Текст книги "История с продолжением"

– Лучше?

– Намного… Вадим Алексеевич, а почему?

– Препарат новый достал. Неделю на нём просидишь, хорошо? Он, конечно, тоже вреднющий, но в твоём случае… – Гаяровский потёр утомлённые глаза. – В твоём случае это – лишняя неделя нормальной жизни. Голодный?

– Не то слово, – признался Пятый. – Значит, неделя… а потом?

– Сделаем перерыв, после посмотрим, как оно будет… не унывай только, договорились?

– Я не буду, – пообещал Пятый. Есть хотелось всё сильнее и сильнее. – Только это от меня не всегда зависит. Но, по возможности – не буду.

– Вот и молодец.

Потом было хорошо. Он был сыт, ему было тепло, легко дышалось, раны не беспокоили. Лена стащила с полки пару интересных книжек, он немного почитал, затем снова поел, подремал, посмотрел телевизор. Светлым периодам он радовался, как манне небесной – лекарства действовали, как положено, организм реагировал на препараты адекватно, тёмные мысли отходили куда-то в сторону, уступая место покою и уверенности. Он мог спать, нормально, без кошмаров, без страха перед каждой наступающей ночью. Он в мельчайших деталях разработал сценарий на то случай, если и впрямь придёт время умирать, но мысли об этом его сейчас почти не тревожили. Третья неделя ноября пролетела, как чудный детский сон про рай. Потом снова приехал Гаяровский и сказал, что дальше этот препарат колоть опасно. Пятый молча выслушал сей вердикт, поднял на Вадима Алексеевича потухший, потускневший разом, в мгновенье, взор, и спросил:

– Это всё начнётся… опять?

– Вероятно, да, – Гаяровский тяжело вздохнул, подсел к Пятому на кровать и вдруг тихо спросил:

– Страшно?

Пятый кивнул.

– Значит, каждую ночь… – он затравленно оглянулся, рядом не было ничего нового – всё те же стены, поклеенные линялыми сиренево-зелёными обоями, тумбочка, заваленная лекарствами, стул, на котором примостился Гаяровский, полочки с книгами, скромных размеров шкаф в углу комнаты, письменный стол… – я готов, Вадим Алексеевич. Только вот…

– Что? – Гаяровский пододвинул стул вплотную к кровати и с тревогой взял Пятого за руку. – Могу я чем-то помочь?

– Попросите Лену, чтобы она… – Пятый замялся. – Не переживала так сильно. Объясните ей, что всё – временно, что потом всё будет в порядке… Много бы я отдал за то, чтобы не видеть снов. Вообще не видеть. Никогда. Даже самых приятных… Чтобы на свете не было темноты. Я так не хочу видеть это всё…

– Опять те же, что и раньше? – поинтересовался Гаяровский.

– Нет, эти ближе… по времени, по событиям… те, прежние, пусть страшные, были как-то дальше… а эти…

– Больнее?

– Нет, я просто вижу свои ошибки и становиться вдвойне обидно за свою глупость. Как подумаешь – поступи я тогда, пару лет назад, немного по другому, может сейчас не лежал бы здесь… и не думал бы, как теперь исправлять сделанное, которое не воротишь…

* * *

Золотые листья в холодном осеннем голубом небе творили чудеса. Они жили странной жизнью, то начиная составлять с ветром единое целое, то вдруг, полностью игнорируя его законы, устраивали в небе танцы и шествия в независимости от его направления и силы. Однако все их усилия побороть законы тяготения были тщетны, и они, исполнив в воздухе свой немыслимый танец, беззвучно опускались вниз, под ноги, в болотную жижу. Это было две осени тому назад. Тогда дело было лишь в том, что Пятый с Лином поспорили – кому первому пришла в голову конгениальная идея – дать дёру с предприятия через окно мастерской по пошиву одежды для рабочих. Пятый считал, что только рыжий способен вылезти из здания в таком дурацком месте, отдалённом от стоянки машин и дороги, да ещё выходящим прямиком на болото, Лин же был убеждён, что во всём виноват Пятый, ищущий заведомо сложных путей при разрешение самых простых вопросов.

Спорили они столь громко и ожесточённо, что к окну мастерской стали потихоньку подтягиваться надсмотрщики. Они подходили с разных сторон, останавливались немного в стороне, и начинали прислушиваться к перебранке. Те, что стояли и слушали уже несколько минут, улыбались до ушей – Лин превзошёл сам себя в своих словесных вывертах.

– Ты идиот или где? – возмущённо вопрошал он. – У тебя башка чем к голове пришита? Суровыми нитками? Это великолепно – такая свежая идея! Айн момент – и мы на воле. Очень красивый ход, бесспорно. И что мы имеем? Я стою по колено в воде, у меня промокли ноги, меня жрут комары…

– Их сейчас нет, – попробовал было возразить Пятый, но Лин его перебил.

– Это для тебя их нет, а для меня мать-природа придержала пару десятков до октября. Вот, видишь, – он сунул Пятому под нос кисть руки, – уже укусили! Уже! Десяти минут не прошло… И потом, кто, кроме тебя, мог вообразить, что здесь есть что-то стоящее, кроме комаров, пиявок…

– Уже и пиявки появились, – Пятый возвёл очи горе, – что ещё?

– Ты! – взорвался Лин. – Прежде всего вот эта противная пессимистическая рожа, которая систематически портит мне жизнь! Почему ты не пошёл со мной к стоянке?

– Потому, что это ты предложил попробовать через окно.

– Я не мог такого предложить! – ощерился Лин. – Я пока что, в отличии от тебя, в своём уме. Я тебя посажу на рельсы, спущу вагонетку вниз, и скажу, что так и было!

– Помочь? – спросил кто-то из надсмотрщиков.

– Не надо, я сам, – отмахнулся Лин и продолжил, обращаясь к Пятому. – Посмотри, кем ты меня выставил перед людьми!

– Идиотом, – подсказал Пятый.

– Да! – взвился Лин. – Идиотом! Люди! Скажите, я идиот?

– Идиот, – ответило в разнобой несколько надсмотрщиков, и один из них, помедлив, добавил. – И всегда им был.

– Жаль, – вздохнул Лин, – я думал, что нет. Чего вы уставились? – рявкнул он на надсмотрщиков. – Побег отменяется. Помогите мне вылезти из болота, я увяз.

С шутками и прибаутками их втащили обратно в здание через злополучное окно. Пятый, вытряхивая из волос случайно попавшие туда листья, подошёл к Коле и спросил, стараясь говорить твёрдо:

– Нам – в зал?

– Да ну вас на фиг, – отмахнулся тот. – В каптёрку идите, отдыхайте. Я ж знаю, вам каждые три месяца положено несколько дней на то, чтоб подлечиться. Держи ключи.

– Коль, можно на улице часок посидеть? – спросил подошедший Лин. – Не сейчас, когда просохнем… можно?

– Соскучились?

– Ага, – Лин вздохнул. – Не то слово. Да и у Пятого с лёгкими какая-то фигня, ему полезно…

– Ты его, вроде, на рельсы хотел…

– Мало ли, кто что хочет, – отмахнулся Лин. – С меня же потом Валентина спросит. – Коля отдал им ключи, и отправился вслед за другими надсмотрщиками, в тим. Пятый с Лином остались стоять посреди коридора, под одинокой лампочкой, едва рассеивающей темноту, застоявшуюся между тесными стенами.

– Пойдём, Валентине позвоним, – предложил Лин.

– Не сердишься? – спросил Пятый, пока они шли по коридору к каптёрке.

– На тебя – да разве можно? – Лин тихонько ткнул Пятого в бок кулаком. – Просто сама идея требует доработки. Взять, к примеру, моторку, привязать её к…

Пятый шёл за Лином, слушал его рассуждения на тему побегов с применением современных технических средств… а в душе его зрело ни с чем не сравнимое спокойствие и уверенность в том, что всё будет хорошо.

Валентина приказала им никуда не уезжать, посидеть до вечера на предприятии и дождаться её. Лин с восторгом принял это предложение, и через час они сидели под стеной предприятия, на шаткой лавочке, наслаждались скупыми лучами октябрьского солнца и сроили планы на ближайшие дни. По осеннему времени было холодно, и Пятый упросил Колю одолжить ему свою куртку. Лин же, которому одежды не досталось, просто-напросто спёр с раскладушки, стоящей в каптёрке, одеяло, и теперь восседал на лавочке, как какой-то недоделанный индейский вождь. Для полноты картины он воткнул себе в волосы невесть где найденное воронье перо, грязное и облезлое.

– Тебе ещё трубки не хватает, – посоветовал Пятый, и тут же понял, что совершил глупость – Лин вознамерился где-нибудь раздобыть себе трубку, причём немедленно. Лишь поняв, что процесс изготовления трубок во-первых весьма трудоёмок, а во-вторых требует времени, Лин смирился с тем, что ему придётся курить сигареты.

– Слушай, а тебе не приходило в голову, что всё вот это, – Лин обвёл рукой с сигаретой здание предприятия, – очень напоминает по своей сути ту систему, на которой происходило наше обучение…

– Да нет, – не согласился Пятый. – Та была учебная, простая донельзя… замыкаешь на чём-нибудь контур – и вперёд, а эта… она куда как сложнее. Да ещё та находилась в стасисе, а эта активна, как голодный таракан. Действует, движется. А что до структуры… У них ведь у всех структуры похожи, начало-то одно.

– Я подумал… а что, если попробовать замкнуть эту? – осторожно спросил Лин.

– На что? Ты меня прости, конечно, но тут пучка травы, как на учебной, не хватит. Только если на что-то живое…

– А если – на нас? – тихо спросил Лин, замирая от собственной дерзости. – Ты всё говорил – мы сюда пришли умирать. Так не лучше ли нам будет умереть с толком? Нас прикончат, пройдёт несколько дней – и вся эта штука, – Лин махнул рукой в сторону здания, – рухнет, как карточный домик… и все остальные – тоже. Представляешь?

– Слабо, – покачал головой Пятый, – хотя… Да, можно. Они, бедняги, даже не поймут, что происходит. А эти… сами себя накажут. Лин, я тебе говорил, что ты – гений?

– Редко, но говорил. Единственное, что я весьма приблизительно себе представляю – так это то, как мы это сделаем.

– Выйдем примерно тремя… нет, четырьмя уровнями выше, – загнул один палец Пятый, – потом опознаем друг друга… – он загнул второй палец.

– А сможем? – с сомнением спросил Лин. – Это же так сложно…

– Постараемся. Потом… выводим эго для восприятия… их эго, не наше. И входим в резонанс, становимся частью цикла. Потом, не выходя из резонанса, спускаемся обратно, на физический план. У меня ещё одна мысль возникла. Детекторы тоже можно ввести в резонанс. Вот только пользовать ими мы с тобой не сможем… больше не сможем.

– Почему?

– А ты представь себе, какой эффект даст вибрация, которая начнёт развиваться в геометрической прогрессии. Представил?

– Ой-ой, – Лин закусил губу, – я пока что не хочу, чтоб меня разнесло на части раньше времени…

– Ладно, Лин. Начали?

– Сейчас? – Лин немного опешил.

– А когда? – Пятый привстал, сел поудобнее. – По реальному времени это займёт минут десять. Всё получится, Лин, не беспокойся. Поехали.

Войти в транс было делом минуты. Когда окружающее пространство обрело некое подобие формы, Пятый решил, что можно попробовать как-то оглянуться вокруг себя. Рядом с ним, в нескольких… шагах? метрах?… не подходило ни одно из известных определений… расстояниях? пространство заполняла собой нечто, не имевшее конкретной формы и цвета, но, тем не менее, весьма внушительное.

– Статус? – спросило это нечто, и вопрос, заданный даже не мысленно, отдался, словно эхом, во всём существе Пятого, который мог лишь догадываться, что и он сам сейчас являет собой что-то подобное.

– Серый воин, – ответ пришёл сам, словно бы услужливо подсказанный кем-то невидимым.

– Статус? – в свою очередь спросил Пятый.

– Серый воин, – откликнулась фигура.

Слов больше не потребовалось. Пятый вдруг ощутил, что в нём просыпается нечто, до удивления знакомое, и что он, вероятно, знал это всё раньше, но почему-то совершенно забыл. Он и его спутник одновременно совершили одно и то же движение-действие-состояние и перед ними возник полёт форм, цветов, времени… и появилась цепь. То, что это цепь, Пятый понял сразу. Ни чем иным, кроме как цепью, это и быть не могло. Серо светящаяся, огромная, нейтральная по виду, но чёрная по сути, она закрывала собой половину видимого, создаваемого ими самими, пространства-времени. Теперь предстояло сделать то, ради чего они пришли. Неспешно вращая цепь перед собой, они искали брешь, разрыв, любое место, в котором эта форма хоть немного была бы изменена. Цепь казалась бесконечной, но Пятый знал, что она просто-напросто закольцована, как и любая другая энергетическая структура, злая ли, добрая ли… Бреши не было. Придётся внедряться в цепь. Как только они начали, они сразу же почувствовали противодействие, причём столь сильное, что их чуть не отнесло от мыслеформы в сторону. Не сговариваясь, они отодвинулись, предоставляя цепи время на то, чтобы привести себя в порядок – разогнать собранный для отпора потенциал равномерно по всей поверхности. Придётся действовать немного по другому. Они снова подступили к цепи, и стали убеждать её в том, что они вовсе не хотят нарушать имеющийся порядок, просто им необходимо слиться с ней, стать частью её структуры… И цепь начала поддаваться. Медленно, неохотно, но она всё же уступала свои позиции, принимая назойливых гостей, входя с ними в резонанс. Сосредоточие двух воинов достигло предела, напряжение было настолько сильным, что пространство вокруг стало расползаться – невозможно было одновременно бороться с сопротивлением цепи и поддерживать окружающий мир в порядке. Для этого надо быть по крайней мере белым воином, а то и ещё кем похлеще. Наконец цепь разомкнулась, они нечувствительно влились в неё и потянулись вниз – всё ниже и ниже, ближе к реальности, унося в себе часть этой цепи, и одновременно уже являясь её неотделимой частью… Таяли формы, истончался и рассыпался эфемерный мир… только новая, незнакомая вибрация, поселившаяся в их существах, показывала, что им удалось осуществить задуманное…

Лин сидел, странно скособочась, неуклюже вытянув правую ногу. Он только-только начал приходить в себя, тело затекло и плохо слушалось. Рядом с ним зашевелился Пятый.

– Эй! – окликнул его Лин. – Как дела?

– У нас получилось, – Пятый сел, поправил расстегнувшуюся куртку, потянулся, зевнул… – Не чувствуешь, что ли?

– Слушай, а ты помнишь…? Серый воин… обалдеть! Я-то думал, что мы как были на уровне быка, так и остались…

– Я тоже. Понять не могу, почему? Но всё остальное – просто здорово. Хотя, что я несу? Чего уж тут здорового, – Пятый поморщился, – столько сил потратили… Рыжий, болит чего-нибудь?

Лин прислушался к своим ощущениям, а затем сказал:

– Лучше бы ты спросил, где у меня не болит. А не болят у меня разве что большие пальцы на ногах. Но пока мы будем идти в каптёрку, ты конечно, это исправишь…

– Это как это? – вяло поинтересовался Пятый.

– Ты завёл в последнее время дурную привычку наступать мне на ноги, – Лин тяжело поднялся и поковылял к двери. – Помочь тебе встать?

– Да нет уж, благодарю покорно, – отмахнулся от Лина Пятый, – раз ты решил, что я хожу тебе по ногам…

– Слушай, а ты-то сам как? – с тревогой спросил Лин.

– Не лучше и не хуже тебя, – Пятый так же неуверенно, словно пьяный, пошёл вслед за Лином. – Плечи, спина, и всё остальное… словно каток проехал.

– Да уж, – Лин вздохнул, – попадёт нам от Валентины, как пить дать попадёт… Пятый, а Пятый, почему нам на жизненном пути постоянно встречаются такие злобные женщины?…

– Карма, наверное.

– Сам ты – карма. Просто мы их притягиваем, как магнит – железную стружку. – Лин открыл тяжелую дверь и немного задержался на пороге, пропуская Пятого перед собой. – Карма, – тихо прошептал он, – да нет никакой кармы! И нет злобных женщин. А есть два дурака и один принцип – честность…

– Слушай, рыжий! – Пятый остановился, как вкопанный, посреди коридора. – Нужно будет Валентину предупредить. Надсмотрщики ещё… ну, хрен бы с ними… А Валентина? Нельзя же позволить… – он не договорил.

– Нельзя, – согласился Лин, – скажем. Только то, что сами решим сказать, и не более того. Незачем ей знать про то, что тут на самом деле твориться. А уж про сегодняшнее…

– Лин, у меня что-то… голова, что ли, кружиться… Я тут немножко посижу, и приду. Всё нормально, я просто устал. Ты иди… я скоро…

– Хорошо, – согласился Лин, – одеяло тебе оставить?

– Оставь, – Пятый сел, прислонился к стене спиной и прикрыл глаза. – Ты-то сам хоть понял, что мы сегодня сделали?

– Понял, – тихо ответил Лин. – Но хотел бы услышать твоё мнение.

– Мы же наглухо перекрыли этой нечисти дорогу. Теперь от нас почти ничего не зависит, даже если мы и погибнем.

– Ну вот ещё, – отмахнулся Лин. Он тоже присел возле стены и, вымученно улыбнувшись, добавил, – погоди ты говорить о смерти. Может, всё ещё и измениться. Может…

* * *

– Не смей, слышишь! Не подходи к нему! – Валентина, видимо, находилась в коридоре, прямо напротив двери в его комнату, потому что её голос был совсем близко. Она старалась говорить потише, но Пятый, помимо своей воли всё равно слышал каждое произнесённое ею слово.

– Я не смогу так, понимаете?! Не смогу! Жить и врать! – Лена рыдала. – Отойдите от меня!

– Лена, – вкрадчивый и тихий, но преисполненный еле сдерживаемой злобой голос Валентины, – ты его этим убьёшь в одночасье, понимаешь? Он этого не выдержит.

– Он всё поймёт! Уж лучше сказать ему сразу, чем он всё поймёт по нашим опухшим рожам! И поймёт, что ему лгали! – дверь дёрнулась, словно её попытались открыть, но почему-то так и осталась притворённой, будто кто-то держал её, не давая распахнуть.

– Валентина Николаевна, – Юра осторожно подбирает слова, – мы и вправду долго врать не сможем… Вы тут решайте, а я всё-таки съезжу туда ещё раз, – в голосе Юры зазвучали нотки отчаяния, – может, нам отдадут… ну…

– Договаривай, Юра, договаривай! – взъярилась Валентина. – Тело тебе отдадут, как же! Жди! Эти сволочи… О, Господи… ну не смогу я ему сказать, понимаешь, не смогу…

В комнату к Пятому влетела Лена, подскочила к кровати и остановилась, словно наткнулась с размаху на стену. Пятый смотрел на неё неподвижно и пристально.

– Пятый… – начал Лена, и осеклась. Пятый ждал, уже зная то, что она сейчас скажет, и всё ещё не веря. – Пятый… они… Лина… он…

– Лина больше нет? – сам поражаясь своему спокойствию, тихо спросил Пятый. До последней секунды он ещё надеялся, что всё происходящее – ошибка, что… Лена кивнула и пулей, опрометью, бросилась вон из комнаты. На пороге она столкнулась с Валентиной, отшвырнула ту прочь и скрылась в коридоре. Валентина подошла к кровати, присела на краешек и тихо сказала:

– Понимаешь, Пятый… тут уж ничего не поделаешь… Прости.

– Как это случилось? – Пятый вдруг почувствовал, что губы немеют, словно от новокаина.

– Лина убили… расстреляли. Несколько дней назад.

– Вы уверенны? – вдруг спросил Пятый. Всё ещё продолжала теплиться надежда на невесть что.

– Фотографии привезли… нам… и свидетельство о вскрытии… Там – всё. Прости, Пятый… Тело они отдать отказались. Юра уже третий раз поехал просить… Только смотреть тебе на это не нужно… на фотографии… и нам всем тоже не нужно было… но мы все уже…

– Валентина Николаевна, – онемение уже разлилось по всему телу и он вдруг понял, что смерть, когда придёт за ним, будет выглядеть очень похоже, – позовите Лену… и… плохо до меня доходит… успокойте её хоть немножко… А я постараюсь справиться… Лин… рыжий… я понял… всё понял… мы с тобой тогда всё сделали мало того, что правильно, да ещё и вовремя…

Валентина вышла, едва не держась за стену, а Пятый остался наедине с морозным солнечным ноябрьским утром, в котором, как не странно, всё ещё оставалось для него место. Солнцу, как и всегда, было всё равно. Он и вправду ещё не совсем понял, что произошло, то есть умом понял, а сердцем понимать не хотел, не мог. Не было ничего – ни слёз, ни боли, ни страха. Была невероятно сильная отчужденность. Отчужденность и пустота. И тишина. Все ушли. Это – даже не горе. Это что-то большее. Пока он так и не понял – что.

* * *

“Ужас. Когда бегут минуты и знаешь, что всё дальше и дальше… Всё дальше от тебя – и последний разговор, и кивок головы – немое согласие… А тело уже стало пеплом, даже меньше, чем пеплом… И измученным сном спят те, кто его знал. А я – не сплю. Всё исчезло, даже боль. Полмира – как не было. И ты знаешь, что ему было больнее, чем тебе сейчас. Какая отчужденность и пустота! Где ещё познаешь эту пустоту в столь полной мере?…”.

Пятый лежал совершенно неподвижно. Темнота давно уже сделала предметы неразличимыми, а он всё смотрел и смотрел на дверь, ведущую в коридор…

Лина они не хоронили – тело им так и не отдали. Скромные поминки устроили у Лены на квартире. Пятый впервые услышал, что Юра плачет. Стол поставили в единственной комнате. Пятый ничего не мог есть – ему было слишком плохо. Он долгим неподвижным взглядом смотрел на маленькую рюмочку красного вина и на кусочек чёрного хлеба на блюдце, стоящие на отдельной тумбочке неподалёку от стола. Фотографии Лина у них не было. У Пятого не находилось слов, лишь какие-то бессвязные обрывки, жалкая попытка воспротивиться неизбежному… Лин… Рыжий… как?… не верю… убили… не могу, не может быть… Лена опять плачет… Почему я не могу плакать?…

– Юра, – неожиданно для себя сказал он, – зажги мне сигарету…

– Пятый… – начала было Лена, но Валентина её остановила:

– Пусть курит, – разрешила она, – отвяжись от него… Кури, Пятый.

Руки его не слушались. Юра помог ему держать сигарету навесу. Все снова замолчали. Первой заговорила Валентина.

– Помянем, – сказала она, вставая, – я верю, что ему там будет лучше, чем было здесь…

Лена и Юра встали вслед. Пятый мог лишь молча следить за ними. От яркого света у него нестерпимо болели глаза. Он зажмурился, но это почти не помогло. “Лин… я верю… ты всё сделал честно… ты не предал, как я мог сомневаться… прости, если сможешь, Лин…”.

Лена опять вытирала глаза. Юра садил одну сигарету за другой и в одиночку, молча, пил водку. Валентина сидела, подперев голову рукой и смотрела – то на Юру, то на Пятого, то на одиноко стоящую рюмочку.

– Почему они не дали нам его похоронить, гады?! – вдруг чуть ли не закричал Юра. – Почему? Я же ездил, просил… За что?…

– Не надо, Юрик, – Валентина покачала головой, – никто не скажет, за что… Они сами там…

– Что – там?! – Юра вскочил. – Там – резервуары с кислотой! Меня бесит, что Лина… – он осёкся. – Как этих, всех…

Пятый повернул голову к стене. Всё – неправда, всё было неправдой. Они не выжили. Лин умер. И но сам тоже скоро умрёт. Ничего уже не изменить. Будущего нет, есть только прошлое. Невнятные, полу стершиеся отрывки из юности, а дальше – боль, боль, боль… Через две недели ему исполняется тридцать девять. Об этом знает только он. Знал ещё Лин. Теперь же – только он. И больше – никто на всём белом свете. Последний день рождения. Сказать Лене? И напомнить, что лучший подарок – лошадиная доза морфия? А ещё лучше – две… Лин бы засмеялся. Теперь – смеяться некому. Лин умер. Ему было тридцать восемь. Его убили. Ему, наверное, было очень больно. Но не долго. Валентина не позволила Юре показать фотографии. Целая пачка фотографий. Этапы расстрела. Вскрытие… Свидетельство о смерти… Боже! Не надо! Прошу, не надо! Не хочу… страшно… И на счёт дня рождения – тоже не надо. Не актуально, как сказал бы Лин. Но он теперь…

– Пятый, – позвала Лена, – тебе больно? Укол сделать?

– Больно, – прошептал Пятый, – но укол не надо. Не от этого больно…

– Прости, – Лена отошла к своему стулу и села.

– Юра, хватит пить водку, – попросила Валентина, – тебе плохо будет…

– Не будет. Пятый… ты меня прости, ради Бога… но я же к тебе в больницу поехал, когда его от меня, из дома…

– Ты не виноват, Юра. Никто не виноват… нас хотели уничтожить – и уничтожили. Я с самого начала знал, что так будет. Не кори себя. Это я… послужил причиной…

– Вы оба не правы, – вмешалась Валентина, – тут никто из вас не виноват…

– Он не хотел умирать. Он не был к этому готов. Ну почему он, а не я?… – с тоской сказал Пятый. Ему никто не ответил.

Тёмная ноябрьская ночь уже заглядывала в окна, ветер раскачивал фонари и взметал снежную крошку. Пятый, после третьего укола морфия, наконец, задремал. Он ничего не видел во сне, слишком велико было потрясение.

На кухне Лена и Валентина мыли посуду. Юра уснул тут же, на диванчике. Лена старалась не смотреть на фотографии, веером лежащие на кухонном столе, но иногда, забываясь, подходила к столу и невидящим взглядом окидывала весь этот ужас; затем, словно опомнившись, резко отворачивалась. Валентина нет-нет, да смотрела на снимки.

– Не верится… просто не верится, – Валентина потёрла ладонями лицо. – Теперь и Пятый… раньше я хоть на что-то надеялась, а сейчас… Лена, пойди, дружок, посмотри, как он там. Вдруг проснулся?…

Лена тихонько вошла в комнату и зажгла настольную лампу. Потом присела рядом с Пятым. Он даже не пошевелился, когда она поправляла ему одеяло. Пятый был страшно бледен, ни кровинки не было в его лице. Лена тихо, робко погладила его по волосам. Неожиданно он поднял руку и опусти ладонь на ее запястье.

– Больно… не уходи… хоть минуту…

Лена поразилась – сколько же слёз и горя было в этой коротенькой фразе. Его рука была такой слабой… почти невесомой, Лена едва ощущала прикосновение… И вдруг Пятый заплакал.

– Господи, Господи, Господи, – повторял он сквозь слёзы и душившие его рыдания, – Лин… Боже мой… за что?… Боже… больно как… страшно… Рыжий, что же я, без тебя… я ничего не смогу сделать… Лена, помоги… больно… как больно… Не уходи хоть ты, слышишь?… все ушли… бросили… умирать… скорее бы…

– Я здесь, я никуда не ухожу… Валентина Николаевна!

– Что такое? – Валентина уже стояла на пороге. – Ой, Господи… ну, ничего, поплачь… может полегче станет… – Валентина присела рядом. – Сейчас я тебе сигарету… Лена! Принеси успокоительное, морфий и пачку сигарет… “Ту” или “Опал”, поищи на кухне… не копайся там, поживее… Спасибо… На вот, затянись… не волнуйся, держу, не упадёт сигарета…

– Валентина Николаевна, может, водички принести? – спросила Лена.

– Неси… Ну, вот так-то лучше… успокойся… запей таблетку…

Валентина приподняла Пятому голову и держала чашку у его рта, пока он пил. Постепенно рыдания стали стихать, он лишь слабо стонал и дышал прерывисто, хрипло… Валентина заставила его проглотить транквилизатор.

– Простите, – через несколько минут пошептал он, – я не хотел…

– Ничего, – успокоила его Валентина, – со всеми бывает. Это, может, и к лучшему… чем в себе всё таскать, лучше так… Лен, ты посиди с ним, а я пойду посуду домою.

– А морфий?

– Делай. Пятый, я понимаю, что трудно, но постарайся уснуть. Тебе необходимо хоть немного успокоиться. Лена, сиди с ним, пока не уснёт.

– Хорошо, Валентина Николаевна. Тебе лучше, Пятый?

– Да, спасибо, – он прикрыл глаза. – Help, I need somebody, – едва слышно прошептал он, – help me… – почти про себя добавил он.

* * *

Утро, день, вечер, ночь… Какая разница? Он начал писать стихи, вернее, придумывать их и запоминать. Вначале – на Рауф, потом стал переводить на русский. Стихов этих он никому не читал.

У Валентины и Лены постепенно стало входить в привычку не оставлять Пятого одного. С ним постоянно кто-нибудь да находился. В комнате и днём и ночью горела настольная лампа с занавешенным абажуром.

После происшедшего он сильно ослабел, не мог самостоятельно взять с тумбочки чашку или книгу, обо всём приходилось просить. Силы медленно, но верно, оставляли его, на смену угасающему сознанию приходили давно померкнувшие, рассыпавшиеся под гнётом лет образы… образы и воспоминания… Он начал терять зрение, его вскоре почти полностью заменил слух. Чтобы что-нибудь увидеть, приходилось неимоверно напрягать полуслепые глаза. Темнота всё чаще окружала его и сон вызывал из памяти всё более давние картины и события.

Он с ужасом стал вдруг понимать, что ничего хорошего по-настоящему он в жизни не сделал. Всё было впустую. Он начал молиться, это принесло некоторое облегчение, но ненадолго. Мысли о бесцельности не оставляли. Он часами думал о Лине, анализировал события последних лет его жизни и постепенно пришёл к выводу, что Лин был несоизмеримо лучше его, Пятого, что слишком много хорошего сделал Лин, чтобы быть убитым. Боль, которую причиняли эти мысли, была временами сильнее боли физической, которой, впрочем, тоже не убывало. Только сейчас, с предельной ясностью, он понял, что же это такое – быть калекой. Полная беспомощность, зависимость от окружающих во всём, даже в мелочах, страшно угнетала гордого, свободолюбивого Пятого. Только теперь он понял, на что же он обрёк себя. Сколько раз в своих молитвах он просил Бога послать ему скорую и лёгкую смерть вместо этого ужасающе медленного и мучительного угасания! Бог был глух к этим просьбам… а пролежни, страшные пролежни на лопатках, спине, затылке, и ещё чёрти где, нужно было обрабатывать каждый день. И рану на спине – тоже. И ноги… вернее, то, что от них осталось… Хотя Лена (а чаще всего именно она занималась перевязкой) очень старалась быть аккуратной и осторожной, Пятый в девяти случаях из десяти терял сознание от боли. Когда весь этот кошмар заканчивался, Лена всегда спрашивала:

– Делать? – и не дожидаясь ответа, отламывала наконечник ампулы. Только после укола Пятый приходил в себя ровно настолько, чтобы извиниться за очередной обморок.

– Я не хотел, – говорил он.

– Я понимаю, – Лена гасила верхний свет, – прости, я неосторожно…

– Лена, Бога ради! – взрывался Пятый. – Кто из нас тот придурок, который из-за своей глупости даже нормально с собой покончить не смог? Ты или я?

Лена поворачивалась и уходила. Пятый оставался один. Он злился на себя, но в то же время радовался, что на сегодня – всё. Что вся эта боль придёт в столь полной мере лишь завтра. Завтра. А пока…

С того дня, как умер Лин, прошло две недели. Все немного успокоились, даже Пятый, казалось, смирился. Хотя по его поведению о чём-либо судить было весьма сложно. После аварии минуло почти три месяца.

* * *

“Когда же это, наконец, прекратится? – подумал он с тоской. – Сил моих больше нет…”. Стоять было трудно и очень больно. На разбитых губах чувствовался солёный вкус крови, руки, прикрученные к крюкам, вбитым в стену на высоте его плеча, онемели от неподвижности. Он попробовал было шевельнуться и чуть не закричал. “Хоть бы кто-нибудь пришёл! Господи, я не могу больше…”.

Словно в ответ на его немую просьбу в коридоре раздался звук шагов. Дверь в девятую приоткрылась и Юрин голос позвал:

– Пятый, ты здесь?

– Да, – Пятый удивился, насколько слабо прозвучал его ответ. – Юра, ради Бога, отвяжи меня…

– Сейчас, сейчас, – Юра уже возился с верёвками, – секунду потерпи.

Вскоре Пятый почувствовал себя свободным.

– Давно ты тут? – спросил Юра.

– С прошлой пересмены, – ответил Пятый. Он попробовал пошевелить руками, но они пока не слушались, висели как плети.

– Ого, – Юра тихо присвистнул, – двенадцать часов…

Пятый пожал плечами. К рукам постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с нею боль, словно покалывали миллионы иголочек.

– Слушай, поехали ко мне, – предложил Юра, – посидим, а? А то тут скука такая – помереть можно…

– А рыжий где? – спросил Пятый.

– В тиме, где ж ему быть. Дрыхнет небось. Хочешь, его возьмём? Как идея?