Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

– С нами будет жить Марина, – заявила она так, словно Николина могла что-то возразить. – Вот твоя кровать, располагайся, – бригадир кивнула молодой поварихе на койку сразу у входа. – Вы тут пока грейтесь, а я пошла к своим. У нас там ЧП.

– Что-то с ребятами? – поинтересовалась повариха. Николина ждала ответа молча.

– С одним из них. Потом всё узнаете, – гимнастка посмотрела на часы на руке. – Где-то через час все вернутся. Потом будет баня. Ужин в семь. – Она ушла.

– Эх, баня – это то, что сейчас надо, – протянула Марина, готовя сменное бельё; вещей она взяла по минимуму. Глядя на стопку своих свитеров, кофточек и блузок, Николина вздохнула: щеголять в этих нарядах, похоже, здесь не придётся. В приоткрытую дверь комнаты постучали, и тут же на пороге появился Попович:

– Девчонки, быстро дуйте в столовку; повариха согласилась вас накормить.

За Сашей вырос Шумкин. В обеих рука он держал по пирожку с яблоками и сиял

– Чего сидите, как мумии? Идите! – поторопил он девушек. Марина послушно вскочила, Лена ответила, что не хочет выходить на холод. Как только ребята ушли, она легла на бок, поджала ноги и провалилась в сон.

32

Несмотря на ветер и дождь, Наталья Сергеевна и Рудольф Александрович разговаривали на улице. Узнав про вакцинацию молодняка в колхозе, головотяпство местных ветеринаров, упустивших козлёнка, и что формальности по составлению акта об аварии соблюдены, Горобова приняла журналы и газеты:

– Спасибо за прессу. Студенты как доехали?

– Нормально. Шумкин – добрый парень. Он, если вовремя кормить, горы может свернуть.

– А Андронов как? В смысле настроения?

– Да ничего вроде. С Николиной уже подружился. А она квёлая: корчится и молчит, что-то у неё по вашей, женской части.

Наталья Сергеевна не секунду подняла бровь уголком:

– Ладно, узнаю. А кухарок зачем привёз? Тут своих хватает.

– Сами вызвались картошку собирать. Разве плохо? Хорошие девушки, привычные к труду на земле, не то что наши. Кстати, прихватили с собой лишние сапоги и фуфайки. Так что, если кому понадобится…

– Понадобится, – уверила декан. – Это действительно кстати. Видишь же, какая погода? А у нас полсостава студентов в туфельках и болоньевых ветровках приехали. Зачем нужно было преподавателей и старшекурсников волочь в этот колхоз, не понимаю? Тут хоть всё население Москвы вывези в поля – полностью картошку не собрать. Тоже мне хозяйственники: сначала получают благодарности за удачно проведённый обширный посев, а потом нагоняй за плохо собранный обильный урожай. А-а, вон и товащирь пердесатель пожаловал, – она хмуро посмотрела на трактор, появившийся со стороны дороги.

– Узнаю Ячека, – засмеялся Бережной. Горобова кивнула на трактор, предлагая идти:

– Сейчас я тебя, Рудольф, познакомлю с Ветровым.

– А ему-то это зачем? – раздался у них за спиной голос парторга. Горобова и Бережной переглянулись.

– Нам всем это нужно, Владимир Ильич. Я вскоре планирую вернуться в Малаховку. Мне необходимо решать вопросы по практике старшекурсников, – ответила Наталья Сергеевна с раздражением, так как не знала, что именно парторг успел услышать из их разговора с Бережным.

– Ах вот как? Ну тогда и я скажу вам, Наталья Сергеевна: мы с вами на краю пропасти, – глаза Печёнкина сверкали злостью, голос был сухим: – Любой представитель профсоюзов может на нас нажаловаться за то, что у студентов нет двух выходных, предусмотренных законом о труде. Придётся этот вопрос решать с Ветровым. А потом срочно ехать готовить внеплановое общеинститутское собрание. Я буду говорить на нём о решениях партии. И о совести будущих коммунистов. – Печёнкин скрипел голосом, пряча лицо от ветра. Руки его что-то перебирали в карманах куртки. Глядя на него, Горобова с отвращением сморщилась: «Слабак. Всех подбил, а сам теперь только и мечтаешь, как из этой грязюки улизнуть. И плевать тебе на партийные лозунги и призывы». Но перечить представителю партии декан на стала, просунула руку под локоть Бережного.

– Тем более. Пойдёмте, Рудольф Александрович. В наше отсутствие бразды правления здесь держать вам. «Облагородили», – усмехнулся Бережной. – Вы только Орлова с проверкой дождитесь, – предупредил он, направляясь навстречу Ветрову. – В выходные обещали прибыть с супругой.

– Дождёмся, – остаток недели показался декану вечностью.

– Отчего же не дождаться? – парторг, не отставая радом, нервно запахнул полы расстёгнутой куртки.

33

Виктор Малыгин закончил тренировку и рассматривал шиповки, сидя в Лужниках на прыжковой яме. Планку то и дело сносило порывами ветра, вот-вот собирался пойти дождь. Тренер сборной команды, собравший спортсменов на секторе, очень скоро отказался от технической тренировки и приказал идти в зал штанги, обустроенный тут же, в одноэтажном здании Малого спортивного ядра. Товарищи Малыгина уже скрылись в помещении, а Виктор задержался: показалась слабой резьба на пятке. Методично подкручивая пальцами четыре гвоздя, Малыгин пытался разобраться стоит ли уплотнить резьбу ниткой, посаженной на эбонитовую смолу. Прыжковые шиповки фирмы «Адидас» – лучшей в то время по качеству на всём мировом рынке – купить в экипировку сборной не входили. За свои «крылья Икара» – белые, с тремя голубыми полосками – юноша выложил почти две месячных стипендии мастера спорта СССР, начисляемых Спорткомитетом. И если резьба одного шипа будет и дальше проворачиваться – прощайте, двести сорок рэ. Спортсмен аккуратно сложил обувь одна к одной и сунул в сумку. Мимо матов просеменила группа девушек и, удалившись на несколько метров, залилась смехом.

– И чего это нам так весело? – окрикнул насмешниц Малыгин; настроение компании никак не соответствовало его мрачному настрою.

– А понравился ты нам, вот и весело, – ответила коротко стриженная брюнетка из группы, и смело лупанула по высотнику чёрными глазами.

– Ух ты какая! – Малыгин почувствовал прилив энергии. Поскорее натянув кроссовки, он понёсся за стайкой девчат и нагнал их на старте двухсот метров. Это только финиш на стадионе всегда находится в одном месте – там, где нарисованы клетки, а старты для каждой дистанции – свои. Черноглазую звали Галина. Родом она была с Украины и на сбор с командой страны попала в первый раз.

– Смело себя проявляешь для дебютантки, – восхитился Малыгин.

– А я такая – своего не упущу, – в шутку предупредила девушка.

– Ну-ну, посмотрим, – авансов Виктор не любил. Выбирать, даже в пределах Лужниковского стадиона, было из кого, а уж во всей советской лёгкой атлетике красавиц было столько, что на всесоюзных соревнованиях глаза разбегались. – Ты тоже завтра в Леселидзе едешь? – уточнил он и, дождавшись положительного ответа, сбавил ритм бега, а потом и вовсе пошёл пешком. Выстрелившая мысль о том, что, возможно, стоит заменить одну встречу другой, тут же уплыла: вкусный ужин, обещанный хозяйкой малаховской дачи, перевесил выученное наизусть меню гостиничного ресторана.

34

Студентки зашли в комнату, громко переговариваясь. Кашина включила свет, и Николина зажмурилась. Коллега по сектору по прыжкам в высоту стояла перед ней, воинствующе уперев руки в бока:

– Нифига себе комфорт! Мы тут пашем целый день на холоде, а эта опоздала на два дня, а теперь нежится.

Рядом с Ирой-легкоатлеткой Кашиной стояли Ира-гимнастка Масевич и Ира-фигуристка Станевич. Из-за их плеч выглядывала Сычёва. Со стороны смотрела Зубилина. Николина потёрла глаза и медленно села в кровати:

– Всем привет!

– Привет, Ленуська! – в комнату влетела Цыганок. За ней – Воробьёва и Маршал. Группа разделилась: одни стояли с напряженными взглядами, другие откровенно радовались приезду подруги. Нейтральными оставались только Зубилина да повариха Марина, которую, казалось, вообще никто не замечал. Всем не терпелось узнать про аварию. Николина начала рассказ с опоздания Шумкина.

– Та ты шо? А по виду про Михася такого не скажешь! – попутно вставляла реплики Цыганок. – И шо? Прямо вот такой маленький? – уточняла она же про козлёнка, едва раздвинув ладони. – А разве есть такое имя – Адольфа? – снова не верила Цыганок, вопросительно глядя на Маршал.

Кашина, слушая сначала внимательно, фыркнула:

– Сдуру можно придумать какое хочешь имя. У нас вон некоторые вообще без имён живут, с одними фамилиями, не правда ли, Сычёва? – Ира посмотрела на хозяйку саквояжа с откровенной насмешкой.

– Я погляжу, твой злой язык никакая грязная работа не притупит, – Николина оглянулась, разрезая Кашину взглядом.

– Не зырься, дыру протрёшь! Я что, виновата, что её никак не назвали при рождении?

Сычёва смущённо завела волосы тёмного каре за уши с обеих сторон и отвернулась. Под строгим взглядом Зубилиной обидчица ретировалась к своей кровати, готовая уступить просьбе извиниться, как вдруг от окна в её сторону полетело что-то большое и жужжащее.

35

Золотой при встрече радостно залаял. Панас Михайлович схватил поводок и, напевая, покинул барак вместе с собакой. Настроение у Бражника было преотличное: вместе с напарницей Михеевой они сделали сегодня дневной план несмотря на то, что рабочий день пришлось сократить из-за нехватки каких-то там мешков.

– Разгильдяи, – жаловался биомеханик кокеру на ходу. – Чем эти колхозники думают? Как без тары план выполнять? Но вообще, знаешь, что я тебе скажу, повезло мне с этой Михеевой. Такая ладная бабёнка оказалась. Всё успевает: и картошку собирает, и песни мне поёт, и даже обувь взялась помыть от грязи. Во счастье, да?

Пёс на радостное настроение хозяина реагировал звучным лаем, пугая издалека лошадь, до сих пор привязанную перед столовой к барьеру. Матвей, обязанный доставить собранный картофель на склад, так заспешил «решать хозяйственные вопросы» с Блиновым и Мироном, что даже не вывез гружёную телегу с поля. Обернув лошадь накидкой из лубяных кулей, сшитых в виде попоны, истопник проверил, достаточно ли дров в котельной для бани, попросил Бражника передать ключи от мужского отделения дежурному Молотову и исчез. Мужики засели в салоне микроавтобуса и втихаря принялись за первач, раздобытый для честной компании у поварихи тёти Маши за разумную цену.

36

В комнате, куда разместили Андронова, жили бегуны на средние дистанции и лыжники, все, как на подбор, худощавые, среднерослые и очкастые. Здесь не раздавались крики и хохот, никто не повышал голос, обнаружив, что сосед по комнате сбросил с батареи сушившиеся носки, и совсем не пахло потом. То ли дело было рядом, у штангистов, откуда трёхэтажный нецензурный русский прорывался сквозь стены. Или у старшекурсников, где слышались то музыка, то пение. Да что там, даже в комнатах педагогов было оживлённее.

Старшие преподаватели, окружив Бережного, перескакивали с темы о сбитом козлёнке на недостающие мешки, сетовали на условия в бараках, жалели, что в комнатах висит одна батарея на всех, и стены такие тонкие, что слышно о чём говорят соседи. Печёнкин, рассматривая на свету лампы спальные штаны из тик-ластика, брюзжал.

– Вот что делать, если, например, нужно освежить портки? Нет, простирнуть их я могу и в раковине руками, а сушить где? Не повешу же я исподнее, простите, на виду у всех? – Владимир Ильич растянул штаны в якорях по всей ширине, задумчиво рассмотрел, прошёл к батарее, приложил; портки заняли больше половины площади. Он сложил штаны, бросил их на свою кровать и выдохнул: – Меня студенты засмеют.

– Это точно, – подтвердил вернувшийся с прогулки Бражник, – за ними не станет. Хотя сами же, паршивцы, небось, в таких же вот пижамах в кровати ложатся: в ракушку и в цветочек.

– Это не цветочек, Панас Михайлович, это морская тема. Тут, кроме якорей, ещё даже кораблики нарисованы, бегущие по волнам, – возразил парторг обидчиво, схватив штаны и поднося их ближе к глазам биомеханика. Бражник на хлопок даже не взглянул, отмахнулся; он искал в своей тумбочке тряпку, чтобы вытереть лапы псу. Гофман, до этого громко соглашавшийся с тем, что баня три раза в неделю, да ещё преподавателям в последнюю очередь, – это безобразие, передёрнулся:

– Чувствую, заработаем мы все тут если не какую-нибудь проказу, то уж точно радикулиты. Что же это будет за мытьё, если до нас уже весь отряд помоется? Чем эта Горобова думала?

– Да ничем, – ответил Бражник. – Зачем Наталье Сергеевне думать о нас? Она-то пойдёт первой очередью. Слышали же – в женском отсеке сначала моются преподавательницы, потом студентки, а у нас наоборот – сначала студенты, а только потом – мы. А факт, что нам может не хватить горячей воды, декану не мешает.

– Зря вы так, коллеги, – вступился Бережной. – Я только что слышал, как Наталья Сергеевна предупредила местного кочегара, что мыться пойдёт после всех и именно потому, чтобы проверить, хватит ли горячей воды.

– Да иди ты? – не поверил Гофман. – Что-то на нашу чистюлю не похоже. Неужели она до самого ужина будет терпеть грязная?

Бережной кивнул и принялся доставать вещи из сумки и раскладывать в шкафу. Бражник, тщательно вытирающий лапы Золотому, прокряхтел:

– Молчи, псяра, тут всем нелегко. Понимать нужно.

Пёс шумно выдохнул, совсем как человек, и устремил слезящийся взгляд на фиолетовые тапки с шерстяной опушкой. У каждого в этой комнате радости были хотя и малые, но свои.

В это время в комнате молодых преподавателей Михайлов и Молотов устроили спарринг по армрестлингу. Один назвался Мо Бейкером, второй – Джимом Долчини; оба супертяжа соперничали в семидесятых годах на чемпионатах мира, не единожды вырывая друг у друга звания победителей. Джанкоев, совсем как профессиональный арбитр, махнул открытой ладонью по направлению к телу, приглашая участников на площадку. Освободив общую тумбочку, мужчины поставили на неё локти. Джанкоев жестами приказал открыть кисти, чтобы проверить, нет ли в руках соперников каких-то предметов, затем, убедившись, что всё чисто, приказал «закрыть большие пальцы». Отрегулировав положение плеч каждого участника, рефери дал старт. Правила этого экзотического для СССР спорта преподаватели изучали по журналу «Старт», который Молотов привёз из Киева. Украинским спортивным журналистам удалось каким-то образом не только рассказать про странную борьбу на руках, которую капиталисты звали единоборством, но и поместить фотографии с последнего чемпионата мира в Лас-Вегасе, где победителя Клива Дина пресса наградила титулом «Царь горы».

Первый раз в поединке победил Молотов, второй раз рука Евгения Александровича съехала, чем сразу же воспользовался Михаил Михайлович. Назревала интрига третьего раунда. С двух сторон встали Русанов и Лысков, избрав себе каждый по кумиру. Секундант Джанкоев уже скомандовал: «Поехали!», и лица соревнующихся налились кровью, как вдруг откуда-то раздался истошный девичий крик.

37

Лола, в блестящей кофте и провокационном мини с боковым разрезом, стала волноваться, едва стрелка перевалила за шесть. Предположение, что Виктор не придёт, Капустина отметала с таким же отчаянием, с каким до этого сражалась с индюшкой, вырезая из нее лучшие филейные куски и зажаривая их на сковородке в грибном соусе из свежих шампиньонов. Печёные кабачки уже дошли до нужного состояния, помидоры, смешанные с чесноком, для гренков пахли из холодильника, но Малыгина всё не было. В половине седьмого маленькая хозяйка дачи пожалела, что отослала сына к матери, жившей тут же в Малаховке.

Малыгин шёл по дорожкам, засыпанным листвой. Возвращение в посёлок оживило утренние впечатления. «Интересно, как там наши доехали и устроились?» – подумал юноша, шагнув к порогу дома. Дверь перед ним широко открылась, и Лола растеклась в поклоне.

38

Кашина визжала и махала руками, словно оборонялась от стаи диких пчёл.

– Чего ты орёшь? Это же «кузен», – одёрнула её Сычёва и спокойно подошла к окну. Полупридушенный комар упал на пол. Сычёва взяла его, ещё шевелящегося, за крыло и понесла к выходу, показывая всем, кто уже успел собраться у дверей комнаты.

– Фу-у, Кашина, ну ты ненормальная, – произнесла Цыганок. – Он даже не кусается.

– Надо же так орать, чуть стёкла не вылетели, – пробурчала Маршал, поспешно натягивая на себя кофту; собираясь в баню, она уже стянула бюстгальтер и была в одной футболке. Из-за крика Кашиной в комнату вбежали сразу несколько ребят. Ещё несколько остановились на пороге, и за ними торчала голова Попинко. Горобова, убедившись, что на этот раз пронесло, разогнала толпу перед дверью. Штейнберг и Добров, не торопясь уходить, шутили, что баня, похоже, для некоторых испугавшихся затеяна вовремя. Сычёва, вернувшись с улицы, прошла через ребят, как волнорез.

– Ну как? – спросили у неё все разом, словно жизнь комара интересовала студентов больше всего.

– Никак. Выбросила с порога, да и всё. Чего с ним церемониться? Хотя жалко живую тварь – никому ничего плохого не делал, просто залетел, а мы его прихлопнули. – Сычёва прошла к своей кровати и вытащила из тумбочки шампунь, мыло и длинную лубяную мочалку, собираясь в баню.

– Это что ещё такое? – Кашина проявила интерес к вещам Сычёвой только потому, что чувствовала вину за всё произошедшее.

– Вехотка, не видишь, что ли?

– Вехотка? – удивлённый Стас позволил себе пройти без дозволения, чтобы рассмотреть мочалку поближе. – Это же пережитки прошлого. Откуда у тебя это, Сычёва? Никак сама липу дерёшь и чешешь? Или в твоей деревне – это основное занятие жителей? А лаптей у тебя нет?

– Издеваешься? – Сычёва напряглась, вцепившись в мочалку.

– Что ты! Восхищаюсь, – Стас сдал назад. – Сам бы купил.

– Мойся вязанной синтетической, добытой у тёток на Малаховском рынке.

– Да я про лапти. А это – тоже твой? – Добров ткнул на саквояж. Девушка кивнула. – Девчата, это просто фантастика: чего только у вашей подруги нет! – что так радовало юношу, понять не мог никто, но все заулыбались – наверное, отходя от стресса.

– Имени у неё нет, – тут же вставила Кашина, глядя с издевкой снизу вверх – она что-то искала в своей тумбочке.

– Ты снова за своё? – Зубилина достаточно резко бросила полотенце, которое собиралась сложить в пакет.

– Кашина, ты, по-моему, ещё за первый раз не извинилась, – поддержала Николина.

– Ну, чего стоишь? – накинулась Цыганок.

– Обижать умеет, а извиняться – нет, – объяснила Маршал ребятам.

– Девочки, не надо, – вдруг встряла Сычёва в этот поток обвинений. – Не стоит обращать вниманиях; порой такая грубость бывает от недовольства собой. Не ведаешь ты, Ира, о том зле, что творишь. И к добродетели не стремишься, – девушка смотрела на обидчицу с жалостью.

– Чего-о? – Кашина растерянно опустила приготовленный ополаскиватель для волос не в сумку, а снова в тумбочку.

– А имя у меня есть, – ответила Сычёва вместо пояснения. – При рождении меня нарекли Симоной. Вернее, даже Симеоной, так как я родилась в день праведного Симеона Верхотурского.

– Ка-ак? – Юлик вытянул лицо.

– Симона, – коротко повторила Марина, вставшая из своего угла и впервые с момента возвращения девчат подавшая голос. – Ты не обращай на них внимания. Меня тоже Марфой сначала назвали. Поп нарёк. Это потом уже мама Мариной меня записала, когда получала в ЗАГСе свидетельство о рождении, – повариха протянула Сычёвой руку для знакомства. – И у меня тоже есть вехотка, – обернулась она к Доброву, – и телогрейка. И тюбик вазелина вместо губной помады. Так что, если ты редкими вещами интересуешься, могу помочь.

Растерянные Стас и Юлик отказались и пошли из комнаты.

– Сычёва, если ты своего стесняешься своего имени, то мы так и будем звать тебя по фамилии, – предложила Зубилина. – Хотя я не понимаю, чего тут можно стесняться…

– И я не понимаю, – удивилась Николина.

– И мне непонятно, – понеслось в поддержку смущённой Сычёвой со всех сторон.

– Зовите, как хотите, – ответила подругам девушка, широко улыбаясь.

– Симона так Симона, – согласилась Кашина и, подойдя к Сычёвой, протянула руку. – А я – Ира. Мир?

Выдохнув, студентки продолжили сборы в баню.

39

Из мужского отделения вышла первая партия спортсменов, пышущих чистотой. Уступив место таким же горластым и нетерпеливым, но пока ещё грязным, мытые стали подтрунивать над девушками, жаждущими пара и воды. Преподавательницы, похоже, не торопились освобождать территорию, и Кашина нервно застучала в дверь ногой. Ветер вытягивал из душ последнее тепло. Через пару минут женщины стали выходить из бани кто с намотанным на голову полотенцем, кто в штанах, напяленных наизнанку, кто в наспех натянутых мокрых шлёпках и с сапогами в руках.

Заняв освобождённое пространство предбанника, студентки с хохотом и щебетом стали раздеваться. В бане пахло травами, мылом и берёзовыми вениками.

– Интересно, куда они запрятали инвентарь? – Цыганок подняла с пола распаренный листочек; постегать себя веничком, пусть и наспех, казалось сейчас высшим благом.

– Иди занимай свободный ушат, а то останешься с немытой шеей, – пошутила Николина; если где и было преподавательницам спрятать веники, так не иначе как во встроенном шкафу у входа. Через пару минут подруги сидели на полках в тазах и блаженно намойдодыривали себя изо всех сил. Маршал тёрла нос рыбкой из резиновой губки, смеша Воробьёву. Симона и Марина, тоже в тазах, оживлённо болтали о чём-то, натирая кожу мохнатыми вехотками.

– Я и не знала, что эти мочалки из липы делают, – призналась Николина.

– А кто ж знал? – Цыганок выдавила часть пены из поролоновой губки себе в ладонь. – Здорово она Кашину умыла? Да? – Сразу поняв, о чём она говорит, четыре подруги захохотали.

– Вот кого надо посылать к Михеевой за ключом от шкафа с вениками, – кивнула Николина в сторону Симоны. – У неё речь – любой священнослужитель позавидует.

– Вот только откуда столь глубокое знание церковного календаря и законов божьих? – Маршал вытянула ногу и тёрла широкую стопу.

Из-под крана пошёл один кипяток, и Кашина, набиравшая воду именно в этот момент, завизжала:

– Они что, сварить нас хотят? Ой, жжёт! Ой, щиплет! Девчонки, помогите! – Ира приплясывала перед пустым тазиком с намыленной и опущенной вниз головой, касаясь волосами пола.

– Как дать бы ей сейчас по голой заднице, – не удержалась Маршал, глядя, как к прыгунье подскочили Масевич и Зубилина. Ира-гимнастка вылила на намыленную голову Иры-легкоатлетки воду из своего таза, приговаривая:

– Говорили тебе: не трать столько воды на свою шевелюру. В четвёртый раз намыливаешь; никакой воды на тебя не хватит.

Кашина, капризничая, жаловалась на неудобство мытья волос в тазу, на непривычку мыться перед публикой, на жёсткую местную воду и на скользкий пол. Кое-как, благодаря Зубилиной, смыв пену с лица, она в слезах отскочила от крана:

– И что мне теперь делать? Как я с такой мыльной головой пойду на люди? И вообще, что это за издевательство: вода заканчивается в самый неподходящий момент!

– Ни разу не видела подходящего момента, когда при мытье заканчивается вода, – серьёзно отвечала Зубилина; Лена-гимнастка возилась с длинноволосой капризулей, как с маленькой. – Сядь на лавку и жди! Наверное, перебой в напоре. Потерпи, может, скоро всё наладится.

– Уже всё в порядке, – сообщила Марина, сунув руку под струю из крана. – Иди домывайся, плакса-вакса! Зачем такие волосья отрастила, если ухаживать за ними не умеешь? Сначала надо было волосы в полном тазу помыть, потом пенной водой тело потереть. Эх, не жила ты в тяжелых условиях. – Марина глядела на студенток со снисхождением. На шесть лет старше любой из первокурсниц, она считала себя человеком уже состоявшимся: «Недоросли. Четыре года жизни потратят на изучение наук, большая часть которых никогда в жизни не пригодится. Потом ещё пару лет протянут на распределении, байдача по необходимости и без всякого задора там, куда Родина пошлёт. Потом, если повезёт, повыскакивают замуж и пойдут по декретам. Когда же работать? И что это за работа для женщин: тренер или даже преподаватель по физкультуре? Ни авторитета, ни денег, ни пользы. Весь день на приколе, семья заброшена, не накормлена, сама уставшая… То ли дело моя профессия: в тепле, в чистоте, в сытости. Себе хорошо и домой всегда есть что прихватить. А эти даже о бане только в книжках читали», – рассуждала Марина по-бабьи. Кашина, почувствовав взгляд поварихи, обернулась, заныла:

– И что-о-о? Я разве виновата, что москвичкой родилась? Я дома в ванне моюсь. А не в тазиках ваших.

– Иди уже, кукса, смывайся до конца, – Симона протянула Ире её же наполненный таз. – А то снова с тобой какое-нибудь несчастье приключится. Прямо не девка, а беда на ножках.

Девчонки залились звонким смехом. В это время снаружи раздался сильный стук, очевидно, ногой.

– Это ещё что такое? – вздрогнула Кашина, подняв волосы от лица и поворачиваясь.

– Время закончилось, – спокойно сказала Станевич; она стояла перед Кашиной вымытая, ладненькая, с красной натёртой кожей, блестящими глазами и волосами, аккуратно откинутыми назад.

– Какая же ты, Ира, красивая сейчас, – Воробьёва восхищённо смотрела на фигуристку.

– Спасибо, Лиза. Я знаю, – ответила Станевич и широко улыбнулась.

– Да уж, повезло Юлику, – задумчиво проговорила Маршал, когда Ира-фигуристка вышла в предбанник. – И чего я не еврейка? В меня бы тоже кто-нибудь влюбился с первого взгляда.

– Придёт время – и в тебя влюбятся. Не одними Попинками красен мир, – тихо проговорила Цыганок и заторопила зардевшую, от бани ли, а может, от последних слов, подружку. Перевернув пустой таз, Маршал понесла его на полог, где стояли другие. Дёргая мокрое полотенце на широких плечах, она вздыхала и морщилась от собственного отражения в зеркале, прибитом на двери.

40

Малыгин сидел сбоку от хозяйки, глупо улыбался и накалывал на зубочистку из вазочки греческие маслины. К ним Лола тонко нарезала батон и выставила масло.

– Э-эх, Малаховка! Люблю я вот такую уютную домашнюю обстановку, – мурлыкал Малыгин, как кот. – Чисто, сытно, пахнет хорошо, – он смотрел на женщину пожирающим взглядом, намеренно не говоря ей комплиментов. С юных лет Виктор жил в Чебоксарском спортивном интернате и знал только казённый дом и общепитовскую кухню. Редкие встречи с родителями и ещё четверыми, помимо него, братьями и сёстрами заставляли душу кровоточить при мысли о том, что во время всех праздников и семейных событий родные и любимые всегда далеко. А вернее, далеко от них был он. В пятнадцать лет Виктор стал мастером спорта и сразу же попал в юниорскую сборную. Немногочисленные с тех пор возвращения в родной город заставляли радоваться любому вниманию. Виктор посмотрел на Лолу сытым пьяным взглядом.

– Так в чём же вопрос? Оставайся навсегда. Дело за малым, – хозяйка подлила ему светлого пльзеньского пива.

– Разве? – Малыгин с притворным вниманием осмотрел высокий бокал с поднявшейся пеной. – Не скажи: выпить столько пива – дело не малое, а большое.

Он вовсю заигрывал с этой женщиной, которой, знал наверняка, нравился. Лола сделал вид, что шутку приняла:

– Ну-ну, береги живот, там ещё столько всего наготовлено.

– Так тащи. Чего ты меня голодом моришь? – он в шутку нахмурил брови и, резко подняв кулак, опустил его на угол стола медленно и беззвучно. Лола продолжала игру в поддавки: быстро встала, поклонилась по-восточному и полезла в духовку за тостами. Виктор вдохнул пряный аромат, и его голова пошла кругом ещё быстрее.

41

Раскрасневшиеся лица Доброва, Ячека, Соснихина и Поповича, ввалившихся в столовую, легко могли бы сойти за нагулянный румянец или за жар от бани, если бы не подозрительный блеск их глаз. Миновав стол преподавателей, ребята сели в конце зала спиной ко всем. Армен и Серик, появившиеся в столовой раньше других, молча переглянулись.

– Накачались, – Малкумов зло посмотрел на Гену у стойки раздачи. Полчаса назад Савченко, выйдя из бани, предложил обмыть начало практики. Галицкий, Стальнов и Шумкин отмахнулись, объяснив, что им необходимо обсудить тему программы предстоящего вечера. Стас, сначала тоже поморщившись, по дороге в барак отстал и дождался, когда Савченко поравняется с ним.

– Ты где собрался брать «горючее»? – Добров оглянулся по сторонам.

– Места знать нужно! Есть самогон. Пол-литра. Будешь?

Ребят настиг Попович и тоже зашептал:

– Откуда самогон в этой непроходимой грязи?

– Ага, такой я вам дурак рыбные места выдавать, – Савченко прищурился. Троица остановилась на развилке дорожек: баня-столовая-барак. Гене необходимо было поспешить накрывать столы на ужин: – Пошли к нам! Накатим по-быстрому по маленькой, а вечером продолжим.

Судя по состоянию вошедших, накатили они не только по маленькой и явно не втроём – Ячек беспомощно шевелил языком, а Соснихин глупо улыбался.

– Слышь, Мячик, ты бы рот не раскрывал, а то сдашь нас всех с потрохами, – Гена наклонился к Мише-гимнасту, расставляя на столы тарелки с хлебом. Савченко выглядел бодрым, разве что излишне весёлым. Таким же весёлым, да ещё и шумным сидел за столом Соснихин. Он то и дело приставал к сидящему рядом Серику, объясняя, что причина не пить из-за религиозных убеждений не сочетается с коммунистической моралью. В результате Миша-хоккеист так разбушевался, что чуть не перевернул на себя тарелку с творожной запеканкой.

– Ешь и молчи! – со злостью посмотрел на хоккеиста Армен. – Атеист какой выискался! Знаешь, гэде я видел твою коммунистическую мораль, если нужно, как ты, превращаться из человека в свинью? Так что Серика не трогай!

– Понял, – тут же добродушно согласился Соснихин, запихивая край своего же шарфа, как салфетку, за воротник. – Это что тут у нас за произведение? Фу-у, творожная запеканка… Эх, сейчас бы огурчика, да, Саня?

Попович, дёрнув лицом, тоже приказал молчать. Хоккеист поковырял блюдо и подпер лицо ладонью, рассматривая жующих с глупой улыбкой.

– Сейчас бы ещё чего-нибудь, – Шумкин облизнул вилку; его тарелка уже стояла пустая.

– А как насчёт того, чтобы быть сытым любовью? – Кашина прислонилась к плечу Доброва и елейно улыбалась. Шумкин повернулся туда, куда Ира указывала взглядом. Не ответив Лизе на приветливую улыбку, Миша-легкоатлет снова повернулся к Кашиной:

– Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

– Голодный Шумкин – хуже атомной войны, – предупредил Стальнов, отламывая кусок запеканки. В ответ Кашина разочарованно загудела, а Воробьёва стала грызть вилку. Оставив девчат с их сентиментальными проблемами наедине, Шумкин забасил, обращаясь к мельтешащему по залу Савченко:

– Ген, а Ген, Гематоген, у вас там с обеда ничего не осталось?

– Ща сделаем, – Савченко поднял руку и уже через минуту выглянул из окна раздачи. – Картофельное рагу будешь?

Шумкин кивнул, подмигивая Серику:

– Эх, люблю кушать картошку, а ты, Серик?

– Казах не кушить картошка, казах кушить лепёшка, – Серик без аппетита пережёвывал кусок ржаного хлеба вприкуску к запеканке.