Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

8

Увидев телегу, ползущую навстречу, фельдшер притормозил. Разглядев путников, Матвей нахмурил брови.

– Ты, Колян, небость на пиве с утра завис, а я в это время выискивал тебя по всей округе, бегая, как колобкова корова. Еле-еле до колхоза доехал, а меня ваш прибывший самый большой начальник по всей форме отчехвостили и опять сослали в дорогу. А ток-ток перекусить успел, и снова «не дают старику мне покоя», – проговорил он, цитируя любимого поэта. Про то, что между обедом и загрузкой телеги ему удалось полчасика вздремнуть на лавках бани, Матвей по-старчески забыл. Да и что это за сон на бегу?

Старик закряхтел, закашлял в кулак не от болезни, а так, прочистить горло, и достал из загиба шапки папироску. Как это часто бывает в привычке у людей, чьи руки постоянно заняты, истопник всегда держал курево поближе и наготове: папироску сбоку, спички на затылке. Прикуривая, он широко улыбнулся, словно спрашивал о чём-то приятном: – А вы, я так понял, никак девицу в больничку свезли?

Бережной махнул рукой перед носом, отгоняя дым от спички:

– Пришлось в Луховицы ехать, да. А вы в правление? Тогда можно вас попросить об одной услуге?

Непривычная речь столичного жителя напрягла Матвея; он нахмурился, как бы заранее оставляя за собой право отказать:

– Ну?

– Забыл я напомнить Зинаиде про одежду и обувь для студентов. Совсем из головы вылетело, – Рудольф Александрович тихонько шлёпнул себя по лбу.

Кучер выдохнул дым и заулыбался – дело-то оказалось пустяковым.

– Не бойсь, товарищ начальник, мне ваша Горобова тоже трижды помянула про шмотьё. Сделаем. Щас вот до Зинки доберусь, сразу возьму председателя за грудки с сапогами вашими и фуфайками, – пообещал кочегар, пропуская в слове «возьму» мягкий знак и с таким видом, словно действительно мог позволить себе сказанное.

– Вот спасибо вам, – расслабился Бережной. Про дело он и не вспомнил бы, не появись на его пути мешки с картошкой. И тут же стал прощаться. Фельдшер тронул с места.

Не успела Нива подъехать к дому с красивыми наличниками, как из-за угла его показалась хозяйка, одетая по-походному: в высокие резиновые сапоги с заправленными в них штанами и тёплую куртку. На голове, несмотря на солнце, была косынка. В руках – корзина, покрытая сверху белой тканью.

– Здравствуйте, Адольфа Гансовна, – заговорил Бережной, выскочив из машины и поспешив навстречу. – Вы куда-то уходите?

Немка, явно не ждавшая гостей, растерялась, встала на месте, поджидая, пока мужчина подойдёт. Краем глаза она видела, как фельдшер внимательно следит за ними, поэтому старалась говорить сухо:

– Как есть ухожу. В пролесок собралась, корня алтея накопать, – она вытащила из корзины маленькую лопатку, какие были в войну у сапёров.

– Алтея? – не столько удивился, сколько обрадовался Бережной. – А он тут у вас есть?

– А вы знаете, что это такое? – удивилась женщина в свою очередь. Теперь у нее не получалось скрывать радость, и она улыбалась во весь рот, щурясь на солнце.

Рудольф Александрович развёл руками:

– Да как же? При кашле – первое дело. Листики запарить и пить. Я в аптеке покупаю. Эх, его бы нашим, в колхоз, а то уже пошли первые простуды, – рассуждал он, как сам с собой, но не отрывая взгляда от женщины и её корзинки. На завтраке он действительно слышал, как кашляла и сопела Цыганок.

Цандер поняла его с полуслова даже без лишних объяснений. Она искренне обрадовалась, что нашёлся у них с москвичом ещё один общий интерес, помимо любви к порядку и пирогам. А желание накопать корня для ребят – лишь повод, чтобы подольше остаться с ней. Это женщине тоже было ясно. Она кивнула:

– Полным-полно растёт; места знать надо. Если со мной пойдёте, то мы мигом наберём полную корзину. Как есть надолго всем хватит. Алтейка, она ведь не только кашель, а и желудочные расстройства успокаивает, и хрип в горле лечит: пожуёшь корешок, и сразу голос восстанавливается.

Бережной улыбнулся; зря он всю неделю переживал, поймёт ли его местная женщина, если он придёт вот так, незваным гостем.

– И вы возьмёте меня с собой? – уточнил он, скорее оправдывая затянувшуюся беседу перед фельдшером, нежели сомневаясь.

– Почему нет? В деревне живём, не в городе. Всё понимаем, сами так лечимся. – Женщина поправила рыжую прядь, выбившуюся из-под косынки, достала со дна корзинки чистую и глаженую тряпицу, которую наверняка приготовила для того, чтобы утирать лицо и руки, и стала мять её в пальцах.

– Значит, возьмёте? – Бережной совсем забыл, где он и для чего. Николай, услышав последнюю фразу, нажал на клаксон:

– Э, Рудольф Александрович! Ну ты чудак-человек… А как же я и наши планы?

Бережной обернулся и уставился на лекаря, словно не понимая, откуда тот взялся:

– Ах, ну да, меня же в колхозе ждут! Вот ведь незадача…

Он топтался на месте. По его виду было понятно, что гость чего-то не договаривает.

– А вы у меня, кстати, свой платок оставили. Помните, в тот раз, когда козлёнка привозили? – напомнила женщина.

Кстати это было или нет, но фельдшера точно расстроило: не соврал столичник, за платком ехал.

Поставив корзину на дорожку, Адольфа увлекла столичного гостя в дом, попросив фельдшера подождать минуту. Уже на пороге Рудольф Александрович вытащил корицу из внутреннего кармана куртки.

– Это я вам на день рождения хотел принести. Завтра. Завтра ведь? – уточнил он.

– Да-да… Завтра… Юбилей… Пятьдесят мне, – Адольфа медленно стянула платок с головы, оставив его на шее и теребя концы. – Я и пирог затеяла. Только с ванилью и грушей, – ответила она короткими фразами, принимая флакончик с пряностью и всё ещё не веря.

– Так можно, значит, завтра прийти? – уточнил Рудольф Александрович; за окном снова раздался гудок машины.

– Можно. Только зачем завтра? – Счастье, которого женщина ждала всю жизнь, заключалось для неё отныне в этом неказистом, щуплом мужчине, робеющим перед нею, сосланной немкой. Радость-то какая! Впервые после смерти родителей праздновать день рождения она будет не одна. Поэтому и предложила: – Оставайтесь теперь же. Как завтра оттуда пешком?

Рудольф Александрович широко улыбнулся; так он радовался, будучи пацаном, когда угадывали его желания и дарили то, что он хотел. Но тут же с улицы донеслось нескончаемое соло фельдшерского гудка.

– Да я бы с удовольствием. Вот только…

– Что? Не можете? Работа?

– Да не работа. У нас до понедельника выходной. Тут другое: доложить начальству нужно… Девушка у нас одна, студентка, заболела. Мы её с Николаем, – он ткнул в сторону окна, где беспардонно не переставали гудеть, взывая к совести, – в Луховицы отвезли, а завтра кому-то забирать нужно. Это и надо сообщить. Да ещё я ему пол-литра самогона обещал, – смущенно бормотал он, кивая в сторону окна.

– Кому? Коляну? Это я решу. У меня всегда мал-мал самогона в запасе есть на какой-такой случай, – немка улыбалась тонкими губами и была сейчас такая простая и одновременно красивая, что Бережной тоже улыбнулся и кивнул, соглашаясь. – И с посыльным решу тоже. Только что в правление Матвей поехал, я в окно видела. Урожай повёз. Так ведь он, думаю, обратно поедет. Через него можно и передать. Так ведь? – Утонув в блеске глаз Бережного, Адольфа Гансовна секунду постояла зачарованная, потом выплыла и пошла за мутной жидкостью. – Пошли! – скомандовала она, вынося бутылку. – Попросим Коляна заехать в правление, всё обсказать кучеру про вашу больную. А заодно объясним про пролесок; мол, травы нужны. А то тут у нас народ на язык развязанный, мигом нас с вами спарят, за ними не застоится. Так вы как, не против? – оглянулась она на Бережного, медленно доходящего до свалившейся на него радости.

– Я только за. И в пролесок, и… про остальное, – ответил Бережной, радуясь той простоте, что вызвала в нём покой.

9

В комнате молодых преподавателей Лысков коротко и мрачно рассказал про травму Горобовой и, взяв со спинки кровати полотенце, вышел.

– Уедет Наталья Сергеевна, думать нечего, – тут же предположил Молотов.

– Да уж, богатырь наш Попович, нечего сказать, – покрутил головой преподаватель по плаванию Николай Николаевич Русанов. – Как это его угораздило?

В это время Саша Попович нарезал круги по коридору.

– Дурак, дурак, – ругал себя штангист, дергая мышцами больше, чем обычно. Его губы шлёпали одна о другую, пробуя сказать что-то в оправдание, но на деле он лишь пыхтел.

– Что за паника? – спросил у него Бражник, вернувшийся с кокером с прогулки; Михеева задержалась снаружи с Ивановой и женой ректора. Женщины предпочли обсуждать те же самые последние события на солнце. Иванова откровенно пожалела, что Николину сразу не отправили в Москву.

– А что у неё с придатками? – оживилась Валентина. – Я могла бы подсказать, сама через них бездетная.

– Да? – удивилась Михеева. Несмотря на то, что много лет они жили в одном доме, женщины никогда не общались, тем более не откровенничали.

– Застудилась я во время войны, – Орлова поправила полупальто и простодушно улыбнулась. Михеева впервые задумалась, почему она держится особняком. Вряд ли это приказ мужа. С ректоршей вообще мало кто заговаривал из опасения, что сочтут за навязывание в друзья. Боялись сказать лишнее – все-таки жена начальника. Что же касалось обитателей зелёного дома, то они улыбались, услышав от Валентины «кура», «у ней», «наложить» или «одела пальто», и кроме как домохозяйкой её не представляли.

Услышав, что будет, если декан уедет, Попович завыл, не дожидаясь ночи:

– У-у-у… Парторг из нас теперь точно план выжмет.

– А Сильвестр ему поможет, – подтвердил Бражник. Взяв Золотого на руки, чтобы тот не наследил на полу, мужчина вразвалку и нехотя пошёл в комнату, где жил. Иван Иванович, прикорнувший на кровати Бережного в его отсутствие, сразу же заснул, и это означало, что все остальные жильцы теперь обречены на «мёртвый час» до той поры, пока ректор не проснётся.

Заметив в дверях туалета Лыскова, Попович поторопился к нему, чтобы узнать о здоровье Натальи Сергеевны.

10

Как ветер разносит пыль по просторам, так и весть о заболевшей студентке проникла под полы шляпы главного агронома далеко от Астапово. Перепоручив свои обязанности бригадирам полевых объединений, Сильвестр Герасимович поехал в правление совхоза, чтобы всё объяснить Ветрову про тёплые вещи для студентов. Николая Петровича на месте Эрхард не застал, а вот секретарша председателя зажужжала, как оса в растревоженном гнезде, едва лишь мужчина переступил порог.

– Дай бог, чтобы у этой студентки была внематочная, как думают некоторые, – Зинаида кивнула на окно.

Эрхард оторвал взгляд от свежих газет на столе. Во время покоса и сбора читать прессу было совсем некогда, но статья на первой полосе «Правды» бросалась в глаза. В ней представитель Ватикана решительно опровергал возможную причастность «стран восточного блока» к организации покушения в мае этого года на главу католической церкви Иоанна Павла II. «Слава тебе, Господи!», – подумал агроном. В бога верили он, его мать и бабка, и украдкой ездили в единственную уцелевшую в Рязани церковь, чтобы помолиться, поставить в памятные дни свечи за живых и усопших, попросить бога, единого для людей любых вероисповеданий, о покое на земле.

Общее напряжение обстановки в мире, та сама холодная война СССР с США, которую объявили друг другу главы двух огромных государств Леонид Ильич Брежнев и Джимми Картер, держала в напряжении весь советский народ. Советские люди только-только восстановили хозяйство и индустрию после Второй мировой, вырастили целое поколение и нарожали новое, дали наконец-то счастливое будущее внукам победителей – тем, кто приехал к ним в совхоз помогать собирать народное богатство. Ни к чему новые «очаги напряжённости», прочь войну! Что делить? Разве не прекрасен мир в том раскладе, каким он представлен ныне? Зачем кому-то доказывать свою власть над кем-то? Животные борются за территории согласно инстинкту самосохранения. А люди – теша амбиции. Не глупо ли? Мало разве своих бескрайних просторов, что в США, что у нас, где хозяйничай не хочу, чтобы помимо этого добиваться мирового господства? Опять же – зачем? Не боги, а господа мнят себя всесильными. А народу от этого одна беда. До сих пор не освободили колхозы и предприятия от налога на военные нужды страны. Не так давно дали возможность возвращаться на родину немцам, пленённым и приговорённым к трудовой повинности и к вынужденным поселениям на всей территории СССР.

Этого брата Эрхард в их местах повидал немало. Загнанные в стадо, униженные, лишённые элементарного уважения люди. По своей ли воле они пошли на нашу страну войной? Вряд ли. Они ли пылали неприязнью ко всем прочим нациям, кроме своей? Тоже не так. Но на них пал позор, и им пришлось смывать потом и кровью ошибки, сделанные политиками их страны, научившись за годы принудительных работ действительно ненавидеть угнетателей, а именно их, русских, а ещё вернее, советских. Ибо его, Эрхарда, как немца четвёртого поколения, пленные за своего уже не считали. И едва лишь стал местный крестьянин забывать, что значит идти мимо пленного и непременно плюнуть ему вслед, а тут новая угроза – атомная бомба! И разве это забота о человеке, если страх, в каком люди жили после революции, красного террора, смертей войны и послевоенных репрессий, хотят снова поселить в сердцах их детей? Нет, пусть мир существует повсюду и везде, в таком виде, в каком представляют его жители разных стран, за который сами борются и какой сами же приемлют. И незачем забивать народу мозги мыслями о новом враге – с них и коммунистической морали предостаточно.

Видимо, пауза, во время которой Эрхард думал про всё это, оказалась недопустимо длинной. Зинаида, и без того сидевшая как на иголках, подскочила к мужчине и заговорила, шёпотом и оглядываясь:

– Если у неё внематочная – с нас взятки гладки.

– А если что другое? – Шов на животе у одной из селянок, у которой была внематочная беременность, Эрхард видел раз, но запомнил на всю жизнь – зрелище было не для слабонервных.

– А что другое? – женщина повела плечами. Упрямство агронома, всем своим видом несогласного с диагнозом их фельдшера, обижало. Она отошла от Эрхарда и принялась снимать пальцами, как щипцами, пыль с единственного в её предбаннике растения – мясистого алоэ.

Глянув на часы и понимая, что Ветрова ждать не стоит, Сильвестр Герасимович перевёл разговор с бытового на деловое:

– Ты вот что, Зинаида: вместо того чтобы гадать что бы да кабы, давай-ка, сворачивай тут свою деятельность и дуй к продавщице сельпо.

Секретарша вытаращила глаза:

– В выходной?

Лист, зажатый в её пальцах, жалобно простонал. Эрхард повысил голос:

– Какой выходной? Страда идёт! В полях полно молодёжи. Необутой и неодетой.

– А, так вы про кирзачи и фуфайки? – Зинаида заулыбалась, готовая преподнести радостную весть.

– Нет, я про барабанные палочки для оркестра октябрят! – и вовсе разозлился Эрхард. Смену его настроения подчинённая уловила мгновенно – не зря столько лет была на подхвате у председателя колхоза. Пусть не такого строгого, как агроном, но тоже с характером.

– Всё уже на складе, – сухо выдала она.

– Что на складе? – Мужчина снова утонул глазами в газетной полосе, вычитывая на этот раз о восьмом миллиарде киловатт-часов электроэнергии на Саяно-Шушенской ГЭС, выработанных с начала пуска её первого гидроагрегата. Зинаида подошла и демонстративно взяла газеты. С её пальцев упали на стол хлопья пыли. Дунув на них, она уставилась на агронома. Он вопросительно дернул головой: – Так что там на складе?

– Экипировка для Горобовой. Вернее, по просьбе Горобовой. Вас ведь это интересует? – взгляд женщины покрылся масляной плёнкой. Она с первых дней заметила, что их агроном как-то уж очень объёмно и красивыми фразами описывает декана московского вуза. «И «Наталья Сергеевна со стержнем в характере», и «говорит она авторитетно», и даже «беретик ей к лицу», – словно издевалась секретарша и едва сдержалась, чтобы не подмигнуть агроному и не спросить, почему это он смотрит на неё так, что забыл даже про сдутую пыль на полу? А ведь наверняка хотел по этому поводу замечание сделать, зануда. Но подобное отношение к начальству было точно недопустимо, поэтому Зинаида молчала и смотрела в упор. Эрхард отвел взгляд.

– И где она?

– Я же сказала: на складе, в сельпо.

И тут глаза агронома стали наливаться кровью, а сам он, как бык на красную тряпицу, – наступать на секретаршу:

– Что? Экипировка для студентов готова, а ты до сих пор мурыжишь её на складе? Что ещё за фокусы, Зинаида Петровна? Я тебя спрашиваю?!

Женщина, не раз испытывавшая на себе гнев колхозного и даже районного начальства, приняла позу, спасавшую в любых ситуациях: сложила руки у груди, как в молитве, и заблеяла, опасаясь ещё большей трёпки:

– Так ведь, товарищ Эрхард, никто мне приказа отвозить экипировку в колхоз не давал. Николай Петрович распорядился только заказать её в области. А про то, чтобы доставить, речь не шла. А что я могу без приказа? Потом, если чего не досчитают, с меня спрос. Зачем мне это, Сильвестр Герасимович?

Во время её исповеди, гнев агронома постепенно стал убывать. И следующей его фразой должно было быть, скорее всего, извинение за свою вспыльчивость. Но именно в этот момент дверь правления отворилась, и на пороге появился Матвей. Вернее, сначала осторожно просунул нос, а уж затем, увидев, кто внутри, вошёл.

– Здрассьте наше вам с кисточкой, – поприветствовал старик, махнув снятой шапкой, из которой вывалился коробок спичек. Ловко нагнувшись, чтобы поднять его, он с любопытством посмотрел снизу вверх. У агронома было такое выражение лица, что Матвей понял: он явился в неподходящий момент. – А я вам тут картошку привёз из колхоза. Пересчитывать будете?

Появление старика, как лешего на болоте, полностью сменило декорации предыдущей сцены. Агроном бросился к окну поглядеть на телегу, доверху заполненную мешками.

– Нет, – отрезал Эрхард. – Студенты наверняка пересчитали.

– Так точно, – согласился старик, засовывая спички обратно под загиб шапки, а её – в запах куртки. Эрхард подумал про себя, что надо бы подарить Матвею свою зажигалку на газе – ему эта вещица перепала давно, но он не курит, а деду пригодится.

– Ты оттуда давно? – спросил он, кивая на телегу и подразумевая колхоз.

– Зачем давно? С полчаса как, пока Маруся доплелась. Лошадёнка, сами знаете, не ласточка, еле-еле ногами перебирает. А мне что – мне торопиться некуда. Так ведь?

– Да так, так, – поспешил согласиться Эрхард, зная, что старики, если их не прервать, могут болтать неделями. – Фельдшера нашего там не видел?

– Коляна-то? Не, там не видел. А вот тут по дороге пересеклись, – хитро прищурился старик, выдержав паузу между предложениями. Агроном досадливо выдохнул: ну что за противные старикашки, всё бы им интриги разводить. Нельзя сказать одним словом: видел, и всё.

– И что?

– А ничего. Погутарили. Я цигарку выкурил. Они дальше поехали.

– Они – кто? Со студенткой? – из старика, когда не нужно, рекой текло, а когда горит – всё нужно тянуть силой. Эрхард снова начинал сердиться.

Зинаида, заметив это, поскорее убрала газеты в стол и с ещё большей силой накинулась на алоэ. При этом она злорадствовала: Матвей и не таких, как Эрхард, был способен вывести из себя.

Дед, взяв паузу, чтобы удивиться и почесать затылок, покрутил головой:

– Зачем со студенткой? Никакой студентки тама не было. Колян был и ещё начальник тамошний над этой оголтелой гвардией – Рудольф. Ну, вы, Герасимыч, его видели, такой вот, – вытянувшись и скроив строгое лицо, он изобразил Бережного. Наверняка зная, зачем его спрашивают и о фельдшере, и о студентке, говорить о главном старик не торопился. И только поняв, что Эрхард опять звереет, добавил: – В больничке девица. Завтра надо ехать забирать. Оне так сказали.

– Так обошлось? – не вытерпела Зинаида, все же вмешавшись.

– А я почём знаю? – глянул на неё кочегар. – Мне было велено до вас донесть, что «девица в больничке в Луховицах, и завтра её забирать», – эту фразу старик произнёс зычным чужим голосом, и продолжил уже привычным скрипучим стариковским, покряхтывая: – А как там, обошлось или нет, мне не докладают, человек я маленький, – он сморщил лицо, будто готов был заплакать.

Агроном выдохнул:

– Ну ладно, Матвей, будет тебе тут спектакли в лицах разыгрывать. Мог бы не тянуть резину, Зинаида, значит так, – теперь Эрхард явно торопился, – срочно найди мне продавщицу сельпо. Срочно! Пусть бежит на работу, открывает склады. Я сам лично повезу экипировку в колхоз. И сам же доложу их начальству про студентку.

Он вышел из правления, уже дошёл до своего уазика, за рулём которого скучал водитель, когда вдруг на улице появилась Нива фельдшера, ехавшая в их сторону. Гаркнув из машины всё, что его просили доложить, Николай рванул в сторону своего дома – чекушка с мутным самогоном, выданная Адольфой, уже лежала в багажнике. Глядя вслед, Эрхард стащил шляпу с белокурых кудрей, бросил её внутрь машины и бегом вернулся в правление. Мощно рванув дверь на себя так, что дерево закряхтело, он крикнул с порога:

– Зинаида, сообщи всем бригадирам, что завтра утром меня не будет. Сам поеду в Луховицы за больной студенткой. Не на телеге же её везти!

Сильно удивив Матвея, присевшего передохнуть перед тем, как везти картошку к совхозному овощехранилищу, Эрхард, в сильном возбуждении, прошёл и налил себе воды из председательского графина. Горло отчего-то сдавила внезапная жажда. Кочегар и секретарша переглядывались, не понимая пока, что произошло.

– У них там директор на Волге пожаловали, – рыпнулся с информацией Матвей, пока агроном пил, но, заметив, как Сильвестр Герасимович нахмурил лоб, ибо никак не ожидал новости, а ещё более – не любил менять составленные планы, старик осел обратно на стул: – Оне до завтрева с женой приехали. Им до Луховиц, понятно, ехать хлопотно. Так что вы, Сильвестр Герасимович, правда, поезжайте, выручите народ. А то у них Наталья Сергеевна такая строгая. Трижды мне макушку простучала про обувку и одёжу.

Старик повторялся, не обращая внимания, что агроном уже не слушает его.

– Ты поняла, Зинаида? – уточнил Эрхард и, дождавшись пионерского салюта, ушёл окончательно.