Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

5

Студенты, как пьяные муравьи, расползались после обеда кто в барак, кто прогуляться, кто за баню покурить. Про курево Горобова знала наверняка, но молчала, как армейский старшина. Заметив на поле гружёную телегу, она задержалась за углом. Шандобаев, взяв лошадь под уздцы, щурился от яркого света, ласково поглаживая круп кобылы. Старая, с широкими, натруженными бабками, когда-то рыжая, а теперь с просветами от вытертой шерсти, каурая издалека казалась пёстрой.

– Хороший коняшка, хороший, – приговаривал Серик, добавляя для лошади что-то по-казахски.

– Ты зачэм с ней на своём языке разговариваешь? Она тебя никак нэ понимает, – Армен, пропускавший через пальцы гриву лошади, засмеялся.

Серик даже обиделся:

– Э, какой бальшой, Армен, а какой гылупый. Как не панимает? Каниешна панимает. Она же моя, казахской породы, – букву «х» он произносил по-своему, через «к».

– Да, ладно, Серик джан, не гони, – засомневался кавказец беззлобно. – Не бывает казахской породы.

Серик аж крутанулся на месте:

– Как эта не бывает? Каниешна бывает. И казахская, и башкирская, и монгольская.

– А кавказская бывает? – Армен понял, что друг, акцент которого от возбуждения усилился, не врёт, но смотрел пытливо.

– Зашем не бывает, каниешна бывает! И кыргыская бывает. И кабардинская бывает. Ты же из Кабардино-Балкарии? Не знаешь?

– Слышал, – ответил Армен, радуясь, что друг вспомнил про его край. Там действительно любили и славили скакунов.

– Толко тывой и мой лошад – это горный порода, рысак. У них ноги такая тонкая-тонкая. И спина вот так торчит, – Серик провёл по крупу вниз, как срезал. – А волос такой мягкий, как шиолк, зынаешь? – не дожидаясь ответа, Серик продолжал, мечтательно смотря вдаль и гладя лошадь отрывистыми движениями: – Как у моего Берика. Он у меня чистокровная сыкакун… Рыжий. – Серик помолчал, затем добавил: – Пошти.

– Почти рыжий или почти чистокровный? – Армен снова смеялся и снова беззлобно. С казахом он вёл себя, как с младшим братом, которому всегда нужна помощь. Вот и здесь Малкумов оказался не от нечего делать, а чтобы разделить компанию. Все убежали после еды отдыхать, и дела никому нет до того, что мешки не считаны. А пока они не считаны, Матвей отказывается их везти в Астапово. Одному Серику это надо, что ли?

Казах, не обращая внимания на добрый взгляд Армена, обидчиво покачал головой:

– А, да шито ты понимаешь? Моя Берик – лучший верховой кон. Он насытыящий арабский жеребес, – обида была недолгой, и парень снова оживился: – Алытай зынаешь? Барнаул? Вот. Там его мама и папа жил. А потом кы нам пыриехал. У нас во Прунзе есть маленький конзавод.

– А это что за порода? – Армен понял, что если не оторвать Серика от воспоминаний, то загрустит наездник к вечеру, а то и начнёт хандрить.

– Этот – хароший лошад. Он верховой был. Видишь какой крепкий капыта? Холка дылинный. Ноги – сильный, жилы такие – ух!

– Да какие там жилы: коленки, как у нашей тёти Ани в общежитии на проходной – толстые и больные, – Малкумов ощупал бабки кобылы.

– Ты тошно гылупый-гылупый, бырат Арымен, – обиделся Серик, следя, не больно ли Марусе, и даже брови свёл, что делал крайне редко. – Эта лошад был ошен силный, когыда молодой. Тележка возил, наездник возил. А теперь – картошка возит. Бедыный.

– Кстати, о картошке. Пора уже везти её, пока нас Сильвестр Герасимович, он же Сталлоне, как Му-Му не утопил, – Армен засмеялся, не замечая наблюдавшей за ними Горобовой. Поэтому даже вздрогнул от её голоса:

– И что вам мешает это сделать, Малкумов?

Армен, быстро развернувшись с не вынутыми из карманов руками, качнулся, потеряв равновесие. Но, увидев, что начальница миролюбива, осклабился:

– Бригадиров нэт, Наталья Сергеевна. Ждём, – объяснил кавказец без всякой натяжки, улыбаясь, словно речь шла не о работе, а об удовольствии.

– Куда они подевались? – оглянулась Горобова по сторонам, высматривая среди прогуливающихся по территории парочек Поповича и Зубилину.

– Леночка пошла зубы чистить. А Саня ещё ест, – пояснил кавказец.

Горобова молча кивнула, удивлённо отметив про себя, что Армен уже успел переодеться: до обеда он был на поле в тяжёлой куртке и коротких штанах. «Ему бы сапоги в первую очередь дать», – поёжилась Наталья Сергеевна, вспоминая, как торчат из-под шаровар щиколотки грузина, а кроссовки утопают в грязи. Махнув, что всё поняла, она пошла в сторону столовой. Уже отойдя от ребят подальше, декан вдруг на секунду остановилась:

– Армен!

– А? – кавказец, не спускавший с неё глаз, ответил с готовностью.

– Передай Галицкому, чтобы про «Сталлоне» я больше не слышала. Усёк?

– Юрок тут ни при чём, Наталья Сергеевна.

– Не умничай, – ответила Горобова снова на ходу и не столько ребятам, сколько себе. – Знаю я, откуда у каждой клички ноги растут. Если Эрхард про себя такое услышит, норму нам по сборке точно увеличит. «А мы и с этой никак не справляемся».

Задумавшись, Наталья Сергеевна замешкалась перед входом в столовую и тут же получила дверью по лбу. Вопреки строгому закону строить в российских деревнях дома с дверью, открывающейся вовнутрь, эта распахивалась наружу. Пленные немцы или не учли возможность снегопадов, при которых в Сибири иной раз заметало дома под самую крышу и о каких они в Германии слыхом не слыхивали, или, что было вероятнее всего, прикрепили дверь согласно правилам противопожарной безопасности: чтобы проще было покинуть помещение, выбив её изнутри ногой. Ойкнув, декан схватилась за голову. Попович, сытый и расслабленный после еды, толкнул дверь с такой лёгкостью, словно она была не из массивного дерева, а из пластика. Увидев на пороге Горобову, он ойкнул в свою очередь:

– Простите, Наталья Сергеевна. Я вас не зашиб?

– Попович, ну ты и медведь! Поаккуратнее нужно. Дверь тебе не штанга, – Горобова тёрла ушибленное место.

– Я не нарочно, Наталья Сергеевна, – Саша улыбался; было заметно, что он расценил слова декана как комплимент.

– Ладно уж, чего там… Не убил, и то спасибо. Иди! Вон тебя уже лошадь заждалась. То есть, я хотела сказать, Шандобаев и Малкумов. То есть мешки. – После удара по голове женщина никак не могла сосредоточиться.

– Сейчас, мигом, – откозырял штангист. В спешке не соблюдая этикета, он грузно шагнул в открытую дверь и наступил женщине на ногу.

– А-а-а! – Горобова присела на одной ноге, подтягивая другую. Ощущение было такое, будто стопа раздроблена. Не удержав равновесие, она стала падать. Кто-то подхватил её сзади.

– Саня, ты глаза-то разуй! – раздался голос Лыскова. – Мало нам Николиной?

Саша, нервно дергая мышцами лица и тела, стал неуклюже извиняться.

– Да ладно, иди уже, – махнула рукой Горобова, опустив лицо; на глазах выступили слёзы. – А вы, Павел Константинович, помогите мне зайти, – приказала она.

– С превеликим удовольствием, – Лысков попытался взять женщину под руку, но она одёрнула его.

– Что значит «с превеликим удовольствием»? Я вам фамильярничать не позволяла, – краснея, Горобова оглянулась на Поповича. Но тот уже топал к телеге широкими шагами, раскачиваясь на ходу. «Ну точно медведь», – Горобова поморщилась от боли. Так, опираясь на плечо мужчины и сильно прихрамывая, она добралась до лавки ближайшего к выходу стола.

В столовой почти не было народа: первая смена уже поела, вторая пока не пришла. Заметив декана и Лыскова, тётя Маша колобком выкатилась из кухни:

– Ой, это что это такое с вами случилось, Наталья Сергеевна? Ушиблись никак?

– Уймите её, – тихо попросила Горобова. Павел Константинович кивнул.

– Тёть Маш, чего расшумелась? Всё нормально. Просто Наталье Сергеевне захотелось опереться на крепкое мужское плечо, – пошутил он. В другой раз на такую фривольность Горобова гневно сверкнула бы глазами, но теперь не стала: уж очень сильно болела нога.

– Принесите мне поесть, – попросила она растерявшуюся повариху. А когда та поспешно уковыляла, всё же покачала головой: – Язык у вас, товарищ Лысков, без костей.

– Так он и должен быть без костей, Наталья Сергеевна. Уверяю вас, как анатом, – Павел Константинович кивнул на сапоги женщины. – Давайте посмотрим.

– Ну вот ещё! Нашли место, – выпрямилась она, отвергая всякую помощь, но, заметив, что мужчина собрался уйти, добавила: – Давайте уже после обеда. Подождите меня на улице, пока я поем. А потом пройдём в барак и там посмотрим.

– Болит? – тут же простил её Лысков.

– Да. И, как мне кажется, ногу уже раздуло. Так что обувь тут снимать не буду – потом не надену.

– Ну да, правильно, – согласился Лысков и пошёл к выходу. – Приятного аппетита. Я минут через двадцать за вами приду. Пойду помогу этим обормотам мешки сосчитать. А то сила-то у них есть, а вот с остальным, – костяшкой пальца он постучал себе по голове.

Как только дверь за ним закрылась, Наталья Сергеевна зашмыгала носом. Из давнего детства она вспомнила одну картинку: совсем маленькая, она укладывалась отцу под живот. Папа казался ей огромным. Жар от его тела успокаивал, и маленькая Туся засыпала и спала долго-долго.

– Щас салфетку принесу, – пообещала повариха, вернувшаяся с едой. «Вот ведь – баба как баба, а тянет на себе столько, что десяти мужикам впору», – пожалела она декана. По ней, семья и дом были уже достаточным грузом, чтобы не взваливать на себя лишнего. Детей у Марии Николаевны было пятеро.

6

Виктор Кранчевский, просидев всё утро над кандидатской диссертацией, вышел после обеда на террасу дачи и потянулся:

– Эх, красотень какая! – После обеда в Малаховке было даже тепло. При свете солнца капли дождя блестели на ёлках гирляндами. Клумбы с цветами и газоны смотрелись свежими. Дорожки из деревянных кругляшей выглядели словно умытыми к какому-то празднику. «Вечного Огня не хватает и зубцов Кремля, а так – чем не Александровский сад?» – спросил у себя Виктор. И тут же ему в ответ раздался негромкий, дружелюбный клокот сороки. Длиннохвостая красавица, спрятавшись в кроне одной из вишен, клевала уже подсохшие плоды.

– Ах ты воровка! – шикнул на птицу Кранчевский, но незлобно, а чтобы поддержать разговор, и, на правах давнего знакомого, стал подходить к дереву поближе. Сорока подождала, пока дистанция между ней и человеком сократится до максимально допустимой, затем недовольно клёкотнула и взлетела. Кранчевский, вздрогнув от неожиданности, махнул ей вслед рукой: – Ну, лети-лети, стрекотунья. Нет чтобы посидеть, поболтать со мной. – Дача, такая большая, в отсутствие друзей казалась не сказочным теремом с остроконечной крышей, а угрюмым замком заточения, обширный парк вокруг дома – не шикарным садом, а пустынной прерией.

Подойдя к дереву, Виктор протянул руку, сорвал две подсохших вишни на одном черенке. Одна ягода была подгнившей, вторая – хорошей. Выбросив плохую, другую Виктор обтёр и сунул в рот. Приятный, слегка дымный вкус плода разошёлся по нёбу.

– Во добро пропадает, – Кранчевский с сожалением оглядел дерево. На ветках висело много несобранных, таких же подвядших ягод. Вишню, как и всю прочую зелень, хозяева сажали для красоты. – Эх, собрать бы их да на наливочку… – аспирант потёр ладони, кинул ещё один взгляд на вишню, прикидывая, стоит ли овчинка выделки и, решительно махнув рукой, пошёл в сторону гаража за лестницей.

Через пару часов, сидя перед двухлитровой эмалированной кастрюлей, заполненной ягодами, Кранчевский рылся в своих записях аспиранта: где-то на странице ежедневника он не так давно записал рецепт приготовления именно вишнёвой наливки. Он вычитал его не то в журнале «Работница», принесённом Машей, не то в «Здоровье», где иногда тоже появлялись интересные и несложные кулинарные рецепты. Медицинский журнал получал по почте старшекурсник Галицкий. Несмотря на то, что годовая подписка стоила половину месячной стипендии, Юра не скупился на неё. Вытаскивая каждый месяц журнал из почтового ящика, он «проглатывал» его, ревниво пряча от ребят. Единственным, кому разрешалось полистать «Здоровье», был Стас Добров, одобряющий увлечение Галицкого традиционными народными методами лечения. Их было по нескольку в каждом номере. Поэтому Юра относил журналы в типографию, где их аккуратно подшивали, оборачивая обложку пластиком. И никакой трёшки за это жалко тоже не было, так как знания эти Галицкий регулярно применял, едва лишь кто-то из «домочадцев» начинал сопеть носом.

– Лучше лечиться дольше, но травами. Тебе, Вовка, для дезинфекции, нужно полоскать горло и промывать нос настоем из них. Возьми хоть ту же аптечную ромашку, шалфей, зверобой, эвкалипт, череду… Про тысячелистник вообще молчу – он всё лечит!.. Но это же руки нужно приложить! А тебе вечно некогда. Поэтому ты сушишь себе слизистую «Нафтизином», – по-старчески ворчал Юра, укоряя всякий раз, когда Стальнов простывал: – Знаю я тебя – опять на зачёте по хоккею красовался перед девчонками без шапки?

– Жарко было, – выглядывал Володя из-под одеяла – накрывшись им, он сидел над кастрюлей с горячим картофельным отваром, куда Галицкий бросил, не жалея, листья лаврового листа.

– Жар костей не ломит. Давай, давай, дыши! Дон Жуан хренов, – Юра спешил снова закрыть друга, сберегая под одеялом ценный пар.

Володя послушно завершал процедуру, а затем стоически позволял себя поить и натирать, в благодарность называя однокурсника маменькой. Ради того, чтобы избавиться от соплей, он готов был и не на такие пытки.

Вспоминая про их весёлую жизнь на старой даче, Виктор незлобно усмехнулся. Запись с рецептом никак не находилась. Раздосадованный, аспирант пошёл на кухню и нашёл там «Поваренную книгу» Шумкина. Через некоторое время Кранчевский уже стоял в местной аптеке в очереди, чтобы купить спирт. Литра алкоголя, разбавленного пополам с водой, для наливки как раз хватило бы. «Эх, удивлю я ребят, когда вернутся», – заранее радовался Виктор, возвращаясь на дачу с пузырём. Для приготовления хорошей настойки требовалось не менее шести недель. Раньше друзья из колхоза приедут вряд ли.

– Не забывать бы ещё регулярно встряхивать её раз в неделю, – наказал он вечером Маше, гордо указав на трёхлитровую банку, завязанную марлей и водружённую на один из шкафов.

– Ага, и непременно стоит каждый раз дегустировать, – Маша к такой суете отнеслась скептически.

– Брось! Не для того мучился, – заверил Виктор.

– Надолго ли козлу капуста?

– Ну, знаешь ли! – вспыхнул аспирант, поправляя очки. – Если ты считаешь меня таким уж неисправимым алкашом, зачем согласилась выйти за меня замуж?

Это была провокация. Кузнецова отвечала, бережно отодвигая банку подальше от края:

– Алкашом я тебя никак не считаю. А замуж могу и не идти…

Она сделала вид, что обиделась, но за ужином всё же похвалила Виктора за смекалку и предложила сохранить наливку до их свадьбы в начале января.

– Точно! Молоток ты, Машуня! – бросился к ней Кранчевский с поцелуями, точно зная, что это станет поводом пойти на второй этаж.

7

Матвей неспешно вывозил гружёную телегу с поля на асфальтовую дорожку перед столовой. Рядом с лошадью по обе стороны шли Серик и Армен. Горобова, опираясь на плечо Лыскова и охая при каждом шаге, вышла из столовой. На её просьбу напомнить в правлении про тёплые вещи и обувь, истопник принял под козырёк несуществующей фуражки.

– Будь сделано! – Как многие люди в возрасте, Матвей, несмотря на тепло, с непокрытой головой не ходил. Шерстяная шапка была изрядно поношена и застирана так, что блином сползала на уши. – Можа, ещё что? – уточнил он, просовывая под ткань палец, чтобы почесать голову.

Горобова устало мотнула головой:

– Нет. Если обмундирование привезёте – великое дело сделаете.

– Привезу, когда дадут, – пообещал Матвей, улыбаясь ртом с кривыми, истёртыми зубами. – Бывайте тут. Но-о! – натянул он поводья.

Лошадь тронулась с места лениво, не поднимая головы, словно не хотела покидать молодых ребят и оставаться в компании старика. Шандобаев и Малкумов так же медленно пошли обратно за угол, обходя столовую со стороны полей.

– И возвращайтесь поскорее! Вечером – баня, – крикнула Наталья Сергеевна вслед, когда кучер уже взобрался на небольшую горку.

Не оглядываясь, он сделал отмашку.– Думаете, успеет? – Павел Константинович посмотрел на часы на руке. – Уже три.

– Думаю, да. Нужно совсем совесть потерять, чтобы не натопить баню в день приезда ректора. До деревни и обратно – час-полтора езды, а баня запланирована на шесть.

Разговаривая, Наталья Сергеевна охала: неровные камешки на пути то и дело причиняли ноге боль. Доведя начальницу до середины пути к бараку, мужчина предложил передохнуть. Павел Константинович вытащил из кармана яблоко, взятое с обеденного стола. Обтерев плод о рукав куртки, он протянул его. Наталья Сергеевна отказалась. Мужчина стал есть, продолжая разговор и то и дело кивая прохожим. С некоторыми коллегами они не виделись по нескольку дней и радовались друг другу при встрече, словно спрашивая: «Как? Ты тоже ещё тут?»; как будто из колхоза можно было куда-то деться.

Со стороны казалось, что Лысков с Горобовой остановились постоять на солнышке.

– Предлагаю гулять после обеда каждый день, – улыбнулся мужчина. Вокруг бараков медленно прохаживались Татьяна Васильевна и Тофик Мамедович. Наталья Сергеевна посмотрела вопросительно, потом нахмурилась:

– Напоминаю вам, товарищ Лысков, что мы не гулять сюда приехали, а работать.

Глядя на них, Лысков растерянно улыбнулся:

– Так я и не прохлаждаться предлагаю, а для здоровья.

Лысков широким размахом зашвырнул огрызок далеко в кусты полыни, которой не было только на полях.

Наталья Сергеевна снова вздохнула:

– Не добавляйте про здоровье. Мне хватило Валентины и её переживаний по поводу того, что Иван Иванович, с его язвой, поел на два часа позже обычного, – она кивнула на столовую, где ректор и его супруга сейчас ели.

– Завидная тревога о ближнем, – произнёс Лысков, глядя на женщину с лёгкой грустью. – Обо мне так беспокоиться некому. А о вас?

– Да что это вы, товарищ Лысков, себе позволяете? – шикнула Наталья Сергеевна.

– А что? Разве, Наталья Сергеевна, это преступление – поинтересоваться у женщины, как она живёт? – скрывая смущение, преподаватель анатомии растерянно улыбался. Декан поджала губы:

– Я вам прежде всего начальник. Так что соблюдайте субординацию.

На крыльцо вышли Бражник с Золотым на поводке и Галина Петровна. Объяснив и этой парочке, что с ногой – простое недоразумение, Горобова заторопилась, ускорив шаг и также охая. Барак кишел студентами. Сев на стул и переводя дыхание, декан рассматривала синеву под кожей. Снятый сапог был опущен на пол. Наталья Сергеевна принялась за другой, отказавшись от помощи. Лысков, глядя на то, как она пыхтит, усмехнулся её упрямству.

– Дайте-ка я вас лучше осмотрю, – предложил он уже в комнате Горобовой, достав из кармана куртки футляр с очками. В них преподаватель казался строже и взрослее. Осмотрев и ощупав больную ногу, заключил он твёрдо и без сомнений: – Домой вам нужно, товарищ декан. Завтра вы вообще ни в какую обувь не влезете.

– Скажите про это Орлову, – попросила Горобова, подняв на Лыскова слёзный взгляд; ох, как же дёргало ногу!

Павел Константинович, глядя поверх очков, добродушно хмыкнул:

– Да тут и говорить не надо, всё видно. Холод бы вам приложить.

Горобова поёжилась:

– Не нужно. Мне холода за эту неделю хватило. Сейчас посижу, отёк спадёт. Другой вопрос, почему у меня всегда именно с этой ногой проблемы. С самого детства. Прямо напасть какая-то.

– Бывает, – Лысков встал, снял с крючка в комнате фуфайку, которую Горобова берегла на случай сильных морозов, скрутил её рулоном и подложил ей под ногу, а куртку, что женщина успела снять, встряхнул и ровно повесил на спинку кровати.

– Вы, как вижу, хороший хозяин, Павел Константинович, – сказала женщина, ища примирения. Лысков, убирая очки обратно в футляр, пожал плечами:

– Не знаю, судить некому. Как я уже сказал, живу я один. А к порядку с детства приучен. Что в доме, что в машине.

– У вас и машина есть? – удивилась декан; в их время легковой автомобиль считался почти роскошью.

Задержанный вопросом, преподаватель снова пожал плечами, на этот раз с недоумением.

– Любой нормальный мужчина, если он может себе позволить, должен иметь машину. Как без неё в магазин, как на базар? Кстати, я мог бы и вас каждое утро встречать в Малаховке на станции, – он вернулся от двери, поправил фуфайку, попутно одёрнул задравшийся край одеяла. Женщина молчала. – На работу я прихожу тоже рано; мы ведь с вами частенько в вестибюле встречаемся. А иногда вижу, как вы бежите от станции, опаздывая.

Преподаватель рассуждал теперь совсем по-приятельски. Горобова, устраиваясь на кровати, подумала, что наверняка Павел Константинович не притворяется добрым, чтобы выслужиться. Да и какая ему была нужда лебезить? Работу свою он знал, претензий к нему, как к педагогу, никогда не было. Так что, скорее всего, она и вправду нравится ему. Но именно этого Горобова и боялась. А вдруг она привыкнет к новым отношениям? И что тогда? Остаток жизни провести с этим мужчиной? А если, наоборот, не сумеет ни привыкнуть к Лыскову, ни тем более проникнуться симпатией? Вселить в человека ложную надежду, а потом выкручиваться из неприятного положения, созданного ею самой? Нет, не стоит. Да и слухи поползут.

– Лучше не начинать, – проговорила Наталья Сергеевна вслух, вслед своим мыслям, но неожиданно для собеседника. Заметив, как он растерялся, декан потянулась поправить ролик под ногой и тут же сморщилась. Это стало поводом выпроводить мужчину из комнаты поскорее.