Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

11

В комнате первокурсниц было тихо. Зубилина и Масевич читали. Кашина рейсфедером щипала брови, то и дело захватывая кожу и тихонько вскрикивая. Сычёва, лежа с закрытыми глазами и сложив руки на животе, что-то беззвучно бормотала. Лиза Воробьёва крутилась с боку на бок, постоянно глядя на часы. Время близилось к пяти, а никаких вестей из Луховиц о Николиной не было.

– Когда же они уже вернутся? – тихо спросила Лиза вслух, сев на кровати.

– Никогда, – отрезала Кашина.

– Ерунду, Ирка, не пори. Скоро приедут, Лиза, – Зубилина оторвала взгляд от книги. В кроватях зашевелились разбуженные Света Цыганок, повариха Марина и фигуристка Ира Станевич. Указывая на спринтершу из Евпатории, Кашина скривилась:

– Светке не хватает леденца на палочке.

Зубилина коротко хихикнула: подложив руку под щёку, спортсменка пришлёпывала крупными губами и слегка присвистывала во сне, как героиня сказки «Морозко».

– Нашли над чем смеяться, – обиделась за подругу Маршал. Помучившись, как Лиза, но так и не заснув, Таня потихоньку встала, взяла тёплую куртку и вышла из комнаты.

Ветер на улице успокоился, и даже припекало. Лыжница села на крыльцо, подложив куртку под ягодицы, и осоловело осмотрелась. Кругом было пустынно. И вдруг из-за дальнего угла столовой выбежал и тут же скрылся обратно Серик. Потом опять выбежал и опять исчез.

– Что это с ним? – Маршал встала и, повязав куртку вокруг пояса, пошла в сторону картофельного поля. Шандобаев «нарезал отрезки» по прямой, совмещая ускорения с резкими финтами, подскоками и улюлюканьем.

– Ты чего? – поинтересовалась Таня, не понимая таких упражнений.

– Тренировка делаю, – ответил Шандобаев, приветливо махнув. – Вот сейчас я бегу за Бериком – он ускорился. – А теперь мой кон решил, шито он хитрый-хитрый, а я сапсем дурак. И он в сторону – пырыг! А я тута как тута и тоже в сторону пырыг. – Серик скаканул зигзагом, затем подпрыгнул, ударив в воздухе нога об ногу и радостно крикнул: – Эге-гей! Вот я мой кон обманул: я его верхом сел.

– Прямо как в балете, – удивилась Таня такой резвости. – Видел, как они на сцене так вот прыгают и ножка об ножку стучат? – девушка показала движение, но прыжок вышел низким, стук ноги об ногу получился неуклюжим. – Ой, я как медведь, – призналась она, смущаясь.

– Зашем как медыведь? Сапсем ни как медыведь! Шито сегодня высе заладили одыно и то же: Саша Поповиш – как медыведь, ты – как медыведь. А пошему он так сыказал? – уточнил казах.

– Наверное, потому, что декан у нас – женщина хорошая. Всем её жалко.

Серик задумался, потом кивнул:

– Тошно. Ты, Таня, умыный такой. Я нишего не понял, а ты раз и объяснил.

– Объяснила, – поправила Маршал. – Про девочек нужно говорить «объяснила», а не «объяснил». Понял?

Серик кивнул, смущаясь:

– Мыне тырудно сыразу всё пыравилно гаварить. А давай ты со мыной будешь дыружить и меня ушит, как пыравилно гаварить? – от его взгляда Таня смутилась.

– Я? Ой, я не умею никого учить, – ей показалось странным, что её просят о таком.

– Я тожа не уметь ушит. Но ведь шерез шетыре год ты и я будем деток пырепадавать? Зыначит, ты можешь на мене ты-ре-ни-ровать-ся – Серик добродушно улыбался, и последняя фраза у него получилась почти чётко. Маршал, подумав, кивнула:

– А что? Можно потренироваться. Только, если я что-то не знаю, я тебе сразу скажу. А вообще, я не против. Правда, нужно, чтобы кто-то тебя учил. То есть, я хочу сказать, что говорить ты умеешь, понять можно. Ты – не Ячек. Его только Симона раскодировать способна.

Молодые люди захохотали. Серику было хорошо от того, что девушка не отказала, Тане – потому, что ей оказали доверие. Теперь она каждую минуту будет поправлять речь Серика, и тогда он быстро научится говорить правильно. Девушка подтянула куртку на поясе.

В это время на дороге показался уазик.

– О, это Герасим, – доложил Серик, приложив руку ко лбу козырьком и разглядев водителя.

– Не Герасим, а Сильвестр, – шикнула Маршал. – Смотри не назови его так при нём. А то нагорит нам за это.

– А зашем тыгда Миша Шумкин его Герасим зовёт?

– Это я тебе потом объясню, – сказала Таня.

Уазик остановился у дверей столовой, и агроном направился к ним быстрым шагом.

– Привет, аксакал, – пожал он руку Шандобаеву. – Здравствуйте! – протянул и девушке.

– Добрый день, Герасим… то есть Сталлоне, то есть Сильвестр, – выдала смущённая Маршал, не ожидая, что начальство заговорит с ней. И чем больше она произносила имён, тем шире раскрывались узкие глаза Серика. А агроном, услышав такое, сначала опешил, потом захохотал:

– Ну народ! Значит, уже окрестили меня. Ну ладно, не впервой. Слышь, аксакал, ты мне не подскажешь, где Наталью Сергеевну разыскать? – снова посмотрел он на Шандобаева.

Из всей фразы Серик понял только имя-отчество декана и беспомощно уставился на Маршал. Таня, всё ещё приходя в себя от собственных ляпов, молча махнула рукой, зазывая агронома в сторону барака.

12

Обрывая с кустов чёрные ягоды и жадно закидывая их в рот, Бережной млел: в Малаховке тоже росла ежевика, но не такая крупная и сладкая. Там её обрывали все, кому не лень, не дав созреть. Здесь, на склонах речки, она доспевала до самой черноты, вызревала размером с фалангу большого пальца руки взрослого мужчины, и сама падала в ладонь, стоило лишь прикоснуться к ягоде. Травники шли к пролеску, к тем самым низинам, что так любил алтей: не болота, не густые заросли, а опушки пойменных лесов, густо заросшие дёрном, через которые и пробивались высокие, в метр-полтора, стебли растения с бело-розовыми крупными цветами. Но фрукты-ягоды на свежем воздухе лишь усиливают аппетит. Вот почему Бережной с благодарностью принял от спутницы какао из термоса и пирожок с капустой. Адольфа, предостаточно наголодавшаяся в своей жизни, без провизии из дома не выходила. Воду легко можно было взять в реке, но она не всегда согреет. Дары леса не насытят. А вот кусок хлеба или пирога – это уже гарантия того, что, если заблудился или попал в беду, можно продержаться не один день.

Пекла Цандер довольно часто. Ей нравился в доме запах теста: кислого или сладкого. На работе она выискивала в журналах рецепты и с легкостью бралась за что-то новое. Несъеденное немка относила детишкам в городские ясли, в которых работала, прикармливая особо худеньких и тех, что ели без аппетита. Свежей выпечкой малолетних там не баловали, в основном давали кашу, пюре, омлет. Иногда на полдник были печенье с молоком или «полезные и вкусные, хлопья кукурузные», как писали на пачке. Но чаще для перекуса резали обычный хлеб, махали его маслом и вареньем. Поэтому пирогам и тортам Адольфы дети всегда радовались.

Рудольф Александрович отметил воздушное тесто и особенно нежную капустную начинку, пропахшую укропом и сдобренную тёртой морковкой. Мать Рудольфа печь не умела. Да и с белой мукой, что до войны, что первые годы после неё, всегда было плохо. В войну на рынке в Москве можно было купить серую, с примесями ржи, ячменя, тяжелой кукурузы, жмыха, а то и тёртых желудей. Рудольф Александрович помнил горечь этой муки, её землистый или бурый цвет, комки, остающиеся между пальцев. Она падала в миску, не струясь, липла к рукам при замесе, вытягиваясь в длинные нити. Стряпать из неё мать могла только блинчики, даже не блины, ибо печево рвалось, приставало к сковороде, на которую лили рапсовое масло, смешанное с каким-то смальцем животного происхождения. Блинчики от него воняли псиной, или детям так казалось, потому что кто-то упорно распространял среди ребятни слух, что на рынках торгуют в том числе и собачьим жиром. С тех времён Бережной крайне редко ел блины, а всю пищу привык обнюхивать. Бывшую жену такая привычка бесила. Готовить она не любила, предпочитала покупать полуфабрикаты, в том числе и фаршированные блинчики с творогом или мясом. Рудольф Александрович к ним не прикасался. Теперь же он с удовольствием то сжимал пирожок до совсем плоской подошовки и зубами ухватывал выдавленную капусту, затягивая её в рот, то, наоборот, сдавливал по «швам», чтобы он раздулся и можно было заглянуть в образовавшуюся полость. Сладкое какао, щекоча ноздри, удивительно сочеталось по вкусу с пряной капустой и сдобным тестом. «Как есть дитё, – думала Адольфа, умиляясь этим выкрутасам: – ещё чуток и заговорит с ним, сердечный», – тут же жалела она. Впрочем, сейчас ей, не голодной и не сытой, было так комфортно, что, казалось, она не на земле, а в раю.

До привала путники шли по полям и берегу речки, не прекращая разговоры. Темы для них находились сами собой, и даже поражало, насколько просто даётся общение, словно знакомы они были давным-давно и знали друг о друге всё. После еды они спустились совсем к реке, преодолевая терновые заросли, пока не добрались наконец до нужного перелеска. Тут, в рост мужчины, поднимались стебли лекарственного растения и росли густо, плотно перевитые дёрном. Цветов на них почти уже не было, сами они из зелёных постепенно перекрашивались в общий золотистый цвет осени.

– Так и как же оттуда корень достать? – удивился Бережной, попробовав вырвать алтей за стебель и не сумев.

– А сапёрка как раз для этого, – острая, из нержавеющей немецкой стали, лопатка была трофейная и досталась женщине в подарок от благодарных ссыльных немцев, которым она когда-то носила еду в те самые бараки, где проживали теперь студенты. Историю про это и хотелось рассказать, и вспоминать было боязно – настолько леденил нутро страх тех времён. В корзинке нашлись рукавицы, чтобы не натрудить руки до мозолей и не испачкаться. Натянув хлопчатобумажные самошивки, Адольфа вырубила лопаткой квадрат в двадцать сантиметров по бокам, глубоко подкопав пласт. Затем вынула кусок вырезанной земли, перевитой дёрном, и о рукоятку лопаты, воткнутой в землю, стала обстукивать до тех пор, пока земля и мелкие корни сорняка не отпали, оставляя на виду только толстые, которые и были нужны. Приноровившись, Рудольф сменил женщину, предложив ей отбивать выкорчёванные пласты о стволы деревьев. Так дело пошло быстро, и они снова увлеклись разговорами о том, как придут домой и будут мыть корень, как затем Адольфа станет его резать и сушить. А ещё о том, как запаривать эту часть растения для лечебных нужд, но ни в коем случае не варить.

Через час с небольшим корзина была полна, и путники двинулись в обратную дорогу. Осеннее солнце уже катилось к горизонту, унося с собой тепло, а в низинах так даже и пробирало. Но ничто не омрачало настроения двух людей, так неожиданно нашедших друг другу.

13

После бани студенты наелись на ужине картофельных оладий со сметаной и – чудо! – помидорного салата. После того как Наталья Сергеевна намекнула Эрхарду про недостаток овощей в меню, в сторону лагерной кухни поползли телеги с яблоками и легковушки с капустой и кабачками. А сегодня, в субботу, в коляске Матвеевского Ижа удалось переправить малаховцам восемьдесят килограммов помидоров. Сытые, чистые и лёгкие на подъём, к семи часам студенты опять собрались в комнате у девчат, но на этот раз без Галицкого и Попинко. У Юры были сильно растёрты сапогами не только вросшие ногти больших пальцев, но и мизинцы. Сразу после ужина он намазал стопы облепиховым маслом и перебинтовал их чистыми тряпицами: взял их, как знал. Сидя на кровати с такими «культями», Галицкий тихонько перебирал струны гитары и напевал, время от времени записывая то ноты, то слова. Андрей же предпочёл шумной компании книгу. Музицирование друга ему никак не мешало, а вот то, что его не всегда понимают – расстраивало. Диковинные слова «маркизет», «блажить», «блюсти», «маета», «изымать» в речи длинноногого москвича принадлежали к утерянному языку предков. Их Маршал не знала. Как не поняла, что такое «дрожки Матвея» – телега или мотоцикл. Не блистая оценками в школе, Таня наверняка выбрала бы какую-то рабочую специальность, как её родители и брат, стала машинисткой, как сестра. Она была рукастая: любила шить и плести макраме, готовить и гладить, вязать и выжигать лампой по дереву. Но, увлекшись спортом, в какой-то момент девушка вдруг почувствовала огромное желание быть тренером у малышей. Именно дошколят ей хотелось учить ходить на лыжах по сугробам, кататься на коньках на речном льду, плавать в открытом бассейне. Поступлением в МОГИФК Таня очень гордилась и ещё до отъезда в колхоз рассказывала родным, с какими ребятами она будет учиться.

– Лена Зубилина, она знаете, какая? Как подаст команду в зале гимнастики – преподаватель весь аж сияет. Такая чёткая формулировка! А Миша Шумкин – это же золото, а не парень. Степенный, порядочный, сразу видно, что серьёзный. А ещё у нас есть Андрей Попинко, – добавляла девушка, раскрасневшись. Родственники улыбались, думая про себя, что вот и появилась в их семье образованная. Даром что младшенькая, а какая бойкая да умная.

– А может, Андрей не слышал, как ты их звала? – уточнила Маршал у Кашиной на всякий случай.

– Да слышал, не глухой, – ответила Ира раздражённо: – в книгу уставился и никого не замечает. Как можно любить эти книжки?

– Не поняла… – протянула Зубилина, не глядя. У неё отскочил на шнурке с ботинка пластиковый наконечник. Взяв двойную нить, Лена-гимнастка зашивала конец «столбиком», придавая ему хоть какую-то твёрдость. – Тебя хватает только на «Мурзилку»?

Кашина перестала причёсываться и стала рыться в своём чемоданчике.

– Почему это только на «Мурзилку»? Я, между прочим, подписана на «Бурда моден». Вам такое не достать, – кивнула она на роман «Таис Афинская», что лежал у Зубилиной на тумбочке.

– Что? – Лена-гимнастка, думая, что литературная тема закрыта, снова развернулась к Ире-прыгунье.

– Погоди, ты серьёзно считаешь, что журнал моды лучше книг? – на лице Зубилиной читалось презрение. Цыганок, Маршал и Воробьёва смотрели на Иру вовсе с насмешкой. Может быть, высотницу поняли бы тёзки или кухарка, но Станевич и Масевич ушли в туалет краситься, а Марина ещё не вернулась с кухни. Выкидывая из чемоданчика на кровать тонкое бельё в поисках что бы надеть покрасивее вместо брюк и майки с длинным рукавом, Кашина вспылила:

– Чего уставились? Да. Не люблю я читать книги! Понапишут кому не лень чего попало, а нам потом мучайся, изучай их бредятину в школе…

Лена даже не нашлась что ответить. Света повела плечами: «Ну да, напрягли бедную Ирочку романы Льва Толстого и Фёдора Достоевского». Таня ответила рассуждением вслух: « И заставили мозг напрягать труды Александра Фадеева и Льва Кассиля“. „А поэты, во главе с Есениным, Пушкиным и Блоком, и вовсе тебя, Кашина, простят, такую всю утончённую благодаря «Бурда моден», – подвела итог разговору Лиза.

От таких насмешек Кашина замолкла и принялась старательно разглаживать и аккуратно складывать назад только что выложенное барахло – блузки, кофтёнки, юбку. Из всех привезённых вещей до сих пор ей пригодились только тренировочные штаны и олимпийка, непромокаемый болоньевый костюм «адидас» и один из тонких свитеров с горлышком. Так и не решившись достать что-то для переодевания, красавица с косой хлопнула крышкой чемодана и понесла его к шкафу, вышагивая гордо и ни на кого не глядя.

В комнату вбежала Станевич:

– Девочки, скоро ребята придут. Убирайте с батареи свои трусята! – весело приказала она. Всю неделю по комнате болтались свитера, майки, колготки, штаны для работ в поле. Воспользовавшись баней, удалось кое-что из лёгкого постирать и развесить, что поместилось, на батарею. Делили её разве что не по сантиметру, отвоёвывая лишнюю гармошку чугунки кто для носков, кто для маек. Бельё – трусы, лифчики и колготки – ещё в первый вечер после работ было решено вешать в туалетной комнате. Попросили у Матвея найти бельевую верёвку, натянули её и носили в туалет всё исподнее женской половины барака.

В девять вечера, когда уже все собрались, Цыганок ещё раз вызвалась сходить к ребятам. Без Галицкого и гитары вечер казался не таким весёлым. Юра, снова отказавшись, кивнул на ноги. Впрочем, и без этой причины веселиться ему не хотелось. Усталость от монотонной работы на поле разъедала Галицкого, как ржавчина металл. Ему всё чаще хотелось побыть одному или хотя бы в тишине.

– Ну а ты чего не идёшь? – спросила Света высотника.

Попинко приподнял книгу.

– Понятно, бунт на корабле, – расстроенно выдохнула спринтерша. Вернувшись без ребят, она развела руками.

– Не могут.

– Лучше скажи, что не хотят, – усмехнулась Кашина. Андронов на такой юмор отреагировал довольно резко:

– Ира, ну что ты за человек! Хоть бы раз подумала, прежде чем что-то ляпнуть.

Кашина, отвечая сибиряку, кокетливо пропустила пальцы сквозь распущенные пряди:

– А ты что, Игнат, тоже записался в Орден печальных рыцарей? Тогда тебе не с нами надо, а в комнату к узникам совести. Сядете там втроём скорбеть о печальной судьбе вашей любимой Леночки и, может…

Что Кашина подразумевала, узнать не пришлось – Стальнов, любовавшийся до этого шикарными струями её русых волос, дёрнул девушку за руку:

– Заткнись! Иначе мы тебя отправим кое-куда.

– Что? – от такого тона Ира растерялась, а от запаха изо рта Володи сморщилась: лук из её салата, выложенный на край тарелки, старшекурсник съел на ужине не морщась. Кашина отодвинулась.

– Ничего, – поддержала Цыганок. – Вот объявим тебе сейчас бойкот, и узнаешь тогда, что значит жить и слова ни от кого не дождаться – ни доброго, ни худого. Это же кошмар, а не жизнь! Вроде бы всё время среди людей находишься, а кажется, что всем ты совершенно безразличен: никто не торопится ни о здоровье справиться, ни новостью поделиться. Разве такое можно вынести, не страдая?

О ком она говорит, поняли сразу все. Со вчерашнего дня с Савченко никто не общался, и на этот вечер его, естественно, не позвали.

– «В массах назревали разночинские настроения», – серьёзно подметил Юлик и предложил или общаться нормально, или расходиться.

Закончился вечер травлей анекдотов.

14

Воскресный завтрак перенесли на час, чтобы все могли поспать подольше. День обещал быть тёплым, над полями парило. Запах земли, с которым местные жители срослись, как сиамские близнецы, городским казался кому кислым, кому терпким и однозначно вонючим.

– Плесенью какой-то несёт, – заявила Кашина. Вырядившись по случаю выходного в городские сапожки и полупальто, напялив на голову берет, а на шею шарфик, про который вчера, перебирая чемодан, вдруг вспомнила, Ира после завтрака поймала в коридоре Стальнова.

– Пошли в кладовку, – кивнула она на открытую дверь. Сощурившись на её лукавую улыбку, Володя потащил высотницу к двери на улицу:

– На воздухе поговорим. Чего тереться по углам? – Но приватного разговора у них снаружи не получилось: слишком много вокруг было людей. – Пошли туда, – показал Стальнов на баню. Губы его были сжаты, брови сведены. Ира дерзко мотнула косой и, проходя мимо Чернухиной и Глушко, рассмеялась нарочно громко. Володя дёрнул спутницу за руку и ускорил шаг. – Ты зачем мне вчера наврала про внематочную Николиной? – спросил он, когда они уже отошли подальше. От напора, с каким говорил старшекурсник, Ира опешила:

– Я? Когда?

– Когда её увозили.

– А-а-а. Так это я лишь предположила. Кстати, до сих пор ещё не ясно, что у неё.

– Ясно.

– Ну и ладно. – Кашина зевнула. От солнца её разморило. Стальнов с досадой крутил пуговицу на куртке. Была бы сейчас у него сигарета, он непременно закурил бы, хотя совсем не переносил дым. Вчера, когда Володя увидел в бане пассивно растирающих себя Попинко, Андронова и Галицкого, он сразу заподозрил, что тема их беседы – не про погоду.

– Юрок, что я ей сделал? – спрашивал старшекурсник у друга, когда Николина отказывалась от протянутой ей булки, даже не поблагодарив. – Вроде хотел показать себя с лучшей стороны…

– С лучшей она тебя уже видела, – задумчиво отвечал Галицкий, уклоняясь от дальнейших объяснений. И уж если он, лучший друг, молчал, то спрашивать о Николиной двух первокурсников не имело смысла вообще: Игнат, тот в принципе был неразговорчив, а чтобы понять Попинко, требовалось бежать за толковым словарем Владимира Даля. Подслушав разговор ребят, Стальнов подождал, пока троица рассосётся, и пошёл к Галицкому.

– Юрок, извини, я тут случайно вас услышал… Так это точно, что у Николиной воспаление придатков? – чтобы придать вопросу безразличный тон, Володя хлопал себя веником. Юра вылил на себя набранную в таз воду и отплевался:

– А ты, Вовка, пойди и спроси у своей гадалки, – Юра снял с плеча одногруппника и протянул ему прилипший берёзовый листик – вениками студенты запаслись в соседнем пролеске. Сжав губы, Стальнов бросил листик на пол.

Дальнейшие события хорошего настроения тоже никому не добавили. Орлов, глядя в столовой, как Горобова при ходьбе опирается на руки Поповича и Лыскова, как на столпы Геракла, покачал головой.

– Похоже, закончилась ваша практика, дорогая Наталья Сергеевна, – ректор грустно улыбнулся и добавил: – Впрочем, декану факультета всегда есть чем заняться и в Малаховке.

– И мне тоже есть чем! – взорвался парторг, отставив тарелку. – Или вы думаете, Иван Иванович, что можно вот так запросто оставить институт на шесть недель без партийного руководства? – Приняв сановную позу, Владимир Ильич ждал ответа. Орлов, даже если и имел какие-то соображения по заданному вопросу, высказываться не спешил. Печёнкин обратился к штангисту, прицепившемуся к Горобовой, как тополиный пух к шершавой коре дуба:

– А вот назови-ка ты мне, Попович, сроки последнего съезда ЦК КПСС?

Саша, мирно обозревающий серую мглу за окном, крякнул и пошёл волнами:

– Да-ак это, того… не так давно…

– Вот, товарищи! – Печёнкин упреждающе поднял вверх указательный палец и обвёл взглядом притихший зал. – А Попович, между прочим, на первом курсе сдал экзамен по истории КПСС, а в этом году – по научному атеизму. Так что, казалось бы, должен быть сознательным элементом нашего общества! – Поднятый палец продолжал рассекать воздух. Чтобы даже малейшим намёком не выдать своего несогласия, Саша низко опустил голову. Он точно знал, что, если бы в его власти было не наступить нечаянно на ногу Горобовой, а, например, пролить горячий чай на язык Печёнкину, он, ей-богу, тому самому, которого отрицал научный атеизм, сданный студентом на четвёрку, сделал бы это – причем не исключено, что сделал бы намеренно. Похоже, что такие мысли посетили в данный момент не только Сашу. Лысков, жена ректора и даже сам Иван Иванович отвели взгляды. Преподаватели и студенты робко переглядывались. Медсестра Иванова полезла в сумку с медикаментами, делая вид, что что-то ищет. Хотя, кроме йода и аспирина, там ничего больше быть не могло.

При общем молчании Владимир Ильич принялся ходить по столовой, огибая столы и лавки с ловкостью эквилибриста. При его приближении каждый уворачивался как мог, избегая прикосновения. Голос парторга доносился даже до кухни, заставив поварих передвигаться на цыпочках:

– И глупым я Сашу не назову. И беспринципным – тоже. Однако всё выглядит так, как объяснял наш Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев в отчётном докладе очередного, Попович, двадцать шестого по счёту, съезда ЦК КПСС! – Парторг закатил глаза, цитируя: «…У некоторых молодых людей образованность и информированность подчас уживаются с политической наивностью». – Выдав фразу, вырванную из контекста, парторг открыл глаза и посмотрел на Горобову. Она сморщилась, как от боли; смотреть со скукой было бы опаснее. Парторг продолжил, вводя себя по мере цитирования в очередной идеологический транс: – А значит: «…нужно усиливать воспитательную работу среди молодёжи…, воспитание трудовое, воспитание нравственное и идейно-политическое». Тон речи возрастал крещендо. Самое важное Печёнкин приберёг к концу фразы, ещё раз убедив присутствующих, особенно преподавателей, что, вызубрив как «отче наш» только эти строки из часового доклада генсека, именно их парторг МОГИФКа возьмёт за ориентир, чтобы апеллировать. Общие формулировки, повторяющиеся из года в год, про необходимость укрепления среди молодёжи морали, нравственности и коммунистической идеи, служили таким, как парторг МОГИФКа, путеводителем по жизни, прикрывая их невежество в других дисциплинах.

Не отвечая, Горобова пошевелила ногой и опять охнула. От боли, конечно. А может, и от скуки. Печёнкин поднял веки и «вернулся на грешную землю». В него впились десятки глаз людей, опасавшихся быть уличёнными в полной политической дезориентации относительно столь важных идей лидера страны. Гадать, каким образом тезисы февральского сборища политической верхушки коммунистов страны могли повлиять на только что принятое решение парторга покинуть место обязательной сельхозпрактики, преподаватели не стали. Орлов, не из боязни, нет, скорее от нежелания связываться с брюзгой Владимиром Ильичом, которому, как принято было изъясняться среди дам лёгкого поведения: «проще дать, чем объяснить, почему нельзя», согласился прихватить завтра в Малаховку и его. Печёнкин, не скрывая своей радости, тут же заторопился собирать вещи.

Как только он вышел из столовой, Валентина Орлова, улыбавшаяся на протяжении всего его нескончаемого монолога, развела руками:

– Ну вот, ушёл, а про даты съезда так и не сказал.

Ректор в ответ на это тут же шикнул: «Молчи, женщина!» – и внимательно посмотрел на закрывшуюся дверь. Выждав пару секунд, не вернётся ли монстр, он схватил супругу за руку и потащил к выходу, причитая:

– Доведёшь ты меня до беды со своим языком!

Валентина, совершенно не понимая, в чём её вина, прогнусавила, что ей всё же хотелось бы знать про даты, и она очень надеется, что муж просветит её по этому вопросу. На что ректор ответил что-то неразборчиво и совсем тихо.

– Вот ведь глупая баба, – покачал головой Лысков, когда скрылись и они. – Даже представить трудно, что было бы, если бы Валентина задала мужу этот вопрос в присутствии некоторых. Да, Саня? – подмигнул он штангисту. Попович, утирая пот, безмолвно зашевелил полными губами.

Итак, на ужине объявили, что Горобова и Печёнкин уезжают. Миша Соснихин, убегавший на улицу курить, услышал от Савченко, что завтра в Луховицы за Николиной вместе с Эрхардом поедет Иванова. Во время перекура, как во время засухи на водопое, объявленный бойкот отменялся, и волейболист с огромной радостью выложил хоккеисту всё, что узнал «случайно и на кухне». Оттого с самого утра многие остались на улице после завтрака ещё и потому, что хотели бы посмотреть, действительно ли в Луховицы отправят Татьяну Васильевну, а Горобова вот так запросто сядет и укатит в Малаховку.

Когда вдали показалась машина Эрхарда, Кашина и Стальнов уже распрощались, и каждый был готов идти в свою сторону. Свернув у бани, Сильвестр Герасимович быстро проехал мимо них к столовой и, остановившись, вышел из машины – в длинном кожаном плаще, брюках и ботинках. Привычной походной шляпы на агрономе не было, а его белые длинные кудри развевались по плечам. Надев солнцезащитные очки, мужчина вытащил из салона костыли.

– Ну ничего себе прикид! – присвистнула Кашина. – Сталлоне, похоже, клеится к Горобовой.

– Новая тема для сплетен? – Стальнов смотрел самураем. – Ну и язва ты, Ирка! Жалею, что повёлся на твою болтовню. Ладно, некогда мне. Пока!

Володя быстро пошёл вниз к бараку, не обращая внимания на то, как Ира нервно сдёрнула шарфик с шеи.