Текст книги "Арфа королей"

6. Брокк

Мне не нравится, когда сестре причиняют боль. Не нравится молча наблюдать и ни во что не вмешиваться только потому, что мне приказали играть роль человека, у которого нет сестры, а есть только девушка, с которой мы играем дуэтом. Я, по всей видимости, проявил себя совсем не плохо, хотя эта полуночная проверка сильно меня напрягла. Когда все закончилось, меня похвалили за сдержанность. Но правды ради, произошедшее меня взбудоражило. Я до утра не сомкнул глаз, без конца прокручивая в голове события и спрашивая себя, как бы все обернулось, будь это не спектакль, а настоящий налет? И если бы я понял это слишком поздно? Ливаун могли бы убить. Других тоже. А я бы безучастно наблюдал за этим кровавым побоищем.

Мы тренируем острую наблюдательность, проницательность и молчаливость. Учимся двигаться, как тени, и слушать, как дикие звери. Но наши инструкторы не забыли, что нам следует развивать и более привычные навыки. Каждый день нам отводится время для репетиций, чтобы мы добавляли в репертуар новые песни и танцы. Вечером, после ужина, наставники попросили нас дать концерт. Аудитория небольшая, но благодарная: двое членов вспомогательной группы, наши инструкторы и несколько ребят с Лебяжьего острова, которые, как мне кажется, готовятся здесь к выполнению другой миссии – кому, как не нам, знать, что расспрашивать о подобных вещах не положено. Плюс охрана; воинов с острова по очереди присылают сюда, чтобы обслуживать лагерь, чтобы все, кто здесь работает, чувствовали себя в безопасности. Хотелось бы знать, кто из них ударил Ливаун по лицу, и видит ли он, что у нее до сих пор не сошел синяк. Хотелось бы знать, понимает ли он, что после такой пощечины петь и играть на свирели неудобно, если вообще возможно. Я ничего не сказал. Ливаун, защитившая себя сама, посчитала, что оно того не стоило.

За ужином Дау разрешают присоединиться к разговору. На острове ему всегда было что сказать. У него по каждому поводу есть собственное мнение. Но сегодня, когда ему разрешили говорить, он едва открывает рот. Поел, посмотрел наше выступление, а на каждый заданный ему вопрос ответил парой слов. Раньше я считал, что из всех нас он возьмется за выполнение задания, всецело уверенный в себе, потому что его вера в собственные таланты казалась непоколебимой. Но выражение его лица красноречиво говорит, что у него внутри полыхает страх, так же, как и у меня.

Я скучаю по родителям. Скучаю по дому. Скучаю по свежему, чистому запаху маминой буфетной. Как же мне хотелось бы сейчас поговорить с отцом, прогуляться с ним по лесу, помочь выкопать колодец, сложить сухой кладкой стену или собрать разбежавшееся стадо. Хотелось бы отправиться в Уинтерфоллз и сыграть что-нибудь друзьям. У меня нет никакого желания петь свои баллады, явившись к далекому двору, битком набитому незнакомыми людьми. Я не хочу уезжать так далеко. Я скучаю по брату. Мне очень хотелось бы, чтобы он сейчас оказался рядом, сказал мне, что я дурак, и что, в конечном счете, мы все, в целости и сохранности, вернемся домой.

7. Ливаун

Чем быстрее мы доберемся до Брефны, тем больше у нас будет шансов вовремя отыскать арфу. Но если ехать слишком быстро, это может привлечь внимание. По вечерам, чаще всего, мы будем останавливаться на постоялых дворах и давать концерты в обмен на еду, кров и надежную конюшню для лошадей. Если кому-то из зрителей захочется дать нам немного мелочи, что же, тем лучше. В Брефне лорд Кора позаботится о том, чтобы нас наняли до того, как к королевскому двору явится множество гостей.

Проделать весь путь на одних и тех же лошадях невозможно. Когда я спрашиваю об этом Арку, он отвечает, что у нас в разных местах есть проверенные ребята, которые обеспечат нас свежими лошадьми, не задавая вопросов. Он не объясняет, кто эти люди, но я догадываюсь, что они так или иначе связаны с Лебяжьим островом. Это наводит меня на мысль о том, как далеко простирается влияние острова, и как ему удается хранить свои операции в тайне. С учетом того, что у нас будут лошади, когда мы доберемся до Брефны, выполнить задание нужно будет за один лунный цикл. Это немного.

Долгих проводов нам не устраивают. Брида дает нам с Брокком последние наставления, Арку проверяет наши сумки, мы седлаем коней и грузим пожитки. Пора отправляться в путь. Еще рано; Иллан с Дау уехали, когда едва забрезжил рассвет. Когда мы покидаем лагерь, поля окутывает холодный туман. Брокк угрюмо молчит. Арку настоял на том, чтобы арфу привязали к лошади, везущей пожитки, и брату это не нравится – инструмент для него словно ребенок, поэтому он хотел везти ее сам, за спиной. Но миссией руководит Арку, и его слово для нас закон.

– Опусти юбку, Кира, – ворчит Арку, когда мы ближе к полудню подъезжаем к поселку, – так ехать неприлично.

На мой взгляд, у меня вполне нормальный вид, несмотря на заткнутый за пояс подол, потому что под платьем у меня брюки. Но я все же опускаю его, насколько это позволяет езда верхом.

– Простите, дядюшка.

Я старательно изображаю раскаяние, и Брокк, который едет следом за мной, пренебрежительно фыркает.

– Не вижу ничего смешного, Донал!

– Я мог бы сочинить об этом песню, – отвечает тот. – О танцующей девушке. Которая, по настоянию публики, приподнимает юбку, демонстрирует сначала лодыжки, затем икры, а потом все выше и выше. Ее будут принимать на ура в бражных залах, вам не кажется?

После утренней скачки настроение у него явно улучшилось.

– Мужчинам такое точно понравится, – говорю я.

Представляю себе эту сцену во всех подробностях. Шумная публика будет побуждать меня иллюстрировать песнь соответствующими движениями.

– А почему девушка в твоей песне не переворачивает столы у всех на глазах? Может, у нее под юбкой спрятано смертельное оружие, которое она использует, чтобы отнимать у них последние деньги. Или, как вариант, когда она поднимает до определенного уровня юбку, выясняется, что она вовсе не женщина, а… что-то другое.

– Мужчина? – спрашивает Арку.

– Нет, лучше какая-нибудь сверхъестественная нелюдь. К примеру, со щупальцами, или мохнатыми ногами.

– Обольстительная девушка может замаскироваться под старую каргу, – что-то в голосе Брокка подсказывает мне, что он уже сочиняет стихи, – отвратительная внешность которой отбивает охоту еще раз взглянуть на ее ножки. Хотя бы на какое-то время.

– Мне больше нравятся щупальца, – говорю я, – а то старуха, притворившаяся девушкой, и так присутствует во многих сказках. Хотя решать, конечно, тебе. Ты споешь песню, а я подыграю тебе на свирели. Так никто не подумает, что я должна сопровождать слова действием.

Пока мы едем, Брокк целыми днями бормочет про себя стихи и мурлычет обрывки мелодий, сочиняя что-то новое. Он заканчивает песню о юбке и заставляет меня выучить мелодию и слова.

– Так, на всякий случай, – говорит он.

– На какой еще случай? Я уже говорила тебе, что не собираюсь ничего такого исполнять.

– А если у меня заболит горло? Тогда петь придется тебе.

– Тогда мы сыграем что-нибудь другое.

– Вот увидишь, эта песенка станет популярной, дай срок. Публика будет грохотать кулаками по столам. Слава побежит впереди нас, и к нам то и дело будут обращаться с просьбой ее исполнить.

– Это-то меня и беспокоит, – говорю я, – орава мужиков, которые ведут себя, как петухи в сарае.

Когда мы выступали перед публикой дома, никто не выкрикивал похотливых замечаний и не бросал на меня неприличных взглядов. А если кто такое и делал, то только чужой и, в любом случае, нечасто. Всем, кто меня знает, и лично, и по моей репутации, известно, что со мной лучше не связываться. Мало того, что я и сама вполне могу дать сдачи, так в реальной жизни у меня есть еще и собственный дядюшка Арт в образе отца: мастера Грима – настоящего колосса, сильного даже в том, что скрыто от глаз. Но здесь его нет. Его нет рядом, чтобы преподать урок каждому, кто оскорбит меня. Мы в пути, я выступаю в роли Киры, которая даже верхом ездит в платье и распускает по плечам волосы. И мне от этого неуютно.

– А обо мне вы забыли? – вмешивается Арку. – Я тоже могу петь. Что же до всяких задир, то мне в свое время приходилось таких усмирять. Главное здесь – не забыть сделать вдох перед тем, как переходить к действию. Если начнется потасовка, то в ее гуще лучше оказаться мне, а не вам.

Я уже собираюсь пообещать держаться подальше от неприятностей, но вовремя замолкаю. Обещания имеют обыкновение возвращаться к тебе и кусать.

8. Дау

Двенадцатый день пути от Лебяжьего острова ко двору Брефны. Мы с Илланом едем по извилистому проселку, день угасает, переходя в долгие летние сумерки. Лошади устали. В конце перехода нас ожидает дом друзей. Этих коней мы оставим у них, а они дадут нам свежих. Интересно, а как этим друзьям, до которых от Лебяжьего острова столько дней пути, доставляют сообщения? Наверное, в материковом лагере острова есть почтовые голуби. Но если так, то их надежно прячут.

Иллан пока не разрешил мне разговаривать. Я должен всю дорогу молчать, исключение составляют лишь перешептывания, когда мы одни. Я всеми силами стараюсь с этим мириться; дисциплина – неотъемлемая часть похода любого воина, и мне нужно демонстрировать способность строго ее придерживаться.

Мы подъезжаем, и к нам с лаем бросается крупная, темного окраса собака. Мы пытаемся обуздать перепуганных лошадей. Я молча спешиваюсь и кладу ладонь на шею коня, чтобы успокоить его. Собака останавливается на расстоянии прыжка от меня и по-прежнему заливается лаем. Она выглядит так, словно готова меня сожрать, но это всего лишь сторожевой пес, делающий то, что положено. Я не смотрю ему в глаза, отводя взгляд в сторону. И принимаю самую небрежную позу, на какую только способен.

Она – это грозное создание сука – тут же успокаивается. Кони перестают бить копытами, прясть ушами и закатывать глаза. Дальше ехать нельзя, потому что собака, немного отступив, стоит теперь посреди дороги, широко расставив все четыре лапы. А когда кто-то из нас пытается хоть немного пошевелиться, из ее пасти вырывается утробный рык.

– Ее лай должны были услышать, – шепчет Иллан, – а раз так, то вот-вот подойдут.

На дороге и в самом деле появляются двое мужчин, один постарше, другой помоложе, которые идут к нам от небольшого крестьянского хутора. Один из них свистит, собака, услышав команду, поворачивается и бежит к нему. Мы следуем за ними к дому.

Уставших лошадей уводят, а нам показывают спальни, где мы оставляем снаряжение. Потом мы идем в комнату попросторнее, где в очаге полыхает огонь. Лето уже началось, но ночами холодно. Я замечаю, что Иллан не доверяет хозяевам. Они кажутся странным семейством. Отец с сыном – высокие, худые и держатся настороженно. Судя по виду, в жилах их предков текла мавританская кровь. Женщина – веснушчатая и костлявая. Парень – ее сын, хотя внешне не имеет с ней ничего общего. Мне сразу вспоминаются Ливаун и Брокк – брат и сестра, совсем друг на друга не похожие. Почему у меня в голове постоянно крутятся мысли о них? У них свое задание, у меня свое. Нет, не буду о них думать.

Мужчину Иллан называет Очу, это имя означает шотландскую борзую. Он примерно того же возраста, что и воины Лебяжьего острова – те, кто постарше. Раньше, когда человека принимали в островную общину, он, как правило, брал имя какого-нибудь животного и нередко набивал на лицо татуировку с его изображением: собаки, ворона, тюленя. Эту историю Брида рассказывала нам на первом занятии. Почему таких имен нет у воинов помоложе, и почему лишь у немногих есть такие татуировки, она объяснять не стала. Если меня примут в общину, я спрошу об этом Арку. Но, думаю, что я догадался. Для воина такой рисунок является знаком принадлежности к группе. Клеймо чести, связь с братьями. Кто от такого откажется? Значит, вполне возможно, что раньше шпионов на острове не готовили.

– Можешь говорить, Нессан, здесь мы в безопасности.

Иллан сказал Очу и его семье наши вымышленные имена. Они уже знали, куда мы направляемся и что вернем им лошадей после Дня летнего солнцестояния. Но цель миссии остается в тайне. Так безопаснее для всех.

– Спасибо за гостеприимство, – бормочу я и опять умолкаю.

В том, что я говорю, есть что-то неправильное. Я чувствую опасность, даже если этим людям можно доверять. Часть меня предпочла бы свернуться на полу у очага и вторить размеренному дыханию собаки, которая, как и положено домашнему животному, сейчас мирно дремлет. Мне хотелось бы прильнуть к ее теплому боку. Это та моя часть, что осталась ребенком.

– От вас совсем недалеко до двора королевства Брефны, – осторожно говорит Иллан, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно, – я слышал, что в День летнего солнцестояния там собираются короновать нового короля. Туда много народу едет? Или сейчас еще слишком рано?

– Некоторые проезжие действительно говорили, что направляются туда. Для кузнеца, подковывающего лошадей, там наверняка полно работы.

– А что насчет дороги? Как, по-вашему, нас ничто не может задержать?

– Это зависит от того, насколько вы торопитесь, – говорит Очу, – у меня для вас приготовлена пара крепких лошадей. Еще две, тоже наши, ждут вас на следующем привале. Мне не хочется, чтобы их загнали.

– Что бы вам ни предстояло, времени у вас мало, – вступает в разговор жена Очу, которую нам представили как Маэн.

Интересно, они тоже пользуются вымышленными именами, как мы?

– Ничего, успеем, – говорит Иллан с уверенностью, которой я не разделяю, – что же до лошадей, то ты, Очу, знаешь – я о них позабочусь.

– Дорога туда хорошая, – говорит сын. Это первые его слова, не считая вежливого приветствия. – Весь следующий день вы будете ехать по равнинным пастбищам. Там вас могут задержать погонщики скота. Ближе к Брефне местность становится холмистой, большая ее часть покрыта густыми лесами. Там вам придется соблюдать осторожность. Через лес добираться быстрее, но местами есть очень крутые спуски и подъемы. Многие предпочитают ехать в обход по долине, но там есть броды, которые нужно знать.

Он умолкает и бросает взгляд на отца.

– С лесной дорогой связана одна история, – говорит Очу, – старая легенда. Если торопитесь, я не отговариваю вас ехать по ней. Но будьте осторожны.

О чем это он? Нас там подстерегают никчемные бездельники, чтобы напасть и отнять то немногое, что представляет хоть какую-то ценность? Мы с Илланом вполне в состоянии с ними справиться. Или, может, мы должны не выходить из роли безобидных кузнецов, когда нам перережут глотки, чтобы потом закопать трупы где-нибудь в овраге?

Иллан хмыкает и кивает головой.

Он наверняка все понял лучше меня.

– Обратите внимание на трио бродячих музыкантов. Двое мужчин и женщина. Если они вдруг будут проезжать здесь, окажите им такую же помощь, которую так любезно оказали нам.

Очу широко улыбается. Интересно, они с Илланом давние друзья? Возможно, они много лет назад вместе тренировались на Лебяжьем острове. Но эту мысль я сразу отбрасываю. Зачем воину уезжать с острова и селиться в глуши? Разве каждому из них не лучше оставаться там, где можно проявлять боевые навыки? Даже в возрасте Очу мужчина вполне способен не сдавать позиций.

– Если они здесь появятся, мы, конечно, им поможем, – отвечает Очу. – Помнится, был один парень, лучше всех в Далриаде игравший на кельтском бубне, но потом посвятивший себя совсем другим занятиям. Хотел бы я знать, как у него дела.

– Я тоже, – улыбается Иллан.

Когда мы выезжаем на лесную дорогу, которая, по словам Иллана, меньше чем за сутки должна привести нас к пункту назначения, погода портится. Мало того, что по лесу ехать быстрее, так еще и деревья будут хоть немного защищать нас от дождя.

На последнем перегоне нас везут две кобылы, на которых мы и явимся ко двору Брефны. Иллана – рослая чалая, меня – выносливая серая. В последнюю ночь нам придется спать под открытым небом, если, конечно, не отыщется подходящего места для ночлега. У нас есть два мешка овса, который нам дали друзья в последнем доме, где мы останавливались, но надолго его лошадям не хватит. Приехать можно было бы до наступления темноты, но Иллан предпочитает утро. Считает, что в это время вокруг королевского дворца будет толпиться больше народу, и мы не привлечем к себе внимания.

– Ищи место, с которого открывается хороший обзор в западном направлении, – говорит он, когда мы едем по извилистой дороге вдоль холма, – за замком Коры есть еще один лесистый участок, и там довольно большой поселок. Через пару миль мы увидим его на горизонте. Королевский дворец расположен на возвышенности. Не совсем гора, но все же выделяется каменной крепостью, обнесенной укреплениями.

Я в ответ только мычу. Интересно, у меня получится смолчать, если в дороге на нас нападут злоумышленники. Очу не стал уточнять, что именно говорят об этом участке дороги. А если я замечу, что в Иллана кто-то целится из лука, собираясь выпустить стрелу? И как тогда мне его предупредить?

На деле, когда мы едем через лес, на нас не нападает пестрая воровская шайка, размахивающая дубинками и требующая отдать все, что у нас есть. Мы сталкиваемся кое с чем гораздо более странным.

Впереди едет Иллан. Его лошадь идет ровно, мой спутник отличный наездник. Дорога в этом месте узкая, с одной стороны ограничена крутым склоном, с другой – обрывом. Деревья внизу перекрывают обзор долины. По-прежнему идет дождь, но нас защищают нависающие над головой ветви. Вдруг моя лошадь начинает нервничать, это чувствуется по ее движениям. Чалая впереди замедляет шаг. Я прислушиваюсь, как меня и учили. Шелест дождя, стук копыт по земле, поскрипывание сбруи. Ветер в ветвях.

Вдруг что-то неожиданно перелетает через дорогу, меньше чем на расстоянии вытянутой руки от моего лица. Я вздрагиваю и вскидываю ладонь, чтобы прикрыть глаза. Кобыла шарахается, я падаю, тяжело ударяюсь оземь и откатываюсь к самому краю обрыва. Стоит запаниковавшей лошади один-единственный раз ударить меня копытом, и со мной будет покончено. А если и выживу, то получу такие увечья, что меня уже ничто не спасет. Я тянусь к болтающимся поводьям и чувствую, как спину простреливает боль. В какой-то момент хватаю поводья, но лошадь тут же вырывается. Морригановы штаны! А если она упадет?

– Нессан.

В голосе Иллана гораздо больше спокойствия, чем у меня.

– Не вставай, ты на самом краю. Двигаться можешь? Если да, просто кивни.

Я киваю. Такое чувство, словно в череп вонзили нож. Что это было? Гигантский ворон? Или вовсе не птица? И этот странный запах тухлой рыбы… он был на самом деле или мне почудилось?

– Медленно ползи ко мне на животе, – говорит Иллан, – встанешь, когда доберешься до дороги и окажешься в безопасности.

В лесу слышится крик, совсем не похожий на птичий. Я делаю как велено, ползу к безопасному месту и с трудом поднимаюсь на ноги. В голове пульсирует боль, спина горит, чувствую себя так, словно вот-вот потеряю сознание или меня вырвет. Стараюсь держаться прямо. Лошади нет, вероятно, убежала той же дорогой, которой мы сюда приехали. На языке вертится несколько отборных ругательств, но я молчу. Во время происшествия, глухой Нессан даже не застонал. Поэтому я хоть и потерял лошадь, а сам чуть было не погиб, у меня, можно сказать, все получилось хорошо.

– Ладно, – говорит Иллан, медленно и тихо, словно успокаивая ребенка, – я немного проеду вперед, посмотрю, не расширяется ли вон у тех скал дорога, а ты подождешь, пока я не вернусь обратно и не найду твою лошадь. Надеюсь, она ушла недалеко. Без моей помощи идти сможешь?

Проходит совсем немного времени, и вот я уже в полном одиночестве сижу на плоском камне и пью из бурдюка Иллана. Бросить кобылу, чтобы она сама отыскала дорогу домой, нельзя, ведь на ней не только мои пожитки, но и жизненно важные для нас инструменты. И если мы без них явимся ко двору в поисках работы, это может вызвать сомнения. Полагаю, нас примут, ведь регенту известно не только то, что на поиски арфы направляются две группы, но и под каким обличьем. Но мы не хотим, чтобы нам задавали неудобные вопросы. Если бы Нессану оставили дар речи, я не уверен, что смог бы убедительно сыграть роль мастерового. Мое произношение могло бы выдать происхождение? Я беру небольшой камешек и с силой швыряю его в кусты. Какое-то лесное создание испуганно чирикает. Теперь у меня еще и запястье болит.

Иллан все не возвращается – достаточно долго для того, чтобы я начал рисовать в воображении всевозможные бедствия. Как далеко он может отъехать в поисках пропавшей лошади, прежде чем сдаться? Что если она свалилась где-нибудь с откоса и сломала ногу, а он проехал мимо и ничего не заметил? Что если напавшая на меня тварь то же самое проделала и с Илланом? Я понятия не имею, кто это был. Но я видел ее глаза, крылья и странные когти. Ее мерзкий запах до сих пор витает в воздухе. А что если кроме нее есть и другие?

Бесконечно тянется день. По-прежнему идет дождь, мелкий, но постоянный. Я заставляю себя двигаться – если слишком долго сидеть в одной позе, боль усиливается. Стоять лучше, но так у меня скоро начинает кружиться голова. Черт бы все побрал! А если я не смогу ехать верхом? Если не смогу работать, когда мы окажемся при дворе?

А работать придется. Кровь из носа, а придется. Я не могу позволить себе стать слабым звеном. Воин должен учиться терпеть боль. И продолжать сражаться – неважно как.

Я тяжело опускаюсь обратно на камень, понимая, что если не сделаю этого, то упаду. Холодает. Надо немного походить и размяться, чтобы сохранить тепло. Но я устал, у меня все болит. Закрываю глаза, чтобы не видеть кружение деревьев, скал и неба, и мгновенно вновь превращаюсь в шестилетнего мальчика, которого братья ведут в лес. Они говорят, что в чаще, в какой-то норе оказался в ловушке щенок, а они оба слишком большие, чтобы забраться туда и его спасти. Когда мы приходим на место, я не слышу, чтобы щенок скулил; братья говорят, что он, должно быть, на грани смерти, и если я тотчас же не спущусь, то он умрет, и только я буду виноват, что не проявил достаточно храбрости.

Размеры норы как раз позволяют мне в нее пролезть. Шинан держит меня за лодыжки и опускает в узкое пространство головой вниз. Там царит мрак. Мне страшно. Ничего не видно. А что если там внизу вода, и я захлебнусь до того, как он вытащит меня обратно? «Дау, крикни, когда его схватишь!» – восклицает Шинан, но я его почти не слышу, сердце в груди колотится с такой силой, что в ушах гремит барабанная дробь. Я все жду, когда мои вытянутые руки наткнутся на теплую шерсть щенка, однако нора уходит все глубже, а я все еще ничего не чувствую. «Здесь никого нет!» – кричу я, но земля поглощает все звуки. И тогда брат меня отпускает.

– Плохи твои дела, – слышится рядом чей-то голос, я распахиваю глаза, вновь оказываюсь в Брефне. И я взрослый, хотя сердце колотится так же неистово, как в тот день, когда братья пытались меня убить.

На дороге стоит пожилая женщина, рядом с ней собака. На ней просторная шерстяная накидка с капюшоном, которую она тут же снимает, пока я смотрю на нее непонимающим взглядом, мысленно наполовину застряв в прошлом. Она подходит ближе и набрасывает ее мне на плечи. Серый лохматый пес, в котором проглядывает что-то волчье, спокойно стоит рядом, в его янтарных глазах плещется настороженность.

Я пытаюсь сбросить накидку, но женщина жестом останавливает меня. Одежда сродни теплому объятию. Я дрожу под ней всем телом. Сколько времени мне пришлось просидеть под дождем? И что случилось с Илланом?

– Не отталкивай меня, парень, – говорит она, – я не оставляю тех, кто попал в беду. Что с тобой случилось? Ты поранился? Заблудился?

Я жестами даю ей понять, что не могу говорить. Что у меня есть спутник, который куда-то уехал. Что он вскоре вернется и приведет лошадей. Не знаю, много ли она из этого понимает, но мои трясущиеся руки облегчают ей задачу.

– Моя лачуга отсюда недалеко, – говорит женщина, – я могу приютить тебя на ночь.

Я все так же, жестами, отказываюсь и объясняю, что подожду товарища. В противном случае Иллан вполне может проехать мимо ее дома и всю дорогу ко двору Брефны мне придется проделать пешком. С вмятиной в черепе и хромой ногой. Замечательный вклад в успех миссии.

– Ты собираешься сидеть здесь и ждать?

Она смотрит на дождь, припустивший гораздо сильнее, чем раньше. По дороге расплываются лужи. Она превратилась в грязное месиво и ехать по ней скоро станет опасно. Я думаю об Иллане, который сейчас возвращается обратно верхом на одной лошади, а вторую ведет за собой. Если у него осталась хоть крупица здравого смысла, он наверняка найдет на ночь убежище, а утром попытается меня отыскать.

– После случившегося ты стал плохо соображать, – говорит женщина, – твой товарищ найдет тебя у меня дома. В здешних краях кроме моей лачуги больше ничего нет, поэтому будет хорошо, если ты остановишься там. Даже если бы ты был совершенно здоровым и бодрым, есть тысяча причин не оставаться здесь. Идти сможешь? Обопрись о мое плечо.

Я подчиняюсь, потому что в ее словах есть смысл. Когда я прикасаюсь к ней, пес утробно рычит.

– Спокойно, Шторм. Сюда, молодой человек.

С этого момента все расплывается. Крутой подъем в гору, который я преодолеваю, стиснув зубы и не обращая внимания на боль. По одну сторону от меня идет женщина, по другую пес, похожий на волка. Без их помощи я бы не дошел. Дом стоит на вершине холма, рядом бежит ручеек, с двух сторон его обступают дубы. Место странное, угрюмое и темное. Вдоль фасада на веревках болтаются какие-то штуковины – я слишком устал, у меня слишком кружится голова, чтобы понять, что это такое. Перья? Кости? Мумии? На соломенной крыше примостилась стайка взъерошенных птичек.

Внутри никого не видно. Женщина разводит в небольшом очаге огонь, подвешивает на хитроумную железную треногу горшок и велит мне снять мокрую одежду. Она дает мне одеяло, а мои вещи набрасывает на домотканую веревку, натянутую над очагом. Я чувствую себя так, словно погружаюсь в странный сон. Возвращаются видения прошлого, среди которых нет ни одного радостного. А были ли в моей жизни счастливые дни? Смех, солнечный свет, доброта? Если и были, я их не помню. Только один раз, который, в конце концов, оказался самым мучительным.

Старуха щупает мои синяки, смотрит в глаза, хмурится и начинает готовить какое-то снадобье. Я стараюсь не кривиться. Что она задумала – вылечить меня или отравить? Спросить я не могу. И не буду. Она разогревает похлебку и дает мне. Руки не слушаются, ложка гремит о миску. Глаза сами собой закрываются.

Я просыпаюсь на рассвете. В щели между ставнями бьет яркий свет. Какое-то время не понимаю, где я. И едва помню, кто я такой. В голове теснится множество историй, похожих на обрывки снов. Я слышу, как кто-то царапает по крыше, и воображение тут же рисует стаю воронов, готовых напасть. Надо идти. Убираться отсюда подальше. Но шевелиться нет никакого желания. Постель теплая, мне уютно, причем даже как-то странно. Я осторожно шевелю рукой. Поворачиваю голову в одну сторону, потом в другую, ожидая приступ боли, настигшей меня после падения. Но ничего такого не чувствую. Пытаюсь повернуться на бок, опасаясь, что сейчас запротестует спина. Опять ничего. Что же это был за отвар, которым она меня напоила?

Я сажусь и смотрю в противоположный угол комнаты. На полу, у остывшего очага, спит на одеяле старуха. Рядом с ней лежит пес, но тут же поднимает голову и смотрит прямо на меня. Его мысль совершенно ясна: «Посмотришь на нее косо, незнакомец, и ты покойник».

Я решаю, что встать и сходить по нужде можно и позже. Ложусь, закрываю глаза, и в памяти тут же всплывают образы воронов. На этот раз они летают в темной чаще, где деревья растут теснее, а тропинки ведомы только диким зверям. Где звучит странная музыка – не те задорные песни и танцы, которыми Ливаун и прочие развлекают островной народ, а совсем другая, от которой у меня на голове встают дыбом волосы. Там кто-то идет, человек в серой накидке, несет что-то в охапке, но вот что у него в руках, я сказать не могу. Твари парят высоко в небе, перекликаясь друг с другом. Какая-то часть меня стоит и наблюдает за ними. Но другая идет по дороге, несет свою ношу, прислушивается к биению собственного сердца, слушает птиц и зов музыки…

– Тебя зовут Нессан?

Я распахиваю глаза. Теперь в хижине намного светлее, один ставень открыт, и комнату заливает солнечный свет. В очаге разгорается огонь. Пес следит за происходящим, сидя у запертой двери.

Я сажусь и протираю глаза. Как мне удалось опять провалиться в сон? Казалось, только чуть-чуть отдохну, а на самом деле проспал намного дольше. И сон стряхнуть трудно. Что же за зелье она мне дала? Может, рассказывала мне какие-то истории, пока я спал? Может, я во сне разговаривал? Даже самая суровая подготовка на Лебяжьем острове не в состоянии этого предотвратить.

Я вдруг понимаю, что, по всей видимости, означает ее вопрос. Я с трудом встаю с постели и согласно киваю. Иллан, должно быть, здесь. Моя одежда…

– Спокойно, парень. Не торопись, иначе опять свалишься с лошади от полного изнеможения, а меня, чтобы помочь, в следующий раз рядом не окажется. Товарищ тебя подождет. Не бесконечно, конечно, но достаточно долго.

Женщина протягивает мне рубашку, штаны, ботинки и накидку – все совершенно сухое.

Теперь я смутно слышу, как Иллан меня зовет: «Нессан»! Но не за дверью. Он, наверное, на дороге внизу. У меня нет возможности спросить, говорила ли она с ним, знает ли он, что я здесь, или нет. Выяснять это с помощью жестов было бы слишком долго. Я не могу позволить ему уехать без меня.

Пока она хлопочет у огня, я одеваюсь. Туалет может подождать. Я набрасываю накидку и направляюсь к двери. Пес поднимается и пристально смотрит на меня. Я смотрю на женщину. Присев на корточки у очага, она переводит взгляд на меня. Сказать, о чем она думает, невозможно. Наверное, человеку моего положения полагалось бы вознаградить ее за труды. К моему поясу по-прежнему приторочен мешочек с небольшим количеством мелочи – большую часть наших денег везет Иллан. Я вытаскиваю несколько монет и кладу на стол.

Женщина не двигается и не сводит с меня глаз. Мне кажется, что она меня осуждает. Может, считает плату недостаточной? Но в такой ветхой лачуге, расположенной у черта на куличках, должны радоваться даже мелкой монетке.

– Нессан! – снова зовет Иллан.

Теперь его голос отдалился еще больше. Мне нужно отсюда убираться, но путь преграждает пес.

«Мой товарищ уезжает, мне надо идти», – пытаюсь жестами объяснить я, но и женщина, и собака меня игнорируют. Она приносит закупоренный кувшин, что-то черпает из него ложкой, кладет в котелок, добавляет воды и подвешивает над огнем. Пес внимательно за ней наблюдает. В чем дело? Что я делаю не так?