Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

Горобова приказала прекратить заниматься бесполезным трудом и идти в бараки греться. К Ветрову срочным порядком попросили съездить пожилого кочегара, что вызвало бурное недовольство поварихи тёти Маши. Она, ловко и быстро расплюхивая яйца для запеканки о край огромной посудины и сбрасывая скорлупки в ведро под ногами, долго разговаривать не стала:

– Если забрали у меня помощника, просите у Ветрова дежурных из студентов.

Видимо, субординация в колхозе соблюдалась неукоснительно, раз даже кухарка отказывалась самовольничать. Выйдя из столовой совсем взвинченной, Наталья Сергеевна пошла к бане; кочегар отдал ей запасные ключи от женского отделения.

– И предупредите своих, что мыться будем по сто голов зараз: пятьдесят в мужском зале, пятьдесят – в женском. Так что пусть купаются, не рассусоливая, – ворчал Матвей. – Чтобы мне не торчать тут до полуночи. Чай, я тоже отдых заслужил, целый день на ногах колготишься, колготишься… Машка спуску не даёт, теперь вот вы дополнительный день для помывки требуете. А на всё – я один.

– А что ж вас никто не заменит? – Наталья Сергеевна спрашивала с привычной ей обстоятельностью, а не потому, что прониклась к старику жалостью.

– Ну сказала! Да тут такая система отопления – окромя меня ни один дипломник не разберётся. Строили-то когда?

– Прямо уж так хитро, что не разобраться? – декан смотрела с насмешкой. Матвей принялся сворачивать цигарку, разжигая в женщине желание покурить. Горобова затопталась на месте, стараясь закончить разговор поскорее. Но Матвей завис на теме:

– Разобраться можа, почему ж нет? Вот только как сделать так, чтобы в момент, пока в бане моются, тепло в комнатах не закончилось, – знаю один я. Так что после моей смерти всю эту махину, – старик мотнул головой в сторону бани, – сносить придётся и новую строить. Немецкие ведь инженера конструировали, а они экономные: если вода есть в кране, то не льётся в унитаз. Если греем бак в столовой, то в бане вода холодная будет. Я тут знаете, сколь мозгами шурупил, пока дотумкал, как быть, чтобы и вашим, и нашим – по советскому принципу.

Разговор из бытового превращался в политический. Наталья Сергеевна вздохнула:

– Сложно как у вас тут всё. Не запутаться бы в расчётах.

– Зачем путаться? Всё как в аптеке. Помывочных мест – сто. Вас в двух бараках – четыреста. Значит, арифметика проста: четыре захода в две смены, сначала одна сотня, потом вторая…

Кочегар рассуждал бы ещё с час, но декан взмолилась:

– Ясно, ясно! По сто так по сто. Давайте мне ключи от женской половины. Я лично за неё отвечать буду.

– А за мужскую кто?

– У нас есть дежурные по баракам. Поезжайте уже, – махнула она в сторону мотоцикла с коляской.

Ровно в четыре часа декан пошла на полдник. Студенты и преподаватели уже толкались в очереди за горячим молоком. На столах стояли подносы с пирожками. Армен Малкумов что-то оживлённо рассказывал, раздавая пирожки то одной девушке, то другой. Другая группа, дальше от стойки, окружила Кирьянова и Кириллова.

– А то вчера без мытья и сегодня грязные! Так и завшиветь можно, – донеслось до Горобовой; Толик-старший её не заметил.

– Запросто, – вторил Толик-младший.

– Будет вам баня, Кирьянов, не митингуй, – коротко заверила Горобова старшекурсника, проходя сквозь ребят. Грязь с полей липла и противно ощущалась на коже. «И вообще, мы не пленные немцы, чтобы мыться раз в неделю, и сейчас не послевоенные годы, чтобы экономить воду и электричество. Всё-таки мы живём при развитом социализме! Так что надо встряхнуть это болото. Я так вообще за то, чтобы баня была и в воскресенье. Как-никак, а по субботам тоже по полдня работать! Кирьянов прав: не завшиветь бы нам тут! К тому же у нас, женщин, бывают свои сложные дни».

Откусив пирожок с яблочным повидлом, Горобова кликнула общий сбор преподавателей. Старый кочегар, вернувшись довольно быстро, доложил, что пока тары нет. Загрузив в коляску Ижа всего пятьдесят мешков, найденных случайно в подсобке правления, секретарша от своего имени предложила пока отказаться от сбора картофеля.

– А особливо Зинка кричала, чтобы картошку в кучах на ночь не оставлять, – Матвей грел руки в тазике с горячей водой, заботливо принесённом поварихой. Была бы возможность, он засунул бы в таз и лицо, обветренное при езде на мотоцикле. А так только осторожно обмывал кисти, причитая от боли: они были красные и сухие.

– Почему это? – не поняли преподаватели, обернувшись всем столом.

– Сгниёт мигом, – пояснила повариха.

– Да нет, кричала почему? – уточнил вопрос Михайлов и посмотрел на Горобову.

– Зинаида-то? – усмехнулась тётя Маша, размахивая венчиком от электрического миксера. – Так работа у неё такая.

– Хорошее объяснение, – вздохнула Наталья Сергеевна, черкая ручкой по приготовленной для собрания бумаге. – Мне тогда уж в пору совсем осипнуть.

Изумление на лицах деревенских вызвало снисходительные улыбки и преподавателей, и даже студентов: бывалые знали, что декан никогда не кричит. Собрание отменили, решив все-таки поднапрячь колхозников насчёт мешков.

– Посмотрим, что нам скажет товащирь пердесатель, – Горобова посмотрела на Ячека. Её угрюмость передавалась другим как вирусная инфекция.

Когда в столовой уже почти не осталось людей, Матвей, словно оттаяв, посмотрел на декана с ухмылкой:

– Забыл я вам сказать: там в правлении, кажется, ваши опоздавшие крутились.

– Что-о-о? – Наталья Сергеевна уже давно посматривала на часы, не понимая, куда запропастились Бережной со студентами.

– Да то и есть. У них на дороге авария вышла, как я понял. Сбили кого-то, вот Зинаида и заставила их бумаги заполнять.

– Сбили? Это не страшно? Кто-то пострадал? – услышав объяснения, от двери вернулась Михеева. Авария при переправке студентов в колхоз, да ещё, не приведи господь, с телесными увечьями, была достаточным поводом, чтобы отправить декана под трибунал. В голову Горобовой ударил морской прибой: «Шу-ух… авария, шу-ух… авария». Стальнов и Галицкий, задержавшиеся в столовой, подошли и встали по обе стороны от побледневшей Горобовой.

– Чего вы молчите, Матвей? Вас ведь спросили: пострадал кто-то или обошлось? – потребовал ответа Володя. Глуховатый старик уставился на ребят. Его губы беззвучно шевелились, вислые усы колыхались, отогревшееся лицо пылало.

– Товарищ, вы можете наконец объяснить, что случилось? – обратился к старику и Юра.

Но старик, почесав сухую щёку, вернулся взглядом к тазику с горячей водой:

– Какой я тебе товарищ? И почём мне знать, что случилось? Я им объяснил, как ехать, скоро прибудут, сами всё обскажут.

29

В крайней избе деревни Астапово жила одинокая женщина с необычным именем – Адольфа. Родилась она в Германии в тысяча девятьсот тридцать первом году. Цандеры, биологи по профессии, никак не могли представить, что имя будущего диктатора превратит жизнь их девочки в сплошное испытание. Когда в середине тридцатых Гитлер объявил народу об уникальности германской расы, Ганс и Моника переехали в Польшу, откуда сумели переправиться в СССР. Правительство Сталина, едва началась война, сослало семью Цандер за Урал, а после – в глухое Подмосковье. С той поры они и жили в деревне Астапово, а работали преподавателями в рязанском университете. Дочь их пристроили нянечкой в детском саду в Луховицах.

Сегодня у Адольфы был выходной. Накормив кур и затопив печь, она взялась за приготовление любимого пирога. Тонкое тесто было раскатано, начинено и даже свернуто в рулон, когда женщина увидела в своём дворе делегацию. Перепугавшись, она бросила стряпню и выскочила на крыльцо в одном халате. Узнав всю историю, немка предложила всем пройти в дом; позвонить на ферму можно было только из здания правления совхоза.

Дом Адольфы уже снаружи значительно отличался от других. Навесы в деревне были разве что в правлении, больнице, магазине и парикмахерской. У Цандер перед входом был не только покатый навес, но и стояло крылечко, в четыре ступени да с перильцами из пузатых столбиков. Они, наличники на окнах и дверях, карнизы и ставни с вырезанными ромбиками в центре выделялись на фоне стен сочно-голубым цветом. См дом, казалось, был только что выбелен. Кровля из серого шифера и узкие канавки водостоков тоже были нетипичными: в деревне крыли крыши рубероидом, деревом, а то и тёсом, водостоки делали по боковым стенам – большие, уродливые, утяжеляющие.

Дворовой участок немки тоже контрастировал с пустырями соседей. Они сажали по нескольку деревьев у окон, цветы вдоль стен, пару ягодных кустарников, что не требуют ни особого ухода, ни большого пространства. А остальной двор, от ворот до задних заборов, – утрамбованная земля, хлам, то тут, то там, и кругляши коровьих лепёшек. Зачем их убирать, если в сухом виде хранить проще? Подковырнёшь навоз, как подсохнет, в угол сарая скинешь – и готово удобрение для огорода. А без огорода на селе никак. Он, за задней стенкой забора, делит двор на проходной и нет. И сараи тут же выстроились в ряд. И будка с собакой – без неё – дом, как без хозяина. И деревянные туалеты. А у Адольфы сразу от ворот к дому вела песчаная дорожка, обложенная белёными камнями. Пестрел газон. За домом аккуратными полосками улеглись грядки, кружками – клумбы. Живности, кроме кур, женщина не держала. Кот – тот был: весёлый, шустрый, рыжий, как она сама. Мышей ловил, хозяйку встречал, но собаки – нет, не надо. Жалко её держать целый день на привязи. Да и не нажила немка особого добра, чтобы воров бояться. В огороде же даже детям в голову не придёт безобразничать. Законы тут другие, и развлечения не те, что в городе, где лазают пацаны по садам – не столько наберут, сколько напортят. А тут из деревьев только вишня, яблонька да слива. По кустику красной и чёрной смородины да крыжовника. Больше и не надо. Если год урожайный, то хоть в банки катай, хоть на пастилу суши, одной не съесть, а угощать некого, чужая она для местных. Зелень к столу – одно дело, а овощи, в основном лук, да картошка, так их на полях после сборки полно останется. Иди и собирай! Чтобы привезти их пару мешков, больше одной не съесть, Ветров никогда в телеге не откажет.

Такие красивые дома Рудольфу Александровичу приходилось видеть в Прибалтике и на Западной Украине. Яркие заборы и ставни, разноцветная мозаика из плитой пущена по подоконникам и стенам. Где панно из них же выложено по периметру дома. Где флюгер на крыше или гнездо аиста на трубе. И ориентироваться легко, и угрюмостью не пахнет. А в российских деревнях, куда ни глянь, заброшенность такая, словно люди понастроили их, чтобы приезжих отпугивать.

Внутри в доме во всю стену над печью висели на деревянных балках сухие веники трав, на полках стояла глиняная и деревянная посуда. Лежанку покрывало алое стёганное одеяло. Печь была чисто выбелена и прогревала весь дом. Хоть и бежала у Адольфы вода по трубам центрального отопления, но зимой без затопленной печи вечеров не бывало. Огонь – он как живой с тобой говорит. А батареи и прикрутить можно, если жар донимает. Да только не донимал и, зная, как мало такая услуга стоит, от центрального отопления Адольфа не отказывалась. Ей, вопреки иным деревенским, не тяжело было пересадить газон во дворе после водопроводных работ. Зато, когда приходишь домой вечером, дом за день не выстыл. Морозы-то у них и за тридцать, и под сорок градусов бывают.

Оставив гостей, Адольфа вышла попросить соседского мальца показать водителю дорогу до правления. Студенты остались у порога, Бережной стал разглядывать дом. В расставленных по подоконнику алюминиевых банках из-под консервированного горошка росли зеленый лук, перчики, петрушка и укроп. На свежих, отутюженных занавесках плыли по синим волнам жирные утки.

– А это у вас, никак, штрудель? – указал он на пирог на столе, когда хозяйка вернулась.

Лицо немки удивлённо вытянулось:

– Вы знаете, что такое штрудель, господин…?

– Товарищ. Рудольф Александрович я, – смущённо, как показалось студентам и поварихам, представился Бережной. Услыхав имя преподавателя, крепкая женщина выпрямилась, отчего стала ещё выше:

– А я – Адольфа. Адольфа Цандер. Немка. Нянечка.

– Во-о-от даже как: Адольфа? – задумчиво протянул Бережной, рассматривая хозяйку дома пристально: докладывала она чётко, как в милиции. – Из пленных?

– Нет, из беглых. Родители спасались от войны, а попали в советскую власть, – объясняя, женщина вымыла руки, надела передник, повязала рыжие волосы косынкой. Про свою судьбу она говорила обыденно, не осуждая и без злобы. О том, что означали её последние слова, догадаться мог только тот, кто жил в те непростые военно-послевоенные времена. Глядя, как ловко хозяйка управляется с тестом, Бережной сел на лавочку. Остальные тоже прошли и пока топтались. Шумкин положил козлёнка на пол радом с горячей печью.

– А сколько же вам лет? – спросил он, гадая, какой давности рассказанная история.. Засунув противень с пирогом в газовую духовку плиты, Адольфа отмахнулась от пыхнувшего жара:

– Уф! Лет? Да сколько лет – немного. Пятьдесят как есть стукнет в будущее воскресенье, – женщина распрямилась и широко улыбнулась, показывая ровные, блестящие зубы. Губы её были такими тонкими, что, казалось, их не хватает, чтобы держать рот закрытым. – А ты что подумал? Что я уже старуха?

Шумкин, неловкий во всём, стал бурчать что-то непонятное.

– Фрау Адольфа, вы простите нашего Михаила Потапыча, – Николина метнула на десятиборца разочарованный взгляд. – Ему изящную словесность явно никто не преподавал.

Миша недружелюбно раздул ноздри, готовый ответить.

– Да ладно вам, девчата, заклевали, – вступился за него Игнат. – Мой товарищ удивился потому, что вы, фрау Цандер, очень хорошо выглядите. Правда ведь, Рудольф Александрович?

Бережной, наблюдавший до этого скорее с интересом, дёрнулся и забрызгал слюной, спотыкаясь на междометиях.

– Ну…, ты ж.., аж…, вот спросил! – чтобы спрятать смущение он вмиг сменил тему: – Ты лучше скажи, что вот с ним делать? – он указал на козлёнка, облизывавшего подсыхающую в тепле мокрую шёрстку. Адольфа, присев на лавку рядом с Бережным, ответила гостям:

– А что делать? Ничего нет проще. Возьмите вот этот коврик с лавки и подстелите – ему всё мягче будет, чем газетка ваша. – Произнося «мягче» через «ш», женщина казалась совсем домашней, уютной. Бережной засмотрелся на неё, и смотрел бы долго, если бы его не толкнул в бок Шумкин. Они взяли брошенный на пол коврик из разноцветных тряпичных лоскутов, вязаный крючком, скорее всего, самой хозяйкой, подложили его под козлёнка. Осторожно вытащив газету, Бережной стряхнул с неё грязь в ведро для мусора и бережно свернул. Затем помыл руки под краном, вытащил из кармана штанов клетчатый носовой платок и тщательно вытер их. От хозяйки дома такая аккуратность не ускользнула, и она снова заговорила, на этот раз широко улыбаясь:

– Вы, Рудольф Александрович, не переживайте: сейчас Зинаида, секретарша нашего председателя, позвонит ветеринару, и он сюда подъедет. Козлёнок-то и вправду совхозный. Как он мог, такой малой, сбежать? Ума не приложу. Нагорит за него кое-кому, – Адольфа вела разговор ровно, без взбалмошных бабьих интонаций. Рудольф Александрович с удовольствием слушал её глубокий, красивый голос. – Аварию надо по документам провести, чтобы потом никаких проблем не было.

– Фу-ф, – Миша недовольно надул щёки и посмотрел на преподавателя. – Рудольф Александрович, так что, нам сначала ждать этого ветеринара, а потом ещё куда-то ехать? – втягивая носом запах выпечки, Шумкин почувствовал, как засосало под ложечкой. – Так и помрёшь.

Бережной только развёл руками – он и сам с утра выпил лишь чашку кофе с рогаликом. Немка тут же пошла на веранду и вернулась с кувшином молока. Поставив его на стол, она полезла за кружками. Гости молча сглатывали слюну. Адольфа подмигнула Шумкину.

– Погоди, дружок, есть и картошечки мал-мал, – она открыла заслонку печи, подтащила ухватом из горнила чугунок, ловко стянула с одной из полок яркий синий поднос. Опустив его на шесток и сняв его прихватками, она поставила чугунок прямо на поднос.

– Лопнет же! – не удержался Бережной. – Куда с жару на лак? – мужчина бросил на лавку влажный носовой платок, который всё ещё держал в руках, и кинулся, чтобы подхватить чугун, но немка остановила его:

– Не лопнет. Этому лаку никакой жар не страшен.

– Неужели Худояровский? – Игнат шагнул ближе. Окрас подноса показался ему знакомым. Адольфа охнула и осела на стул:

– Ты, как есть, из Нижнего Тагила?

– Да. Такой хрустальный лак только у нас делают. А откуда он у вас? – Игнат рассматривал вещь с дрожью.

– Долгая история.

Адольфа и Игнат говорили при полной оторопи остальных. Бережной так и вовсе запутался: что значит «как есть»? Странное выражение. И почему немка говорит про Нижний Тагил, если до этого рассказывала, что родители – настоящие немцы? Рудольф Александрович вертел головой, как скачет шарик в настольном теннисе: слева направо, справа налево. Студенты и поварихи подошли посмотреть на чудо. Андронов бережно водил пальцем по лаку:

– Как дома побывал. Это же наш местный народный промысел. Не понимаю только, как этот поднос к вам попал? Теперь настоящие худояровские подносы не делают. Их только в музее встретишь.

– Или на рынке, – лукаво улыбнулась Адольфа и опять захлопотала: – Ладно, соловья баснями не кормят – идите мыть руки, – она кивнула на мойку у газовой печки. – А потом, милок, подай всем из шкафа тарелки для картошки, – немка ласково смотрела на Шумкина.

– А козлёнку? – заторговался Миша.

– Он ещё мать сосёт. Пусть потерпит. Пока его лучше ничем другим не кормить.

Адольфа пошла из дома, а прибывшие сгрудились у казанка с горячей картошкой. Время в пути явно затягивалось.

30

Света и Гена вязали мешки, набирая картошки из общей кучи, а затем таскали их к телеге. Её послали вслед за Матвеем. Трактор, что должен был забрать урожай, застрял где-то в полях, поэтому прислали телегу с лошадью. Совхозный кучер, вручая поводья истопнику, обязал старика вернуться в Астапово на подводе до ночи и пошёл обратно в деревню пешком, не дожидаясь погрузки.

Серик, любуясь лошадью, подошёл, стал гладить крупную морду животного, глядя на кочегара с упрёком.

– Зашем лошад нушно пугать? Его нушно вон тама ставить, – казах указал на привязь возле столовой, – попить, поесть пыринесыти. Панимаешь, худой борода как у старик Хыттабыш? Лошад тоже нушно покой.

Парень был прав: кобыла вздрагивала от каждого крика, пятилась, перебирая копытами, и тихонько ржала. По приказу Горобовой её отвязали от телеги, и Матвей увел её от взбалмошного племени студентов туда, куда посоветовал Шандобаев. Наталья Сергеевна лично стала командовать процессом погрузки, чтобы дело шло быстрее.

– Вторая смена – на сегодня закончили. Первой – собрать мешки со всего поля. Ребятам работать в парах с девушками, чтобы им легче было носить, – зычно крикнула Горобова вдаль. Её слова передали всем по цепочке.

Студенты, перешагивая через грядки, вразвалку пошли туда, где в проходе оставили уже наполненные и связанные мешки. Без трактора и думать нечего было ехать по полю на лошади. Известие об отмене работы после полдника обрадовало, и разговоры зажурчали. Горобова и Печёнкин ушли договариваться с Матвеем о бане перед ужином. С ними увязался проректор Блинов. Сергею Сергеевичу тоже давно уже было понятно, что такое колхоз в их возрасте. Бригады Поповича и Зубилиной, поручив остальным перетаскивать собранный урожай с дальней части поля, стали сгребать в пустые мешки картофель из той общей кучи, что свалили у самого края.

– Аккуратнее клади, – командовала Станевич, широко раздвинув края мешка и морщась от грязи с картошки. Юлик догрузил в мешок последнюю порцию, сняв рукавицу, послал Ире воздушный поцелуй и передал лопату Попинко, для которого Маршал уже раскрыла пустой мешок. Таня работала на две пары: Цыганок-Савченко и Попинко-Попович. Тут же весело грёб лопатой Ячек, громко приказывая Сычёвой:

– Ты дежри ширче, тчобы не пормахнуться.

– Не пормахнёшься, – хохотал Галицкий, ожидая очереди на лопату и подмигивая напарнице Воробьёвой – он поручил маленькой бегунье вязать мешки.

– Тяни крепче, Лизок, и вся тебе недолга, – командовал через несколько минут хоккеист Соснихин. Весёлая Лиза тут же набрасывалась на мешок и ловко стягивала его шероховатой верёвкой из пеньки.

– А теперь наша очередь, – Стальнов, проходя к телеге, небольно дергал Кашину за косу, выбивавшуюся из-под натянутой клеенчатой косынки. Ира отмахивалась, взвизгивала, морщила нос:

– Бери лопату, хулиган!

Несколькими минутами ранее, когда предстояло выбрать, кто с кем будет таскать мешки, Ира, получившая предложение одновременно от Стаса и Володи, отказала Доброву:

– Стасик, ты не обижайся, но Володя покрепче на вид. Я лучше с ним стану мешки таскать.

– Воля ваша, – обиделся Добров и побрёл к Толику-старшему. Толик-младший, напросившись в пару к Зубилиной, был заранее осмеян Соснихиным:

– Ты, Лена, только смотри не надорвись с таким помощником. А то Толян всегда вначале фору даёт, а потом – язык на плечо и дохнет.

Кириллов сразу понял, что Миша намекает про вступительные экзамены по лёгкой атлетике.

– Сам не сдохни, – огрызнулся Толик-младший, но тут же, довольный, схватил мешок и сунул его гимнастке. – Пошли, Леночка, не слушай его. У Мишки только его дорогая редакция на уме. На большее он не способен.

– Зашем не сыпособен? Мыша ошень даже на мыного шито сыпасобен! Он нам с Арменом сапоги из каучука разыдабыл, – добродушно сказал Серик, показывая ноги. Оставшись без Малкумова, что-то нашептывающего Масевич на ухо, Серик встал третьим к Доброву и Кирьянову.

– Эй, слюшай, брат Серик, сапоги – из резины, – крикнул издалека Армен, услышав разговор. – А из каучука только жевачка для девушек. И ещё кое-что – для мужчин. Но про это мы умолчим, да, Ирочка? – Армен лукаво улыбнулся. Масевич расстерянно пожала плечами.

Когда мешки были погружены, на поле появились Горобова и Михайлов. Блинов уговорил Печёнкина сделать в бараке общую проверку инвентаря, чтобы по окончании работ никто не предъявил им сломанных стульев, труб или батарей.

– Ну как? Готово? – спросила Наталья Сергеевна, подходя к телеге. Гружёные мешки лежали на ней высокой горкой.

– Готово! – отрапортовал Попович. – Можно по койкам?

– Погоди, – Наталья Сергеевна стала осматривать телегу, обходя её со всех сторон. Кое-какие из мешков показались декану подозрительно сдавленными. – А ну-ка вытащи мне, Саша, вот этот мешок, – указала она на кучу.

– Зачем? – не понял Попович; мешок был завален сверху другими.

– Тащи-тащи, – Михайлов ухватился за широкий край мешка, готовый тянуть. По ходу разгрузки цепкий глаз декана отметил ещё парочку мешков, не внушающих доверие.

– И вот эти тоже в сторону отставь, – приказала Горобова совсем строго.

Нужный мешок оказался загружен наполовину.

– Это что такое? – спросил Наталья Сергеевна тихо, но сузив глаза. Старшекурсники прекрасно знали, что ничего хорошего этот взгляд не сулит. – Мало того, что тары не хватает, так вы ещё и имеющуюся не можете заполнить как положено? – Взгляд женщины словно просвечивал рентгеном стоящих вокруг телеги ребят. Девчата перепуганной кучкой перешёптывались чуть поодаль. – Раз так – разгружайте всю телегу и сейчас же докладывайте картошку в полупустые мешки, – назначила декан наказание.

– Так картошки больше нет, Наталья Сергеевна. Всю, что была в куче, собрали, – Попович попробовал отвоевать общее право на отдых. Но Горобова, подбоченившись, склонила голову набок и потянулась ухом, словно не расслышала:

– Попович, о чём ты говоришь? А в полях она куда подевалась? Самоликвидировалась? Или, может, всю уже собрали, умники?

Саша разумно промолчал. Горобова повела головой в сторону, по-прежнему наклонившись вперёд, как дикая кошка, готовая к нападению:

– Раз есть куда складывать, отправляйтесь снова на уборку. Иначе я вас всех сейчас дружным строем направлю к Печёнкину. А уж он пусть сам решает: разгильдяйство это или диверсия.

Тут даже старшекурсники струхнули. Попович раздвинул грудную клетку, как кузнечные меха, вдыхая воздух через раздутые ноздри. Сзади Сашу легонько удержал за ткань куртки Галицкий. Стальнов шагнул к друзьям поближе, образуя бруствер защитной линии, и кивнул на поле:

– А другие бригады отдыхать будут?

– А другие, Володя, не мухлевали и по полмешка в телегу не скидывали, – ответила Горобова, не покупаясь на обаятельную улыбку спринтера. Она прищурилась, остановившись взглядом на бригаде Зубилиной: – Девушки, вас это тоже касается. Что ты, Цыганок, шлёпаешь губами? Сказать что-то хочешь?

Света, подойдя к телеге ближе остальных, зашмыгала носом:

– Наталья Сергеевна, не надо всем в поле – это наши с Савченко мешки. Гена меня пожалел, не хотел, чтобы я тяжести таскала.

Спринтерша опустила голову. Декан смотрела без снисхождения:

– Ты что, Цыганок, немощная? Или вам трудно было взять кого-то третьим? Почему Маршал не помогала? Она же с вами в паре!

Таня, встрепенувшись от своего имени, стала испуганно заглатывать воздух. Света махнула подруге, чтобы та молчала:

– У Танюхи… нельзя ей сейчас тяжести поднимать.

– Шито такое? – спросил Шандобаев у Маршал. Она, на грани слёз, отвернулась.

– Да помолчи ты, Серик! – шикнул Попович на казаха и накинулся на Цыганок: – Света, ты что, только спринт быстро бегать умеешь, а с соображалкой получается медленнее? Ты не могла нам это сказать? Мы бы вам помогли. А ты, Хохол, что, не в состоянии перенести до телеги целый мешок с картошкой? Что за хрень? Теперь из-за вас всё переделывать надо!

– Я как лучше хотел, – начал было оправдываться Савченко, но его резко оборвал Попинко:

– Да не ври ты, Гена. И за спину девушки не прячься. Я ведь слышал, как ты Свете говорил, чтобы меньше картошки в мешок класть. Тогда, мол, по количеству сданных мешков больше получится. Ведёшь себя, словно ты не комсомолец советский, а барин царских времён, а остальные – чадь наёмная, тебе чем-то должная. Сдуйся! Здесь все равны, – Андрей смотрел на Савченко без страха.

Гена, сначала молящий взглядом, чтобы москвич замолчал, теперь испуганно перебегал глазами с одного лица на другое. Последних слов высотника он вообще не понял, но ясно почувствовал, что нагорит ему сейчас, как пить дать. Горобова, услышав объяснения Попинко, осела.

– Савченко, это правда? – спросила она тихо. Гена молчал. Горобова пришла в себя и сделала шаг вперёд. – Я спрашиваю, Савченко, это правда? Или Попинко что-то не так понял? – Наталья Сергеевна наступала одновременно и на Гену, и на Андрея. Навстречу ей, нацелившейся на ребят, словно ястреб, вышел Галицкий:

– Правда, Наталья Сергеевна. Я тоже это слышал.

Увидев Юру на своём пути, декан остановилась и от растерянности захлопала глазами, подбирая, что сказать.

В это время на дороге показался бело-жёлтая «буханка».

– Ура, это наши приехали! – закричал Соснихин, издалека заметив Бережного на переднем сиденье. Он развернулся, чтобы припустить к автобусу, но голос Горобовой пригвоздил хоккеиста:

– Стоять! Кто дал команду двигаться?

– Так ведь там Мишка Шумкин приехал, – Соснихин смотрел недоумённо – он с лета не видел тёзку, с которым сдружился за время экзаменов.

– Шумка… Мишкин… там, – повторил эхом Ячек. Ему тоже хотелось побежать к ребятам.

– И что дальше? – голос декана был сухим. Все мгновенно поняли, что отданный до этого приказ придётся выполнять.

– Ясно, – угрюмо качнул головой Галицкий. – Встреча с родными и любимыми откладывается на потом. Саня, командуй, кому куда, – попросил он Поповича и даже отвернулся от автобуса, остановившегося у бани, чтобы не расстраиваться.

– Девчата, пересыпайте картошку из полупустых мешков. А мы, пацаны, – в поле собирать. Чё тут думать? – Попович первым взял ведро и пошёл к грядкам, но вдруг остановился и в сердцах выкрикнул: – А этого паразита куда, Наталья Сергеевна? – Саша ткнул в сторону Савченко. – Уберите его от нас подальше. С ним теперь ни один порядочный человек не захочет в паре работать.

Гена стоял перед всеми, растянувшись в широкой нервной улыбке, и короткими движениями стряхивал с аляски воду. Со всех сторон на него смотрели злые глаза. Только Цыганок стояла с опущенной головой.

– На кухню! – тихо скомандовала Горобова, глядя на Савченко пристально. – Пожизненно. То есть на весь срок работ. И только попробуй мне что-то возразить.

– Зачем возражать? «Подальше от начальства, поближе к кухне» – армейская мудрость, – Гена засмеялся, пряча за смехом страх не столько перед деканом, сколько перед студентами. Он не знал, смогут ли они его простить и захотят ли.

– Ну и наглый же ты, Савченко, – ответила Горобова волейболисту, прежде чем переключиться на микроавтобус: – Бригадиры, пойдёмте со мной, примете приезжих, разместите, всё объясните. Группа один-один, у вас новенький – Игнат Андронов из Нижнего Тагила.

– У-у, край географии, – прокомментировал Савченко, ковыряя землю носком полусапога.

– Заткнись! – толкнул его Стальнов. – По твоей милости ещё на час тут завязнем, – Володя изо всех сил пытался рассмотреть тех, кто сидел в салоне. Кашина, заметив это, встала перед ним и, потянувшись бумажной салфеткой, предложила вытереть лицо, мокрое от дождя. Стальнов увернулся.

– Откуда ты берёшь эти свои платочки? – кивнул он на кусок бумаги.

– Из кармана, Вовочка, из кармана, – Ира-легкоатлетка улыбалась, стараясь удержать его взгляд, но парень уже развернулся и пошёл в поле, на ходу перехватив ведро у возвращавшегося по приказу Поповича.

– Галицкий, Стальнов, Кирьянов – вам лично поручаю сделать так, чтобы Андронову в новом коллективе показалось уютно: без вопросов и сносок таких вот, как у Савченко. Могу рассчитывать? – Декан не спрашивала – приказывала.

Юра уверенно кивнул за всех. Стальнов махнул рукой на ходу, не оборачиваясь. Кирьянов дакнул.

31

Утреннее рвение Николиной поскорее попасть в колхоз странно улетучилось: на её дружеский взмах ответила только Воробьёва. Поймав на себе взгляд Андронова – «Где же твоя хвалёная дружная супергруппа?», – Николина вздохнула. Ответить было нечего. В бараке – тёплом, сухом, чистом – прибывшие огляделись с большим оптимизмом. Попович повёл ребят по комнатам: Мишу в свою, Игната – к Кириллову и Кирьянову. Зубилина сначала показала девушкам места общего пользования, а затем занялась расселением. Лену завела в комнату первой, потом пошла искать места для поварих. Бережной остался около столовой с Горобовой. Там же завис с Матвеем завхоз Мирон. Третьим к ним примкнул Блинов, посчитав приезд подчинённого удачным поводом прекратить работу в поле.

После длинного переезда сил у Николиной хватило только на то, чтобы стянуть мокрую куртку и повесить её на дверку шкафа: другого подходящего места не нашлось. Она рассеянно оглядывала комнату: ветки цикория в бутылке из-под молока на одной тумбочке, а на другой, рядом с её кроватью, – маленький букетик из маргариток и клевера в банке из-под «провансаля», развешенные на батарее носки, разложенные на кроватях шерстяные одеяла, темно-синие или грязно-зелёные, голые окна, смытая краска деревянных досок на полу… В комнату вернулись девушки.