Текст книги "Арфа королей"

36. Ливаун

До кануна Дня летнего солнцестояния остается два дня и, наконец, опять становится солнечно. В лесу, должно быть, сыро. Чтобы добраться до портала Эрньи и вернуться обратно, теперь понадобится намного больше времени. Но ничего невозможного в этом по-прежнему нет. Иначе просто быть не может.

Нам с Дау велено не высовываться и держаться от кое-кого как можно дальше. У Дау теперь тоже проблемы. Я с ним не говорила, и поэтому не знаю подробностей, но все же знаю, что в тот день он вернулся домой с обожженными руками и лицом. Кроме того, мне известно, что Хозяюшка Джунипер и ее пес Шторм остались живы благодаря внезапно разразившейся буре. Об этом ливне шушукаются до сих пор, некоторые даже называют его «сверхъестественным». Дау вернулся не только обессилевшим и обожженным. В нем словно что-то изменилось. Он словно увидел нечто слишком ужасное, чтобы об этом можно было рассказать.

Иллан переживал за лошадь, хотя та просто выбилась из сил, а во всем остальном была в полном порядке. Арку расстроился, что с ним не посоветовались, причем в то время, когда нам полагалось сидеть тихо, следуя моему плану, и всячески избегать неприятностей до кануна Дня летнего солнцестояния. На обратном пути Дау повезло. К тому времени регент выслал на борьбу с пожаром многочисленный отряд, когда хлынул дождь, люди насквозь промокли и в смятении повернули обратно ко двору, а Дау попросту присоединился к ним и, никем не замеченный, въехал в ворота замка. Принц с дружками на тот момент уже вернулись. Нужно было позаботиться о лошадях, и немой Нессан вместе с другими конюхами взялся за дело, на том все и закончилось.

Принца, думаю, неприятности тоже не обошли стороной. Кору вся эта история отнюдь не привела в восторг. Родан с дружками сказали, что хотели прогнать Воронье племя. Примерно то же, что пытаться прибить муху боевым топором. Принцу удалось только одно – еще раз привлечь внимание к недостаткам своего характера, а когда до ритуала остается так мало времени, это очень плохо. После этого Родан затих. Ни речей для сплочения народа, ни пламенных обещаний избавиться от угрозы и размашистым шагом двинуться в светлое будущее. Поговаривают, что он вернулся, потрясенный тем, что произошло в лесу. Что же касается Коры, то он выглядит просто ужасно. Я ему сочувствую и на его месте после коронации Родана тут же отправилась бы домой. Но для таких, как регент, долг превыше всего. Поэтому он, по-видимому, останется и будет стараться и дальше делать свое дело. В чем я желаю ему удачи.

Два дня. Боль в лодыжке все не отпускает. Я по-прежнему провожу время с прачками, но таскать ведра больше не могу. Оттираю пятна, вешаю сушить одежду, подметаю полы. Ненавижу этот комок нервов внутри, который исчезнет только после Дня летнего солнцестояния. Если очень постараться, он немного расслабляется. Дана с подругами ко мне очень добры. Они слишком заняты, чтобы унывать, и постоянно подбадривают меня своими шутками. Муж Банвы из того ночного похода вернулся живым и невредимым. Лично мне было бы ненавистно служить ратником под началом Родана.

За день до кануна праздника летнего солнцестояния Арку собирает нас всех на совещание. Всех, в том числе Иллана и Дау. Правило, запрещающее нашим двум группам контактировать между собой, нарушалось столько раз, что, пожалуй, прекратило свое существование.

Арку барабанит пальцами, я время от времени мурлычу под нос мелодию. Пустой угол, в котором должна стоять арфа Брокка, напоминает мне, насколько опасна наша миссия, как много зависит от обряда, от того, сможем ли мы вовремя вернуться. Я до сих пор не знаю, когда и как поменяют две арфы. Мастер Фараннан хочет, чтобы Арфа Королей вернулась в пещеру завтра к вечеру, чтобы на следующий день, ранним утром, доставить ее на площадку для проведения ритуала. А арфу Брокка, надо полагать, они потом тихонько вернут нам днем.

Я не говорю Арку, до какой степени переживаю. Просто не могу. Не смея надеяться, все же надеюсь, что с Брокком все будет хорошо. Что Эрнья и ее народ его не изменили. Что он благополучно уйдет оттуда, поможет вернуть арфу в неметоны, а когда все закончится, возвратится с нами на Лебяжий остров и станет самим собой. Но я боюсь. Он слишком долго там живет.

– Даже без нашей миссии всем этим людям пришло время взбунтоваться, – говорит Арку, – регент на грани. Насколько я понимаю, сегодня утром он поссорился с братом Морканом по поводу той рискованной, идиотской затеи, из-за которой начался лесной пожар. Лорд Кора встал на сторону Родана, заявив, что поступок принца дал понять, что тот сделает что угодно, даже рискнет собственной жизнью, чтобы уберечь свой народ от зла. Брат Моркан выказал некоторые сомнения. Даже в кругу самых приближенных на сей счет есть разногласия. Но к нашей задаче это не имеет никакого отношения.

Он переходит на шепот и добавляет:

– Нессан, тебя могли видеть, либо когда ты выгонял на дорогу овец, либо позже, уже на холме. Не думаю, что тебя узнали, так что можешь радоваться. Я уже говорил тебе, что по этому поводу думаю, и не считаю нужным что-либо добавлять.

Интересно, кто рассказал Арку о ссоре? Возможности здесь весьма ограниченны – либо кто-то присутствовавший при разговоре регента с братом Морканом, либо человек, по своей должности имеющий возможность такой разговор подслушать. Я грешу на мастера Брондуса, но вопросов не задаю.

– Теперь что касается завтрашнего утра, – говорит Иллан, – уедете только после завтрака.

Я открываю рот и тут же его захлопываю.

– Это привлечет меньше внимания, чем отъезд на рассвете. У меня наготове три лошади. Если спросят, скажете, что Нессан по моему приказу едет отвести крестьянину коня, а ты, Кира, решила составить ему компанию, чтобы прогуляться. Наверх будете ехать не торопясь, чтобы никто не увидел, что вы гоните коней. Повтори, где находится пункт назначения и когда мы можем ждать вас обратно.

– В лесной чаще, на приличном расстоянии к северо-востоку от лачуги знахарки. В милях сказать не могу. Добираться туда… непросто. А после дождя и того хуже. Что же до нашего возвращения, то оно будет зависеть от очень многих факторов, нам неподвластных. Часть пути придется преодолеть пешком. Но арфу, надеюсь, мы сможем вернуть до наступления ночи, хотя бы для того, чтобы не ехать в темноте.

– Стражей у ворот отберут очень тщательно – и когда вы будете уезжать, и когда вернетесь, – говорит Арку, – по возвращении Нессан отведет лошадей на конюшню. Кира с Доналом доставят арфу прямо сюда, ко мне. Будем надеяться, что узнать инструмент не слишком легко, в противном случае у вас могут возникнуть неприятности.

– Не думаю, что его многие видели, – говорю я, – если, конечно, не считать друидов.

– Просто соблюдайте осторожность. Вам с Нессаном надо взять оружие. Только чтобы никто не видел.

Заводить разговор о железе и Колдовском мире сейчас не время. За моим ножом, как и в прошлый раз, сможет присмотреть Хозяюшка Джунипер. Жаль, что у меня нет времени с ней подробно поговорить. Насколько я понимаю, она, наверное, выступает в роли стража врат, или кого-то в этом роде, хоть и живет на некотором расстоянии от стены. Мне в ней видится человек, помогающий перемещаться между двумя мирами; помогающий решать, стоит ли пропускать того или иного человека через портал. Но, возможно, она делает намного больше. Хотелось бы знать, что там наверху случилось с Дау. Хотелось бы знать, почему на его лице появилось такое выражение. Он сидит рядом со мной и за все это время не говорит ни слова. Не думаю, что у меня есть право его об этом спрашивать, даже с глазу на глаз.

– Седельные сумки упакуете сегодня, – говорит Иллан, – и оставите здесь. Проследите за тем, чтобы взять все необходимое, и не забудьте захватить немного еды для Донала. Если путь туда, как вы говорите, неблизкий, то вам понадобятся не только припасы для себя, но и фураж для лошадей.

Он хмурит брови.

– Если там наводнение, оно может вас задержать. Возможно, надолго.

Иллан бросает взгляд на Арку.

– И ни в коем случае не подвергайте себя глупому риску, – говорит руководитель нашей миссии, – мы не хотим, чтобы вы или лошади сгинули в ночи с переломанными ногами или пробитыми головами, или увязли в болоте. Руководствуйтесь здравым смыслом. Если вашими стараниями арфа во время проведения ритуала будет здесь, считайте, что дело сделано.

– Хорошо, дядюшка Арт.

Почему я чувствую себя лгуньей? Эрнья сказала, что ей нужен человек, неизменно выбирающий путь справедливости и мудрости. Именно такой я всегда и хотела стать с того самого времени, как повзрослела достаточно, чтобы понимать, что это значит. Именно такой я и хочу быть. Однако если выполнить миссию, ради которой нас сюда позвал Кора, то это докажет, что я как раз совсем другая. Если Родан взойдет на трон, это не будет иметь ничего общего ни с мудростью, ни со справедливостью.

Но если поступить, как хочет Эрнья, то я подведу Арку. Я подведу всю нашу команду. Подведу Лебяжий остров.

37. Брокк

Я не могу оставить наши с Эрньей отношения в их нынешнем состоянии. Мне надо обязательно поговорить с ней откровенно, как, например, с моей сестрой. Но она не Ливаун, у нее есть это ее чудесное, загадочное «я», и каждый раз, когда мы с ней остаемся наедине, мне все труднее говорить связно. Вместо этого я краснею, заикаюсь и веду себя как четырнадцатилетний юнец, который не может набраться храбрости, чтобы пригласить красивую девушку на танец.

Великую песнь, о которой меня просила Эрнья, я закончил, хотя и не знаю, где и когда она будет исполняться. Может, она ждет, что я спою ее перед двором Брефны? Это было бы самым потрясающим номером труппы бродячих музыкантов, которая обычно предлагает слушателям совсем другое. Надо ее об этом спросить. Кроме того, я должен объяснить, почему так расстроил ее той ночью. Почему, как может показаться, ее отверг. Но даже не знаю, с чего начать.

Я собираюсь с мыслями и надеваю накидку, потому что сегодня прохладно. Она может сейчас искать у шатра ответы в своей чаше для гадания. Может гулять по лесу в компании крохотных птичек. Или держать совет с Ночной Тенью и Рябинником. Надеюсь, она окажется одна.

Не успеваю я коснуться двери, как в нее кто-то стучит, прося разрешения войти. А когда открываю, вижу Эрнью, словно пришедшую на зов моих мыслей.

– Можно?

Она улыбается радостной, широкой улыбкой и совсем не похожа на королеву. За ней в мой небольшой домик влетает порыв холодного ветра. Чтобы не замерзнуть, она накинула на голову капюшон.

– Завтра будет прекрасная погода, – говорит Эрнья и закрывает за собой дверь.

Я беру ее мокрую накидку и вешаю на колышек. Потом снимаю свою и вешаю рядом.

– Садись, пожалуйста. Рад, что ты пришла. Я…

Слова разбегаются. Предпринимаю вторую попытку.

– Время подшучивает надо мной. Когда канун Дня летнего солнцестояния? Завтра? Или через два дня?

– В этом царстве время идет не так, как в мире людей. Но ты прав, перед тем, как за тобой приедет сестра, ты проведешь под крышей этого дома еще одну ночь.

Я прочищаю горло и начинаю с начала.

– Похоже, той ночью я тебя обидел… оттолкнул. Прости, если причинил тебе боль.

Эрнья смотрит на свои руки, сплетенные на коленях. На ней очень простое платье, зеленое, как сосна зимой. За спиной – коса, перехваченная зеленой лентой. Перед ее приходом я лежал с открытыми глазами и тосковал по дому. Беспокоился за Ливаун. Скучал по семье, испытывал замешательство, чувствовал себя брошенным и забытым. Но стоило мне взглянуть на Эрнью, как сердце тут же начинает ныть от того, что совсем скоро нам с ней придется расстаться. И как быть с ее народом, с Рябинником, Ночной Тенью, Правдивкой и малышами? Как быть с Вороньим племенем? Как мне все это оставить? Есть и еще один вопрос, который я хочу задать, но, оказывается, не могу. Каким бы ни был ответ, он, по-моему, окажется роковым.

– Может, споешь мне, бард?

Голос Эрньи напоминает первый весенний цветок – такой же нежный и робкий.

– Если хочешь, конечно.

Эрнья встает.

– Рябинник говорил, что оставил где-то здесь медовуху. Где у тебя кубки? Ага, вот они.

Когда Эрнья проходит мимо маленькой печки, та действительно светится ярче или мне только кажется? Нераспечатанная бутыль медовухи стоит на моем рабочем столе, рядом с ней два кубка. Она наполняет их и протягивает один мне. Опускается на кровать и хлопает ладонью рядом с собой, приглашая сесть и меня.

– Ты дрожишь. Сядь поближе и расскажи, отчего твои глаза так печальны. Давай не будем стесняться и поговорим друг с другом откровенно. Я не играю с тобой, Брокк. И не принадлежу к числу королев из твоих древних сказаний, которые заманивают несчастных смертных своими чарами, а потом превращают в игрушки, чтобы изводить и дразнить. То, чего я хочу от тебя, гораздо проще.

Чем дольше мы сидим рядом, потягивая медовуху, тем больше успокаивается рассудок. Весь день у меня в голове кружили мысли, догоняя и пожирая друг друга, но теперь угомонились. Я чувствую себя чистой страницей, ожидающей, что на ней что-то напишут, и от этого на душе тревожно.

– Брокк?

Голос Эрньи – как мед, сдобренный пряностями. Она поднимает кубок левой рукой, а правую кладет мне на колено. Наверное, чтобы меня подбодрить. Но добивается совсем другого.

– Ты предложила не стесняться, но я, Эрнья, все равно смущен. То, чего ты от меня хочешь, не так просто. Ты королева, вынашивающая грандиозные планы изменить свой мир. И предлагаешь мне стать частью этого плана. Превратиться в героя. Отказаться от всего, что мне привычно и знакомо, от всего, что я люблю.

– Это, пожалуй, действительно не так просто. Но вот другая часть… – она нежно перебирает пальчиками, – …столь же естественна, как смена времен года. Меня, по крайней мере, уверяли, что это именно так.

– Эрнья…

От ее прикосновений мне трудно сосредоточиться. «Меня, по крайней мере, уверяли, что это именно так»? Что это значит? Может, она дает мне понять, что отношения между мужчиной и женщиной для нее тоже внове? Все свои познания об этом я черпал из сказаний и песен, из объяснений отца и брата Гэлена.

– Какую из известных мне легенд ни возьми, когда кто-то из моего племени связывает себя узами с такой, как ты, все неизменно заканчивается катастрофой.

Уже в следующее мгновение я понимаю, что в моих словах есть изъян.

– Мне напомнить тебе о твоих корнях? Думаю, не стоит. Но ты ничего не знаешь о моей истории. Она совсем короткая. Меня привели сюда, а вот времен, предшествующих моему появлению здесь, я почти не помню.

Я изумленно умолкаю. Она говорила мне, что мы с ней похожи, что она тоже полукровка, что в ее жилах тоже течет кровь двух рас. Я строил предположения, но до правды, оказывается, так и не добрался.

– Расскажи мне, пожалуйста, – говорю я, ставлю кубок и беру ее за руку.

– Как-то раз я тебя поддразнила, – отвечает она, – предположила, что тебя воспитали барсуки, затем положили в плетеную корзину из ивовых прутьев и пустили вниз по ручью. Меня растили люди. Растили как собственного ребенка. До пяти лет у меня были мать и отец, сестра и брат, собака, кошка и дом на лесной опушке. Я не знала, настоящий у меня отец или нет, но замечала, что со мной он ведет себя строже, чем со старшими детьми. Росла довольно счастливой, но неугомонной; всегда стремилась забрести в лес дальше, чем мне разрешали. Всегда хотела разговаривать с белками, кроликами и куницами. Дружила с птицами, хотела, чтобы они садились мне на плечи и руки и щебетом рассказывали мне истории. Когда я пела и разговаривала с ними, отец сердился. Самым страшным наказанием было оказаться запертой в доме с закрытыми ставнями. И еще, когда запрещали петь. Петь мне нравилось всегда. Когда сюда пришел ты, когда мы, куплет за куплетом, стали выводить ту песенку о животных, я испытала неописуемый восторг. У меня было такое чувство, словно я обрела недостающую частичку себя самой, мой второй голос.

– То же почувствовал и я.

– Когда мне исполнилось пять, из леса пришел человек, чтобы меня забрать. Совсем не такой, как отец, которого я знала, – высокий, бледный, худой, в просторной серой накидке, развевавшейся, как дым на ветру. Это был мой отец, настоящий отец из Колдовского мира, пришедший отвести меня домой. Отцу он заплатил золотом. Мне запомнились слова, который он ему сказал. «В этом мире она станет женой крестьянина, будет кормить кур и свиней и каждый год рожать по ребенку до тех пор, пока от этого не умрет. А в моем мире ей уготована роль королевы». Мать умоляла его на коленях и хватала за летящие полы накидки, но он вел себя так, будто ее и вовсе не было. Брат с сестрой, прижавшись друг к другу в углу и наблюдая за происходящим широко открытыми глазами, не говорили ни слова.

Так я оказалась в этом мире. Родной отец меня не воспитывал. Он бросил меня, я не знаю ни где он сейчас, ни жив ли вообще. Меня вырастили добрые обитатели этого царства, похожие на тех, которых ты здесь повстречал, создания разных размеров и форм. В возрасте пяти лет, лишенная всего, что мне было привычно и знакомо, я вдруг оказалась их королевой. Они, как могли, научили меня всему, что мне полагалось знать. Это хороший народ. Но они, Брокк, не такие, как я, и никогда такими не будут. Мне одиноко. Мое человеческое начало жаждет того… что можешь дать мне ты… если, конечно, захочешь. Я имею в виду не только плотские утехи, хотя, на мой взгляд, мы вместе могли бы с радостью их познать. Мне нужен товарищ, друг… мне нужен… я не могу подобрать точное слово.

– Ты его уже произнесла. Тебе нужна недостающая частичка твоего естества.

Мое сердце отбивает могучий ритм. Не военный марш, не паническое предупреждение и не отступление. Осознание. Музыка возвращения домой.

– Я очень хорошо тебя понимаю.

– Однако… Брокк… Я не хочу тебя принуждать. Не буду ни умолять, ни пользоваться чарами или заклинаниями, не стану угрожать, удерживать силой, прибегать к уловкам, что нередко позволяет себе Маленький народец для достижения поставленной цели. Как в великом деле сотрудничества и мира, так и не в столь значительной сфере наших собственных чувств ты и только ты должен сделать свой выбор. Если пожелаешь, то после Дня летнего солнцестояния можешь уехать из Брефны, и тогда мы с тобой больше никогда не увидимся.

Меня переполняют чувства. И желание – только их часть. Я собирался спросить ее о Дне летнего солнцестояния, об арфе, о том, как собрать все это в одно целое. Но теперь ни голова, ни сердце не готовы. Эрнья расскажет нам обо всем завтра, когда приедет Ливаун. Обещала рассказать.

– Нам надо подождать, – говорю я, поднося к губам ее руку.

От нее исходит аромат меда и роз. Мою щеку щекочет выбившийся локон ее волос. У меня перехватывает дыхание, но сейчас не время терять голову.

– Чтобы жить вместе… чтобы познать плотские утехи… Нам надо подождать, пока я не спою песнь твоего народа и не выполню поставленную задачу. Но ты только что попросила меня что-нибудь исполнить. Ты по-прежнему этого хочешь? Если да, что для тебя спеть?

– Колыбельную, – с улыбкой, обозначающей ее ямочки, отвечает Эрнья, – но колыбельную не для младенца, а для взрослой женщины.

Я выпускаю ее руку, встаю и устраиваюсь с арфой на колене на безопасном расстоянии от нее. Все так же улыбаясь, Эрнья ложится на кровать, кладет голову на подушку, будто чувствуя себя как дома, и смотрит на меня.

 
Колышутся листики ивы на теплом ветру,
          искрится светом река,
Твои нежные пальцы сомкнулись
           с моими во мраке ночи.
За нашим окном сложили
           свои лепестки хрупкие цветы.
Ты – цветок гораздо слаще благоухающей алой розы.
 

– Как замечательно у тебя получается, – шепчет Эрнья, – продолжай, мой бард.

– Стихи довольно сентиментальные, – говорю я, уже задумываясь над тем, как сделать их лучше, хотя сейчас для этого и не время.

 
Замри в моих объятьях и ощути покой,
Отбрось тревоги и боль,
     открой разум для мыслей о радости и мире,
Пусть звучит музыка, ласковая и чистая,
     как песнь жаворонка или голубки,
Пусть наши взгляды радуют яркие образы,
                         поддерживая нас во тьме.
 

– Здесь должен быть еще один куплет, – говорит Эрнья, – в котором тот, кто поет колыбельную, и та, для кого она поется, должны лечь вместе и обняться, ведь хоть ветер в песне и теплый, в их маленьком домике все равно холодно. Но мы, похоже, этого не можем. Нам, как ты и предложил, надо набраться терпения. И знаешь, в предвкушении грядущих радостей есть своя особая прелесть.

Ее бледные щеки розовеют румянцем. В веселых глазах плещется свет. Как легко было бы сейчас отложить арфу, лечь вместе с ней на кровать – хотя для двоих она и узковата – и воплотить слова песни в жизнь. Но я ничего такого делать не стану. Эта песня не для сегодняшнего дня. Это – надежда на день завтрашний и все остальные «завтра», которые за ним последуют.

 
Сплетясь как дерево с лозой,
     мы вновь и вновь касаемся друг друга,
Нашим телам этот язык знаком
     как кроткий дождь,
Как легкий бриз, как распускающаяся листва,
     как золотистый свет зари.
Мы любим, даем себе отдохнуть,
     встаем и встречаем новое, яркое утро.