… В общем, следит, чтобы со мной все было хорошо. Старается.

«Хотя у нее не всегда получается, – думаю я. – Подбрось-ка, Ливаун, пару вопросов».

– Ашллин, а Клиэна у тебя давно?

– С детства. Это подарок Волфи.

– А кто такая Волфи?

Воображение рисует бывшую няню, добрую и умеющую утешить, знающую множество легенд и песен. Может статься, что именно она привила Ашллин любовь к музыке.

Но девочка не отвечает, а когда я смотрю на нее, опять съеживается, забыв о еде, и ее глаза темнеют.

– Это тоже секрет?

После долгого молчания она тяжело вздыхает и шепчет:

– Волфи больше нет.

Она берет игрушку и прижимает к груди, обнимая, словно горячо любимого ребенка. И что же случилось с Волфи? Изгнание? Смерть? Старую няню заменили молодой воспитательницей, гораздо более жестокой? Лорд Кора не производит впечатления несправедливого человека – лишь взвалившего на плечи непосильную ношу. Но если так, то регент, по всей видимости, не перетруждает себя мыслями о благополучии отпрыска королевской крови. Шестилетней девочки.

Пытаться сейчас что-то выведать – неправильно. Но я должна задать один вопрос.

– Ашллин?

– А?

– У тебя на лице синяк. Тебя кто-то ударил?

Она качает головой, не поднимая глаз, и искра восторга, которую я перед этим видела в ее взгляде, исчезает.

– Я умею хранить тайны, – продолжаю я, не в состоянии молчать, – обещаю никому не говорить, что твою игрушку зовут Клиэна. Поэтому если хочешь рассказать мне об этом синяке или о чем-то еще, пожалуйста, расскажи.

Я мысленно извиняюсь перед Арку. И злюсь на себя – разве выполнение миссии не превыше всего? А потом вскакиваю и начинаю мыть деревянные тарелки и чашки, хотя сейчас в этом нет никакой необходимости.

Я слышу едва слышный всхлип. Поворачиваюсь и вижу, что Ашллин плачет. Не роняет кроткие слезинки, а плачет по-настоящему, вздрагивая плечами и зарывшись лицом в потрепанное тельце Клиэны, чтобы заглушить рыдания. Я присаживаюсь перед ней на корточки, но не смею прикоснуться.

– Мне очень грустно видеть, что ты так печалишься, – как можно ласковее говорю я, – прости, что расстроила тебя. Возьмешь мой платок?

Я достаю его из сумки и протягиваю ей.

– Он чистый.

– Я хочу к Волфи. – Слова едва слышны из-за всхлипов. – Но его больше нет.

Значит, не няня. Может, слуга, который был добр к ней? Или другой ребенок, который здесь когда-то жил? Спросить, умер ли Волфи, я не смею. Вместо этого сажусь рядом с ней на пол и даю выплакаться, сожалея, что больше ничем не могу ей помочь. Вскоре ее слезы высыхают, и она сморкается.

– Может, заберемся на большое дерево? – робко спрашивает Ашллин. – Нет, не поиграть на свирели, а просто посмотреть…

Слова едва слышны.

– Я не хочу сердить Мааре, Ашллин. Сегодня нам лучше не забираться на дерево.

Тишина. И шепот:

– Я могу тебе кое-что показать?

– Конечно, можешь. Это здесь?

Она качает головой.

– Нет, на дереве.

– Но я же сказала, что…

– Нет, не на самом верху. Совсем не высоко, в дупле. Мы заберемся туда тихо, как мышки.

Я не могу заставить себя ей отказать.

– Ну, хорошо. Но только недолго. А потом мы пойдем в огород и дождемся Мааре. Там я научу тебя одной песне.

Лицо девочки озаряется слабой улыбкой.

– Какой песне?

– Как насчет колыбельной, которую ты будешь петь на ночь Клиэне?

– Было бы здорово.

– Возьми ее, – я протягиваю ей маленькую свирель, – не насовсем, но попользоваться. В ближайшие пару дней она мне не понадобится. Потренируешься играть то, чему научилась.

На миг ее глаза загораются. Но в следующее мгновение от света не остается и следа.

– Я не могу, – говорит она, – если я буду шуметь, Мааре рассердится.

Я не говорю того, что на самом деле по этому поводу думаю.

– Все равно возьми; засунь за пояс. Я хорошенько попрошу Мааре разрешить тебе немного попрактиковаться, может, в том же огороде.

Понятия не имею, что смогу на этот раз предложить Мааре взамен.

Выйдя, мы видим, что народу вокруг прибавилось – только что прибыл новый отряд, и конюхи ведут в стойла лошадей.

– Бежать не будем, – шепчу я, – просто идем, быстро, но спокойно, высоко подняв головы, словно имеем полное право здесь находиться.

– Как принцессы.

– Как воительницы.

– Как принцессы-воительницы.

– Совершенно верно. Идем.

Дупло на дубе расположено достаточно высоко, хотя и ниже, чем мы забирались в прошлый раз. Внимательно глядя сверху, я могу заглянуть по ту сторону стены и увидеть неметоны, а далеко на западе – зеленые холмы, по склонам которых мы ехали сюда. Меня вдруг одолевает ностальгия по дому – не по Лебяжьему острову, а по настоящему дому и по семье, всегда готовой утешить. Но я решительно прогоняю это чувство.

– Сядь вон на ту ветку, – говорит Ашллин, взяв на себя командование.

Она передает мне игрушку, встает, искусно балансирует, тянется к дуплу рукой и вытаскивает завернутый в тряпицу сверток, осыпая землю дождем из листьев, веточек и перьев.

– Это моя сокровищница. Никто не знает о ней.

– Я никому не скажу, ни единой живой душе. Обещаю.

– Прошлой весной здесь поселилась семья белок, и мне пришлось обходить дупло стороной, пока бельчата не подросли. Теперь они отсюда ушли. Здесь я храню свои реликвии.

Она разворачивает ткань, под которой обнаруживается крохотная дубовая шкатулочка, открывает крышку и одно за другим демонстрирует мне свои сокровища – перья восьми-девяти разных птиц, каждую из которых она может назвать, и несколько камешков интересных форм или расцветок.

– А еще вот это.

Ашллин протягивает мне что-то непонятное. То ли веточки, то ли какая-то щетина.

– Что это?

Она опять становится грустной.

– Это осталось от моей ежихи. Ее звали Светоглазка.

– Как ты сказала? От твоей ежихи? Ты приручила ежиху?

– Я нашла ее в саду. Она повредила лапку. Волфи показал мне, как наносить мазь, и перевязал ее. Ей стало лучше. Но потом она умерла.

– Не знала, прости. Ты похоронила Светоглазку в саду?

Ашллин качает головой.

– Нет, Волфи похоронил ее в лесу. Сказал, что ей там больше понравится. Когда она болела, у нее выпало несколько иголок.

Девочка аккуратно кладет их обратно в шкатулку.

– А это что?

Я замечаю там кое-что еще – тускло поблескивающее, витой формы.

– Дракон. Как в легенде.

Поясная пряжка. Нуждается в хорошей чистке, но после беглого осмотра я убеждаюсь, что она серебряная и, вероятно, довольно ценная. В виде свернувшегося дракона. Разве это не эмблема Тоссака?

– А где ты ее взяла, Ашллин? Она у тебя давно?

Время от времени Тоссак является ко двору и наверняка привозит с собой вассалов. Так что дело здесь наверняка самое простое – пряжку кто-то потерял, а Ашллин наткнулась на нее где-нибудь в доме или в саду. Скорее всего, она понятия не имеет о ее ценности. Что ни говори, а найти серебряного дракона волнующе, особенно если твоя жизнь соткана из печали и одиночества.

– Мне ее подарил один мальчик, – отвечает она, закрывает шкатулочку и заворачивает ее в тряпицу, – тайком. Я положила ее в корзинку к Светоглазке. Думала, что в ней магия. Но Светоглазка все равно умерла.

От неожиданно подступивших слез у меня щиплет в глазах. Я решительно приказываю себе не давать им воли. Да кто я, в конце концов, такая – воительница с Лебяжьего острова или сентиментальная дура?

– Так значит, это случилось, когда Волфи был еще здесь?

– Я была маленькой, – без тени волнения говорит Ашллин, – и верила в магию.

Эти слова – самое печальное, что мне приходилось слышать в жизни. Пока она осторожно кладет шкатулку обратно в дупло, я силюсь подобрать нужные слова.

– Ашллин?

– А?

– Она существует. Магия действительно существует. Хотя, может, и не проявляет себя именно так, как и когда тебе хотелось бы, потому всегда непредсказуема и мудрена. Иметь с ней дело… тяжело. И порой очень трудно поверить, что такое вообще возможно. Но как тогда быть со старинными легендами и сказаниями? С балладами, которые мы исполняем каждый вечер? В них же полно магии.

– Мааре называет все это выдумками.

Да пропади она пропадом, эта Мааре вместе с теми, кто доверил заботу об этом ребенке такой непроходимой тупице.

– Некоторые из них действительно придуманы. Мой… мой друг, который играет на арфе, постоянно сочиняет стихи. Но в них обязательно есть зерно истины, и порой в роли этого зерна выступает как раз магия.

Она смотрит на меня задумчивым взглядом, в ее глазах плещутся сомнения.

– Музыка – это магия. Как и легенды. И еще…

Я не могу сказать ей, что странные, необъяснимые явления сыграли существенную роль в жизни моих родителей, не говоря уже о некоторых близких друзьях нашей семьи. Без вмешательства сил Колдовского мира у меня сейчас было бы не два брата, а только один. Но Кира этой историей ни с кем поделиться не может.

– К тебе, Ашллин, она тоже найдет путь. Возможно, когда ты станешь намного старше, но обязательно найдет. Ты только жди и будь к этому готова.

Я говорю это и ненавижу себя за то, что пытаюсь представить все, как нечто простое и неизбежное. За то, что надежда, которую я ей сейчас даю, может никогда не оправдаться. Ей же сейчас нужна настоящая помощь, причем незамедлительно, а я не в состоянии ничего сделать. Не могу даже надолго предложить ей своей дружбы – потому что после Дня летнего солнцестояния от меня здесь останутся одни воспоминания. А она останется во власти людей, которым, похоже, нет никакого дела до того, в чем она нуждается.

14. Брокк

Рано завтракать и отправляться в неметоны для меня стало привычкой. Дворцовая стража меня уже не окликает, лишь желает доброго утра и выпускает. Я огибаю стену и иду туда, где ветвистая тропа углубляется в пеструю тень лесной чащи. Что бы (или кто бы) ни охраняло Врата Дану, меня оно знает. Я, с одной стороны, удивился, с другой – почел за честь, что за какие-то восемь-девять дней смог до такой степени завоевать доверие друидов. Не до конца, конечно же – этого вряд ли стоит ожидать. Утром я провожу время с учениками, играю, пою, обмениваюсь с ними легендами и сказаниями, помогаю в саду или в огороде. В обед, на который, как правило, подают овощи с этого самого огорода, у меня есть возможность понаблюдать за общиной друидов практически в полном составе. Некоторые из них держатся обособленно, проводя время в уединении, созерцании и молитвах, пока не произойдет какое-нибудь важное событие: переход на следующую стадию обучения или ритуал, требующий участия адепта. За столом я насчитал двадцать девять человек, хотя мне говорили, что всего их, включая учеников, тридцать девять. Брат Моркан, завидев меня, приветствует степенным кивком. Ему, конечно, известна цель моего присутствия здесь, но предложить мне помощь открыто он не может – если я стану проводить время со старейшим из братьев, остальным это наверняка покажется странным.

Брат Фараннан, Верховный Бард, настроен ко мне не очень дружелюбно, хотя Фелан меня ему представил. В Фараннане есть что-то от ястреба – он насторожен и свиреп, хотя ведет себя с тем же строгим спокойствием, что и остальные. Я чувствую, что он питает к Верховному Друиду враждебность, хотя тщательно ее скрывает и никаких перепалок с ним не устраивает. Это заметно по его глазам, по позе, по манере молчать. Фараннан явно знает об арфе и Моркан, вероятно, объяснил ему, зачем я здесь. Я бы хотел побеседовать с Верховным Бардом с глазу на глаз. Осмотреть пещеру, в которой хранилась арфа. Однако Фараннан не предпринимает никаких попыток помочь. А случая обратиться к нему с вопросом, чтобы не слышали другие, мне никак не представляется.

Я прекрасно понимаю, как неумолимо бежит время. Но при этом люблю проводить в этой тихой, спокойной обители дни напролет, люблю музыку и общество добрых товарищей. Мне не составляет труда представлять себя одним из братьев. В этой жизни, наполненной ритуалами, созерцанием, а порой и ожесточенными спорами, я бы обрел цель и чувствовал бы себя в безопасности. Меня поражает, какого накала могут достигать дискуссии по поводу какой-нибудь туманной философской теории или толкования очередного древнего сказания. Ученый муж Огр – маленький, сухой, глубокий старик с проницательным умом и цепким взглядом. Узы теплой привязанности между ним и Феланом совершенно очевидны. Я вижу, что этот скромный садовник и арфист здесь в фаворе.

Дома близких друзей у меня нет. В Фелане я вижу человека, с которым мы могли бы подружиться, сложись обстоятельства иначе. Другие мне тоже нравятся: рыжеволосый Росс, высокий Шида и Флэнн, у которого всегда наготове шутка. Я учу их играть джиги и другие танцы, мы обмениваемся мелодиями собственного сочинения, а иногда и сами пускаемся в пляс, всегда тщательно выбирая для этого время.

После обеда Росс, Шида и Флэнн отправляются на урок друидического искусства. Я, как человек посторонний, присутствовать на нем не могу. Когда Фелан занят, я не сижу сложа руки – стираю одежду, мою посуду, подметаю полы, готовлю пергамент, чернила и перья для письма. Кормлю кур, уток и гусей. Помогаю строить глинобитную стену. И радуюсь, что меня всему этому научил отец. В кладовую и кухню не прошусь, хотя и мог бы. Но если продемонстрировать все, чему меня научила мама, могут возникнуть подозрения, что я не тот, за кого себя выдаю.

Все то и дело говорят о предстоящей церемонии, но те, кто постарше, в подробности в моем присутствии не вдаются, а ученики и сами многого не знают об обряде коронации. Я узнал, что его проведут в День летнего солнцестояния вскоре после рассвета на поляне между крепостной стеной и нашим лесом. За несколько дней до церемонии ученикам разрешат покинуть неметоны, чтобы они помогли все подготовить. В результате каждый из них волнуется, и меня это печалит. Выдержать, когда так ограничивают твою свободу, должно быть, трудно. Им запрещено говорить о своей жизни до того, как они ступили на этот путь – о семье, доме, друзьях, о любых узах, помогающих человеку быть тем, кто он есть. Вступая в братство, друид ни о чем таком больше не упоминает. Правила гласят, что с этого момента он совершенно новый человек, ступивший на новый путь. Те, кто когда-то знал и любил его во внешнем мире, о нем тоже больше не говорят. Он словно уходит навсегда. Это кажется мне ужасным. Я подозреваю, что в кругу семьи, между собой, близкие все равно вспоминают того, кого потеряли. Шепотом называют его по имени, вместе гордятся им, вместе печалятся и спрашивают себя, вспоминает ли он их с такой же любовью, которую они все так же чувствуют к нему.

Наступает день, когда у Фелана появляется свободное время – мастер Огр устал и, вместо запланированной ими дискуссии, ему надо немного поспать. Мы с Феланом играем на арфах. И он, и я одарены больше других учеников, а поскольку их рядом нет, потому что они на занятиях, мы с удовольствием устраиваем состязания в технике исполнения и идеях. Я уже собираюсь предложить сыграть еще одну вещь, но Фелан отодвигает арфу, встает и потягивается.

– День сегодня погожий, – говорит он, – можно пойти прогуляться. Я отведу тебя в дальний конец леса, оттуда открывается замечательный вид.

Я тоже отставляю арфу и вслед за ним выхожу из пещеры. День действительно теплый, солнце, пробиваясь сквозь лесную сень, заливает светом тропинку перед нами. Дорогу, по которой ведет меня товарищ, мне называли в числе запретных, но я об этом не заикаюсь. Просто иду бок о бок с Феланом, слушаю пение птиц и чувствую, что мне представилась какая-то возможность, хотя какая именно – понять пока не могу.

Идти довольно далеко. Из леса мы выходим на вершину холма, с которого действительно открывается вид на вереницу пастбищ, перемежающихся каменистыми выступами, а ниже, под нашими ногами, лежит озеро – настолько круглое, что его можно принять за зеркало. В нем отражаются синева летнего неба и барашки облаков. По краям полей, у глинобитных стен, растут дикие цветы. Прячась от солнца в тени деревьев, пасутся овцы и козы. То тут, то там виднеются крестьянские дома.

Здесь есть деревянная скамья. Мы с Феланом садимся и несколько минут молча любуемся пейзажем.

– Ты привел меня сюда, хотя мне здесь быть совсем не положено, – наконец говорю я, очень сомневаясь, что он намерен навлечь на меня неприятности или что он привел меня сюда по ошибке. Ведь Фелан – человек с одной стороны великодушный, с другой – умный.

– Угу. А я сейчас задам тебе вопрос, задавать который мне не положено.

Меня охватывает тревога. Неужели мой новый друг догадался, что я здесь с тайной миссией?

– Ну что же, спрашивай, – говорю я.

– Ты что-нибудь слышал о женщине, знахарке и сказительнице, которая живет на холме к востоку от замка? Ее дом стоит в лесу, но недалеко от дороги. Зная, как тебе нравятся легенды и песни, я подумал, что ты можешь о ней что-то знать или, возможно, даже сам пытался ее найти.

Такого вопроса я не ожидал. Я уже собираюсь ответить, но в этот момент в голове всплывает рассказ Арку о Дау.

– Я слышал, что на той самой дороге на человека налетела гигантская ворона, которая сбросила его с лошади. Он расшибся, и ему помогла какая-то женщина из местных. Насколько я понимаю, народу там живет немного, так что эта женщина вполне может быть твоей сказительницей. Но полной уверенности у меня нет. Мы по дороге сюда ее не встречали.

– Но она по-прежнему живет в том лесу? Жива и здорова?

– Если это та самая женщина, то, думаю, да.

А что это Фелан ею интересуется? Она что, его родственница? Мать? Бабушка?

– Но о ней упоминали только мимоходом. Если хочешь, я могу узнать подробнее.

Фелан улыбается, но за его улыбкой проглядывает беспокойство.

– Лучше не надо. Мы с ней дружили, пока я не вступил в орден. И мне жилось бы спокойнее, зная, что с ней… зная, что с ней все в порядке. А вот гигантская ворона… Это уже совсем странно.

– А ты сам таких тварей не встречал? В окрестностях о них ходят слухи, они дают крестьянам повод для тревог.

– Здесь мы в безопасности, – отвечает Фелан.

«От гигантских ворон возможно, – думаю я, – но не от тех, кто украл прямо у вас из-под носа бесценный инструмент».

– У меня тоже есть к тебе вопрос, – говорю я, – вероятно из тех, которые я не должен задавать, и не связанный с воронами. Если тебе нельзя на него отвечать, так и скажи.

– Звучит таинственно.

С дубов слетают маленькие птички и скачут у ног Фелана в погоне за насекомыми. Одна запрыгивает к нему на ботинок, и он улыбается.

– Меня интересует обряд коронации. Я знаю, что, как постороннему, мне, по всей вероятности, не разрешат присутствовать на церемонии и слушать, как Верховный Бард играет на арфе. Но мне хотелось бы услышать древнюю легенду, которая лежит в основе этого ритуала, и понять, почему он до сих пор так важен. Но я знаю, что значительная часть друидической традиции хранится в тайне.

– Вот оно что. Эту легенду, друг мой, я услышал от той самой сказительницы задолго до того, как вступил в орден, и буду счастлив рассказать тебе все, что знаю. Она является частью истории Брефны, причем частью важной, хотя простой народ, как мне кажется, о ней практически забыл. Коронации случаются нечасто.

Взгляд Фелана блуждает по безмятежному пейзажу, лежащему перед нами. У его ног продолжают хлопотать птички. Фелан сидит настолько неподвижно, что они его совершенно не боятся.

– Давным-давно, в незапамятные времена, еще до того, как первое человеческое племя ступило на благословенные берега Эрина, – начинает он, переходя на певучий тон заправского сказителя, – эти края населяли Туата Де Даннан, то есть народ богини Дану. Этот народ, порой называемый Справедливым, был благородной расой, владеющей магией. Они жили в мире с деревьями, ручьями и всеми тварями живыми: теми, что парили в воздухе, теми, что бегали, прыгали или ползали по земле; теми, что плавали и ныряли в воде; теми, что прятались глубоко под землей. В те древние времена в лесах, пещерах и на озерных островах обитали и другие племена, наделенные магией. Все жили в гармонии и мире.

Много лет, столько, что даже невозможно сосчитать, на этой земле царили безмятежность и покой. И так продолжалось бы еще долго, если бы не милезианцы, которые, когда их изгнали из старых домов, отправились на своих кораблях на поиски новой обители и по воле случая высадились на западном побережье Эрина. Милезианцы были обычными людьми, быстро впадали в ярость и ссорились даже между собой, всегда желая получить больше, чем у них было. Справедливый народ отступил, укрылся в тайных жилищах и больше не мог свободно ходить по своей земле. Они смотрели, как люди стали селиться по всему Эрину, строить жилища, возводить стены, за которыми держали животных, чтобы съесть их, когда те нагуляют жир. Люди перекрывали плотинами ручьи для своих собственных нужд и рубили деревья, ничуть не заботясь ни о мелкой живности, живущей в лесах, ни о мудрости, накопленной дубом или ясенем за долгие годы жизни. Бездумное племя, век которого очень короток!

Необычная легенда, интересная и впечатляющая. Предназначенная, как я сразу подумал, больше для друидов, чем для простых смертных, которым, вероятно, было бы неприятно слышать ее из уст того, кто рассказывает ее так, словно и сам принадлежит к Справедливому народу.

– Через несколько сотен лет после того, как милезианцы впервые высадились на Эрине, когда короли людей установили на здешних берегах свои границы, и человеческие поселения появились буквально повсюду, Справедливым народом правила королева по имени Бевин, что означает Белая Дама. К тому времени некоторые ее подданные, в ярости от пагубных поступков милезианцев, хотели развязать войну, используя все имевшиеся в их распоряжении магические средства – а таковых имелось предостаточно. Но в отличие от других королев, ее предшественниц, Бевин выступила против такого решения. Она предвидела, что вскоре в царстве людей на престол взойдет новый король, и ей казалось, что пришло время подписать мудрое мирное соглашение. Больше всего она хотела избежать ужасов войны, которая, в конечном счете, ничего не решала. Бевин обратилась за советом к мудрецам, и те согласились ради заключения длительного мира с милезианцами попросить будущего короля встретиться с ними, чтобы они могли вручить людям значимый символ доверия. Но что могло стать таким символом? Что обладало достаточным могуществом, мудростью, истиной и красотой, чтобы поддерживать гармонию между двумя столь разными народами не какую-то там сотню лет, а значительно дольше?

Я почувствовал трепет – прикосновение чего-то более древнего, чем само время.

– Народ Бевин хранил арфу, отличавшуюся поистине замечательными достоинствами, – продолжает Фелан, – эта арфа принадлежала Эрье, королеве Туата Де, одной из трех сестер, живших в древние времена. Эта благословенная земля была названа так в ее честь. Она получила арфу в дар от одного великого барда как раз за право воспользоваться с этой целью ее именем. По сути, изготовили ее милезианцы, но у Эрьи она приобрела силу, выходящую далеко за рамки всего, чего может достигнуть даже самый умелый виртуоз из числа людей. В нужный момент в руках нужного музыканта ее голос звучал с таким невиданным очарованием и так проникновенно, что даже самые недоверчивые слушатели понимали – ее струны изрекают истину. Эта арфа и стала тем самым символом мира, в котором нуждалась Бевин.

Был созван совет. В этих местах располагались, да и располагаются поныне, порталы между царством Справедливого народа и королевствами людей. Воспользовавшись магическими вратами, Бевин пришла на встречу с королем людей, состоявшуюся на травянистой поляне между его жилищем и этим лесом. Новый король хотя и был молод, но говорил мудро и внимательно выслушал все, что пришла сказать ему Бевин. Затем королева Справедливого народа преподнесла королю Брефны этот изумительный дар: арфу, принадлежавшую одновременно и ее, и его предкам – ведь если Эрья была праматерью Бевин, то инструмент изготовил Амерджин, бард из числа людей. Властители двух народов договорились, что арфа будет храниться вдали от посторонних глаз, но каждый раз, когда на престол будет восходить новый король, на ней будут играть во время обряда коронации, неизменно проводимой в День летнего солнцестояния. С тех пор инструмент стали называть Арфой Королей. Дар был вручен, чтобы торжественно скрепить соглашение, в соответствии с которым Справедливый народ и люди обещали не вступать друг с другом в конфликты на срок пятьдесят раз по пятьдесят лет. И если когда-нибудь вспыхнет конфликт, разрешать его будет совет, а не военные действия. На ту первую встречу короля и королевы был приглашен Верховный Бард друидов, который сыграл на Арфе Королей для собравшихся представителей обоих народов, и музыка, которую он исполнил, благоговейно и почтительно звучала еще долго после того, как смолкла последняя нота. После этого друиды забрали арфу к себе в лес, чтобы хранить в целости и сохранности с помощью колдовских чар.

Как тебе уже известно, Арфа Королей и поныне сопровождает ритуал каждой коронации в надежде на то, что ее чудесная музыка воскресит в памяти соглашение между Справедливым народом и людьми, что все вспомнят, как важно поддерживать это доверие. И любой король Брефны считает это, или, по крайней мере, должен считать, одной из главных своих задач.

Фелан умолкает, история подошла к концу.

– Красивая легенда… и рассказана замечательно, – говорю я.

– Напоминание о прежних временах, когда все было по справедливости, – отвечает он, но на его лице больше нет былого безмятежного выражения, – и обещание продолжения мирных времен.

– Но при этом?.. – отваживаюсь спросить я.

Фелан вздыхает.

– Мир меняется. И в повседневной жизни многие больше не придерживаются древних традиций, как раньше – теряют уважение к миру природы, не понимают, сколь важна история. Поэтому я и вступил в орден, Донал. Как друид я вполне могу укрепить веру народа, а через музыку и сказания помочь людям вновь постичь мудрость и понять, насколько она важна для самого нашего существования.

Его глаза блестят. Он столь же изумительный сказитель, сколь и музыкант. Передо мной человек, способный оказать огромное влияние, будь у него такая возможность.

– Но как ты можешь этого добиться, если правила ордена отгораживают вас от внешнего мира?