Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

29

Малаховцы решили развести костёр сразу после ужина, не дожидаясь ночи. Матвей вытащил из кармана зажигалку и лёгким нажатием гордо высек пламя несколько раз подряд. Не заметив должного удивления, старик подсунул прибор под нос Соснихину.

– Немецкая. Трофейная, – добавил он чуть тише. Миша пожал плечами с полным безразличием к штуковине. У него самого в кармане куртки лежала зажигалка, правда, пластиковая. А вот зажжённый огонь вызвал острое желание покурить. Шаря в карманах, хоккеист оглянулся. Штейнберг стоял далеко и увлечённо болтал со Станевич. Зато Зайцева, что оказалась совсем рядом, отрицательно покачала головой. Отведя от преподавательницы взгляд, Миша поднял воротник куртки: солнце почти скрылось и воздух уже пропитался сыростью.

– Бросай! – скомандовал Блинов, указывая старику на горящую газету. Рассмотрев подарок агронома, Сергей Сергеевич поглядел на Матвея с уважением:

– Точно трофейная!

И хотя Блинов вовсе не был в этом уверен, ему хотелось сделать старику приятное. Со ним было просто: он спокойно выносил и сквернословие, и пьяные бредни проректора. И говорить всегда находилось о чём. – Смотри, как сразу горит, – указал Блинов на пламя. Сложенные шалашом деревяшки от разломанных ящиков, политые бензином, мгновенно вспыхнули от пламени газеты. Студенты встали вокруг костра и негромко переговаривались. Магия огня заставляла каждого ощущать то самое притяжение, что испытывали предки человека в доисторические времена.

– Красотища! – произнесла Николина, глядя завороженно. После таблетки обезболивающего ей стало лучше. Рядом, как исполины, охраняющие врата земли, стояли Попинко и Андронов: – Жаль, что Стас не смог выйти. – Добров страдал теперь даже от звуков обычной речи.

Шумкин улыбался ребятам. Часом ранее он попросил у них прощения.

– Дурак я, Игнат. Я ведь тогда, в Малаховке, подумал, что вы целуетесь… Понимаешь? – промямлил Миша. Белая кожа вокруг глаз, оставшаяся незагоревшей из-за солнечных очков, делала глаза десятиборца большими и круглыми. Игнат вспомнил первое появление Шумкина, его ершистость все эти недели и неприязнь к Николиной и усмехнулся:

– Ну ты, Миха, даёшь! Точно – неуклюжий и косолапый.

– – Я вообще про девушек ничего не понимаю. Не только про неё, – признался Миша и тут же попросил: – А ты можешь меня этому научить?

– Сам научишься. Просто не пытайся сразу делать выводы относительно людей, – уверил Андронов.

– Во-во. И Юрок Галицкий мне то же самое говорит. А я – дуб дубом. И женщинам не верю, – Миша постучал себя по лбу.

– Не худший вариант, – ответил Игнат грустно. – Иногда лучше им не верить. Или хотя бы проверять.

Миша понял, что речь идёт о каком-то личном разочаровании, но рассчитывать на откровенность высотника не стоило.

– Лен, может, ты чего-то хочешь? – спросил Попинко.

– Может, тебе сладенького принести? Я оставила тебе маленький кусочек тортика, – предложила Ира Масевич.

– Правда? – почему-то обрадовался Попинко; торт, поделённый на куски «чуть больше тетрадных клеток», как досадливо подметил Юлик Штейнберг, смели в один присест. Повариха тётя Маша, поразилась такому успеху «обычной вафельки, извазюканной в сливках».

– С полдника остались свежие домашние булки, а детвора дерётся из-за этого заводского сухаря, – сморщилась она.

– Так что, принести торт? – гимнастка-художница мотнула головой в сторону барака.

– Не надо, Ира. Спасибо. Торта не очень хочется. А вот от шоколадки я бы сейчас на отказалась. – Зная, что Николина сладкоежка, Андронов купил ей вчера в сельпо плитку «Алёнки». – Она лежит в нашей с Лизой тумбочке, – объяснила Лена. Андронов пошёл, но вернулся с пустыми руками.

– Интересно. Куда же она могла деться? Час назад, когда я брала из тумбочки лекарство, шоколадка лежала там. А ты хоть знаешь, какая из тумбочек моя?

Разговор ребят услышал Шумкин. Он подошёл к ним и тоже переспросил, уверена ли Николина в том, что час назад сладость лежала на месте. Лена, думая, что парень хочет поддеть её, отмахнулась:

– Миша, это у Стаса проблема с головой. А моя – ниже пояса и на память не влияет.

– Не кипятись, – успокоила Лиза, которая тоже перешла к группе ребят с другой стороны костра. Воробьёва посмотрела на десятиборца: – Значит, Миша, ты прав – у нас завёлся вор. – И Лиза рассказала всем, как вчера вечером Шумкин обнаружил, что кто-то рылся в его рюкзаке, после чего оттуда пропал дезодорант-спрей и открытка с репродукцией картины «Грачи прилетели», которой в книге была заложена страница.

– Дезик – ерунда, а вот открытку жалко. Мне её дед подарил, когда я ещё маленьким был. Потому что в деревушке, в которой у нас дача, такие же церковь и колокольня, как на картине Саврасова. Столько лет берёг. Кому она понадобилась? – свою половину тумбочки Шумкин уступил Попинко, у которого вещей оказалось намного больше. К товарищам подошёл Юлик. В Харькове, в спортивном интернате, у них тоже бывали случаи воровства.

– Ребята, я предлагаю сделать в комнатах обыск. Найдём гада и выгоним его из института на фиг! – в глазах конькобежца отражалось пламя, и от этого казалось, что там прыгают чёртики.

– Ещё чего! – вмешалась Зубилина. – У нас что тут, Юлик, колония строгого режима, чтобы устраивать шмон?

«Насмотрелись антисоветчины, – подумал Бражник, услышав Лену. Единственный американский фильм, „Великолепная семёрка“, с драками, грубыми словами, тюремным лексиконом, истязаниями и прочими извращениями, Хрущёв разнёс на всю страну: „Не надо нам такого кино!“. И он прав! Сто раз прав! После его показа потом все мальчишки во дворах дрались, а не в войнушку играли, как раньше – толпой, с деревяшками наперевес и криками „Ура-а!“. Разве это пример для воспитания подрастающего поколения? Увольте! Лучше пусть „Трактористов“ крутят». – Жена Бражника с 1962 года таскала мужа с собой на московский кинофестиваль. Не в силах отказать, Панас Михайлович ворчал. «Чем смотреть американский фильм, лучше помучиться на индийском; там хотя бы танцуют красиво, – объяснял он супруге и тут же заводился: „Что ты надо мной смеёшься? У французов что Катрин Денёв, что Алан Делон – красавцы. Итальянцы, с Софи Лорен, пробирают. А что америкосы? Пиф-паф, ой-ёй-ёй. Так и хочется встать и уйти из зала. А ведь ты за билетами очередь выстояла. Если бы не Гойко Митич и его темнокожий герой Чингачгук, совсем можно закиснуть“. Ну да, запомнился Бражнику в семидесятых „Грешный ангел“ – фильм о судьбе дочери репрессированных родителей. Грустно, безусловно. Но кто бы поплакал о миллионах граждан СССР, что прошли при Сталине через лагеря? Или взять „Вестсайдскую историю“. Все выходят из зала, восторгаются: „Какая история, какая музыка!“. Но разве это приличное кино? Не успели встретиться, сразу трах-бах – любовь!!! Наши герои фильмов месяцами мучаются прежде, чем открыться в чувствах. И я их понимаю! А у америкосов – прикроют чувства, как скамейку клеёнкой, чтобы дерево от дождя защитить, и сиди гадай, про что Дин Рид квакает».

– Студентка, ты нам тут не уподобляйся всякому сброду. Нехорошо это, – потряс Бражник пальцем у Зубилиной перед носом. Но тут в разговор встрял Галицкий:

– Панас Михайлович, Лена, может, не так выразилась, но, по сути, Юлик прав – вора надо найти.

– Слюнявыми пальцами трогать мои трусики и кружевные лифчики? Нет уж, не дождётесь! – резко возразила Кашина, дыхнув на Стальнова спиртным. Несколько минутами ранее, когда Ира ходила в комнату за тёплым полупальто, она заметила в кладовке Савченко, распивающего водку. – Дай! – потребовала Кашина. Поводов для «залить» у неё было несколько: и сердце сжималось от стонов Доброва, и рядом с новой причёской Глушко Ира со своей косой выглядела рядом «затёртой классикой». Не говоря уже про то, что в последнее время Володя её избегал, ничем это не объясняя.

Отняв бутылку, Кашина отхлебнула из горлышка. – Ух! – глаза девушки мгновенно помутнели. Заели они с волейболистом как раз той шоколадкой, что пропала из тумбочки Николиной. Обёртку от неё Гена только что незаметно бросил в огонь, злясь, и что Цыганок весь вечер распевала песни с Галицким, и что Малкумов просит его не спаивать всех подряд. В ответ Гена поднял две руки, будто сдаваясь. Кавказец с одобрением кивнул и пошёл к Кашиной:

– Пойдём, я тебя в комнату отведу, – предложил он, крепко взяв прыгунью в высоту за локоть. Она стала вырываться, капризно гнусавя:

– Пусть меня лучше проводит Стальнов!

– А лучше всего – пусть с тобой уйдёт Савченко, – вмешался в разговор студентов Русанов: – Всё, костёр окончен, – вдруг совсем осерчал он и стал махать руками, словно хотел потушить пламя. – Неровен час Бережной вернётся, а у нас тут пьяные девицы шляются. Разошлись, я сказал, чего неясного? – тренер по плаванью редко повышал голос, поэтому студенты не сразу поняли, чем он так раздражён.

– Как это – «разошлись»? А как же печёная картошка? – проворчал Шумкин. Он стал шурудить палкой в костре, откуда один за другим покатились чёрные шарики. Взяв один из них, Миша стал перекидывать его с руки на руку и охать, обжигаясь.

– А кто это додумался? – Штейнберг был тоже совсем не прочь отведать печеной картошки.

– Юлик, у тебя же лишний вес, – напомнила Станевич.

– А лишний сев это не по-лез-но, – Ячек тоже подошёл поближе и смотрел на чёрные шарики, опасаясь их трогать.

– Всё полезно, что в рот полезло. Да, Шумкин? – не согласился Галицкий. – Молодцы, мужики, что продумали этот момент. Николай Николаевич, позвольте жаждущим вкусить прелести даров земли? – Юра торжественно взял на гитаре несколько высоких аккордов.

Русанов отходчиво махнул рукой:

– Только быстро.

– Да это мы мигом, – пообещал Шумкин и, откусив горячий кусок, стал жевать его, не смыкая губы, выдыхая и заходясь. Но, по мере того как работали челюсти парня, глаза его расширялись.

– Ребята, я, кажись, вместо картошки съел запечённое яйцо, – прохрипел Миша, проглотив.

– Со скорлупой? – ужаснулась Лиза.

– Ну да…

– Яйцо? Как оно туда попало? – удивился Стальнов и крутанул пальцем у виска.

– Я положила, – призналась Воробьёва и опустила взгляд. – Хотела сделать сюрприз, думала, оно имениннику выпадет.

– Вот! Понятно теперь, почему пещерные жители женщин и близко к костру не подпускали, – пробубнил Шумкин. – У неё, видите ли, инициатива, а я страдай теперь.

– Ты лучше не страдай, а жуй, прежде чем глотать, – посоветовала Николина и тут же обняла подругу: – Лиза, как с тобой ходить в разведку?

Маленькая бегунья склонила голову совсем низко:

– Лен, я врать не умею.

– Да кто же просит тебя врать? Молчать нужно. А то тут такой контингент – мигом сожрут. – Николина с упрёком посмотрела на Стальнова. Он вопросительно указал на себя, удивляясь: малышку Лизу жалели, казалось, даже грядки с картошкой – зачем же ему было бы её обижать? Но Николина снова говорила с подругой: – Лиза, здесь кто слабак, тому место в кладовке. Или ещё где… – высотница посмотрела на свою соперницу по сектору по прыжкам в высоту. Кашина пьяно улыбнулась, не совсем понимая намёка. Зато Стальнов сразу догадался, почему язвит Николина.

– При чём тут кладовка? – не понял Шумкин. – Я всего лишь поперхнулся.

– Точно! – Николина схватилась за объяснение с Шумкиным, чтобы избежать пристального взгляда Стальнова: – Лиза, учись глотать яйца со скорлупой!

– Опять ты, Николина, ершишься? – обиделся Миша. За месяц в колхозе десятборец оброс жирком на щеках и животе и похож был теперь не на куб на ножках, а на бочонок, каким играют в лото, – бледный и отшлифованный. Штейнберг взял из рук Шумкина печёное яйцо, очистил его и тоже откусил.

– А что? Вкусно! – похвалил Юлик продукт. – Рекомендую.

Он протянул руку с яйцом Кашиной, предлагая попробовать. Ира дёрнула на себя Малкумова:

– Пошли, Армен. Чего смотреть на этих троглодитов? Они и нас сожрут, дай им волю. Стальнов, а ты что стоишь руки в боки? Тебе же сказали отвести меня в комнату.

– И правда, пошли уже. Чего тут стоять? – подхватился Савченко и первым двинулся к бараку. Кашина, удаляясь с эскортом, пьяно запела:

– Ой, ребята, я пропала: три мне много, два мне мало!

– Пахабщина какая, – сморщилась Маршал. – Давайте, Чкалов, Байдуков и Беляков, установите рекорд, – сказала Таня ребятам вслед.

– Молчи, Маршал! Никому про твоих лыжников слушать не интересно, – огрызнулась Кашина. Николай Николаевич, правнук Владимира Александровича Русанова, первооткрывателя Новой Земли, с хлопком приклеил ладонь ко лбу:

– Бедный писатель Каверин! Он так надеялся пробудить интерес к Арктике у будущих поколений. А тут что?

Попинко, тоже вытаращив глаза на Кашину, поспешил заверить преподавателя, что и «Двух капитанов» читал, и знает, кто является прототипом капитана Татаринова. Николай Николаевич посмотрел на Андрея с благодарностью и хотел что-то сказать, но в этот момент громко и некстати засмеялась повариха Марина. Все обернулись. Попович что-то рассказывал ей, глядя не столько в глаза, сколько на её красивую колышущуюся грудь.

– Саша, может, ты тоже уже пойдёшь отдыхать? – резко предложила Маршал. Попович, нервно дёргаясь, оглянулся, пробуя понять, что от него хотят. Ширококостная лыжница стала спокойно забирать волосы в хвостик при помощи чёрной резинки, какую обычно носила на запястье вместо браслета.

– Хватит шуточки отвешивать, веди народ спать, товарищ бригадир. Завтра – опять не работу с самого утра. Серик, пошли! – скомандовала Таня.

– А, ты в этом смысле, – кивнул Саша, отходя от Марины.

– Это вам не пеньку драть, а картошку собирать, – весело отшутилась молодая повариха, тоже передёргивая мышцами, как штангист: – Спать так спать. Кто против?

Шандобаев кивнул Тане, спрашивая, как можно драть накипь на молоке – про пеньку казах слышал впервые.

Смех ребят пресёк истошный крик со стороны бараков.

– Кашина, – предположила Зубилина, сразу найдя взглядом Николая Николаевича. – Опять с ней что-то случилось.

– Да вы что, издеваетесь?! – выдохнул он.

Не отвечая, все бегом бросились от костра.

30

Накладывая Горобовой гипсовый сапожок, хирург Жуковской больницы грустно пошутил, что трещина в стопе – ерунда; с представителями МОГИФКа случается ещё и не такое: кому ухо оторвут на татами, кому нос на ринге сломают, а иные вообще умудряются пропороть на пляже руку консервной банкой.

– Уж не про Лизу ли Воробьёву вы говорите? – уточнила декан спортивного факультета. В Жуковской больнице она оказалась по месту жительства.

– Ничего себе! Да вы там, я смотрю, все знакомы? – удивился мужчина. Он, работая в этой больнице три года, едва узнавал даже коллег из соседнего отделения, не то что медсестёр или санитарок.

– Мне по штату положено знать о моих подчинённых абсолютно всё, – ответила Горобова как привыкла – коротко и без подробностей. Решив, что женщина – из «органов», врач, прежде чем уйти, объяснил, как быть, если она увидит, что торчащие из гипса пальцы в ближайшие шесть часов посинеют.

С пальцами у Натальи Сергеевны обошлось, зато её кожа под гипсом ужасно чесалась. Промучившись три дня, она вернулась в травматологию, вызвала к себе того же врача, имя которого по привычке спросила, и попросила вместо сапожка поставить лангет. Хирург, теперь снимая сапожок, посоветовал пару недель на ногу не наступать. Уходя, он по-садистски радостно заявил, что у стареющего организма процесс рубцевания кости может быть затянут. Мысленно обозвав врача за это нехорошим словом, Наталья Сергеевна вернулась домой на такси и уселась к телевизору. На работу она решила не ходить. Орлов с такой позицией охотно согласился. Он в свой кабинет ходил раз в день для порядка да проверить, на месте ли уборщицы и другой технический персонал, отвечающий за чистоту. Не зная, куда деть свободное время, Наталья Сергеевна моталась по квартире, опираясь на один из костылей, привезённых Эрхардом.

… – Пользуйтесь, Наталья Сергеевна, сколько нужно. А я потом заеду к вам, и заберу их, когда буду в Москве, – кивнул агроном на костыли при прощании.

– В смысле? – Задержав взгляд на поварихе и жене ректора, декан выдала себя. Агроном усмехнулся и повторил:

– Не переживайте, Наталья Сергеевна. Я заеду к вам на работу.

Она кивнула, поправляя костыль под рукой:

– Естественно. Я так и подумала.

– И предварительно вас предупрежу.

Теперь Эрхард, похоже, издевался над её щепетильностью.

– В этом я не сомневаюсь нисколько, – Горобова откинула волосы назад и, снимая с глаза один из волосков, потеряла равновесие, выронила костыль, и он плашмя плюхнулся на землю. Агроном поспешил на помощь. Проверив, насколько уверенно на сей раз Наталья Сергеевна опёрлась на деревяшку, он наклонился к ней ближе и почти прошептал:

– Оставьте мне ваш телефон.

Сильвестр Герасимович смотрел с восхищением, и его красивые белые кудри весело трепетали на лёгком ветерке. Загорелое лицо к ним очень шло. Наталья Сергеевна резко выпрямилась и, несмотря на боль в ноге, выдала «начальника»:

– Номер института, товарищ Эрхард, вы найдёте в любом справочнике. Позвоните дежурной, она вас со мной соединит. Я его не помню. – Она обманывала. Номер телефона дежурной, так же как добавочные для связи с кабинетом Орлова, своим, Блинова, кафедры игровых видов спорта, библиотеки и общежития декан знала наизусть. А однополым обращением «товарищ» и вовсе дала понять, что незачем агроному иметь на её счёт какие-то иллюзии. «И поддерживать меня вот так аккуратненько под локоток не стоит, – Горобова отставила одну ногу подальше. И снова чуть не упала. И опять мужчина подхватил её и поставил ровно. Наталья Сергеевна вздохнула: «Ну, напасть! То Лысков с его предложениями подвезти. То теперь Сильвестр собирается заехать».

– Как-то мне всё это непривычно, – проговорила она, намекая не то на костыли, не то на создавшуюся ситуацию. – Время понадобится на привыкание. – Она пошла к машине, пользуясь костылями самостоятельно. Эрхард улыбнулся, проводил до машины и закрыл за ней дверь в салон автомобиля.

Чтобы вытянуть ногу, Наталья Сергеевна села рядом с водителем. Валентину присутствие Печёнкина сзади совсем не стеснило. Владимир Ильич, на радостях, что покинул колхоз, вел себя дружелюбно не досаждал партийными нотациями, а вспоминал годы учёбы и жену и детей, о которых никто в институте не знал. Оказалось, что жена Печёнкина работает главным экономистом в Госснабе, а дочери учатся: одна на врача, другая – на инженера-технолога пищевого производства.

– И все – члены партии, – гордо добавил парторг. Наталья Сергеевна и Иван Иванович с пониманием переглянулись, подумав, что руководить любым делом должны весёлые энтузиасты. На худой конец – просто энтузиасты, а не зануды, как их Владимир Ильич. Нет, даже в хорошем настроении парторг был скучен, поэтому Горобова очень обрадовалась, что её завезут домой первой…

С того дня прошло уже три недели. Четвертого октября вечером, отрывая листок с настенного календаря, Наталья Сергеевна вспомнила про день рождения Попинко. Его, недобравшего баллов при поступлении, зачислили в МОГИФК потому, что москвич закончил школу с золотой медалью. Папа – профессор МГУ, сыграл в этом деле роль относительную.

– Интересно, как они там отпраздновали? – вслух подумала Горобова, с досадой глядя на ногу. Чтобы чем-то себя занять, женщина принялась наводить порядок в и без того вылизанной квартире. Раскладывая в шкаф высохшее постиранное бельё, она морщилась, вспоминая Николину, помочь которой хотела бы, да не могла. А решив подгладить некоторые из футболок, смеялась, вспоминая, как Лысков в первый раз подмигнул ей прошлым летом. Когда раздался телефонный звонок, декан удивилась – ходики показывали начало десятого. Обычно в такое время могли звонить только близкие люди. А так как из родных у Горобовой никого не осталось, к аппарату в коридоре она пошла с неприятным ощущением в животе.

31

Вокруг потухшего костра ходили с палками Шандобаев и Шумкин. Окна в столовой были тёмными, да и в бараках горели далеко не все.

– Шумкин, что случилось? – издалека спросил Бережной, спускаясь к полю по асфальтовой дорожке – благо её освещали наружные фонари. Миша и Серик не ответили.

– Где все? – снова спросил Рудольф Александрович, подойдя поближе.

Ребята переглянулись.

– Да у вас что, языки отсохли? – не сдержался Эрхард. Ему бы спать перед новой уборочной неделей, а он мотался весь вечер. – Что тут случилось такого страшного, что тишина, как на кладбище?

От таких слов Симона шарахнулась:

– Господи! Да что вы такое говорите, товарищ Эрхард?

Девушка спешно перекрестилась и осмотрелась. Серик что-то тихо сказал одногруппнику. Бережной, не расслышав, бросился к нему бегом, подхватил за ворот куртки и затряс:

– Я тебя спрашиваю, Серик, что случилось?

Казах вытаращил глаза и проблеял по слогам:

– Ни-ше-во.

– Как это «нишево»? Где все?

На мгновение Бережному показалось, что за то время, пока они ездили звонить в Астапово, студентов куда-то тайно эвакуировали. Шумкин протянул руку, останавливая преподавателя:

– Рудольф Александрович, да оставьте вы Серика в покое. У нас всего лишь очередная травма – упала Кашина, что-то с ногой.

– Перелом? – спросил Эрхард, оглядываясь. На разрыхлённой земле или щебёнке сломать ногу было немудрено.

– Не знаю.

– Ударила?

– Не знаю.

– Опять Попович на ногу наступил?

Оба парня взорвались, перекрикивая друг друга:

– Да откуда мы знаем!

– Ношь было, нишего не понимать было. Туда надо ходить, сам сымотреть, товаришь Рудольф…

И пока Серик вспоминал отчество Бережного, последний уже развернулся и широко зашагал к баракам. Эрхард поспешил за ним. Сычёва предпочла остаться с ребятами.

Попинко, стоя ближе всех к кровати Кашиной, держал в руках тюбик «Финалгона» и предлагал натереть ногу, не дожидаясь, пока появится синяк.

– А вдруг это не просто вывих? – возражал ему Павел Константинович. – Никогда не видел, чтобы стопа при вывихе так висела. Кашина, ну как же тебя угораздило? – спросил он уже в который раз. И уже в который раз Ира стала рассказывать, что было темно, нога соскользнула со ступеньки, и она почувствовала резкую боль. Стальнов и Малкумов подхватили девушку, но Ира так кричала, что невозможно было понять, что случилось. Гена Савченко рыбкой проскользнул с террасы в барак. Лампочку у выхода не включили потому, что крыльцо было всего из трёх ступеней. На таком и упасть-то могут разве что такие, как Кашина. Володя, выговаривая Ире за неосторожность, помог ей сесть. Со всех сторон к ним уже бежали студенты и преподаватели, и, несмотря на боль, Кашиной нравилось, что все опять её жалеют.

– Да где же этот Хохол? – не выдержал Стальнов. Хотя наружный свет включался сразу возле входа, а Гена уже зашёл, фонарь не загорался. – Армен, пойди помоги, – послал Володя кавказца. Малкумов кинулся к выключателю – Гены в коридоре не было. Потом прибежал Русанов, приказал никому ничего не трогать, отвести Кашину в комнату, уложить и ждать Бережного

Он, ворвавшись в комнату, от картины встал на пороге. Эрхард уткнулся в него, невысокого, как баржа в песок. Шляпа с головы агронома слетела, и кудри мотнулись, как кадило.

– Что тут? – спросил завкафедрой лёгкой атлетики, едва удержавшись на ногах от толчка в спину.

Русанов, совсем устав от происходящего, рассеянно отрапортовал:

– Да ничего, Рудольф Александрович: поскользнулся, упал, очнулся – гипс.

– Не смешно, Николай Николаевич, – ответил Бережной. Стопа Кашиной смотрелась даже не жалко – безнадёжно.

– Похоже, тут разрыв ахиллова сухожилия, – сказал декан учебно-педагогического факультета Ломов и поправил очки на носу.

– С чего вы, Василий Николаевич, так решили? – спросил Лысков. Ему заведующий кафедрой игровых видов спорта всегда казался учёным жуком, разбирающимся только в формулах и текстах.

– У меня такое уже было. Ира, ты можешь взять на себя стопу вот так? – Ломов кистью показал движение, которое нужно было сделать. Кашина попробовала повторить его, но тут же вскрикнула. Василий Николаевич жестом остановил девушку: – Всё понятно. Теперь повернись на живот так, чтобы стопы свешивались. – Ира повернулась. Та стопа, что была травмирована, свешивалась с кровати, напоминая спущенный носок.

– Я думаю, Василий Николаевич прав, – качнул Лысков головой. – Кашина, переворачивайся обратно. Попинко, уноси свой «Финалгон», он тут не пришей кобыле хвост. Всем расходиться. На ногу не наступать.

Попович кивнул:

– Не буду.

– Саня, это я Кашиной говорю, – пояснил Лысков.

– Всё равно не буду, – отказался Попович. Он теперь пожизненно был напуган тем, что уже когда-то отдавил кому-то ногу. А если принимать во внимание, кому, то, возможно, вспоминать он это будет и в последующих жизнях. В реинкарнацию штангист очень даже верил, отчего пожелал себе в будущем появиться на свет недвижимым деревом либо легкокрылой бабочкой.

– Хорошо бы костыли найти, – задумчиво сказала Татьяна Васильевна, разглядывая безжизненно повисшую стопу, впадину в икроножной мышце у самого сухожилия и вздутый бугор ближе к коленному сгибу.

– Горобова увезла, – развёл руками Эрхард.

– Оба? – спросил Бережной. Насколько он помнил, Наталья Сергеевна передвигалась только с одним костылём.

– Да. Второй я ей лично сунул в багажник. То есть сунул в багажник Орлову для неё лично, – поправился Эрхард, путаясь в мыслях. На агронома все внимательно смотрели, поэтому он выпрямился, а голосу придал деловитости: – Но, если нужно, я завтра же съезжу к Горобовой и заберу второй для Кашиной.

– Близкий путь, – произнесла Михеева с лёгкой иронией.

– У тебя, Сильвестр, завтра проверка, – напомнил Бражник; он не в первый раз уже замечал, что разговоры о Наталье Сергеевне каким-то странным образом превращают обычно делового и собранного агронома в рассеянного человека.

– Да пошли они со своими комиссиями! – выругался Эрхард. Голос взрослого человека стал по-ребячьи капризным: – Вот возьму и уеду прямо сейчас.

– Никому никуда ехать не нужно. Завтра за больными прилетит вертолёт, – вдруг произнесла за спиной у всех Сычёва. Она стояла в дверях, распахнутых на всю ширину. За ней маячили Шандобаев и Шумкин.

– Вертолёт? – удивился Русанов. За суетой все и забыли про столь важную новость.

– Да. Завтра. Утром, – подтвердил Бережной.

– А я боюсь летать на вертолётах, – тут же заныла Кашина.

– Можно подумать, что ты уже когда-то летала на них, – предположила Зубилина с издевкой. Все посмотрели на Иру. Она выпятила губы:

– Нет, но все равно боюсь.

– Тогда пойдёшь в Москву пешком! – пригрозила рёве Маршал. – И незачем тут концерты устраивать. Лучше историю про Чкалова учи, двоечница, – проворчала она и вовсе безжалостно.

– А мне хоть на вертолёте, хоть на ракете, лишь бы помогли. Сил больше нет терпеть, – прошептала Николина.

– А как Стас? – спросил Эрхард. Не мог молодой мужчина вот так просто смотреть на больных, почти ещё детей, которых, как ему казалось, он сам не уберёг.

Николай Николаевич выдохнул:

– Я что – рентген?

– Плохо Стас, – ответила агроному медсестра Иванова. – Его рвёт от любой пищи. Так что больных для транспортировки в Москву у нас трое. Девочки, ребята, помогите им собрать вещи. Необходимо, чтобы к утру все были готовы.

– И Горобову нужно предупредить, – вспомнил Эрхард. – Рудольф Александрович, дайте мне домашний телефон Натальи Сергеевны.

– А я что, с ней на «ты», чтобы иметь её личный номер? – заупрямился Бережной.

– Дай, Рудольф, – попросила Михеева. Сказать такое деликатная женщина могла, лишь будучи уверенной в том, что телефон у Бережного есть.