Текст книги "История с продолжением"

– Вот что. У меня дома находится тяжело больной человек, – сказала она жестким тоном, не допускающим возражений. – И я попросила бы не распоряжаться тут, понятно? Это мой дом, и это мой больной. Я его взяла под свою ответственность. И буду тянуть. А где – дома или нет, решать не вам.

– Боевая ты, Валя, – вздохнул Лукич. – Делай как хочешь, но… пойми, я за тебя волнуюсь. А вдруг и ты заболеешь? Что тогда?

– Не заболею я, – отмахнулась Валентина. – А вот нарывы надо бы вскрыть, между прочим…

– Алексей Лукич… – позвал из комнаты Пятый. – Так мне вставать или нет?… А то я…

– Нет, лежи пока, – Лукич вошёл в комнату и сел у Пятого в ногах на кровать. – А чего такое? Плохо что ли тебе?

– Да нет, в принципе… я просто устал, хотел полежать, пока можно, – немного неуверенно сказал Пятый. – Но если надо, то я…

– Через полчасика. Руку твою обработаем, а потом снова спать будешь. Ты попробуй определиться – сможешь ты до стола дойти, или мне досочку тебе под руку искать. Я же не могу резать на мягком…

– Я дойду. Только, если можно, без новокаина. Хорошо? Я выдержу, вы не волнуйтесь, – пообещал он. – Я бы не хотел снова…

– Так не пойдёт. Я не сомневаюсь, что ты стерпишь и не такое, но я не смогу нормально всё почистить, если ты будешь дёргаться и шипеть от боли.

– Я не буду. А вот заснуть, если больно не будет, я точно сумею. Был уже прецедент… – добавил он тихо. – Давайте без анестезии. Я вам обещаю, что всё будет в полном порядке…

– Ну нет. Я тогда доску найду – и спи на здоровье. Ладно? Вот и хорошо.

Валентина сделала ему в руку несколько уколов новокаина, потом она и Лукич пошли покурить на кухню, а когда вернулись, увидели, что Пятый заснул.

– Валя, разбуди его на всякий случай, – попросил Лукич. – А то мало ли что. Ещё дернется ненароком, разрежу что-нибудь не то. И попроси его перевернуться, а то так неудобно будет.

– Что?… Алексей Лукич, это вы?… – Пятый с трудом сел на кровати. – Не надо меня будить, я не сплю. Как лечь?

– Головой в другую сторону перевернись, – попросил Лукич. – Ага, вот так. Сейчас я доску подложу, погоди минутку… Руку ощущаешь?

– Нет, – ответил Пятый. Он чувствовал, что веки наливаются тяжестью.

– Так, сейчас… я так и думал, это щепки, – подытожил Лукич. – Сейчас было больно? Эй, дружок, я спрашиваю, больно было или нет?

– Нет… – прошептал Пятый еле слышно. Ему показалось, что голос Лукича прозвучал словно бы издалека, а потом всё разом исчезло.

* * *

Потом всё было хорошо. Он не помнил, происходило ли с ним что-нибудь существенное, но чувствовал только, что ему было тепло, и вокруг было тихо. Вернее, было тепло, тихо и темно. И это было самое главное. Иногда он на какие-то мгновения просыпался, и всегда вокруг было одно и то же – спокойствие. Плотно задёрнутые шторы даже днём не давали дневному свету проникнуть в комнату, где-то в отдалении тихо тикали настенные часы, но ни голосов, ни уличных шумов не было слышно. Он мгновенно уходил обратно в гостеприимное забытье, тем более, что этому ничего не мешало – никаких неприятных ощущений не было вообще, словно они остались где-то за этими стенами. Ни боли, ни страха, ни отчаяния. Ничего. Пусто. Иногда рядом с кроватью кто-то появлялся, но этот кто-то тоже не мешал спать – не шумел, не говорил ничего. Помогал сеть и напиться, а потом уходил. И всё.

* * *

В одно прекрасное утро Пятый проснулся и вдруг понял, что спать он больше не хочет. Он сел на кровати, потянулся, поморщился от ломоты в суставах, набросил на плечи рубашку, висевшую на стуле и кое-как выполз в коридор. Кое-как – потому, что ноги слушались плохо. Он подошёл к двери на кухню и приоткрыл её. За столом спиной к двери сидела Валентина, а напротив неё разместился собственной персоной ни кто иной, как Лин. Который сразу же заметил Пятого.

– Ё-моё! – радостно сказал он, вставая. – Валентина Николаевна, вы только поглядите, кто у нас сегодня в гостях!

Валентина оглянулась.

– Неужто сам проснулся? – с недоверием спросила она. – Быть этого не может. Тебя кто-то разбудил, что ли?

– Нет, – удивлённо сказал Пятый. – А что?… Лин, ты-то тут откуда?

– Оттуда. За неделю, знаешь ли, много событий может произойти.

– За сколько?!

– За неделю, – ответил Лин, прикуривая.

– Я что – спал неделю? – с ужасом спросил Пятый.

– Восемь дней, – поправила Валентина, тоже закуривая сигарету. – Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь?

– Не может быть, – убито сказал Пятый. – Не верю…

– А ты на руки свои посмотри, на руки, – посоветовал Лин. – Там как раз написана летопись этой недели. Можешь прочитать.

Пятый приподнял рукав и оторопело уставился на исколотый сгиб локтя.

– Это капельницы, – сказал Лин. – Ну как? Здорово?

– Лин, тебе что – надо больше всех? – спросила Валентина. – Пятый, иди умойся, и садись есть. Мы-то уже позавтракали…

– Слушай, ты нам такого шороху задал, что я просто был готов тебя удавить своими руками. И не говорить громко, и ходить только на цыпочках, и дверью не хлопать… и вообще! Сиди тут с тобой, с убогим, лови, когда ты проснёшься… А если тебе приспичит проснуться в три часа ночи?!

– Лин, отстань от него. Будто он с тобой мало сидел, – поморщилась Валентина.

– Мне кто-нибудь сегодня скажет, что со мной такое было? – в пространство спросил Пятый. – Все эти сидения – дело прошлое.

– Да ничего не было. Просто реакция, наверное. Лукич сказал тебя не трогать, вот мы и не трогали. Бегали тут, как мыши какие-то…

– Ты просто спал, – ответила Валентина. – И, как мне кажется, проспал своё обострение. По крайней мере, выспался ты на неделю вперёд, не меньше.

– Вот и ладно, – заметил Лин. – Теперь пусть он меня пасёт, хорошо?

– Обойдёшься, – отрезала Валентина. – Тебя-то зачем?

– А что я – хуже, чем он, что ли? – спросил Лин. – В некотором роде я даже лучше. Я, в отличии от тебя, дружок, пришёл сюда сам, – Лин загнул один палец. – Потом… а, вот! Я не спал чёрти сколько времени и не портил окружающим жизнь, – Лин загнул второй палец. – И ещё. Я последнее время постоянно делаю что-то хорошее, а вот ты…

– Ша, точка! – сказала Валентина. – Перестань, рыжий.

– Вот, пожалуйста! – ощерился Лин. – Это – вместо “спасибо”, как я понял. Я ухожу с предприятия по координатам, я почти что сутки таскаюсь по городу, ищу нужный адрес, наконец нахожу, поднимаюсь наверх, звоню… И что я слышу?! – возмущенно вопросил он. – Ни “как ты добрался?”, ни “устал ли ты?”, ни “хочешь ли ты есть?”. Ничего подобного! Первое, что я слышу: “Какого чёрта ты трезвонишь, как полоумный?! Ты его разбудишь, идиот!” – Лин сел за стол и подпёр голову руками. – Так недолго и обидится, кстати. И вот, вместо того, чтобы лечь поспать, почитать книжечку, попить чайку, я оказываюсь прикованным к одру этого негодяя, которому приспичило, видите ли, немножко отдохнуть. Немножко!… Недельку-другую!… Ты всегда найдёшь способ припахать меня по полной программе, а сам…

– Лин, я не хотел, – Пятый сел напротив друга, нахмурился, опустил глаза. – Ей Богу, правда, не хотел. Я и не думал, что я… прости, Лин.

– Ладно уж, – ворчливо ответил тот. – Валентина Николаевна, огорошим его немного? А то он же не в курсе…

– Это ты про то, каким способом ты сюда попал? – спросила Валентина.

– Конечно. Я не хотел тратить время на дорогу, и поэтому вышел… скажем так, через стену.

– У тебя голова на плечах есть? – спросил Пятый. – Или нет? Ты что?! Много народу это видело?

– Никто. Я только Валентине Николаевне рассказал, что иногда мы можем… словом, делать такие штуки. Но только иногда и далеко не через все стены. Это же правда?

Это была самая наглая ложь, которую Пятый когда-либо слышал от Лина. Но тут он медленно кивнул, соглашаясь. Что ему ещё оставалось?

– А ты так тоже можешь, Пятый? – спросила с любопытством Валентина.

– Сейчас не смогу, – ответил тот. – Сил маловато, да и стены у вас… – он замялся, – скажем так – надежные.

– Но это правда – что можно пройти из одного места в другое? – не унималась та.

– Правда, – ответил Лин. – Для этого существуют двери.

– Да ну тебя! Ты же сам сумел выйти с предприятия и попасть сразу в Москву, ведь так?

– Так, и что с того? – усмехнулся Лин. – Второй раз я этого повторить не сумею. Скорее всего, не сумею.

– А можно ещё куда-нибудь попасть? За границу, например?

– Нет, – ответил Пятый. Врать, так врать, чёрт возьми!…

– А… а я смогу научиться? – чуть не шепотом спросила Валентина. – Может, у меня тоже получится?…

– Нет, – твёрдо ответил Пятый. – Это я могу сказать точно. Не сможете. Даже и не пробуйте.

– Жалко… Вот было бы хорошо!… Раз – и на работе! Раз – и дома! Раз – и в Париже! А так меня никогда в жизни из этой проклятой страны не выпустят…

– Не переживайте, Валентина Николаевна, – утешил её Лин. – Так ведь можно оказаться… раз – и могиле. На это очень много сил уходит, поверьте мне. Если бы я так не переживал за этого идиота, я бы ни в жизни на это не отважился. Я бы спокойно дождался вас.

– Лин, ты мне вот что скажи. Это никак с какой-нибудь нечестью не связано? – спросила Валентина. – Я, конечно, не суеверна, но, сам понимаешь…

– Нет, конечно, – ответил за Лина Пятый, который сообразил, что у Лина, после упоминания о нечисти может здорово развязаться язык. – Это просто… определённая психотехника…

В своей голове он услышал ехидный голос Лина: “Конечно, дружок, это исключительным образом она самая! Ты ещё приплети сюда практику йогов”.

– Пятый, а скажи-ка ты мне… – начала Валентина, но Лин её очень вовремя остановил встречным вопросом:

– Можно мне ещё чего-нибудь перекусить? – спросил он.

Пятого поразила Валентинина реакция – она хлопнула по столу ладонью, поднялась и рассерженно удалилась.

– Работает! – удовлетворённо сказал Лин. Он встал из-за стола, вытащил их холодильника батон хлеба и пачку масла и торжественно положил перед Пятым. – Будешь?

– Ты ещё спрашиваешь, – покачал головой Пятый. – Конечно.

– Это, кстати, наше собственное, – заметил Лин, нарезая хлеб. – На наши кровные денежки из овощного магазина. С разгрузки. Я перешёл на автономное питание после того, как Валентина Николаевна сказала, что я могу объесть кого угодно. И её в том числе.

– Что ж ты такое ел?

– Да преимущественно кашу. Но много. Сам понимаешь, после шести-то месяцев голодовки. Так что пока тебя кормили капельницами, я ел вполне нормальную еду. Накупил овсянки, масло вот… Она, правда, иногда добреет, и тогда я могу найти в своей каше, например, сгущёнку или варенье, – Лин мечтательно улыбнулся. – Один раз нашёл даже яблоко.

– В каше? – удивился Пятый.

– Нет, рядом, – ответил Лин. – В каше – это было бы слишком. Я тут подумал, кстати… У нас ещё осталось девять рублей. Может, сходить купить макарон? А то каша уже надоела, признаться. Хотя говорят, что от макарон толстеют. Или нет?

– Толстеют, – ответил Пятый. – Но тебе это не грозит. Так что покупай… слушай, ты это серьёзно – про то, что ты…

– Да всё он врёт! – сказала Валентина, входя на кухню. – То есть, не всё, конечно, но часть – точно. Кроме овсянки ты ешь ещё и всё, что от тебя вовремя не спрячешь.

– Но овсянку он покупал сам? – спросил Пятый.

– Что было, то было, – вздохнула Валентина. – Я же не смогу его удержать, если ему захочется пойти в магазин.

– Меня никто не удержит. Сегодня схожу за макаронами, надо же чем-то ужинать? – Лин откусил кусок хлеба с маслом. – Или как?

– Тогда заодно и мне по списку продукты купи. Хорошо?

– Ладно, только мясо я покупать не буду, – сразу предупредил Лин. – Масло там всякое, молоко, творог, овощи – это пожалуйста. Но мясо – увольте.

– Договорились. Вот мне повезло, а!…

* * *

Пятый неохотно приоткрыл глаза. Как хорошо спать! Ну что за жизнь, скажите на милость? Только прикорнёшь – сразу будят. Ни минуты покоя.

– Слава Богу, – рядом со своей постелью он увидел Лену. Глаза у неё были уставшими и заплаканными. – Слава Богу, – повторила она, – очнулся.

– Я спать хочу, – пожаловался Пятый, – ну зачем…

– Спать! Шестые сутки пошли, как ты спишь, ненормальный. Мы тут уже решили, что ты умрешь, что не выдержишь… я пойду, Валентину и Гаяровского позову, пусть хоть порадуются люди, ведь они всё это время с тобой сидели, дежурили. И посмей мне только повторить такое! Хоть обошлось, и то хорошо.

Она выскочила из комнаты. Через секунду вошёл Гаяровский, а следом за ним – Валентина.

– Пятый, – сказала Валентина со слезами в голосе, – не делай так больше, ладно? Мы боялись, что ты погибнешь! Ты же едва не умер.

– Я и так скоро умру, хотя не так скоро, как мне бы хотелось, – Пятый тихо вздохнул, – но если вы не хотите как-то ускорить этот процесс, то пусть… пусть так. Я просто устал, Валентина Николаевна. Поэтому поддался слабости и захотел решить эту проблему… доступным мне способом. Согласитесь, что я ещё мог придумать?

– Да, – проговорил Гаяровский, – второй раз броситься под автобус ты явно не в состоянии. И всё же, я бы хотел услышать, в чём конкретно проблема? Боль?

– Да, – Пятый секунду помолчал и добавил, – мне мало четырёх уколов в сутки…

– Ты и так уже подсел на морфий, – строго сказал Гаяровский.

– Это зависимость, я привык, – согласился Пятый, – но, боюсь, если опять… станет плохо, то я…

Он не договорил. Лена отвернулась к окну. Валентина молчала.

– Опять потеряешь контроль над собой, – закончил за него Гаяровский. – Вполне естественно. Наркоманы не могут себя контролировать во время ломок. Хорошо, мы увеличим дозу до шести уколов сутки. Согласен? – Пятый кивнул и Гаяровский продолжил. – Учти, твои шансы выжить после этого снижаются больше, чем вдвое. Не страшно?

– Нет, – Пятый посмотрел на Лену, которая стояла у окна, положив ладони на холодное стекло, и беззвучно плакала, – про то, стоит ли мне жить, или нет, мы уже говорили. И решили, что не стоит. И хватит об этом.

Лена выбежала вон из комнаты, Валентина поспешила за ней, утешать. Из кухни раздавались приглушенные рыдания и голос Валентины: “Ленок… ну, зайка… ну не надо… возьми себя в руки… ты же ему этим не поможешь…”.

– Пятый, не стоит при них об этом говорить, хорошо? – на лице Гаяровского проступило тяжелое, подавленное выражение. – Они так стараются тебе помочь, вытащить тебя. Не заставляй Лену плакать, а Валю – злиться. Они тебя любят. Будь я на твоём месте, я бы только ради них выжил.

– Я не могу, – с отчаянием сказал Пятый. – Понимаете? – голос его дрогнул. – Столько лет… столько смертей… Вадим Алексеевич, я вас умоляю… помогите мне уйти! Или, хотя бы, не препятствуйте… Я обещаю, больше я не буду пробовать столь радикальных методов. Ей Богу, не буду, – Пятый облизал пересохшие губы. – Но я прошу только одно… чуть меньше… боли… пожалуйста…

Гаяровский сел рядом с ним на кровать.

– Хорошо, – он медленно кивнул, – я помогу тебе. Конечно, грех на душу я не возьму, но от боли сходить с ума ты больше не будешь. Давай договоримся: я обеспечу тебе лекарство… до конца, а ты, в свою очередь, больше не станешь делать попыток совершить суицид и… уйдёшь…

– …как человек, а не как малодушная сволочь, – прошептал Пятый. – По рукам. Именно об этом я вас и просил… хорошо, что вы меня… поняли… хоть кто-то меня понял… слава Богу…

– Не надо столь драматизировать, – попросил Гаяровский, – всё может ещё сто раз измениться, смею тебя заверить. Бывало, что и после худших травм люди вставали на ноги…

– Ко мне это не относится по очень простой причине: я этого не хочу. Чтобы жить, надо иметь… какой-то стимул… а у меня его нет. Человек может жить литературой, музыкой, искусством, любовью, ненавистью, жадностью, даже похотью… но если убрать этот фактор, жизнь становиться пустой… не просто пустой, а бессмысленной. Хотя, пока что у меня есть стимул, о котором, слава Богу, никто не догадывается, и, надеюсь, не узнает, до срока… Я был не прав, когда попытался решить свои… проблемы таким простым способом. К сожалению, так просто не получится. Это я уже понял.

– Пятый, ты помнишь свои беседы… в больнице? С заочниками?

Пятый кивнул. Это были приятные воспоминания, и они вдруг налетели на него, как волна, как музыка, как ветер… И он с большим трудом заставил себя ответить на вопрос Гаяровского.

– Кто же ты? – спросил тот с тихим отчаянием в голосе.

– Теперь – никто. А раньше… не могу перевести… нет аналога… простите…

Он уснул. Мгновенно отойдя от реальности, он снова попал туда, откуда шел. Эти сны-воспоминания носили столь навязчивый характер, что поначалу Пятый удивлялся – как же он мог запомнить столь большой объём событий практически без искажений и так предельно ярко. Потом удивление на короткий срок уступило место страху. А потом стало всё равно. В том человеке в снах Пятый с трудом различал себя, он поражался – неужели я? Как же так? Не может быть… А сон, между тем, нёс его всё дальше и дальше, и не было рядом ни Валентины, ни Лены, всё ещё плакавшей в кухне, ни Гаяровского, а была больница… и мартовский вечер… и тишина коридора, после того, как ушли посетители, закончился ужин и наступил отбой… и невнятные весенние шумы за окнами… оживающие ветер и вода…

* * *

Ужин уже прошёл, больные разбрелись по палатам. Пятый с Лином всё ещё отсыпались. У Пятого наступило обострение туберкулёза, Лин был ранен, и Гаяровский разрешил привезти их в больницу. Валентина не преминула воспользоваться приглашением (туберкулёзный больной дома, да ещё отношения с Лином находились далеко не в лучшей стадии) и привезла обоих.

Пятый проснулся около девяти вечера. Некоторое время он пролежал, наслаждаясь теплом и удобством кровати, затем решил, что всё же стоит выбраться из-под одеяла: хотелось курить, есть, пить, вымыть голову, что-нибудь почитать… да мало ли ещё чего. Тут он, слава Богу, не пленник, может делать, что хочет. Он накинул халат, вышел в коридор и нос к носу столкнулся с санитаркой. Пятый её, конечно, узнал – Наташа. Очень приятный и милый человечек. Болтушка– хохотушка, душа отделения.

– Ой, Пятый! – от радости она аж подпрыгнула, ещё бы, знакомое лицо! И тут же бросилась на шею – целоваться. Пятый вежливо отодвинул её от себя со словами:

– Наталь, полегче! Смотри, не подцепи то, с чем я тут лежу… я тебя тоже рад видеть, как же…

– Слушай, а Лин?… – начала она, но осеклась.

– Здесь, – успокоил её Пятый, – спит пока. Как у тебя с биологией? Зачёт тогда сдала?

– А то! – Наташа усмехнулась и с видом превосходства добавила. – После твоего тогдашнего объяснения вся группа сдала на отлично, представляешь? Герасимовна охренела – двойки-то ставить некому! Вот злилась… Слушай, а может, ты нам сегодня расскажешь что-нибудь? Или лекцию прочтёшь? Ну, пожалуйста…

– Не ной, – строго сказал Пятый, – я же не отказывался, чего ты канючить начала?…

– Здорово! Я тогда наших соберу… только скажи, сегодня точно можно? – Наташа сразу оживилась, глаза заблестели. Пятый обречено кивнул, не зная – печалиться или радоваться. В больнице работало много студентов-заочников из мединститута, учиться и работать было чертовски сложно и Пятый их, конечно, по-своему жалел. Очень скоро эти студенты прознали, что в хирургии временами отлёживается талантливый биохимик, для которого все темы, ими изучаемые, не то, что являются проблемой, а совсем наоборот. Поначалу робко, а затем всё смелее, они стали просить Пятого о помощи. Он не отказывался, его развлекало общество этих ребят, да и возможность, пусть и маленькая, немного поработать головой. Из простых тем, которые зубрили студенты, он умудрялся создавать целые поэмы, шоу, сказки. Он и сам не заметил, как за четыре лёжки в больнице превратился в преподавателя. Студенты, однако, заметили. Они стали всё чаще и настойчивей называть свои ночные беседы с Пятым, а позже и с Лином, лекциями. Вот и сейчас…

– Во сколько? – спросила Наташа.

– Давай в одиннадцать. Пойдёт? Я просто помыться хотел, я же только сегодня к вам добрался. И рыжего надо дождаться, не то он может обидеться, что без него…

– Ладушки! – Наташа таки чмокнула его в щёку и умчалась – делиться радостной вестью с сокурсниками. Пятый покачал головой и направился к душевой комнате. По дороге он зашел на пост, попросил полотенце, мыло, немного потрепался с санитарками, с которыми тоже был знаком, и, наконец, пошёл туда, куда и собирался.

Из душа он вышел с твёрдым намерением перво-наперво разбудить рыжего, ведь обойтись без Лина во время беседы со студентами он не мог. Это была великолепная игра на диссонансе – строгость самого Пятого и неуёмная веселость рыжего прекрасно дополняли друг друга. Самым забавным во всей этой ситуации было то, что Лина, как лектора, никто не воспринимал всерьёз, все были уверенны, что нужными знаниями обладает только Пятый, хотя на самом деле уровень подготовки у друзей был совершенно идентичен. Похоже, что Лина такой расклад вполне устраивал.

Лин уже не спал. Он читал какой-то журнал, который обнаружил в тумбочке. Пятого он встретил словами:

– А ты знаешь, как удалить жирное пятно с платья? Ну, скажи, что не знаешь!

– Не знаю, – легко согласился Пятый. Уж что он знал, так это то, что с Лином в подобных вопросах лучше соглашаться и поддерживать игру.

– Нужно посыпать пятно солью… – Лин заглянул в журнал и добавил, – а затем выкинуть соль.

– Вместе с пятном? – поинтересовался Пятый, убирая полотенце и мыло в тумбочку.

– Вместе с тобой! – огрызнулся Лин. – Зачем ты суёшь мокрое полотенце внутрь? Не проще его повесить?… Да не на мою кровать, а на свою, идиот! И мыло тоже не убирай, я сейчас мыться пойду… Студенты есть на сегодня?

– А как же, – Пятый прилёг на кровать и с наслаждением вытянулся во весь рост. Он положил руки под голову, зевнул, и, повернувшись к Лину, спросил:

– Что мы сегодня читаем?

– Что попросят, – откликнулся тот, – я думаю, какую-нибудь очередную гадость в духе прошлых бесед… Они, видимо, решили, что мы – ходячие справочники по органике. Не знаю, как я, ну уж ты-то – точно. Вполне возможно, что тебя впоследствии разберут на сувениры. Или на наглядные пособия.

Пятый швырнул в Лина мокрым полотенцем, которое он так и не повесил на спинку кровати. Тот ответил, швырнув журнал.

– Спасибо, – парировал Пятый, – очень познавательно… Что это такое?… А, вот, нашёл. “Крестьянка”. Лин, ты деградируешь, ты об этом знаешь? Как ты можешь это читать? Неужели не противно?

– Не противней, чем тебе, – парировал Лин, – сейчас “Крестьянку” читаешь ты.

– Я не читаю, я перелистываю, – Пятый положил журнал на тумбочку и повернулся к Лину. – Ты помнишь, в каком кислотном режиме осуществляется первичная обработка препарата при подготовке к тестированию? Начальный курс.

Лин нахмурился, немного подумал и ответил.

– Правильно, – похвалил его Пятый, – но не совсем. Ты температуру не ту назвал, олух. И когда ты запомнишь?

– Ты про температуру не спрашивал, – заартачился Лин, – только про кислотность… Скажи спасибо, что я назвал всё…

– Лучше бы не называл. За столько лет не запомнить столь очевидной вещи…

– Заладил! – Лин сел на кровати и принялся шарить под ней ногой, дабы выудить тапочки, которые, как назло, не желали находиться. – А сам ты… Что бы попроще предложить? Хотя бы… ну… предварительное изменение генетической структуры?… Слабо?

– Слабо, – признал Пятый, – что поделаешь. Ничего у меня не выйдет. Провалю я экзамен, выгонят меня из…

– Всё, я пошёл! – Лин резко вскочил и направился к двери. – Ненавижу, когда начинают прикалываться те, кто не умеют этого делать! Где мыло, придурок? Ты что, его съел?

– Выпил.

– Отдай! Если не отдашь добром, я не отвечаю за последствия, понял? И никакой Гаяровский не склеит обратно то, что от тебя останется!

– Мыло под тумбочкой, – отрапортовал Пятый, – ты его туда запинал, пока искал тапки… Кстати, по коридору в данный момент мотается Наташка, поэтому я тебя честно предупреждаю – опасность быть зацелованным до одурения многократно возросла. Хотя тебе это, кажется, нравилось…

– Я бегу, – Лин подмигнул и скрылся за дверью. Вскоре из коридора донёсся его голос, быстро удаляющийся: “Я отнял у этого ненормального мыло как раз в тот момент, когда он… ты не поверишь!”. Судя по всему, Лину и впрямь не поверили – в коридоре раздался смех. Через некоторое время голоса вернулись. Лин вещал. “…Так вот. Стоим мы на остановке, тут подходит автобус, а в нём – какая-то баба в рыжем парике продаёт билеты… ну, пока Пятый искал десять копеек… я подошёл сзади и снял парик… там так жарко было – не передать! Я просто пожалел женщину, ей Богу!… Нет, гривенник мы себе оставили… ей не до денег стало, сам не пойму до сих пор, из-за чего… Парик? Я ей его отдал, когда мы выходили. Зачем мне парик, сама посуди? Мои, если покрасить, будут не хуже…”.

“Ах, Лин, Лин, – подумал Пятый, – всё-то тебе неймётся, милый… Это хорошо. Если тебе весело, значит, всё хорошо. Я не так волнуюсь. Пусть он что угодно вытворяет, Господи, лишь бы только не было больше этих срывов, когда он превращается невесть в кого… когда он… даже думать об этом не могу. Господи, только бы с ним всё обошлось, пожалуйста! – Пятый сел на кровати, откашлялся, отдышался немного. – Если ты действительно… есть… то пожалей Лина. Он добрый и никому не делал ничего дурного. Пусть мы и не братья по крови, но во всём остальном мы гораздо ближе, чем любые братья. И если для тебя это так важно, Господи, то, будь добр, не дай погибнуть моему брату”.

Дверь палаты приоткрылась, и в неё заглянул Лин. Он очень забавно выглядел в смешном тюрбане из полотенца на мокрых волосах, в расхристаном поношенном халате, с тапкой в правой руке и с улыбкой до ушей на лице. Он посмотрел на Пятого и улыбка сменилась выражением участия и озабоченности.

– Ты чего? – спросил Лин, входя в палату. – Случилось что-то?

– С чего ты взял? – удивился Пятый.

– Просто у тебя такое лицо…

– Задумался немного. – Пятый встал и потуже затянул пояс халата. – Ребята пришли?

– Ждут, – отрапортовал Лин.

– Тогда пойдём. И, будь любезен, обуйся.

– Она порвалась, – Лин помахал тапкой перед лицом Пятого, – Наташка сказала, что зашьёт…

* * *

Голос в отдалении.

– Спит?

– Не знаю. Посмотрим… – шаги, чужое напряженное дыхание. – Точно, всё ещё спит.

– Восемнадцать часов. Не слишком?

– Не смогли разбудить. Я поэтому и позвонила тебе.

– Валя, так нельзя. Он просто загнётся от обезвоживания. Ставь капельницу.

– Вадим, может, стимулируем как-то? Ему надо есть, он такой истощённый…

– Сам вижу, – неприкрытое раздражение в голосе, – опасно стимулировать, сердце слабое. Может не выдержать. Был бы здесь Лин…

– Вадь, не надо! Не растравливай понапрасну душу. Где теперь Лин – одному Богу известно…

– И вашему начальству. Ладно, рискнём, авось получится. Неси препараты и зови Елену. Сейчас мы сначала сердечное ему проколем, потом морфий, и только после этого – преднизолон. Проснётся – захочет есть. Только сразу предупреждаю – препарат гормональный, это раз. Усиливает работу почек и сгоняет внутренние отёки, это два. Пока ставь глюкозу, всё польза будет.

– Вадим, что делать?… Пока он спит… я скажу. Он, по-моему, сходит с ума. Такой странный стал в последнее время… заговаривается, не отвечает, вопросы идиотские задаёт… Я всё понимаю, но раньше он был… устойчивым, что ли… а теперь…

– А сама ты что думаешь? Тебе и в страшном сне не присниться то, что он сейчас испытывает. Валя, он же от боли умирает, понимаешь? Даже не от ран, а именно от боли. То, что мы его не вылечим – это однозначно, но мы обязаны, подчёркиваю, обязаны максимально облегчить ему мучения. И все твои выкладки насчёт того, что, если меньше колоть морфия, то он дольше проживёт, становятся совершенно не актуальными. Я говорил с ним, пока вас не было, помнишь, когда он пытался покончить с собой?

– Помню, – печаль и осознание собственного бессилия, – ещё бы не помнить…

– Мы с ним заключили договор. Он, я больше чем уверен, об этом договоре и не заикался. Я пообещал ему обезболивающее в любом количестве, а он, в свою очередь, пообещал больше не совершать попыток суицида. Теперь ответь – были попытки?

– С тех пор – не было.

– Он своё обещание выполнил. И не мешай мне выполнять своё. Я привожу морфий?

– Да.

– Даже с избытком?

– Да.

– Вот и будь любезна, коли столько, сколько он попросит, – жесткость, раздражение.

– Он не просит.

– Он и не будет просить. Он ждёт от вас с Ленкой лишь одного – понимания. Даже сочувствие ваше ему не нужно. И уж совсем ни к чему твоё желание его спасти. От смерти нет в саду трав, Валя. Позволь ему сделать то, что он хочет.

– Что он хочет, Вадим?…

– Умереть, Валя. Неужели тебе не ясно?…

– Вот погоди, найдём Лина… тогда и посмотрим, кто здесь умрёт первым!

– Вряд ли вы его найдёте, Валя. Если он ещё жив, то…

– Отсохни твой язык, Вадим!

– Валя, если ты напряжёшь хоть немного свои мозги, ты вспомнишь, что Пятый бросился под тот автобус чуть не на глазах у Лина. Значит, решение это он принял гораздо раньше, чем ты думаешь. Делай выводы сама, по мере своего разумения, а я, с твоего позволения, буду делать то, зачем приехал. Ты меня вызвала из-за того, что он не может проснуться? Давай будить. Неси лекарства…

Воздух тяжелый. Дышать трудно, воздух не хочет проходить в лёгкие, застывает где-то на пол дороге. Словно пытаешься дышать водой, даже и не водой, а густым клейким сиропом. И запахи вокруг неприятные, тоскливые какие-то… спиртом пахнет, какой-то лекарственной дрянью… Пятый приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы понять, кто рядом с ним и что происходит. Валентина сидит рядом, что-то читает. Больше никого не видно. Ушел Гаяровский. На кухню, к Лене, судя по их голосам…

– Валентина Николаевна, – прохрипел Пятый, – сколько времени?

– Одиннадцать утра, – ответила та, – как дела? Выспался?

– Дела? – Пятый помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Затем с лёгким удивлением сказал. – Неплохо… я бы даже поел, если можно…

– Обязательно, – пообещала Валентина, – сейчас. И укол тоже, пока я не забыла.

– Я бы напомнил, – Пятый приподнял брови, совсем чуть-чуть, но Валентина, зная, что это означает что-то вроде улыбки, очень обрадовалась, – Валентина Николаевна, вы не проветрите комнату?… А то душно, и спиртом сильно пахнет…

– Дышать трудно?

– Совсем немножко… не страшно… это пройдёт. Вадим Алексеевич пока не уехал?

– Он ждёт, когда ты проснёшься, – Валентина вынула из шкафа плед, укрыла Пятого, надела ему на голову вязаную шапку, приоткрыла форточку и вышла – за Гаяровским. Пятый посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на книжных полках. Он решил непременно попросить Лену поискать в небольшой библиотеке что-нибудь интересное. Пятый чувствовал себя относительно хорошо – начинался светлый период.

Пока что он был один. Гаяровский не спешил возвращаться в комнату, и Пятый, пользуясь его отсутствием, стал внимательно прислушиваться к своим ощущениям. Он не понимал – почему вдруг стало легче? Последние дни его окружала серая муть боли, чувства растворялись в ней, он почти не осознавал себя. Он не мог говорить или жаловаться, боль и лекарство, которым её пытались усмирить, отнимали столько сил, что он стал забывать – что с ним происходит, почему он находится в этом доме, что за люди рядом с ним… Теперь же он с удивлением понял, что свет, который несказанно досаждал ему последнее время – это свет слабенького ночника, что женщина, которая плакала неподалёку, когда он не мог есть, как его об этом не упрашивали – Лена, что сквозняк, временами ощущаемый им, идёт из-под двери в коридор… и ещё больше он удивился, когда понял, что прекрасно знал всё это гораздо раньше – задолго до того, как на него опустилась темнота. Раньше ему было очень плохо. Теперь стало лучше. Почему? Пятый поднял руку к глазам и стал пристально всматриваться в переплетение тоненьких синих вен, словно надеясь найти там ответ на мучивший его вопрос. Плохая рука. Худая, как куриная лапка. По всем венам – маленькие и большие гематомы. Старые, пожелтевшие, и новые. Не рука, а сплошное недоразумение. Такой не то, что книжку, пустую чашку не поднимешь. “Борьба человека и стакана” – вспомнил Пятый. Если немного зажмурить глаза, то кисть руки сливается с потолком. Такая же белая. Фаянс. Или фарфор. Пятый расстроился. Он попытался вспомнить, что умели, могли и делали эти руки… и вдруг подумал – а что, если это не правда? Что, если вся моя прежняя жизнь мне только приснилась? И решил про себя, что непременно спросит у кого-нибудь о том, что с ним было раньше. Может, сегодня. А может, позже. Он удивился сам себе – как это ловко и складно он говорил с Валентиной. Будто ничего не случилось. Слова существовали как бы независимо от него, простейшие ключевые фразы, коды для общения с себе подобными… А всё же как хорошо, когда ничего не болит! И как же это здорово, когда хочется есть! Такие простые вещи, а сколько от них радости. А что до рук… этих рук на его век хватит, даже с избытком. Мёртвым ведь руки не нужны. Им вообще ничего не нужно… А пока можно позвать Валентину, или Лену, или Гаяровского. И поблагодарить их за то, что они, в то время, как ему было совсем худо, сидели с ним, помогали, вытаскивали… За то, что не дали умереть до срока. Пока есть надежда на то, что жив Лин (а Пятый жил только этой надеждой и ни чем больше), о сроке думать рано. Только когда всё проясниться окончательно, он сможет решить для себя, когда можно будет уйти. Пятый подумал, что не плохо бы было разработать нормальный план действий на тот случай, если смерть подойдёт совсем близко. Ведь тогда времени на раздумья не останется вовсе. Он понял, что разрабатывать план придётся в самое ближайшее время, пока ещё хоть как-то работает голова. От этих неспешных вялотекущих мыслей его отвлёк Гаяровский. Он, улыбаясь, вошёл в комнату, плотно притворил дверь и спросил: