Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

32

Мужской голос несколько раз произнёс её имя-отчество, убеждаясь, что попал по нужному номеру, и только потом назвался.

– Откуда у вас мой номер, товарищ Эрхард? – вырвалось у Горобовой, когда она поняла, кто ей звонит. Но лаконичные фразы Сильвестра Герасимовича зазвучали, как объявление диктора Левитана в 1941 году о наступлении Гитлера на их страну:

– Товарищ декан, у нас трое больных. Завтра за ними прилетит вертолёт из Москвы. Я выеду туда сразу, как только погрузим больных. Постараюсь заранее узнать, по каким больницам ребят развезли. Хотите ли вы, чтобы я заехал за вами?

Мысли, крутящиеся в голове, как молочный коктейль в электрокомбайне, вызвали у Натальи Сергеевны и тошноту от внезапно наступившей тревоги, и боль в сломанной ноге; поспешив к телефону, она не успела взять костыль. Женщина ощутила то же состояние удушья, что было с утра и растянула в стороны и без того свободный верх халата. «Трое больных» могло означать всё что угодно. «Почему он сказал „у нас“? Неужели кого-то переехал колхозный трактор, и поэтому Эрхард ставит проблему таким образом, что она есть сразу и „у вас“, и „у нас“? А может, ребят чем-то отравили в столовой?»

– Назовите мне фамилии тех, кого завтра повезут, – попросила декан.

– Кашина, Добров, Николина, – звук проходил с таким шипом и прерываниями, что Горобова едва разобрала сказанное. И если фамилию Николиной предвидеть было легко, то двое других… В любой момент разговор мог прерваться, поэтому декан по слогам продиктовала свой домашний адрес. Уже когда в трубке пошли гудки, Горобова утёрла лицо.

– Да что же это за напасть? —Она зачем-то сняла трубку снова. Послышался длинный гудок. Наталья Сергеевна оставила аппарат, дошла, хромая, до дивана и села на него, соображая, был ли звонок или всё это ей померещилось. Воздуха теперь совсем не хватало, и давило виски. Инстинктивно принявшись массировать их, Горобова уставилась в экран. По телевизору вовсю шла программа «Время», начавшаяся в двадцать один ноль-ноль. Ведущий Игорь Кириллов что-то сообщал о достижениях хлеборобов на Украине и сборе небывалого урожая. Репортёры показывали комбайны, золотые реки зерна, струящиеся в кузова машин, и горы его в накопителях элеваторов.

– Дособирались! – Наталья Сергеевна вскочила. Как можно жить в стране, где в космос запускают ракеты, но при этом с деревней в двухстах километрах от столицы нельзя наладить нормальную телефонную связь? Почему и откуда завтра возьмётся вертолёт? Что делать ей до утра? Всё это было важнее предупреждений хирурга не наступать на ногу и собственного решения бросить курить. Чтобы в деревню, затерянную в полях Рязанской области, прислали военный транспорт, необходимо было решение как минимум обкома партии. Горобова и представить не могла, что «дядя Володя» Симоны Сычёвой – это Владимир Алексеевич Куроедов, председатель Совета по делам религии при Совете министров СССР. Там, где принятие решения у главных коммунистических начальников могло потребовать от нескольких часов до нескольких дней, член высшего духовенства страны отреагировал на проблему мгновенно. Ничего не могло быть дороже человеческой жизни! И если в государственных структурах разбрасывались народом так же, как урожаем на полях, представители различных вероисповеданий страны старались сохранить каждого заблудшего, привлечь к вере любого, придать его жизни духовный смысл. Оказанная услуга была для дяди Симоны «тем праведным делом, на какое благословляет его Всевышний. И как он заботится о нас, упреждая, охраняя и наставляя, так и нам должно везде и повсюду оказывать поддержку и помощь по мере сил своих и возможностей». Примерно так ответил Сычёвой дядя.

Куря на балконе, Горобова вряд ли думала о своём предназначении на этой земле или влиянии на жизнь и судьбы студентов, вверенных ей. Больше всего женщине хотелось, чтобы Сильвестр Герасимович Эрхард приехал завтра за ней как можно быстрее. И тот факт, что она живёт в Жуковском на одной из центральных улиц, названных именем знаменитого лётчика Валерия Чкалова, героя, совершившего первый беспосадочный перелёт из СССР в США, а не на, скажем, «труднопроизносимых» улицах имени Станкявичуса или Амет-Хан Султана, какие в городе тоже были, позволял надеяться, что плутать агроному не придётся. Затушив сигарету, Наталья Сергеевна увидела, что пачка почти пуста, а это значит, что до утра придётся тянуть с тем, что есть. Ждать и курить – женщине оставалось только это. Ни о каком сне она теперь даже и не помышляла.

33

Матвей, натягивая шапку на уши поглубже и уже загодя поёживаясь, поделился со студентами прогнозами об утреннем тумане. Старик скрупулёзно отслеживал по радио сообщения синоптиков и заносил эти записи в отдельную тетрадку с клеёнчатой обложкой. Послюнявив химический карандаш, он писал на новой строке листа число, температуры дня и ночи, осадки, если били, и даже скорость потоков ветра. И так ежедневно, на протяжении нескольких последних лет. Подобная скрупулёзность часто оказывалась полезной для председателя колхоза и агронома, ведь они могли достоверно прочитать в бортовом журнале старика, что два года назад в этот день было особенно жарко, дождливо, сухо, влажно и так далее.

Когда-то Матвей мечтал служить на флоте, но не удалось. А вот книг про морских путешественников прочёл много: от детских романов Жюля Верна до серьёзных книг Г. Адамова или Луи Буссенара. Одно время Матвея даже звали «капитан Сорви-голова» за то, что он пересказывал отрывки из одноимённого романа. Но с морем у мужчины отношения не сложились: слишком уж мал и хлипок был он для того, чтобы пойти служить на флот, где требовались исполины с аршинным размахом плеч. А вот любовь к морским приключениям осталась. От книг и появилась привычка вести дневник, занося туда и анализируя метеосводки. Согласно им, осенние утренние туманы предвещали скорую смену погоды с тёплой на холодную, дождливую.

– Завтра, может, ещё денёк и разыграется, но не факт. Так что не забудьте занести обувку с крыльца вовнутрь. И подштанники приготовьте на утро заранее, чтобы потом не дрожать как цуцики, – посоветовал старик. Кто такие были эти цуцики, просветила Цыганок: так на Украине местами звали новорожденных щенков, которые, как известно, всегда дрожат. А Ячек даже принялся рассказывать, как обтирал «цуцвиков» полотенцем. Но до щенков ли всем сейчас было, если ждали вертолёт и гадали прилетит ли он? Савченко этому не верил, Соснихин утверждал обратное. Приказ к отбою был дан ещё десять минут назад, но студенты всё гомонили. Попинко, устав от дня, который, вместо радостного вышел полным неприятных неожиданностей, пожелал всем спокойной ночи и побрёл спать. Осторожно открыв дверь комнаты, Андрей вопрошающе кивнул на Стаса. Галицкий, сменивший Кирьянова, неопределённо пожал плечами:

– Вроде спит.

– Понятно, – Андрей на цыпочках прошёл к своей кровати, открыл тумбочку, чтобы положить непригодившийся «Финалгон», присел к ней и, случайно бросив взгляд на постель, невольно ахнул: из-под его подушки торчал чёрный колпачок. Осторожно вытягивая алюминиевый флакон, он обернулся к Галицкому:

– Юра, это что такое?

Десятиборец близоруко прищурился, встал и подошёл поближе. Покрутив флакон, он приподнял подушку, осмотрел кровать, тумбочку, ничего другого подозрительного не увидел.

– Это, Андрей, дезодорант Шумкина. И, понятно, тебе его подбросил тот, кто заходил к нам.

– Кто?

– Не знаю.

Попинко чётко вспомнил, что пятнадцать минут назад, когда он прибежал за мазью, никакого дезодоранта под его подушкой не было. Иначе Андрей его бы заметил. Педант во всём, он поправлял одеяло и подушку по несколько раз в день, добиваясь, чтобы поверхность кровати была гладкой, а подушка лежала ровным квадратом.

– А кто тут у нас был, пока мы все возились с Кашиной? – Галицкий попытался восстановить порядок событий: Андрей заходил только за разогревающей мазью, Юра – чтоб спросить у Кирьянова про Стаса. Кириллов, чтобы подменить Толика-старшего пока тот простирает майку и носки после бегов в деревню Галицкий вернулся к Стасу. Оказалось, что Толик-старший хотел попросить друга подежурить, так как ему срочно нужно было постирать майку, в которой они бегали в деревню. После того как вернулись из Астапово, про потную одежду забыли оба средневика. Кириллов, извиняясь, унёсся с Кирьяновым тоже стирать. Своих спортсменов Бережной приучил к аккуратности и соблюдению гигиены. В комнате остался только Галицкий, но заходили многие. Так кто же мог незаметно подбросить флакон? Точно не Стальнов или Добров. С ними Юра жил на дачах не один год, и никогда ни у кого ничего не пропало. Шумкин, понятно, —нет. Попинко? Смешно подумать. «У него даже пенка для бритья „BAC“ – фээргэшная». Андрей продолжал смотреть на десятиборца растерянно, почти с болью:

– Юра, за что?

– Не «за что», а кому это выгодно? – попробовал успокоить Галицкий. Уже то, что он не подозревал первокурсника, должно было вселить в Андрея надежду. Однако, нужен ответ: – Давай начнём с того, кто тебя недолюбливает, – предложил старшекурсник, но

Попинко решительно замотал головой. Мало ли кто как к кому относится. Та же Кашина недолюбливает всех, так и что? Способна ли она на подлость?

Галицкий стал кусать кончик мизинца, как часто делал это, рассуждая о важном:

– Тогда думай, кто тут был кроме нас и не вместе с нами.

– Кирьянов, – стал перечислять Андрей, загибая пальцы. – Марина…

Юра покачал головой:

– Это не те. Кто был ещё, кто мог зайти под предлогом проведать Стаса и незаметно для всех подложить тебе дезодорант под подушку?

Стас приоткрыв глаза. Всё это время он не спал, но берёг слова.

– Тут разве только что пришельцы из космоса не побывали. Мотались, мотались, как в Мавзолей на забальзамированного Ленина посмотреть. Друзья Поповича, штангисты из того барака, предлагали уронить меня второй раз, чтобы, так сказать, клин клином… – проговорил он бесцветным, уставшим голосом.

Галицкий хмыкнул, довольный:

– О, Стаска, к тебе возвращается юмор, значит, дела пошли на поправку.

– Быстрей бы. Голова сильно трещит. А так – ничего. Но Бережной и слушать ничего не хочет, приказал завтра лететь.

– И правильно приказал. С головой не шутят, – убежденно сказал Попинко.

– Это без головы, Андрюха, не шутят, – поправил Стас и вздохнул: – Эх, молодо-зелено, поживи с моё.

Галицкий шикнул:

– Ладно, ладно, ты чего это разошёлся? Молчи, тебе приказано. Лучше вспомни, кто тут был не из наших за последние десять-пятнадцать минут.

Стас закрыл глаза, стал перечислять:

– Михайлов. Иванова раза три заходила. Генка Савченко пришёл весь взвинченный объявить, что Кашина пьяная свалилась со ступенек, а Толик его отправил намочить водой полотенце, чтобы успокоился. Были ещё Молотов, Ломов… Ещё кто-то, не помню… Ну и Лиза заглянула… – добавил он, совсем утихая.

– Во! Начал бы с этого! «Хорошая девочка Лиза…» – продекламировал Галицкий.

– Заткнись, Юрок, – попросил Стас, улыбаясь, но через паузу переспросил: – А тебе правда нравится?

– И мне. И Мишке Шумкину – тоже, – напомнил Галицкий. Добров вздохнул:

– Вот так всегда: как только я обращу внимание на достойную девушку, она уже занята.

– Это потому происходит, Стаска, что ты слишком часто обращаешь внимание на недостойных, – упрекнул Юра.

Добров снова вздохнул и поинтересовался:

– Так что там у недостойных?

– Вскрытие покажет, – хмуро пошутил Галицкий. Он совсем не хотел говорить о Кашиной. – Пошли, Андрей, спросим у Кирьянова, кого из посторонних в комнате видел он. Преподов можно сразу отмести.

– А Лизу? – разволновался Попинко.

– Ну ты спросил! – усмехнулся Галицкий.

– Ну ты сказал! – отшутился в том же духе Андрей.

Так, посмеиваясь, они вышли из комнаты. В двух раковинах лежали замоченные майки средневиков. Кириллова и Кирьянова не было, ушли за мылом. Причём ушли, попросив товарищей последить за майками. После известия о краже боялись оставить без присмотра даже такое барахло. Посреди туалета стояли Стальнов, Шумкин, Серик и Армен. Разговаривали про плащ Эрхарда: длинный, кожаный. Армен предполагал, что он тоже достался агроному от немцев, как зажигалка Матвею. Малкумов даже вспомнил, что видел в кино эпизод про какого-то фашистского генерала в подобном плаще.

– Дезик твой, Миха, объявился, – сообщил мимоходом Галицкий, заглядывая в зеркало, куда смотрелся Стальнов, и пародируя его жест с приглаживанием волос. – Да красивый, красивый, нечего сказать.

– Дезик? – Володя даже не успел обидеться на поддевку, развернулся к Юре. – Откуда?

– От верблюда. Только не знаем, от какого.

– От шакала, а не от вырблюда, – зашипел Серик; не любил он, когда просто так обижают мирных животных.

Вшестером, поглядывая на дверь, ребята стали рассуждать, кто мог подбросить украденное под подушку Попинко. В его честности никто из них даже не усомнился.

– Пошли к Кирьянову, – наконец предложил Галицкий, – вытащим его из комнаты, попробуем узнать. Только без шума. Серик, ты не обижайся, но вам с Арменом лучше уйти, чтобы скученность не создавать.

– Ты что, брат? – отказался Армен. – Как я могу так просто спать, если мы не узнали, кто этот шакал? – он обнажил зубы, показывая, что загрыз бы гада.

– Ладно, – согласился Галицкий. – Идите все в кладовку и сидите там как мыши. А я – за Толяном.

34

Перехваченные в коридоре два Толика напрочь забыли про стирку, и с хозяйственным мылом, которое Кириллов не выпустил из рук, вдруг тоже украдут? – пошли в кладовку. Катя Глушко, попавшая на сбор «следопытов» случайно – шла, увидела, уже не отлипла, предложила завтра же самой обнюхать вещи каждого мужчины барака. Это рвение тут же отторгли: будущее утро и без обнюхиваний обещало быть насыщенным. К тому же вор мог и не успеть воспользоваться дезодорантом. В кладовку, услыхав шушуканье, заглянула Зайцева. Из комнаты преподавателей на голоса вышел Бережной. Не желая его посвящать в лишнюю проблему, Галицкий тут же придумал, что ребята ищут в кладовке розетку – очень хочется вскипятить чай.

– Здесь специально розеток не делали, – пояснил Бережной.

Поселения немцев появились в России ещё во времена Екатерины Великой. Самым многочисленным из них была Автономная республика в Поволжье. Перед войной, отправив по приказу Сталина тех, кто мог бы содействовать врагам подальше от центральных районов, немцами заселили Казахстан, Омскую, Новосибирскую, Томскую, Иркутскую области, автономную республику Хакасию, Красноярский и Алтайский края. Именно туда «предлагали» переселяться тем, чей срок заключения истёк. Но суровость климата Сибири немцев часто останавливала. Поэтому, кто мог, предпочитали оставаться в средней полосе России. Вольготные Крым, Украина, Закавказье, Кубань, а также столичный регион были для бывших военнопленных закрытыми. Кормили немцев плохо. Платили мало, даже несмотря на то, что работали они уже как вольные и всегда хорошо. Общение с местным населением запрещалось, а если были представители диаспоры – ограничивалось. И так как с российскими условиями, с бесхозяйственностью и грубым отношением мирились далеко не все, то случаи убийств или самоубийств в лагерях были не редкостью.

– Два пальца в розетку – и мучения окончены. Не слышала про такое? – усмехнулся Шумкин, глядя на оторопевшую Катю. Миша историй про войну наслушался от деда.

– Дурацкий колхоз, – проворчал Стальнов. – Каждый день у нас что-то случается.

Весть о том, что завтра увезут сразу троих студентов, морально подкосила триста девяносто семь остающихся. И каждый мечтал теперь заболеть или травмироваться, чтобы тоже избавиться от безысходности, о которой говорил Стальнов. Но всё же раскисать было нельзя.

– Чего заныли, ребята? – Галицкий хлопнул товарищей по плечам. – Где наша не пропадала? Осталось тут жить – всего ничего.

– А что я? Я – в порядке, – пожал плечами Попинко. – И вообще, в год Белого петуха и при растущей луне гарантия риска в этот день была повышенной. Нам бы только ночь пережить. – Прогнозы Попинко, вычерпанные из тех самых научных изданий, которые он привык читать с детства, сбывались не редко.

– К чему ты это сказал? – попросил пояснить Галицкий.

Андрей замялся:

– Ночь – тоже период активного воздействия луны. Было бы тут море, можно было бы наблюдать отлив. Для головы Стаса, в которой воды много, это плохо. И для гематомы Кашиной – плохо.

– А для воспаления Николиной? – спросила Катя.

– Слушай, Попинко, замолчи, – прервала Гера Андреевна. – Без тебя тошно. Идите уже спать, ну вас!

– Точно, пошли. Завтра всё будет решено. Вылечат наших ребят. Обязательно вылечат. Да, Рудольф Александрович? – Галицкий ждал поддержки от старшего по лагерю.

– Да… конечно, – ответил Бережной с паузой между словами, которую каждый рассудил по-своему.

35

Четвёртую по счёту за день таблетку снова было нечем запить. В коридоре Николина увидела Стальнова.

– Ты чего тут? – тихо спросил Володя, подойдя. – Не спится?

– За водой вышла.

– Перекрыли воду, похоже.

– Что, опять перекрыли, как тогда? – Лена опустила руку с таблеткой.

– Когда «тогда»? – насторожился Стальнов. Три недели назад, выйдя с Кашиной из туалета, где они… ну в общем, не важно…, парочка наткнулась на декана. И казалось странным, что Наталья Сергеевна не удивилась отсутствию в обоих туалетах воды. А ещё не переспросила, зачем вода Николиной – ведь Ира именно этим объяснила то, что оказалась в мужской уборной. – Ты тогда тоже была в нашем туалете? – догадался Стальнов. «Так вот тогда о чём Юрка вёл речь, когда сказал мне, что с лучшей стороны Николина меня уже видела! Понятно теперь, что она избегает меня вовсе не из-за слухов про её внематочную…» – взгляд Стальнова был пристальным: – Что ты видела?

Николина отвернулась:

– Не принимай всерьёз. Взрослым людям – взрослые игры. И вообще, когда любишь, зачем скрывать?

– Это ты права, – проговорил Володя, теперь уже увереннее. – Только Ирка, кроме себя, никого не любит. И ты это знаешь так же хорошо, как это знаю я. Поэтому ничего придумывать себе не нужно. Пожалуйста, – добавил он уже просящим голосом. Лена сдержалась, чтобы не застонать:

– Володя, я в этой истории вообще никто. Так что переживать тебе не о чем. Вернее, не о ком.

Ей хотелось уйти, ему – чтобы она осталась во что бы то ни стало.

– Ты зря так думаешь… Если бы ты только захотела…

Одним отрицанием первокурсница ответила сразу на все вопросы. Всего час назад вот этот же юноша выскочил из кладовки, заправляя майку в джинсы, а следом за ним вывалилась с наглой улыбкой однокурсница Лены. И что там было, чего не было, зачем Николиной в это вникать? Достаточно знать, что то, что она видела до этого, было. И это не сотрёшь.

– Не верю я тебе, Стальнов. Понимаешь? Не ве-рю. Извини. Не до тебя сейчас. Лучше спроси у Попинко, есть ли у него вода, – она разжала руку с аспирином, а в глазах её снова появились слёзы – от боли, от обиды, от жалости к себе.

Метнувшись в комнату, Стальнов выскочил оттуда с термосом в руках:

– Вот, только кофе остался, – протянул он, отвинчивая крышку. – Будешь? Или из моих рук не возьмёшь?

– Возьму. Но только кофе, – Николина взяла крышку с остатками чёрной жижи и, морщась, запила ею горькую таблетку. – Спасибо, Андрей, – кивнула она хозяину термоса, выросшему на пороге комнаты.

– Погоди, – вскочив с кровати без тапок, Попинко пошлёпал босиком по полу. Сняв с себя чёрный пояс из собачьей шерсти, он протянул его девушке: – На, возьми. Он лечебный. Мне при радикулите всегда помогает. Пусть и тебе поможет.

Лена прижала пояс к животу и, заплакав, пошла к себе.

Ночью она стонала в бреду, не просыпаясь. Ира всхлипывала во сне всякий раз, когда пыталась шевелить ногой. Стас не спал вовсе, считая до утра минуты. А утром, несмотря на туман, прилетел вертолёт и забрал больных. Студенты провели весь этот день на поле в молчании.

До конца сельхозработ оставалось ещё две недели, которые, это знал теперь каждый, покажутся нескончаемыми.

Конец второй книги