Текст книги "Биографический метод в социологии"

Степень неструктурированности или открытости интервью – служебный вопрос, решаемый в зависимости от задачи исследователя. Управляемый лейтмотивом разговор гарантированно предоставит небольшие повествовательные объемы информации на интересующие исследователя темы, что особенно важно в стратегии сравнения некоторого количества интервью. Как подчеркивает В. Фукс-Хайнритц [Fuchs-Heinritz, 1980], в некоторых случаях лейтмотив может давать ряд преимуществ, как подробно разработанная анкета от 50 вопросов и более, которые должны быть обсуждены с опрашиваемым один за другим, так и лист-подсказка для интервьюера на несколько тем, которые, если опрашиваемый не выйдет на них сам, должны быть заданы в конце интервью. Очевидно, лейтмотивное интервью уместнее для целей коллекции случаев или биографий, поскольку обеспечивает сравнимыми данными, как эмпирическими срезами, по выбранным ключевым вопросам. Кроме того, существует расхожее мнение о лейтмотиве как гаранте минимального успеха для начинающих интервьюеров, что достаточно амбивалентно. На наш взгляд, открытое нарративное интервью без фазы расспрашивания может качественно провести даже начинающий интервьюер, но в лейтмотивном интервью гораздо больше рисков утратить доверие респондента уже на первых вопросах, не отслеживающих нарративную готовность/блокаду респондента.

Неудивительно, что схема исследовательского полуструктурированного интервью, по С. Квале, предполагает, помимо необходимого опыта, умение пользоваться различным смыслом дифференцированных вопросов (вводный вопрос, отслеживающий, проясняющий, конкретизирующий, прямой, косвенный, структурирующий, молчание, вопросы-интерпретации) для того, чтобы совместно с респондентом выйти на иной – приближающий к сути проблемы – уровень разговора. Задать эти вопросы, парафразирующие и отчасти интерпретирующие опыт респондента, означает воспользоваться интервенцией, которая оправданна, если исследователь получает жест коммуникативной валидности со стороны респондента, открывающего для себя в беседе новые горизонты. Неслучайно тот же С. Квале проводит параллель между интервью как научно-исследовательским мероприятием и интервью как ремеслом, но и искусством [Квале, 2003, с. 110].

Кратко представим нарративное открытое интервью, которому далее будет посвящен отдельный параграф ввиду построенных на этой основе нарративных концептов Ф. Шютце и Г. Розенталь. Общая отличительная черта нарративного интервьюирования – первичная фаза нарративного рассказа, открывающая для респондента перспективу рассказа в своих логике, тезаурусе, хронологии, жанре и т. д. Общими являются и запреты – прерывать, задавать вопросы, выражать попутно мнение, интервенировать в любой форме (вербально и невербально). Эта первая фаза интервью регулируется со стороны интервьюера лишь эмпатийным вслушиванием и заканчивается самим респондентом, исчерпывающе описавшим свое представление о пережитом опыте. Дальнейшая активность исследователя направлена на довыяснение и расспрашивание, стимулирующие к новым нарративам. И лишь затем возможны попытки выяснить у респондента его мнения и взгляды, оценки и собственные теории. Как подчеркивает В. Фукс-Хайнритц, «главный смысл этих правил в том, чтобы через стимулирование рассказов (т. е. не сообщений, аргументов, резонов) сохранить документальное содержание истории жизни так, чтобы скорее достичь соответствия стимулированного интервью рассказа тому, как это происходило «тогда» [Fuchs-Heinritz, 1998, S. 21].

Транскрибирование

Аудиозапись биографического интервью на диктофон трансформируется в протокол для последующей интерпретации. Возможности транскрибирования варьируют от адаптации к нормализованному письменному языку (т. е. убирание всяких «хм», выстраивание правильной письменной речи, расставление знаков препинания и т. д.), или к литературной записи отредактированного текста, до литературной записи при включении паралингвистических признаков разговорного текста. В зависимости от целей выбирается объем транскрипции. Если исследователь заинтересован в содержательной, предметной информации опрашиваемого, а не в фиксации его особенностей поведения в процессе интервью, то достаточно транскрибирования аудиозаписи на письменный язык. В противном случае исследователь фиксирует паузы, смех, обрывы слов, язык жестов, вторгающуюся событийность (телефонные звонки, обращения третьих лиц и т. д.). Например, смех или кашель как камуфляжные проявления нуждаются в интерпретации с учетом содержания коммуникации. Соответственно вовлечение в интерпретацию экстралингвистических элементов влечет за собой как решение о полноте транскрипта, так и разработанный конвенциональный документ о графике/кодировке паралингвистических выражений. Воспользуемся примером таких правил транскрипции у В. Фукса-Хайнритца [Фукс-Хайнритц, 1994]:

>>' = совсем короткий перерыв внутри выражения;

. = короткая пауза;

. = средняя пауза;

(Пауза) = длинная пауза;

мгм = заполнитель паузы, сигнал восприятия;

. = снижение голоса;

– = голос на весу (ровно);

, = возвышение голоса;

х= задержка, затруднение в формулировании;

к = маркированная корректура (подчеркивание окончательного варианта, особенно при многократной корректуре);

(Смех), (быстро) = характеристики внеязыковых процессов, соответственно способа речи, тона, характеристика стоит перед соответствующим местом и считается до конца выражения, до новой характеристики или до +;

& = быстрое знакомство;

(.), (. ) = непонятно, неясно;

(так ли?) = больше или дальше непонятно, предположительный дословный текст.

Добавим в этот список кодирование участников разговора (И – для интервьюера, Р – для респондента), ситуационно специфических звуков (например, >звонит телефон<), выделенное подчеркивание ударением (например, и что?), растянутое микропаузами слово или слоги (например, ча-сы).

Очевидно, что востребованность столь подробной транскрипции актуальна не для всех теоретических подходов, наиболее адекватна она для психоаналитической работы с текстом, интент-анализа, объективной герменевтики.

Методы оценивания

В отношении оценивания биографического материала применяются различные методики, которые складываются во многом как авторские. Это плывущее разнообразие, а также малоформализуемый характер интерпретационной работы позволяют сформулировать лишь важнейшие методические шаги, но вовсе не развернутый сценарий как пошаговое руководство к действию. Еще одним осложняющим и дифференцирующим моментом является привлечение так называемых сенсибилизирующих концепций, которые во многом отражают парадигмальные пристрастия автора. Более прозрачен подход к анализу биографических данных в полуструктурированном интервью, поскольку кодирование ответов на открытые вопросы подчинено заранее разработанной системе категорий, которая сопоставлена с вариантностью полученных ответов. Определенные аналогии есть и в биографическом интервью, поскольку сравниваются высказывания из нескольких интервью в отношении к предварительно или на первой биографии сконструированной системе категорий. Протоколы интервью разбираются на секвенции исходя из цели исследования, т. е. по внешним критериям отбираются наиболее релевантные цитаты, которые образуют так называемую профильную оценку. Как отмечает В. Фукс-Хайнритц, не важно, являются ли упорядочивающие критерии фазами жизненного цикла [Eckart, Jaerisch, Kramer, 1979], квалификационным уровнем, принадлежностью к когорте или региональным происхождением [Deppe, 1982], преимущественно принятыми образцами толкования и т. д., в каждом случае в основе профильной оценки лежит предположение, что отдельные секвенции из биографического интервью могут быть соотнесены с соответствующими элементами из другого интервью. Критика этого методического приема связана с тем, что исследователь пренебрегает той информацией, которая лежит вне профильной оценки, и не вовлекает ее в анализ. Кроме того, в русле этого подхода логика сравнения доминирует над логикой анализа случая, поэтому исследователь не заинтересован в систематическом сопоставлении высказываний, значений и действий, но его преимущество обнаруживается при анализе коллективных биографий, анализе влияния милье и т. д.

Этой имитации количественной логики лишено социологическое парафразирование, при котором внимание социолога обращается к биографическому тексту в возвратно-поступательном движении между материалом и полученными в системе социологического знания косвенными доказательствами, умозаключениями, концептуальными рамками. Интерпретация как перенимание перспективы другого сходна с разговорной практикой в транскрибированном протоколе, в котором уточняющий вопрос сменяется вновь попыткой встать на точку зрения другого и т. д. Целью является реконструкция образов, которые опрашиваемый конструирует о себе и своем жизненном мире. Вопрос в том, насколько этот образ может быть соотнесен исключительно с внутренним миром респондента, если протокол интервью содержит не только нарратив опрашиваемого, но и его интеракцию с интервьюером, которая является результатом процесса взаимопонимания. Ограничения этого подхода связаны с узкой задачей реконструкции значений опрашиваемого.

Преодоление этих ограничений представляет собой интерпретацию в рамках нарративного интервью, нацеленного прежде всего на рассказывание, а не на описание, сообщение, аргументирование. Как пишет В. Фукс-Хайнритц, попытки информантов опустить некоторые события, неприятные сегодня действия из прошлого и т. д. проявляются в тексте как паузы-затруднения, как переход к аргументированию и т. д. Поэтому фазы интерпретации связаны с формальным анализом текста (рассказ, сообщение, аргументация, оценка), чтобы селективно выделить «надежные» части текста, отфильтровать «ненадежные», а также реконструировать пропущенное респондентом. Дальнейший последовательный, т. е. секвенциональный, анализ имеет целью выработку процессуальных структур жизненного пути и реконструкцию «биографического проекта», идентификацию в широком смысле. Если речь идет о коллекции случаев, то предварительно интерпретируют максимально контрастирующие биографии, что позволяет сформулировать континуум возможного в отношении процессуальных структур жизни. В рамках своей концепции Ф. Шютце понимает под процессуальными структурами не образцы толкования или образы, портреты отдельных людей в их биографии, а фактические формы протекания биографии по периодам или в течение всей жизни, которые отличаются от общих биографических оценок. Насколько реалистично биографант интерпретирует свою историю жизни, можно понять, если процессуальные структуры и значения идентифицировать отдельно друг от друга [Schuetze, 1981, S. 131]. Различают следующие процессуальные структуры: интенциональные процессы; процессы, при которых передаются институциональные образцы; кривые течения. Интенциональные процессы – это проекты в смысле жизненных целей, намеренно предпринятые действия, направленные на нормализацию сложных жизненных ситуаций либо открывающих новые горизонты возможных действий. Институциональные образцы протекания биографии, предписанные правила которых застают в типизированной форме и культурном коде уместности, – это необходимый этап школы, последовательность образовательных шагов, ожидания семейного цикла и занятости/профессиональной карьеры и т. д. Кривые течения – это процессы как цепочки реальных событий, существенно лимитирующих притязания, целеполагания, идентичность в целом (нисходящая карьера бомжа, алкоголика или биографическая цена за решение эмигрировать, компенсируемая лишь в последующих поколениях). Принципиально то, что идентичность биографанта не совпадает по ритму с процессуальными структурами течения жизни, поскольку поиск, придание смысла биографии становятся возможными по мере смены жизненных позиций, отодвигания в прошлое ситуаций, формирования к ним временнóй дистанции. Парадокс смыслопорождения в рассказе заключается в том, что сам процесс мимезиса – повествовательного вспоминания – строится на противоположных категориях: времени и финальности, рассказываемой истории и ее смысла. Как пишет Ю. Кристева, «смысл питается временем, приводя его к молчанию… Когда же происходит прилив темпоральности, смысл выходит из моды». Смысл возникает затем, чтобы обозначить замкнутый характер нарративной системы, т. е. ее связность и завершенность [Кристева, 2004, с. 95). Нечто подобное имеет в виду Ф. Шютце, методологически конструируя ключ к исследованию понимания биографантом своей жизни, которое в противовес реальным формам протекания биографии содержит иллюзии, идеологии или мифы.

Еще один пример метода оценивания, близкий к нарративному интервью, – объективная герменевтика, предложенная У. Оверманном, который утверждает, что нарративный метод предназначен не для интерпретации биографических документов, а замыслен как проект «общезначимой для социологического исследования герменевтической методологии» [Oevermann, Allert, Konau, Krambeck, 1979, S. 352], претендующей на создание инструментария социальных наук в целях приближения к пониманию объективных структур.

Как полагает К.-О. Майвальд, описывающий объективную герменевтику в связи с темой секвенционального анализа в немецкой социологии, объективная герменевтика позиционирует смысловые структуры в качестве результата интеракции, но с важным различением уровней интеракции [Maiwald, 2005]. Имеются в виду три типа значений в производимых высказываниях: 1) значение, независимое от контекста высказывания; 2) значение высказывания, связанное с контекстом, т. е. значение как производный результат цепочки интеракций; 3) значение, которое высказывание имеет для актора. В отличие от секвенционального анализа, для которого важнее меняющиеся от секвенции к секвенции селективные характеристики структуры интеракции, для объективной герменевтики целью являются общие рамочные смысловые структуры, предшествующие любому конкретному процессу интеракции. Воздействие этих смысловых структур опосредовано социальными компетенциями, которыми обладают субъекты действия. Компетенции рассматриваются У. Оверманном как открытые либо частично закрытые программы, стимулирующие упорядоченные действия (перформансы) [Oevermann, 1989]. По Оверманну, все правила упорядоченных действий (грамматики) принципиально реконструируемы. Воздействие структур остается для действующего субъекта частично сокрытым, в связи с этим вводятся понятия латентных и прямых структур действий. Поскольку они материализуются только в действиях людей, то могут быть познаны ими только вследствие рефлексии о своих действиях, перехода от кажимости интенций к объективным, по Оверманну, значениям своих действий.

Воспользуемся описанием этого подхода у В. Фукса-Хайнритца. У. Оверманн разрабатывал принципы объективной герменевтики в своем исследовании семейных процессов интеракции: в процессе ранне-детской социализации ребенок встраивается в уже существующую структуру культурных значений, которые родители опосредуют и интерпретируют для него, расширяя тем самым его возможности интернализировать эту структуру значений, не рассчитывая на самостоятельность ребенка в процессах интерпретации. Оверманн обобщает эту позицию индивидов, воспитывающих детей, в виде объективной структуры: он формулирует два уровня социальной реальности, взаимосвязи которых могут стать задачей объективной герменевтики («объективно» означает просто дихотомическую противоположность социологическому парафразированию или другим методам интерпретации из феноменологической герменевтики): уровень латентных смысловых структур текста, которые возникают независимо от сознания биографанта, и уровень намеренно выраженных значений с его стороны. Соответственно социальные взаимодействия индивидов следует понимать не через реконструкцию обнаруженных в них интенций или мотивов, а по модели неинтенциональных последствий действий в социологии, т. е. как воспроизводство и трансформацию латентных смысловых структур. Из этой позиции вытекает бесцельность расспрашивания респондентов о намерениях, которые они имеют в виду в биографическом рассказе, ведь их описание изменений в жизненном пути имеет глубинные структуры значений, которые лишь частично представлены в сознании. Сам интерпретативный метод объективной герменевтики основывается на схеме нарративного интервью, данные которого впоследствии не искажены и точно транскрибированы, а в дальнейшем подвергнуты процедуре понимания, построенной на проблематизации внешнего контекста и средств выражения.

Экстенсивное толкование текста интервью связано с основательной инвентаризацией как прямо засвидетельствованных, так и невероятных вариантов, что имеет следствием насыщенные контуры текста, в котором ни одна деталь не рассматривается как случайная, второстепенная. Прежде всего подробно интерпретируется начало транскрипта интервью, далее с помощью интенсивной интерпретации формулируются латентные смысловые структуры со статусом одного варианта/гипотезы среди многих. После проверки этого варианта на последующих частях текста в независимых интерпретационных ходах он может считаться обоснованной гипотезой или основательным анализом случая. Для более «тонкого» анализа текста предусмотрен ряд соответствующих рабочих шагов (см. [Oevermann, Allert, Konau, Krambeck, 1979, S. 294]). Принятой максимой этого подхода является то, что интерпретация должна учитывать логику внутреннего секвенцирования текста, следовать ей, она не должна привлекать для вывода никакую информацию из позднейших частей текста. «Сам метод построен согласно реальному процессу воспроизводства» [Ibid., S. 422], поскольку в предпринимаемом анализе отдельных секвенций осуществляется процесс селекции возможностей из объективной сферы значений для биографанта. Озвученная критика объективной герменевтики связана с тем, чтобы определить, не идет ли здесь речь в целом о психоаналитическом методе, а в частности, выражается сомнение, что не всегда история жизни определяется ранее возникшей латентной смысловой структурой, более того, возможны или неизбежны процессы трансформаций латентных смысловых структур [Bude, 1982, S. 138). Правда, необходимо признать, что объективная герменевтика и предназначена как метод для обнаружения латентных смысловых структур, предпочтительно доминирующих над процессуальностью истории жизни.

Оверманн также формулирует прагматические условия обучения методу, согласно которым интерпретаторы не должны находиться в процессе социализации и быть невротичными, «во всяком случае, не так невротичны, чтобы от этого сильно страдала способность к интуитивно схватываемому первичному опыту социального предметного содержания» [Oevermann, Allert, Konau, Krambeck, 1979, S. 393]. Также привлекается общее герменевтическое правило: интерпретация должна быть выработана в группе с целью нивелировать личностные ограничения и теоретические пристрастия.

§ 2. Ф. Шютце и его концепция процессуальных кривых и нарративного интервью

В данном параграфе мы обратимся к концепции ведущего социолога-нарративиста Ф. Шютце (ныне работающего в Магдебурге) который оказал основополагающее влияние на европейскую практику биографических исследований. Практически все социологи, работающие в русле биографического подхода, так или иначе вынуждены позиционироваться в своих исследованиях к концепции Ф. Шютце. Не избежим этого и мы. Вначале представим сам подход Ф. Шютце, описанный им в статье «Биографическое исследование и нарративное интервью», а затем предложим комментарий к нему.

В своей концепции о процессуальных структурах индивидуального жизненного пути Ф. Шютце выдвигает тезис о том, «что существуют элементарные формы этих процессуальных структур, которые, в принципе (иногда только в форме следов), встречаются во всех биографиях. Исходя из этого, я предполагаю, что существуют систематические комбинации подобных элементарных структур, которые имеют социальную значимость в качестве типов жизненных судеб» [Schuetze, 1983, S. 284]. Теоретические категории, с помощью которых можно было бы структурно описать процессуальные структуры жизненного пути, только частично разработаны социологическим биографическим исследованием, большей частью ориентированным на анализ макроструктуры. Концепции типа «жизненный цикл» и «семейный цикл» обычно не имеют иных функций, кроме как определять точки измерения во временнóм континууме процесса старения когорт, представляющих интерес с социологической точки зрения, т. е. точки измерения, относящиеся к жизненным фазам и изменениям в ходе жизни, в отношении которых можно теоретически высказать социологические предположения, что они важны для биографии. В то же время невозможно сказать ничего достаточно определенного о том, как они фактически протекают, как становятся жизненно важными и как вписываются в общую биографию соответствующих носителей биографии. Далее Ф. Шютце не только отмежевывается от направления социологии жизненного пути или поколений, но и делает важное различение, дистанцирующее его от феноменологов-интерпретативистов, от которых обычно ожидают, что они прежде всего интересуются биографическими интерпретациями опрашиваемого, его образцами толкований. Ф. Шютце же биографические образцы толкования и интерпретации носителя биографии интересуют только в связи с реконструированной историей его жизни. История жизни в значительной степени отражает образцы толкований и интерпретаций носителя биографии – это бесспорно, но именно эту взаимосвязь, с его точки зрения, и надлежит раскрыть. Он задается вопросом: «Что же фактически произошло в историях жизни, представляющих интерес с социологической точки зрения?». На другой вопрос: «Как носитель биографии истолковывает свою историю жизни?» – в его логике можно ответить только в том случае, если исследователь может связно сопоставить интерпретационные теоретические усилия носителя биографии с фактическими процессами в его биографии. Лишь тогда возможны выводы о том, что «носитель биографии следует иллюзорной жизненной ориентации», «он обманывает самого себя», «он сочинил себе эффективную оправдательную историю», «у него неправильное осознание своего реального жизненного положения» и т. д.

Итак, рождаемый основной императив нарративного подхода – принимать во внимание временную, «секвенциональную» структуру истории жизни биографанта. Ф. Шютце приводит дефиницию истории жизни: это «секвенционально упорядоченное наслоение больших и малых секвенционально же упорядоченных процессуальных структур. Со сменой доминантных процессуальных структур с течением времени изменяется также соответствующее общее толкование истории жизни носителем биографии» [Schuetze, 1983, S. 284]. Тем не менее с помощью соответствующих исследовательских методов можно учесть наслоения процессуальных структур благодаря смене истолкования. Прежде всего речь идет об аналитической установке на секвенциональность, которой соответствуют довольно тривиальные вопросы: «Как это начинается? И как развивается потом?», «Как это заканчивается?», «Какова внутренняя последовательность внешних и внутренних событий и состояний между исходным и конечным пунктами?», «Как обеспечивается переход от одной конечной точки к новой начальной точке?».

Техника автобиографического нарративного интервью, по Ф. Шютце, и этапы оценки спонтанных автобиографических рассказов

Прежде чем ставить вопрос о временны́х, секвенциональных процессах жизненного пути, необходимо избрать метод измерения первичных данных, анализ которых позволит сделать вывод о временнóм соотношении и предметной последовательности репрезентируемых ими процессов истории жизни. Этим условиям временной упорядоченности и секвенциональности, согласно Ф. Шютце, отвечают автобиографические спонтанные рассказы, которые можно вызвать и зафиксировать средствами нарративного интервью.

Автобиографическое нарративное интервью содержит три основные части.

На просьбу рассказать свою (авто)биографию (или всю историю жизни, или поведеть о представляющих социологический интерес фазах жизни, как, например, фаза потери работы, или об определенных аспектах истории жизни, как, например, профессиональная карьера на фоне всей истории жизни) следует, как первая главная часть, начальный автобиографический рассказ, который – если он действительно имеет предметом историю жизни информанта и протекает настолько понятно, что слушатель может ему следовать, – не прерывается исследователем, ведущим интервью. И только тогда, когда рассказчик подводит к коде (завершающей фразе) рассказа (например: «Ну, вот и все, немного, но все же…»), интервьюер-исследователь начинает задавать дополнительные вопросы.

При этом во второй главной части интервью он сначала использует тангенциальный потенциал рассказа, который в начальном рассказе просматривается в местах обрыва других тематически пересекающихся нитей рассказа, в местах обрыва потока рассказа из-за кажущейся незначительности, в местах недостаточной определенности и абстрагированной шаткости, поскольку описываемые предметы для рассказчика являются болезненными, неприятными или проблематичными в определении, а также в местах существующей для самого рассказчика неясности в ходе события. Важно, чтобы расспросы были действительно повествовательными. Для каждого момента дальнейшей возможности рассказа, особенно в местах недостаточной ясности, сначала восстанавливается первичное положение (статус-кво анте)[15]15
  Status quo ante (лат.) – предшествующее положение.


[Закрыть] хода рассказа. По памяти цитируется последний детальный повествовательный пассаж, а затем интервьюер продолжает: «Да, но дальнейшее я не совсем понял. Не могли бы Вы еще раз рассказать с этого момента?».

Третья главная часть автобиографического нарративного интервью состоит, с одной стороны, из предложения информанту дать абстрагирующие описания состояний, повторяющихся процессов и систематических взаимосвязей, а с другой – из теоретических вопросов «почему?» и аргументированных ответов на них. Речь в большей степени идет об использовании способностей информанта к абстракции и рассказу в качестве эксперта и теоретика по поводу самого себя. Расспросы интервьюера-исследователя должны привязываться к описательному и теоретическому потенциалу (респондента), насколько его можно распознать по комментируемым местам автобиографического рассказа после описания кульминационных моментов событий или по окончании описания определенных отрезков жизни, а также в местах объяснения их ситуативных, хабитусных и социально-структурных причин.

Автобиографическое нарративное интервью предоставляет текстуальные данные, которые настолько полно отражают взаимосвязь событий и наслоение опыта в истории жизни носителя биографии, полагает Ф. Шютце, насколько это вообще возможно в рамках систематического социологического исследования. Подробно описываются не только «внешний» процесс события, но и «внутренние реакции», опыты носителя биографии в отношении событий и их интерпретативная переработка по образцам истолкования. К тому же из-за рваного характера процесса рассказывания выделяются, отмечаются и получают особую значимую оценку крупные взаимосвязи событий в биографии. В конце концов, отражение находят даже отрывки опыта из событий, которые не осознаются полностью даже самим носителем биографии, затушевываются или даже вытесняются им из памяти либо как минимум скрываются под покровом вторичных легитимаций. Результатом является текст-рассказ, который непрерывно отражает и поясняет социальный процесс развития и изменения биографической идентичности, т. е., что особенно подчеркивает Ф. Шютце, без периодических интервенций и комментариев, обусловленных методикой или теоретическими пристрастиями исследователя-социолога.

Только текстуальные данные, которые отражают социальные процессы, позволяют осуществлять «симптоматический» анализ данных, который сначала исходит из формального текстуального отражения данных, но при этом дает полное описание их последовательности или секвенциональности. Характер полноты анализа данных имеет решающее значение только в связи с формальными индикаторами структуры текста. Формальными индикаторами в тексте-рассказе являются в первую очередь нарративные рамочные элементы, которые обрамляют текстуальное «окно» и показывают, что одна повествовательная единица закончилась и за ней следует другая.

Первый шаг анализа – формальный анализ текста – состоит в том, чтобы сначала элиминировать все ненаррративные пассажи текста, а затем сегментировать «очищенный» текст на формальные разделы.

На втором этапе анализа проводится структурное описание содержания рассматриваемых отрывков, формально разграниченных элементами, обрамляющими нарратив. При этом для интерпретации привлекаются также формальные «сотовые» индикаторы – такие связующие элементы между отдельными изображениями событий, как «потом», «для того, чтобы», «поскольку», «напротив» и т. д., как индикаторы потока времени («еще», «уже», «уже тогда», «вдруг» и т. д.) и индикаторы недостаточной убедительности и отсутствия необходимой дополнительной детализации (затяжные паузы, внезапное снижение повествовательности, поправки самого себя с последующими отступлениями – дополнениями для объяснения причин). В ходе структурного описания содержания становится ясным, какое распределение по формальным элементам, обрамляющим нарративы, необходимо предпринять, т. е. какие обрамляющие элементы имеют только локальную значимость, а какие – распространяются на большие текстуальные пассажи. Структурное описание вычленяет отдельные, ограниченные по времени процессуальные структуры жизненного пути, т. е. твердо устоявшиеся, институционально обусловленные фазы жизни; кульминационные ситуации; запутанные события, которые привели, например, к страданиям; драматические повороты или постепенные изменения, а также запланированные и реализованные биографические действия.

Результат структурного описания содержания достигается на третьем этапе оценки – в аналитической абстракции. Отталкиваясь от деталей отдельных изображенных отрезков жизни, абстрагированные структурные высказывания систематически связываются друг с другом. На этой основе вырабатывается биографическая целостность, т. е. биографическая последовательность процессуальных структур жизненного опыта по отдельным этапам жизни вплоть до доминирующих в настоящее время процессуальных структур.