Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз"

20

Невысокие берега речки плотно поросли осокой и кустарниками ежевики, орешника, шиповника и дикой вишни, спускавшимися к воде так, что к берегу не подойти. Ивы, то и дело пересекающие дорогу, мешали путникам. Жимолость, густо обвешанная ярко-красными «волчьими ягодами», больно мстила, когда её отпускали, стегая по ногам как шомполом. Дикая природа подчиняла человека своим законам, предупреждая и отталкивая. Намучившись от крапивы, разросшейся к осени во всей красе и уже отцветшей, но не избавившейся от ссохшихся метёлок, Воробьёва шла за Шумкиным медленно, аккуратно разглядывая место, куда ставить ногу. Злаковые травы – пырей, ковыль, мятлик, лисохвост, и сорняки – амброзия, подорожник, лебеда, полынь, да и пыль с ив и осин, пыльца с убранных полей пшеницы и ржи, вдоль которых студенты шли в начале пути, – всего этого было более чем достаточно, чтобы заставить их чихать, кашлять, чесаться и даже задыхаться.

Сойдя с дороги, у воды ребята сначала почувствовали себя лучше. Речка была небыстрая, берега пологие, а значит, самая благодать для болотцев. А тут уж и мха предостаточно, и тины, и кувшинок, вокруг стеблей которых останавливались и собирались в колтуны проплывающие трава, ветки, листья, начавшие падать с деревьев. От них тянуло прелостью и затхлостью, и Лиза не раз уже пожалела, что пошла в поход. Сидела бы сейчас с Николиной, помогала готовиться к празднику. Ведь не зря Попинко отказался идти в лес, ссылаясь на эту самую аллергию. Знал, что расквасится организм на природе, забуксует иммунная система, свыкшаяся с загазованным воздухом, но такая слабая перед запахами полей и лесов, встретивших горожан во всеоружии. И даже возможность сорвать камышинку или набрать ягод девушку не привлекала: Лиза то и дело проваливалась, почва под ней – песок пополам с глиной – проседала, как на болоте. Вскрикивая каждый раз, она в конце концов попросила Шумкина сесть у дорожки повыше от берега. Здесь и трава была притоптана, и меньше вылетало из-под ног насекомых, любивших воду и заводи.

В тишине зарослей то там то тут раздавались голоса: студенты разбрелись в разные стороны небольшими группами и веселились. Повернув голову на очередной крик, Лиза вздохнула и поправила на голове панамку. Их с Мишей беседа походила на интервью – он хотел знать не только откуда бегунья родом, кто её родители, чем занят старший брат, в каком классе учится младшая сестра, но и про увлечения Воробьёвой. Вот он, например, рисовать не умел и даже прямую линию с линейкой не всегда мог провести, хотя дед был художником. Но с детства разглядывая альбомы с полотнами из Эрмитажа, Пушкинского и Русского музеев, Дрезденской картинной галереи, Лувра, Шумкин наизусть знал многие работы знаменитых мастеров живописи. Лиза на такое признание не знала чем похвастать. «Рассказать про те литературные произведения, что предлагалось прочесть по школьной программе? Коньки и лыжи? Про любимые фильмы, особенно французские, с Бельмондо и Пьером Ришаром? Виниловые пластинки «Тич-ина», Валерия Ободзинского, Аллы Пугачёвой, Давида Тухманова? Но таким был досуг миллионов школьников. А вот чем-то особым девушка не увлекалась. Спорт забирал много времени. Правда, было у Воробьёвой любимое занятие: по воскресеньям, когда отец и брат крутились в гараже вокруг семейного Запорожца, нравилось ей подавать им гаечные ключи, проверять уровень масла, подкачивать колёса. Но разве это занятие для девушки? И как признаться Шумкину в том, что больше всего она любила выезжать с отцом за город и вести машину по просёлочным дорогам?

Отвечая на очередной вопрос о себе, девушка застенчиво улыбалась. Летом у них не нашлось времени не только чтобы откровенно поговорить, а даже толком и рассмотреть-то друг друга. Глядя на лицо Миши, в рытвинах и отметинах от оспы, перенесённой в детстве, Лиза удивлялась: как так случилось, что он понравился ей? Так, что она мечтала о нём после вступительных экзаменов всё оставшееся лето. Ничего ведь в нем особенного: неуклюжий, как медведь; тут Николина права. С рыжиной в волосах и такой же рыжей порослью на руках и груди, с толстым мясистым телом, Шумкин был похож на боровик, глядящий из-под широкой шляпки. И доброта его – не показуха. Поймав в траве лягушонка, Миша отнёс его к речке. А бросив в воду, принялся рассказывать, как они с ребятами в пятом классе спасали замёрзших подо льдом лягушек.

Дом Шумкиных в деревне был добротным и вполне пригодным для зимовки. Поэтому как-то на зимних каникулах мать послала туда сына и упросила соседок отпустить с Мишей его школьных друзей. Отдыхалось пацанам отлично – дед с самого утра уходил рисовать на природе эскизы и делать наброски, а они, проснувшись, были предоставлены сами себе. На улице всегда было чем заняться. Городские ребята бродили по пояс в снегу, катались на лыжах и санках, строили снежные крепости, помогали деревенским то сено коровам поддать, то отнести баланду поросятам, то насыпать курам зерна. А больше всего им нравилось кататься на коньках по замёрзшему озерку. И вот однажды увидели мальчишки подо льдом у берега двух вмёрзших лягушек. А так как они не знали, что лягушки зимуют именно в состоянии анабиоза, то тут же бросились их спасать. Выдолбили лёд и принесли лягушек в отколе домой. А когда кусок растаял, сони в тепле зашевелились.

– Правда, одна квакуша почти сразу же умерла, а вторая даже ползать стала, – вспоминал Шумкин, грустно улыбаясь: – Ей бы, маленькой, спать, беды не зная, пока мошек и комаров в природе нет, а её разбудили. А кормиться ей чем? Мух домашних и тех нет. У той соседки, что кормила нас, были куры. Мы стали выискивать у них блох. Но куда там! Куры такой шум подняли – на всю деревню квохтали. Думали, их ловят для лапши. А вместо блох надёргали мы у них только перьев, пуха, да надыбали несколько мёртвых блошек. Принесли мы лягушке этот деликатес, но она его не признала. Так и померла голодной смертью, под лавку забившись, – закончил парень свой рассказ, добавив, что с тех пор он стал активнее интересоваться законами природы и даже записался в Туле в Клуб юных натуралистов при школе зоотехников. Там, правда, кроме вонючих нутрий и кроликов никаких других животных им не доверяли; белками, птицами и рыбками занимались только старшеклассники. – Но всё равно опыт был неплохой, – уверил Миша. В этот момент неподалёку раздался громкий смех Савченко. – О, Ген-гематоген развлекается, – и тут же послышался писк Цыганок. – А это Света– радио не надо, – прокомментировал парень и скривился: – И чего она в этом олухе нашла?

– Так ведь, Миша, как ты знаешь, на вкус и цвет товарищей нет, – Лиза указала в другую сторону, откуда раздался крик Джанкоева. Тофик Мамедович сообщал Татьяне Васильевне, что в лесу, оказывается, полно ещё малины и земляники.

– Вот наш Тофик – красивый, яркий, крепкий, а она – что? – намекнул Шумкин на медсестру. – Бледная, аж прозрачная. И достоинств у неё только то, что она русская и с московской пропиской.

– Глупости, – возразила Лиза. Никакая прописка, и тем более национальность, не нужны, если человек не нравится. Шумкин вздохнул, сказав, что с такими рассуждениями некоторым очень далеко до Кашиной. Они стали спорить и даже чуть было не поссорились. Воробьёва и слышать ничего не хотела про зазнайку-высотницу. А уже тем более не желала, чтобы её сравнивали с Ирой. Миша тут же нахмурился:

– Ты что?! Это прекрасно, что ты совсем другая, но… – он запнулся, зачем-то потянулся за травинкой, сорвал, стал глупо мять. За эти несколько недель проживания в колхозе Шумкин много слышал от ребят про важность московской прописки. Вот только он никак не мог понять: что хорошего в этой оголтелой Москве? Смрад и большие расстояния. А ещё люди такие, что на их фоне приезжие – провинциальные лохи. У того же Попинко – высокопарный слог, а у нас «чувак», «подгони», «надыбай»…

Так и не договорив, Шумкин почесал голову.

– Может, вернёмся к вещам? – спросила Воробьёва, устав бродить по жаре. Утром Бережной вышел с ними на восстановительную пробежку. В результате мужчины так разошлись, что отмахали десять километров совсем не трусцой. Кирьянов и Кириллов, умники, после тренировки остались дрыхнуть в бараке. Добров скачет перед Кашиной где-то рядом за деревьями, как ни в чём не бывало. «А я», – Лиза устало потянулась.

То тут то там гомонили птицы, сгоняемые с деревьев. Джанкоев и Иванова разбили привал чуть ниже по реке. В тени смешанных деревьев пролеска отдыхать было приятно: лучи солнца с трудом проникали сквозь едва начавшие желтеть листья кленов и осин, уже совсем жёлтые у берёз, ольхи и липы и красные у рябины и каштана. Редкие кроны дубов и вязов коричневели, бурели, добавляя к осенним краскам леса бежевую охру. Кустарники бузины, малины, крушины, усыпанные плодами разных цветов, манили взгляд. Травы, среди которых особо заметны были голубые головы колокольчиков, стелились ровным ковром. Боярышник в изобилии соперничал красными гроздьями с кистями рябины и бузины, начавшими чернеть. Устоять против такого изобилия не мог никто.

Сбросив сумки и пакеты, студенты мгновенно разбрелись в разные стороны. Компания из Савченко, Цыганок, Маршал, Шандобаева и Малкумова нашла чуть выше места остановки небольшую вымоину на реке с песчаным пляжем. Гена тут же предложил искупаться, но никто, кроме Серика, его не поддержал. Ещё чуть выше на реке был мостик. Ячек и Сычёва, усевшись, спустили в воду ноги и хлопали по листочкам луговой мяты так, чтобы получалась дырка. Удар получался звонкий, как звук хлопушки. Всякий раз, когда из руки, сжатой в трубочку, после хлопка вылетал кусочек листика. Ячек подхватывал кругляшок и совал его в рот. Прохлада от него разносилась по нёбу, и Миша закатывал глаза:

– Чейсас бы часу, да?

– Наберём мяты и вечером сделаем чай, – соглашалась Симона. – Андрей такому подарку будет только рад. Чай с мятой и мёдом – это вообще ка-айф, – Симона закатывала глаза. Миша псмотрела не неё, нахмурившись – его мама считала, что это словечко из уголовного лексикона – и тут же осторожно повторял:

– Ка-ай… ф.

– Повторяй по слогам: мят-ный чай, – предложила Симона, чтобы слова у гимнаста получались без перестановки.

– Мян-тый чай.

Довольная, Сычёва объявила, что тоже теперь будет теперь заниматься речью Миши, как ее подруга Маршал. Уже через несколько минут Ячек медленно, но правильно выговорил целую фразу. Произношение отдельных согласных выходило звучным, как у Серика – «Ан-ды-рей», «сы ды-нём», – но Симона бросилась поздравлять Мишу, как приветствуют передовиков производства руководители, приехавшие на награждение: пожатием руки долгим и с потряхиванием.

На другую сторону реки по мосту перешли Миша Соснихин с Золотым, Саша Попович и младшая повариха Марина. За перелеском начинались поля с пшеницей, на которых уже стояло заскирдованное сено. Золотой, спущенный с поводка, бегал между стогов и звонко лаял на змеек и мышек, прячущихся в сене. Миша и Саша шутливо натравливали на них пса. Марина выискивала колоски, не срезанные трактором, выколачивала из них на ладонь зёрна, бросала в рот и с удовольствием жевала. Вкус сырой пшеницы она знала и любила с детства, так как родилась в деревне.

С того же, противоположного берега время от времени подавал голос Блинов. Он набрёл на такие славные кусты боярышника, что не смог устоять и тут же стал собирать ягоды в снятую майку, скрученную в мешок. Обирая тяжёлые ветки, Сергей Сергеевич почёсывал голое пузо и уже сейчас представлял, как раздобудет где-нибудь трёхлитровую банку и зальёт ягоды водкой. «За две оставшихся недели что-то да настоится», – потирал он ладони.

Так, перекрикиваясь, как грибники в лису, малаховцы общались друг с другом. «Как в сказке», – подумала Лиза, услышав, как Добров предложил Кашиной занырнуть. Стас и Ира сидели у реки где-то совсем рядом, но их не было видно сквозь ветки деревьев. Москвичка капризно отказала. Сразу вслед за этим раздался громкий всплеск, словно что-то тяжёлое упало в воду. Минуту спустя лес разорвал девичий крик.

21

Капустина ждала Малыгина и Поповича со вчерашнего дня.

Малыгин и Кранчевский не спеша шли по Шоссейной и разговаривали про учёбу.

– На первом курсе кроме анатомии всё остальное – пшик, – отмахивался аспирант, уверяя, что учиться будет не сложно. – Нет, может, конечно потрепать нервы Бражник на кинофотоделе, но у него, если чувствуешь, что плаваешь по предмету, сразу начни что-то спрашивать про Золотого. Это его любимый кокер.

– А как я ни с того ни с сего с преподавателем про собаку заговорю? – засомневался Виктор.

Аспирант отломил от дерева сухую веточку и повёл ею по забору, мимо которого шли. «Ему ещё горн, пилотку на голову, галстук на шею, и точно – тимуровец», – улыбнулся высотник, стараясь спрятать улыбку. В любимой книге Аркадия Гайдара как раз описывался такой же вот посёлок с высокими заборами частных домов, через которые свешивались плоды вишен, груш, яблонь. Ветки с созревшими и даже уже засохшими плодами высокому прыгуну можно было достать, едва подпрыгнув. Из-за загороди видны были покатые крыши с кирпичными высокими трубами. «Может, где и звёзды на воротах есть?» – всматривался Малыгин, но звёзд не видел, так как на дорогу выходили только заборы, а ворота были в проулках.

Кранчевский легонько ударил прутиком по очередной изгороди:

– Так это… У Бражника в кабинете портреты Золотого на каждой стене висят. И анализ ходьбы человека он делает по кинограмме животного. И вместо экспоната на раскадровке – пёс. Так что спросишь – не промахнёшься, – посоветовал он.

Первокурсник благодарно кивнул и хотел узнать, нет ли каких премудростей, чтобы найти подход и к профессору по анатомии, которым тоже все пугали, но тут он заметил на дороге перед ними Лолу. Десятилетний сын Капустиной, гоняя с друзьями на велосипеде, заметил Виктора у станции. Зная родной посёлок до последнего проулка, женщина тут же побежала к Шоссейной.

– О! Вот тебе здрасьте, какая встреча! – подбоченилась она, глядя с претензией: – Витечка, а что это ты в другую сторону от дома идёшь?

Молодуха была в домашнем халате и шлёпанцах, так как выскочила из дома не переодеваясь. Малыгин замолчал. Кранчевский вежливо поздоровался и тоже замолчал, оглядывая незнакомку.

– Так что молчишь? – опять спросила Лола, подойдя к прыгуну ближе.

– А что говорить? – Малыгин пожал плечами. Сумка на плече мгновенно показалась ему намного тяжелее, чем до этого, когда он шёл и радовался возвращению в Малаховку. – Я только что приехал. Встретил на станции друга. Давно не виделись, поэтому иду к нему на дачу пообщаться.

Он сочинял на ходу. Аспирант поправил очки на носу. Лола тут же преобразилась и запела:

– Ой! Ну как же я сразу не поняла? Конечно, Витечка. Конечно иди! Давай я только возьму твою сумку.

– Зачем? – Виктор рефлекторно попытался прикрыть ношу собою. Лола улыбнулась ему, затем другому Виктору:

– Как же зачем? Ты ведь вечером придёшь ночевать ко мне? – и, заметив, как Малыгин смутился, поправилась: – Я хотела сказать – в снятую пристройку. Я вам с Поповичем там уже бельё постелила. Убралась. Борщ наварила. Давай вещи; пока ты с другом общаешься, я их перестираю.

Кранчевский тут же вспомнил про Машу, которая ждёт его с огурцами, и заторопился.

– Свои вещи я привык стирать сам, – резко ответил Малыгин. Он даже матери не позволял прикасаться к его потным трусам и майкам, считая это унизительным, а тут какая-то пигалица, которую он видел два раза в жизни, хватается за его сумку. Они пшли следом за аспирантом.

– Так ты на руках, а у меня машинка. Засуну – уже через час всё будет чистое. Денёк какой славный, бельё к вечеру успеет даже просохнуть. Придёшь, а я его уже в стопочки тебе на кровать сложу. Останется только по полочкам в шкаф рассовать. Давай! – женщина говорила, не позволяя вставить слово.

– Ну ничего себе сервис! – обернулся Кранчевский и стал рассказывать про его войну на даче с машинкой «Вятка-автомат». То аспирант так перемудрил с сушкой, что Машин свитер стал впору разве что кукле, в другой раз не увидел среди белого белья красный носок, из-за чего ребята вынуждены были ходить по даче в розовых трусах и майках, как стайка фламинго. А недавно, из-за неверно выставленной температуры, занавески оказались в таком виде, что никаким утюгом не разгладишь. Лола, заливисто смеясь, хвасталась своей чётко работающей «Ригой» – очень старой моделью машинки с резиновыми валиками для отжима. Малыгин брёл сзади третьим лишним, глядя под ноги. Всего три недели назад кроссовки на этой же дороге быстро становились серыми, а теперь асфальт был чистым, усыпанным листьями. За ночь пыль прибивало к земле, не разнося ветром по сторонам. «К зиме дело, вот и начала землица укрываться», – приметил высотник.

Так они дошли до магазина напротив ворот в институт.

– Ну что, тёзка, пойдём с Марковной знакомиться? – вспомнил аспирант про обещание.

– Зачем это вам? – Лола остановилась. Продавщица была её соседкой и хорошей сплетницей. Обрадовавшись тому, что Малыгин ответил отказом, Капустина добродушно махнула в сторону института.

– Ладно, давай мне сумку и иди куда хочешь.

– Не надо. Мне самому она нужна. Там у меня гостинец для дежурной общежития. Должен занести. Обещал, – пояснил Малыгин, плечом отстраняясь от протянутой руки.

Он уже подумал, что вот сейчас они свернут с Виктором в подворотню и всё, дальше – свобода. И не появится он на съёмной даче до тех пор, пока не приедет из колхоза Санёк. И сделает всё, чтобы снова не встретить Лолу в посёлке. Но тут аспирант сказал, что дежурной на месте тоже нет, так как у неё недавно случился инфаркт. Последний сук, на котором Малыгин мостился, рухнул. Первокурсник осел. Хозяйка дачи, наоборот, поправила халат и приосанилась.

– Ты, Витечка, делай как знаешь. Но сумку всё же давай. И вечером обязательно приходи. Ладно, за сентябрь я с вас за жильё не возьму, хотя оно простояло вхолостую, но за октябрь-то мы уже договорились о плате. Или ты будешь ждать ещё две недели, пока твой дружок Попович вернётся из колхоза? Так я тогда других жильцов поищу. Или как?

Малыгин уставился на Лолу и молчал. Кранчевский, прекрасно знавший штангиста, снова вмешался в разговор:

– Витя, так вы с Саней будете жить у этой прекрасной дамы? Ну и повезло тебе!

– С Саней или с дамой? – отойдя подальше от магазина, чтобы вредная соседка не заметила её через стекло, Капустина кокетливо улыбнулась.

– С дамой, конечно, – растерялся Кранчевский. – Ну и с Саней, конечно, – добавил он, пытаясь выйти из неловкой ситуации. – Мы с ним тоже один год вместе жили. А потом к нам Стас Добров пришёл. Знаешь Стаса?

– Нет, – совсем тихо ответил Виктор и посмотрел на тёзку с тоской в глазах. Теперь, когда Лола упомянула о деньгах, он понял, что всё равно придётся идти к ней.

22

Первым в реку кинулся Блинов. Разорвав о кустарники в кровь руки, ноги и живот и матерясь так, что Сычёва вслух стала молиться, Сергей Сергеевич добрался до воды, бросил возле берега майку, наполненную бояркой, и с шумом упал в реку. Большая волна окатила берег. Хлипкий мостик заходил ходуном, заставив Ячека последовать примеру подруги. Пока Сергей Сергеевич переплывал речушку шириной не более тридцати метров, к месту происшествия, откуда звала Кашина, уже бежали со всех сторон. Соснихин, дрессирующий кокера на стогах сена, скомандовал ему бежать на помощь, и Золотой стреканул в нужном направлении. Попович и повариха Марина побежали за ним. Соснихину пришлось вернуться к стогу, у которого ребята оставили куртки и собачий поводок, и только потом пуститься за всеми. Разнеженные в тени на месте привала Татьяна Васильевна и Тофик Мамедович отдыхали, скинув обувь. Всполошённые, они вскочили и побежали к реке, как все. Женщина тут же уколола ногу о ветку, затем – о сухой черенок травы. Чертыхаясь, оба вернулись. Джанкоев обулся сам, помог медсестре, подхватил бутылку воды и пакет с бинтами и йодом. Планируя вернуться в лагерь к обеду, ничего другого из медикаментов с собой путники не взяли.

Через пару минут рядом с Кашиной стояли Армен, Света Цыганок и Таня Маршал. Савченко и Шандобаев, раздетые для купания, уже подбегали. Из-за ближайших кустов выскочили Воробьёва и Шумкин. Все толпились на берегу, но в воду никто не нырял, надеясь на Блинова и подгоняя его. Проректор быстрыми гребками приближался к всплывшей спине Доброва. Напряжение сковало каждого и было ощутимым. Армен обнял плачущую Кашину, уткнул её лицо себе в грудь и, поглаживая девичью спину, следил за тем, что происходит в реке. Блинов поравнялся со Стасом и поднырнул под него, перевернув лицом наверх. Берег у речки в этом месте был невысокий, но поднять парня не позволял крутой спуск. Боком добуксировав тело, Сергей Сергеевич упёрся головой в землю, пододвигая Стаса к земле как можно ближе. Студенты, встав на колени, схватили юношу и потянули из воды. Худой на вид Добров оказался тяжёлым, к тому же полуголое тело выскальзывало из рук. Шандобаев и Шумкин с одной стороны и Цыганок и Маршал с другой тащили Стаса изо всех сил. Савченко, наконец добежав, с разбегу прыгнул в воду, чтобы подтолкнуть его снизу. С шумом хлюпнувшись в воду, Гена воткнулся ногами в дно.

– Кто придумал тут нырять? – закричал волейболист, морщась. – Здесь же глубина – по пояс.

– А сверху кажется, что очень глубоко, – прогнусавила Кашина, оправдывая поведение Доброва.

– Эх, молодёжь! Не зная броду, не лезь в воду, – напомнил Блинов, по привычке сопровождая поговорку не совсем культурными словами. – Давайте, ребятишки, тащите шибче, – пропыхтел он, «подавая» вместе с Геной Стаса снизу и ещё пуще приправляя свою просьбу выражениями, щиплющими комсомольский слух.

Общими усилиями бегуна наконец-то вытащили. К удивлению, Стас даже не нахлебался воды и, как только его положили на бок, открыл глаза. Зрачки Доброва плавали, и какое-то время он никого не узнавал, но дышал самостоятельно и воду не откашливал. На лбу у него была небольшая ссадина, бок поцарапан о берег во время спасения. В общем, рядом с «утопленником» Блинов, изрезанный ветками и сочащийся кровью, перемешанной с водой, выглядел более трагично.

– Ой, как страшно! Он истечет кровью! – завыла Кашина.

– Ну всё, всё, заткнись, – попросил Сергей Сергеевич. Высотница вытаращила глаза, но замолчала. Наткнувшись на осуждающий взгляд Джанкоева, Блинов уже спокойнее добавил: – Никто кровью не истекает, нечего придумывать. Обычные царапины, – хозяйственник стал размазывать кровь по себе, отчего зрелище стало вовсе жутким. Ира зажала рот кулаком и не могла успокоиться. Блинов, вернувшись к воде, стал обмываться, выговаривая: – Прекрати скулить, Кашина, а то Золотого перепугаешь. Собака, тоже переплывшая речку, оголтело бегала вокруг толпы, быстро виляя хвостом и нервно и коротко лая.

– Молодец, Золотой! Ты команды понимаешь почти как ньюфаундлен, – потрепал кокера подбежавший Соснихин и спросил у Серика, кивая на Доброва: – Что с ним?

– Голова упал на дыно. Болно ударил. Сапсем пез духа был. А теперь сапсем харашо.

– А с ним что? – Миша посмотрел на Блинова.

– Ето ерундень, – махнул Серик, гордясь, что смог вставить понравившееся ему слово, которое услышал от самого Соснихина: – Этот сапсем нишего. Обышный ветка укусил.

– Обычная ветка поцарапала, – методично поправила Маршал, не обращая внимания на трагичность ситуации. Серик старательно повторил предложение и дождался от Тани ободряющего кивка. Джанкоев, на правах отвечающего за поход, попросил студентов раздвинуться и дать возможность Ивановой осмотреть Доброва.

– Да чего там смотреть? – успокоил всех Блинов. – Оглушило его от удара о воду, потому сразу и не вынырнул. Дайте мне ватку с йодом, прижгу эти зловещие раны, – показал он на себя, улыбаясь.

Джанкоев вытащил из пакета бинт, оторвал кусок, налил на него йода и стал помогать завхозу мазать порезы спереди и сзади. Блинов шипел, когда жгло, и негромко ругался – всё-таки присутствие студентов и женщины обязывало его сдерживаться.

Татьяна Васильевна первым делом попросила ребят подтащить Доброва к стволу ближайшей ивы и посадить так, чтобы он мог опереться спиной. По просьбе медсестры Стас по очереди высунул язык, надул щёки и поводил глазами в разные стороны. Выполняя задания, средневик, мокрый и лохматый, умудрился адресовать свои действия то Кашиной, то Малкумову, то сразу нескольким близстоящим. Иванова, глядя на эти дурачества, повернулась к Джанкоеву:

– Кажись, Тофик, обошлось.

– Слава богу! – выдохнула Симона.

– А ты тончо воды не наблехался? – уточнил Ячек с серьёзным видом. Фраза, сказанная строго, сработала как детонатор – раздался взрыв смеха. Студенты, хватаясь за бока, незлобно передразнивали Ячека, преподаватели, безуспешно стараясь сдерживаться, смотрели друг на друга, потерпевший, коротко сокращая мышцы живота, выталкивал из себя воздух. Тряся пузом, гыгыкал спасший его Блинов. Даже Золотой лаял так, что это было похоже на смех, и весело прыгал на Соснихина.

– Ты идти-то сам сможешь? – спросил у Доброва Савченко. – А то, если тяжело, мы тебя понесём. – Гена сделал знак ребятам, предлагая активизироваться. Каждый выразил готовность помочь.

– Не нужно, – отказался Стас, – дайте я встану, и всё.

Его подняли Попович и Савченко. Сначала третьекурсник был слаб, голова его кружилась, глаза не могли фиксироваться на одной точке, от вида текущей в реке воды его вело. Но постепенно он стал приходить в себя и даже заявил, что видел на дне водяного.

– Это он, зараза, захотел меня в гости позвать, – сказал Добров, не улыбаясь.

– Да иди ты, Стас, лесом, – отмахнулась Кашина и от страха снова заплакала, а Армен прижимая девушку к себе, думал о том, как от неё приятно пахнет. Да и кожа у Иры оказалась нежная, а сама она – такая хрупкая. Совсем осмелев, кавказец так провёл по спине девушки, что она замерла, удивлённая и захваченная врасплох силой пальцев мужчины, теплом его рук, близостью всего тела, которое вдруг вполне очевидно почувствовала.

– Дайте мне платок! – потребовала Кашина, затихнув, но не отрываясь от Армена, и указала на олимпийку «адидас». Кофта валялась на песке. Маршал подняла одежду, нашла в кармане несколько бумажных салфеток, понесла их однокурснице.

– Утрись! – предложила Таня. – Чего сопли распускать? Живы же все. —Несмотря на то, что, увидев в воде неподвижную спину Доброва, лыжница тоже сильно испугалась, теперь ей хотелось поскорее забыть о случившемся.

– Тебе бы так, – пробубнила Кашина в ответ и дёрнула одну из салфеток из рук Маршал, даже не поблагодарив. Вытерев лицо, Ира отпрянула от Армена и улыбнулась ему уголками глаз. Армен разжал руки и гордо хмыкнул себе под нос. Для себя он решил, что стоит всё же присмотреться к этой москвичке.

– Не могу видеть, когда женщина страдает, – объяснился он под прищуром Шандобаева. Этого проницательного взгляда Серика Армен не выносил и был бессилен перед ним, как верующий перед иконой.

– Потом поговорим, брат, ладно? – тихо попросил он, отвернувшись от Иры.

К Стасу подошла Лиза с бутылкой воды. Попросив у Маршал одну из салфеток, она намочила её и стала обмакивать Доброву лоб вокруг раны, измазанной йодом.

– Ты, Стас, наверное, ещё от утренней пробежки не отошёл, – предположила Воробьёва.

– Не знаю. Наверное, – пробормотал Добров, охая от прикосновений и наклоняясь пониже. Маленькая бегунья едва доставала ему до уха. Её мягкие движения были приятны, и Стас сомлел от них. Но, заметив, как пристально смотрит на них Шумкин, он закрыл глаза: – Надо сказать Рудику, чтобы оставил нас тут в покое со своими тренировками. Я так устал за неделю, что забыл, как нужно в воде дышать, – оправдался Добров обиженным голосом.

– Надо было меньше выпендриваться, – заявил Попович, глядя на Стаса так, словно перед ним был не человек, а двадцатикилограммовый гриф: – Небось хотел показать, какой ты весь из себя пластичный-симпатичный.

Стас открыл глаза и ухмыльнулся:

– И эластичный тоже.

Обычно такой присказкой в Малаховке награждали хвастунов и показушников.

От девчачьего смеха у Доброва зазвенело в ушах, и он снова стал оседать. Медсестра нахмурилась и сделала Джанкоеву знак глазами в ту сторону, где был лагерь.

– Поход окончен, – объявил Тофик Мамедович.

Через пятнадцать минут на берегу реки никого уже не было, а по воде медленно плыли красные ягоды боярышника, которые Блинов высыпал, чтобы забрать майку. Возвращаться полуголым теперь казалось несолидным. Как-никак, проректор по хозчасти чувствовал себя героем. Пусть и в разбухших ботинках тридцать восьмого размера, упавших в реку, когда он спешно разделся.