Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

Стас тут же словно протрезвел:

– Понял. Пошли к нам. У Попика есть.

– А ваши не спят?

– Какая разница? Пошли, говорю. А то ещё загнёшься здесь где-нибудь.

Дойдя до комнаты, Добров открыл дверь и спросил в темноту:

– Андрюха, где твоя банка?

Быстро, как смогла, Лена закрыла за собой дверь. Комнату ребят тут же пронзил луч ручного фонарика Попинко. Мгновенно в кроватях сели все, кроме Поповича. Саша только повернулся навстречу гостье, заслоняясь от света.

– А что случилось? – подошёл Галицкий. В пижаме Юра выглядел трогательно и немного смешно. Но Николиной сейчас было не до смеха.

– Ребята, простите, срочно нужно выпить таблетку, а в обоих туалетах нет воды.

– А ты была в обоих туалетах? – Юра смотрел пытливо. Николина медленно покачала головой.

– Понятно. – Старшекурсник досадливо ухмыльнулся.

– «Если в кране нет воды – значит, выпили жиды», – недовольно пробурчал Шумкин, снова укладываясь. Лена не стала реагировать на его слова, и попросила у Попинко воды. – Да пей, кто не даёт. Там, правда, ещё полчаса назад цветочки стояли, но это ничего, – снова пробурчал Шумкин сонным голосом.

– Ты заткнёшься или нет? – возмутился Андрей. Иногда он мог быть вовсе не таким рафинированным, каким казался обычно, и даже чиркнуть лучом фонарика прямо по глазам. Шумкин мгновенно натянул одеяло на голову. – Нет, ну надо же быть таким желчным? – хлопнул Андрей его по попе, подавая Лене банку с водой. – Эх, тебе бы чайку сейчас напарить с травками… Но какой тут чай? – высотник обвёл лучом по стенам. – Кипятильник включить некуда: ни одной розетки на весь барак.

Николину трясло, и она на самом деле не отказалась бы от горячего напитка. Галицкий взял у неё банку и помог пить. Убедившись, что таблетка проскочила, гостья слабо улыбнулась:

– Извините, ребята, за беспокойство. Спокойной ночи! – Осторожно, чтобы не наткнуться на какую-то кровать, Николина пошла к выходу.

– Да уж, наверняка ночь теперь будет для нас более чем спокойная! – бросил Шумкин ей вслед.

Дверь открылась. Стальнов, на пороге, от неожиданности матюгнулся. Николина, не дожидаясь вопросов, прошмыгнула у него под рукой. Она успела заметить Кашину, скрывшуюся в их комнате. Медленно шаркая ногами по полу, Лена пошла по коридору. И тут на пороге своей комнаты появилась Горобова.

– Это что ещё за ночное шастание? – Надежда Сергеевна с удивлением рассматривала Николину.

Давая волю эмоциям, студентка заплакала в голос. Декан втащила её за руку в свою комнату и плотно закрыла дверь. Разговор им предстоял долгий.

Часть вторая: Привыкание

Потянулись на юг журавли,

Крик печали не спутаешь с радостным.

В небеса унеслись от земли,

Воспевая прошедшее жалостно.

(Современный автор Николай Локтев)

1

Первая неделя в Астапово показалась студентам гудроном, из которого не вылезти: за неласковым вторником последовала пасмурная среда, за ней – особо холодный четверг. Выйдя утром в пятницу на ежедневную линейку и увидев, что с неба сыплется пороша, некоторые физкультурники отчаянно засвистели и стали требовать отменить работы в поле. Ветров такой изнеженности лишь улыбнулся:

– Ребята, в народе есть поверье: ранний снег – гарантия долгой осени. Эта пороша – лишь людей попугать. К обеду уже ничего не будет. Ведь комарики по вечерам попискивают. А в полях полно ещё лютиков, клевера и прочего разнотравья. – Николай Петрович с трибуны окинул колонны бодрящим взглядом. Председателю никто не ответил: ни про комариков – их в поле не было, ни про цветы – до них ли, стоя скрючившись на распаханной борозде? Да и народные приметы знал мало кто из городских. Старшекурсники прятались за первокурсников, девушки тёрли глаза, ребята зевали – даже морозец их не бодрил. Не ожидая большего, Ветров весело подмигнул, пожелал хорошего дня и заторопился с проверкой на другие участки. В Астапово председатель наведывался каждое утро, и каждое утро расстраивался: за неполную первую неделю общий объём картофеля, собранного коллективом МОГИФКа, едва составил тысячу тонн вместо предполагаемых тысячи двухсот. Ретивость первых дней к пятнице сменилась у студентов безразличием: как будет, так и будет.

После завтрака старшекурсники Галицкий, Стальнов и Кирьянов попросили Горобову выслушать их рациональное предложение. Наталья Сергеевна, взгляд которой до этого «плавал» в пшённой каше, удивлённо посмотрела на ребят:

– Ты, Стальнов, решил поговорить со мной про баню или про уборку комнат?

Отсутствие воды в среду после первой бани кочегар Матвей «повесил» на студентов: «Мылись, как у себя в Москве, а центрального отопления здесь вам нет. Чтобы заполнить цистерны, врытые в землю, я вынужден был воду отключить. Хотите умываться ещё и по ночам – мойтесь быстрее, лейте воды меньше». И относительно порядка в комнатах декан не придиралась: вместо того чтобы складывать вещи в шкафы и тумбочки, студенты развешивали их на спинках кроватей, батареях, дверцах раскрытых шкафов.

Стальнов ответил, не обращая внимания на иронию Горобовой и не разнимая рук, сложенных перед грудью:

– Наталья Сергеевна, я хотел бы поговорить про то, как нам лучше работать.

– И чтобы спину не перегружать, – худощавый Толик-старший, стоял перед всеми, согнувшись, как вопросительный знак и подперев одной рукой живот, а второй – поясницу. Михеева мило улыбнулась и несколько раз покрутила головой, разминая шею.

– Это как раз то, что нам нужно. Я всегда знала, что только рабочий класс должен решать, как распоряжаться собственной судьбой. Не так ли, Владимир Ильич?

Печёнкин кивнул; мышцы ныли и у него.

– Пусть говорит Галицкий, – решила Горобова. – Короче и понятнее него никто из вас не скажет.

Не отвлекаясь на комплименты, Юра делово заговорил. До сего момента мешки, наполненные картошкой, ребята таскали сначала к центральной дорожке, потом к краю поля, где уже завязывали их и грузили на телегу. Это занимало уйму времени, вызывая вынужденные простои в сборе урожая. Старшекурсники же предлагали оставлять шестидесятикилограммовые мешки у центральной дорожки поля и не завязывая.

– Время сэкономим, и девочкам не нужно надрываться, – Галицкий оглянулся на студентов. Некоторые девушки одобряюще угукнули ему в ответ.

– Всё это правильно, – согласилась Горобова, всё же не понимая: лошадь с телегой приезжала из Астапово за полчаса до окончания работ, и грузили урожай всем скопом. Как же тут справляться малой группой? Стальнов тут же пояснил, что необходимо ежедневно выделять пятерых ребят только для погрузки и прямо в поле. Ведь лошадь с телегой могла подъехать к любой грядке.

– И тогда можно завязывать мешки непосредственно перед загрузкой на месте, заранее проверив, что они полные. Горобова довольно усмехнулась: похоже, её урок, преподанный Савченко, не забыли.

– А зачем пятый? – тут же вцепился в идею Гофман; ему план ребят сразу понравился.

– А пятый будет управлять Марусей, – Галицкий указал на Шандобаева, незаметно подошедшего сзади. – С лошадью Серик уже подружился.

– Какие молодцы! – улыбнулась Зайцева, уперев в ладони тяжёлую нижнюю челюсть и глядя на коллег. – И как вы раньше до этого не додумались?

– Дело говорят! – воскликнула Михеева, кивнув Гере Андреевне.

– Сама понимаю, – кивнула Горобова, – вот только как быть со временем на погрузку? Полчаса пятерым никак не хватит.

– Зашем полшаса? С самого утра нашинат будем, – широко улыбнулся Серик. Был казах добрым и немного наивным.

– Наталья Сергеевна, вопрос по лошади нужно решать с Ветровым, – вмешался наконец парторг, энергично сжимая-разжимая пальцы. Из-за стойки раздачи к столу преподавателей подкатила телеса повариха тётя Маша:

– Зачем пудрить мозги Ветрову? – прогудела она, сунув руки за белоснежный фартук. – Наш Матвей может каждое утро ездить в колхоз за лошадью. Это он в прошлый раз выпимши был. А так, если собаку с поводка не спускать, у них с Марусей давняя любовь. – Повариха утёрлась передником; выступать перед начальством она не привыкла. – Ваши девчата – такие помощницы, что Матвею, кроме как следить за топкой, больше и делать нечего. Да и Николина проворно работает. – Горобова посмотрела по очереди на поварих из институтской столовой, что добровольно приехали в Астапово на сельхозпрактику, затем на блондинку с первого курса. Выяснив накануне, почему у Николиной постоянно болит живот, Горобова направила прыгунью в высоту работать в тепло на кухню. – Так что запрягайте Матвея, – повторила тётя Маша, – и пусть делом занимается. А то курит и курит, курит и курит, всю кухню нам продымил своей махоркой. – Старик истопник постоянно придирался к приезжим поварихам. Собирать картофель, как хотелось бы, девушкам не пришлось. Присутствие в столовой двух дополнительных помощниц, знающих своё дело, избавляло Наталью Сергеевну от ежедневной головоломки с назначением дежурных.

– И Савченко вашего тоже забирайте, – вступила в разговор младшая из поварих, Марина, покраснев от волнения. Волейболист с третьего курса Гена Савченко тоже работал на кухне, помогая накрывать на столы.

– Что, тоже курит? – Гофман строго посмотрел на Гену.

– Хуже… ворчит и нудит. Забирайте его! Пусть работает на свежем воздухе, может, злобы в нём поубавится, – объяснила тётя Маша.

Горобова тут же откомандировала Савченко в пару к Маршал и Цыганок, с которыми он работал раньше, и приказала девушкам следить за нерадивым работником. Но тут медсестра Иванова спросила, не тяжело ли будет девушкам на кухне таскать воду с колонки, что была довольно далеко – около бани.

– А за это не переживайте, Наталья Сергеевна, – весело ответила тётя Маша. – Мне наш Эрхард нонче обещался привезти длинный шланг. Прикрутим его к колонке и будем по нему воду пускать сколь нужно.

Гера Андреевна Зайцева посмотрела на старшего преподавателя кафедры по лёгкой атлетике Михайлова, сидящего за столом напротив. Им тоже «посчастливилось» испытать на себе дежурство по кухне:

– Удивительно, о чём думали раньше?

Начав работать по-новому, с планом сбора урожая в этот день студенты всё так же не справились. В субботу, вышагивая по плацу между бараками перед линейкой, Горобова готовила аргументы для начальства. Орлов обещал прибыть сегодня к обеду. Каждый год студенты ездят на сбор картофеля, каждый год половина возвращается больными. Не помогают никакие бани, защитные кремы или варежки: ветер и холод делают своё дело, обжигая и высушивая молодую кожу горожан. отсылая на тяжёлые работы обладателей сильных ног, ясных голов, тонкого слуха, виртуозных рук, губили за год не одну сотню перспективных. Но нытьём и стонами верхнюю власть не проберёшь. У неё один ответ – ничего, страна не обеднеет. Вся система построена на том, чтобы народ терпел, страдал и снова терпел.

Декан спортивного факультета потуже затянула шарф. Студенты, выползали из бараков непривычной жалкой струйкой и вставали в ряды без присущего былого оптимизма. «Во что бы то ни стало нужно вытребовать у Ветрова второй выходной день, – решила Наталья Сергеевна, пусть даже для этого ей пришлось бы написать коллективную жалобу в Луховицкий облком партии. – А Печёнкин поможет мне в этом. Нашему парторгу не привыкать строчить всякого рода кляузы и жалобы».

Мысли женщины прервал Савченко:

– Сучара эта ваша картошка, – ругнулся волейболист, разминая тело: мышцы словно налились свинцом, руки дрожали, ноги отказывались сгибаться.

– Савченко, что за мат? – пассивно отреагировала Горобова, взявшись пересчитывать выстроенных. Ей уже сейчас мерещилась вечерняя баня и завтрашний полный выходной. В понедельник декан рассчитывала уехать из колхоза. «Вот отчитаюсь перед ректором за проделанную работу, и вон отсюда! Пусть думают что хотят. Студенты – молодые, им ночи хватает, чтобы восстановиться. Хотя…» – глядя на покряхтывающего Савченко, теперь и в этом декан сомневалась. Гена, бросив недовольный взгляд, ответил опять нагло:

– Знаете что, Наталья Сергеевна? Во-первых, я тут грузчиком не нанимался!

– А во-вторых? – в ней уже пробудился руководитель. И именно он, несмотря на понимание недовольства, не мог позволить разговаривать подчинённому в подобном тоне.

– А, во-вторых, «сука» – литературное слово.

Горобова выдержала вызывающий взгляд Савченко.

– Про литературные нормы, Савченко, тебе лучше спросить у Ивана Ивановича. Вот дождёмся его сегодня, и пусть ректор объяснит тебе, как лучше выражаться в присутствии женщин и старших, если родители тебя этому не научили. Но, независимо от объяснений Орлова, предупреждаю: если ты продолжишь говорить в таком тоне, я вышвырну тебя из института к чертям собачьим! Так понятно? – Соблюдать какие-то речевые нормы у женщины не хватало сил. Теперь она прекрасно понимала трудяг на заводах или стройках, для которых ненормативная лексика являлась привычкой. Раз жизнь – тоска, то и речь – дерьмо. Гена, хорошо расслышав в голосе декана раздражение, втянул голову в плечи:

– Шо тут непонятного? Самим грубить – можно, а нам и слово не скажи…

– Савченко, как же я от тебя устала, – Горобова попробовала поддеть землю носком сапога. Плотно схваченная морозом, она не поддавалась. Вдыхая холодный воздух, женщина поёжилась: – Неужели ты думаешь, что я буду продолжать терпеть твои выкрутасы до самого четвёртого курса? – В институте, как в армии, царило негласное правило: старшекурсников, особенно после первой практики в школе, никто уже не трогал. Гене, перешедшему только на третий курс, ходить «под ножом» предстояло до будущего мая.

– Не имеете права за такое отчислять, – огрызнулся волейболист, но уже без раздражения.

– Ещё как имею! Ты же – будущий преподаватель. А как я смогу допустить, чтобы ты, в перспективе учитель физкультуры или тренер, бранился перед детьми, да ещё блатным жаргоном? Так что не добавляй. – Горобова хотела сказать что-то ещё, но на крыльцо барака выбежал Шандобаев. Без куртки и размахивая руками, он заголосил на весь колхоз:

– Вай пармай! Сыкорей! Сыкорей! Там Лена пез духа.

– Какая Лена?! – Горобова схватилась за грудь в области сердца, где кольнуло.

– Николина? – одновременно выкрикнули Бережной и Андронов, стоящие рядом. Савченко, повернувшись к бараку, тут же ткнул в сторону Серика пальцем:

– О, видите, Наталья Сергеевна, этот казах сказал очень матерное слово и ему – ничего?

Горобова, не обращая внимания на Гену, бросилась к бараку, уточняя на бегу:

– Серик, что ты такое говоришь?

– Он сказал, что Николина – пиздуха, – насмешливо повторил Гена, догоняя декана. – Хотя я не понял, что это значит.

– Да заткнись ты, Потомуша, – приказал Андронов. Он про болезнь одногруппницы знал больше, чем другие. – Серик сказал «без духа». У Серика просто акцент, понимаешь? – от испуга и гнева Игнат кричал. Но не успели все добежать до дверей, как на крыльцо выскочила Симона Сычёва, в войлочных сапогах с резиновыми калошами, в длинном вязаном свитере и без штанов.

– Николина упала в туалете и лежит как мёртвая, – выпалила она и, задыхаясь от бега, отошла в сторону, пропуская в барак декана, медсестру Татьяну Васильевну и Игната. Гена, оттиснутый за дверь, недовольно покосился на Серика:

– А я шо, шифровальщиком тут, шо ли, работаю? Всяких… нерусей понимать. «Пиз духа, без духа».

Сзади к волейболисту подошёл комсорг института Костин. Жёстко взяв Гену за локоть, Валентин развернул его к ребятам лицом:

– Савченко, а вот это уже точно разжигание межнациональной розни. И такое я за тобой замечаю уже не в первый раз. Поэтому объявляю тебе выговор с занесением в учебную карту, три наряда вне очереди на погрузке и предлагаю объявить бойкот.

– Чего? – в глазах Гены забегали искорки испуга. – Какой ещё бойкот? Валёк, ты же мне друг…

Костин ответил каменным голосом:

– По-хорошему ты, Гена, видимо, не понимаешь.

В рядах студентов прошелестело одобрение, и Савченко увидел, как от него отвернулись даже безобидная Таня Маршал и инфантильный Андрей Попинко. А их товарищи по группе один-один Кашина и Штейнберг смотрели с неприязнью. Савченко с надеждой в голосе обратился к Стальнову:

– Стан, я не нарочно. Вырвалось, – но, обычно лояльный ко многим и многому, на этот раз старшекурсник был согласен с комсоргом.

– Вырваться, Хохол, может газ из одного места, – отрезал он. – Мужчина должен всегда отвечать за свои слова. Так что не ной тут, как баба.

Одобрительный ропот прошёл по рядам студентов. Только Миша Соснихин и Стас Добров беспомощно пожали плечами, сожалея, что не могут противиться общему решению. Понимая, что теперь три дня с ним никто не заговорит, Гена тяжело выдохнул.

– Так тебе и надо, Ген-гематоген. Шпана недобитая, – обозвала парня Цыганок. Ухватив волейболиста за рукав, она потащила его в сторону столовой: – Пошли! Теперь я с тебя в поле три шкуры спущу. И не говори, что не слышал!

– Да слышал я, слышал, – ответил Савченко и послушно пошёл за Светой; дежурные преподаватели Михеева и Бражник скомандовали идти на завтрак.

Уже через минуту из барака выбежал Бережной и, никому ничего не объясняя, понёсся в сторону бани, обгоняя колонну студентов и преподавателей первой смены.

– Потрусил запрягать Мирона, – вздохнула Ира Масевич и потёрла щёки; от волнения холод ощущался сильнее. Институтский завхоз, загуляв в колхозе с местным кочегаром и своим начальником Блиновым, со среды торчал здесь в Малаховку не уехал.

– Думаешь? —Армен Малкумов нахмурил лоб; похоже, их куратор действительно бежал к оранжевому уазику, что стоял на парковке возле бани.

– И думать нечего. Плохи дела, – Ира нервно тёрла и руки. Поняв её слова по-своему, Армен протянул ей большие варежки:

– Давай наденем сверху твоих, – он указал на тонкие шелковые перчатки гимнастки. – В таких замуж хорошо выходить, а не картошку собирать.

– Замуж хорошо и без перчаток, – улыбнулась Масевич, уступчиво протягивая руки.

Подобная идиллия на фоне всеобщего тягостного молчания казалась сценой не из этого спектакля.

– Прямо «Юнона и Авось», – завистливо скривилась Кашина. По лицам ребят москвичка поняла, что никто из них, приезжих, не знает про новую постановку столичного «Ленкома». Ире посчастливилось попасть на предпремьерный прогон спектакля, чем она, конечно же, очень кичилась.

– И прямо, и криво, – подтолкнул её Стальнов, указывая на тропинку. – Под ноги смотри, а то бухнешься.

Высотница фыркнула и, мотнув косой, выбившейся из-под шапки, пошла впереди Володи. Виляя бёдрами, она запела, коверкая текст и жутко перевирая мотив:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Без перчаток на поле полюбишь.

Я тебя никогда не забуду,

Ты своих рукавиц не увидишь.

– Что за дурацкие песенки?! – не выдержала подобной самодеятельности фигуристка Станевич и закрыла уши руками. Конькобежец Юлик Штейнберг тут же приказал Кашиной замолчать. Ира-легкоатлетка махнула своей тёзке-фигуристке:

– Станевич, зря ты так! Увидишь, через год эту песню будет знать вся страна! Поэтому учи слова и подпевай.

– Спасибо. Лучше я поберегу силы для другого, – ответила маленькая Ира своей рослой соседке по комнате. Кашина, понимая, что поддержать её некому, пошла дальше молча, но вилять бёдрами не перестала.

– Слава богу, заткнулась. А то, поди, до кишок глотку себе застудила, – насупила брови Таня Маршал, совершенно не переживая о том, слышит капризная одногруппница её низкий голос или нет.

– Кашиной всегда хорошо, когда другим плохо, – громко добавила Зубилина, не приглушая голос. Бригадир среди девушек, Лена посмотрела на неудачливую артистку с укором: – Ты бы, Кашина, энергию, с какой поёшь, пустила на сбор картошки.

– Не нанималась, – ответила Ира через плечо и не оборачиваясь. – Савченко прав. Да, Стасик? – оглянувшись на ребят, Кашина неприятно растянула губы в улыбке и заговорщически подмигнула Доброву. – Пусть довольствуются тем, что хотя бы так работаем, а передовиков выращивают среди своих доярок и свинопасов. Мне мои руки и спина ещё в жизни пригодятся.

Стас, заметив общее недовольство, комментировать слова высотницы не стал. Да, противно ощущать грязь на руках, мокрые куртки на спине, склизкую почву под ногами и ветер, пронизывающий до костей. Но зачем было об этом напоминать? И без этих причитаний любой из идущих рядом с Добровым, будь на то его воля, предпочёл бы не ехать в колхоз.

Студенты нехотя удалялись от барака. Всем хотелось знать, что же в действительности произошло с Николиной. Галицкий и Андронов (его Наталья Сергеевна сразу же прогнала) переглядывались. Рядом с Юрой и Игнатом шёл, кутаясь в ватник и поглубже натягивая на уши вязаную шапку-петушок, Андрей Попинко. Перепуганные девчата, сбившись в кучу, тихо перешептывались. Стальнов, обогнав всех, возглавил колонну вместе с Шумкиным. Привычно голодный Миша был безразличен ко всякого рода происшествиям. Время от времени Стальнов оглядывался на барак, втыкался взглядом в Галицкого и, видя ледяные, непроницаемые глаза друга, ускорял шаг.

Уже в столовой, рассевшись в необычной тишине, Миша Ячек напомнил, что Сычёву всё же пропустили обратно в комнату одеться.

– Вот сейчас Синома пирдёт и свё расскажет, – пообещал маленький рыжий гимнаст, переставляя в словах слоги и не спуская глаз с входной двери.

За любимую гречневую кашу с молоком студенты принялись в этот раз без всякого аппетита.