Автор книги: Елена Войниканис
Жанр: Юриспруденция и право, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Нужно несколько выше ценить влияние естественных условий и несколько меньше верить в воздействие покровительственных законов на хозяйственную жизнь страны…Неужели на рубеже XX века мы будем думать, что государству достаточно пообещать хороший патент для того, чтобы изобретатели стали изобретать, а промышленность – развиваться? Действительно, в странах с развивающейся промышленностью замечается и увеличение числа выданных патентов. Но отсюда заключать о патентах – причине и о развитии – следствии столь же ошибочно, как, например, утверждать, что в комнате от того становится жарче, что ртуть термометра повышается.
Изобретения делают на индивидуальном уровне, и мы должны бы были обратиться к тем факторам, которые определяют индивидуальное творчество. Однако индивиды не живут в вакууме. То, что заставляет их дополнять, улучшать или внедрять новые технологии или просто вносить мелкие улучшения в то, как они выполняют свою повседневную работу, зависит от тех институтов и подходов, которые их окружают. Именно на этом уровне технологическое изменение превращается из изобретения, игры против природы, в инновацию, комплексную, беспроигрышную игру со многими игроками и неполной информацией.
Общеизвестно, что технический прогресс является одной из основных движущих сил экономического роста. Но какую роль в технологическом прогрессе играет интеллектуальная собственность? В начале 20 века в своем фундаментальном труде «Право изобретателя» Александр Александрович Пиленко отнес возникновение тезиса о пользе патентов для промышленности к 70-м годам 19 века. То, как именно распространялась идея о пользе патентов, ученый описывает следующим образом: «Чувствуя свою слабость по вопросу “патент и монополия”, сторонники патентной защиты постарались перенести центр тяжести всего обсуждения в область, казавшуюся им менее щекотливой. Такой областью избраны были рассуждения о пользе патентов для развития промышленности. “Патентное право чрезвычайно способствует развитию промышленности”. Этот аргумент сделался быстро любимым пунктом всех обсуждений. И так как многие прибегали к нему для того, чтобы заглушить последние угрызения собственной своей совести (“а ведь я, кажется, защищаю монополию!”), то очень скоро этот “тезис” стал выкрикиваться чуть не истерическим образом»[331]331
Пиленко А.А. Указ. соч. С. 58
[Закрыть].
Получается, что с самого начала утверждение о пользе патентного права для промышленного развития было, скорее, идеологической максимой, политическим лозунгом, а не практической истиной. Неудивительно, что и в последующие десятилетия значение патентной системы для ускорения инновационного развития страны продолжало оставаться предметом противоречивых дискуссий.
Не существует единого мнения относительно роли, которую играет право интеллектуальной собственности, в особенности, система патентного права, в технологическом и экономическом развитии государства.
Сегодня центральным звеном технологического прогресса стали информационные технологии, а одной из характерных особенностей новых продуктов в сфере информационных технологий является использование при их создании уже существующих. Довольно часто новым продуктом становится очередное усовершенствование тех технологий, которые уже получили распространение на рынке. Также часто создание нового продукта требует анализа обширных данных по результатам исследований, которые сами являются инновациями. С учетом этого становится очевидным, что усиление патентной защиты совсем не обязательно является стимулом для инновационной деятельности. Отметим также, что в США, где патентование практикуется шире, чем в любой другой стране, только 2,2 % прибыли от патентов достается непосредственно авторам изобретений[332]332
См.: Nordhaus W.D. Schumpeterian Profits in the American Economy: Theory and Measurement // Cowles Foundation Discussion Paper № 1457, April 2004. Документ размещен по электронному адресу: http://cowles.econ.yale.edU/P/cd/d14b/d1457.pdf (дата обращения: 10.12.2012).
[Закрыть]. И эти данные ставят под сомнение роль патентной защиты в стимулировании деятельности изобретателей. Однако объективность требует признать, что результаты исследований применительно к современной ситуации не приводят к однозначному выводу. Так, в отношении инструментальных средств, которые необходимы для проведения исследований, Клариса Лонг (Clarisa Long), профессор Школы права в университете Виргинии, приходит к следующему выводу: «Приводит ли предоставление патентов на основные инструменты исследования к очевидному прогрессу или к сдерживанию инноваций, является сложным эмпирическим вопросом, который остается без ответа»[333]333
Long С. Patents and Cumulative Innovation //Washington University Journal of Law & Policy. 2000. Vol. 2. P. 245.
[Закрыть]. Заявление Джорджа Приста (George Priest) о том, что «при текущем уровне научного знания экономисты не знают почти ничего о влиянии, которое оказывает на общественное благосостояние патентная система и иные системы интеллектуальной собственности»[334]334
Priest G.L. What Economists Can Tell Lawyers About Intellectual Property // Research In Law And Economics, The Economics Of Patents And Copyrights. Ed. by John Palmer. 1986. Vol. 8. P. 19.
[Закрыть], остается верным и по сей день. Другой ученый, профессор международной торговли Гарвардского университета Элханан Хэлпман (Elhanan Helpman) считает, что в дальнесрочной перспективе усиление защиты интеллектуальной собственности приведет с снижению показателей роста в сфере технологий и инноваций[335]335
См.: Helpman, E. Innovation, imitation, and intellectual property rights // Econometrica. 1993. Vol. 61 (6). P. 1247–1280.
[Закрыть].
Обобщая сказанное, согласимся с Джоулем Мокиром (Mokyr Joel), авторитетным специалистом по истории мировой экономики, главным редактором Оксфордской энциклопедии по истории экономики, в его итоговой характеристике технологического прогресса: «Здесь нет ни кратких объяснений, ни простых теорем. Сложно осмыслить те условия, которые были бы необходимы или достаточны для высокого уровня творчества в области технологий. Различные социальные, экономические и политические факторы вступают во взаимодействие, чтобы создать благоприятный климат для технологического прогресса. В то же время, когда новые технологические идеи не возникают, самого по себе благоприятного окружения может оказаться недостаточным… Сущностью технологического прогресса является его непредсказуемость»[336]336
Mokyr J. The lever of Riches: Technological Creativity and Economic Progress. P. 516, 518.
[Закрыть].
Когда наука продолжает свои поиски, особенно полезным может оказаться исторический опыт. История технологического прогресса в ее соотнесенности с механизмами правового регулирования преподносит нам несколько уроков, которые было бы полезно не забывать и в наши дни. Во-первых, патентная защита является только одним из многих факторов, определяющих прогресс. Во-вторых, защита исключительных прав становится инструментом экономического роста только при достижении определенного уровня экономического развития. И, наконец, в-третьих, право интеллектуальной собственности приносит мало пользы, когда в стремлении любой ценой поддерживать максимальный уровень контроля над использованием объекта исключительных прав, оно фактически противопоставляет себя общему направлению развития технологий. Раскроем суть каждого из выдвинутых тезисов по порядку.
1. Начало технологическому прогрессу, который привел в последующем к информационному обществу, было положено индустриальной революцией. Поэтому возьмем в качестве показательного примера промышленную революцию конца 18 – первой половины 19 века. Страной промышленной революции нередко называют Англию. Именно эта страна дала миру ряд технологий, определивших направление и способ экономического развития на целый век. В их числе паровой двигатель и плавка чугуна, за которыми последовали изобретение паровоза и железных дорог. И это только наиболее яркие, множество изобретений были сделаны в машиностроении, химической и текстильной промышленности. Но к промышленной революции можно подходить не только с точки зрения содержательной, перечисляя нововведения в области технологий, но и с точки зрения институциональной, поскольку прогресс в области технологий и экономики всегда имеет социальное измерение, которое находит свое выражение в общественных отношениях и их правовом регулировании.
Что касается промышленной революции, то ее продвижение традиционно связывают с патентным правом.
В Англии патентное право появилось в начале 17 века и до середины 18 века практически не развивалось. Его стремительный рост начиная с середины 18 века совпадает по времени с индустриальной революцией. Именно это совпадение стало в итоге основой и одновременно обоснованием тезиса о том, что успехи индустриальной революции в значительной мере связаны с патентной защитой, т. е. развитие технологий находится в прямой зависимости от того, в какой мере изобретатель может воспользоваться потенциальными выгодами от своего изобретения.
Но насколько исторически верным является данное утверждение? Анализ промышленной революции в Англии с точки зрения институциализации патентного права, проведенный Дж. Мокиром и опубликованный в Американском экономическом журнале в 2009 году, заставляет усомниться в главенствующей роли патентной системы в стимулировании технологического прогресса[337]337
См.: Mokyr J. Intellectual Property Rights, the Industrial Revolution, and the Beginnings of Modern Economic Growth //American Economic Review. 2009. Vol. 99. Iss. 2. P. 349–355.
[Закрыть]. Опираясь на факты и сопоставляя данные статистики, автор показывает, что далеко не основная часть изобретений, которые определили экономический рост, были запатентованы, точно так же как лишь небольшая часть изобретателей сумели обеспечить свое благосостояние средствами патентования своих творческих достижений. На практике, однако, патенты с самого начала служили не столько справедливым вознаграждением за творческие успехи, сколько инструментом в конкурентной борьбе.
И действительно, резкий взлет числа патентов еще ничего не говорит о доли изобретений, которые получали патентную защиту. Так, можно считать доказанным тот факт, что большая часть изобретений, которые выставлялись на мировых промышленных выставках не были запатентованы. По данным американского экономиста Петры Мозер (Petra Moser) на Всемирной выставке 1851 года в лондонском Хрустальном дворце, которая привлекла почти миллион посетителей, только 11 % всех демонстрируемых и 16 % из получивших награду изобретений были запатентованы[338]338
См.: Petra M. How Do Patent Laws Influence Innovation? Evidence from Nineteenth-Century World’s Fairs // American Economic Review. 2005. Vol. 95. № 4. P. 1214–1236.
[Закрыть].
Таким образом, восходящий к индустриальной революции аргумент об «исторической необходимости» патентов не подтверждается историческими данными. Об этом свидетельствуют также результаты исследований авторитетных ученых в сфере истории экономики, которые проводились с начала и вплоть до 70-х годов 20 столетия, что исключает идеологическую ангажированность авторов. Перечислим некоторые из таких научных трудов: Уильям Прайс (William Price) «Английские патенты на монополии» (1906), Томас Эштон (Thomas Ashton) «Индустриальная революция, 1760–1830» (1948), Филлис Дин (Phyllis Deane) «Индустриальная революция» (1965), Питер Матиас (Peter Mathias) «Первая индустриальная нация: экономическая история Британии» (1969)[339]339
Price W.H. English Patents Of Monopoly. Boston, 1906; Ashton T.S. The Industrial Revolution, 1760–1830. Oxford: Oxford University Press, 1948; Deane P. The First Industrial Revolution. Cambridge: Cambridge University Press, 1965; Mathias P. The First Industrial Nation: An Economic History of Britain. New York: Charles Scribner’s Son, 1969.
[Закрыть].
Как важную составляющую значения, которое приписывается патентам, стоит отметить также и психологический фактор, т. е. то, как факт получения патента воспринимается самими изобретателями. По аналогии с биржевыми играми здесь действует принцип социальной психологии: даже единичных случаев, когда патент помогал обрести состояние, оказывается достаточно, чтобы потенциальные изобретатели были заинтересованы в получении патента и сложилась необходимая система стимулов. При таком подходе, однако, роль патентов как стимула оказывается лишь относительной, и, наряду с патентным правом, в качестве факторов, способствующих технологическому прогрессу, могут быть рассмотрены и другие, имеющие не меньшее значение (репутация, творческое окружение, увлеченность проблемой и т. п.). Все эти замечания, хотя и носят общий характер, находят свое подтверждение в истории индустриальной революции[340]340
Подробнее о системе стимулов инновационной деятельности и роли патентной системы в индустриальной революции см.: Mokyr J. Intellectual Property Rights, the Industrial Revolution, and the Beginnings of Modern Economic Growth. P. 349–355.
[Закрыть]. Таким образом, патентная система, хотя и способствовала развертыванию промышленной революции, все же не может считаться ее основной движущей силой.
Дж. Мокир так определяет взаимосвязь между экономикой и системой патентной защиты: «…Патентная защита, как хорошо известно, является обоюдоострым мечом. Если патентообладатель является монополистом, распространение изобретения будет задерживаться, а промышленность будет развиваться более медленными темпами, если только фирма изобретателя ни будет расширяться так же быстро, как промышленность в целом. В экономике технологических изменений есть дилемма, касающаяся компромисса между самими изобретениями и их распространением. Чем больше для стимулирования изобретения используется монопольная защита, тем медленнее оно внедряется и тем медленнее, таким образом, достигается общественная польза»[341]341
Mokyr J. Editor’s Introduction: The New Economic History and the Industrial Revolution // The British Industrial Revolution: An Economic Perspective. Edited by Joel Mokyr. Westview Press, 1999. P. 43, 44.
[Закрыть].
Все сказанное не умаляет роли патентования. Мы утверждаем только, что ожидаемая польза непосредственно зависит от того, насколько хорошо мы осознаем возможности правового института и границы, в рамках которых его использование является эффективным и полезным.
2. Как показывает история, совершенствование системы интеллектуальной собственности, включая ее усиление и детализацию, напрямую связано с тем, какие стратегические задачи в экономической сфере ставит перед собой государство. Обычно на более ранних стадиях экономического развития страны предпочитают поддерживать достаточно мягкий режим в сфере интеллектуальной собственности. При более развитой экономике, когда страна начинает производить новые технологии в достаточно большом количестве, защита интеллектуальной собственности усиливается.
Исторические факты говорят о том, что современные развитые страны в период, когда они только начинали развивать свою экономику, мало заботились о защите интеллектуальных прав. В 1883 году, на момент подписания Парижской конвенции по охране промышленной собственности, Голландия и Швейцария вообще не имели патентных законов. Германия, для которой в середине 19 века первоочередной задачей была конкуренция с Великобританией, не обращала внимания на то, как ее предприниматели активно подделывали британские торговые марки. До 1891 года США не признавали прав зарубежных авторов. Можно привести массу подобных примеров.
Из примеров более близких к нам по времени заслуживает внимание феномен «азиатского чуда» — быстрый и устойчивый рост валового внутреннего продукта и экспорта на протяжении 60-х – 90-х годов 20 века в таких странах, как Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг и Китай. Общеизвестно, что своим успехом эти страны в значительной мере обязаны своей способностью воспроизводить иностранные технологии. Не менее важно и то, что в период освоения и копирования чужих технологий во всех этих странах был легализован крайне слабый уровень правовой защиты в сфере интеллектуальной собственности. Уже одного этого факта достаточно, чтобы понять, почему развивающиеся страны далеки от стремления выполнять требования Соглашения по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности, хотя минимум правовой защиты устанавливается ТРИПС в самых благородных целях – чтобы содействовать техническому прогрессу и передаче и распространению технологии к взаимной выгоде производителей и пользователей технологических знаний, способствуя социально-экономическому благосостоянию и достижению баланса прав и обязанностей (ст. 7).
В заключение вернемся снова к российской правовой науке начала 20 века. А.А. Пиленко был убежден, что не патентные законы обуславливают высокий уровень промышленного развития, а, наоборот, развитие промышленности и умножение изобретателей, которые требуют защиты своих прав, приводит к принятию соответствующих законов. И, следовательно, «с аргументом о влиянии, будто бы производимом институтом патентного права на развитие промышленности» нужно обращаться чрезвычайно осторожно: «Оказывается, что не всякая форма промышленности нуждается в патентах; что не всякая фирма и не всякий изобретатель принуждены обращаться к искусственной монополии для того, чтобы обеспечить сбыт своего произведения и уплату своего изобретательского гонорара; наконец, что наличность патентной защиты вовсе не есть conditio sine qua non наличности многочисленных изобретений и развитой промышленности»[342]342
Пиленко А.А. Право изобретателя. С. 62.
[Закрыть].
3. Что касается способа, каким право адаптируется к технологиям, то здесь было бы уместно вспомнить две исторические аналогии из истории права США.
Первая история касается механического пианино и граммофона[343]343
Механическое пианино было изобретено в 1876 году французом Энри Фурно (Henri Fourneaux), а граммофон – в 1877 году американцем Томасом Эдисоном (Thomas Edison).
[Закрыть]. Музыкальные исполнения записывались на рулоны бумажных перфолент и затем воспроизводились без участия пианиста на специальном механизме, встроенном в пианино. К началу 20 века в США было продано около 75 тысяч таких пианино и более 1 миллиона перфолент с записями. Казалось бы, очевидно, что речь идет о воспроизведении, тем не менее в 1908 году Верховный суд США принял решение, в соответствии с которым производители музыкальных перфолент не должны уплачивать вознаграждение композиторам, поскольку перфоленты не являются копиями музыкальных нот, а только частью технического устройства[344]344
White-Smith Music Publishing Co. v. Apollo Co., 209 U.S. 1 (1908).
[Закрыть]. В отношении граммофонных записей к такому же мнению в 1901 году пришел нижестоящий суд, полагая, что восковые цилиндры граммофона выполняют иную функцию нежели нотные записи и не могут заменить последние. Сравнив граммофон с музыкальной шкатулкой, суд сделал вывод о том, что подобные случаи не подпадают под понятие «воспроизведение»[345]345
Stern v. Rosey, 17App. D.C. 562(1901).
[Закрыть].
Компромисс был найден в 1909 году вместе с принятием конгрессом США нового закона об авторском праве, который предусматривал компенсацию композиторам в форме принудительной лицензии (compulsory license). Композиторы наделялись исключительным правом осуществлять механическое воспроизведение своей музыки, но данное право имело серьезные ограничения. Автор мог разрешить или запретить создание механической копии музыкального произведения, а также запросить любую сумму за первую запись. Все последующие копии первоначальной записи могла распространять любая звукозаписывающая компания при условии уплаты фиксированного вознаграждения в размере двух центов за экземпляр.
Вторая история связана с запуском массового производства видеомагнитофонов[346]346
Экспериментальная модель видеомагнитофона была создана Чарльзом Гинзбургом (Charles Ginsburg) и его командой инженеров в середине 50-х годов. Первая массовая модель была выпущена корпорацией Сони в 1971 году.
[Закрыть]. В данном случае наиболее известным прецедентом является судебное дело корпорации «Сони» против «Юниверсал Сити»[347]347
Sony Corp. of America V. Universal City Studios, Inc., 464 U.S. 417 (1984).
[Закрыть], которым было введено так называемое «правило Сони». Верховный суд США пришел к выводу, что сами по себе видеомагнитофоны не могут быть причиной субсидиарной ответственности за нарушение авторских прав даже в том случае, когда производителю техники известно, что она используется для совершения правонарушений. Для освобождения от ответственности требуется, чтобы основное использование оборудования либо его наиболее значимое коммерческое использование осуществлялось или могло осуществляться без нарушения закона.
Таким образом, на первый вызов правовой охране результатов интеллектуальной деятельности, связанный с технологиями копирования, право ответило не расширением сферы и способов защиты, как это будет позднее, а, напротив, ограничением защиты, освобождая дорогу технологическому прогрессу.
И сегодня, когда очередной виток в развитии технологий копирования привел к повсеместному распространению интернет-доступа, право снова стоит перед выбором: продолжать борьбу или искать компромисс. Выбор первого сохраняет не только систему регулирования, но и связанные с ней ценности, тогда как выбор второго заставляет, прежде всего, переосмысливать ценностные ориентиры. Но когда кумулятивный эффект неразрешимых проблем и явных противоречий приводит к «переоценке ценностей», речь уже не может идти об очередной реформе, на повестке дня – смена правовой парадигмы.
Глава 4. Действующая парадигма права интеллектуальной собственности: общая характеристика и симптомы кризиса
Когда за последние два десятилетия интеллектуальная собственность и технологии приобрели особую важность, философские дебаты соединились с более широким социальным и политическим дискурсом, имеющим отношение к самой основе современного общества. Мы можем ожидать, что интеллектуальная собственность будет и дальше оказывать давление на эти границы по мере развития информационного века.
§ 1. Общая характеристика действующей парадигмы права интеллектуальной собственности
Как мы указывали ранее, Т. Кун выделяет в структуре парадигмы четыре элемента: символические обобщения, метафизические элементы, ценности и образцы (собственно парадигмы). Фактически мы имеем четыре аспекта научной парадигмы, которые можно обобщенно обозначить как понятийно-языковой, метафизический, морально-ценностный и практический. И, действительно, любой ученый свободно владеет специальным языком своей науки, определенную часть ее положений принимает на веру, т. е. убежден в их истинности. В своих исследованиях и в оценке результатов труда своих коллег он применяет определенные ценностные критерии, а также постоянно использует воспитанные профессиональным сообществом навыки: для перехода от теории к практике, от обучения к экспериментам, от заученных истин к оценке конкретных результатов.
Несмотря на кажущуюся очевидность базовых элементов парадигмы, структурный подход к парадигме вызывает целый ряд вопросов. Для целей нашего исследования одним из важнейших является вопрос об оправданности применения обозначенной Куном структуры парадигмы к области гуманитарного знания.
В дополнение к сказанному в разделе «Парадигмы в праве: теория и практика» сошлемся на точку зрения самого Куна. В статье «Естественные и гуманитарные науки», посвященной Чарльзу Тейлору, Кун отмечает, что понятия естественных и гуманитарных наук в равной степени являются достоянием сообществ и стать членом сообщества можно, только приняв соответствующую систему понятий. Относительно данной идеи оба мыслителя придерживаются одинаковой точки зрения. Но Тейлор полагал, что только понятия социальных наук детерминируют мир, к которому они применяются. В отличие от Тейлора, который по выражению Куна, полагал, что «небеса независимы от культуры», сам Кун считал, что небеса древних греков совершенно отличны от наших собственных. Различия в «концептуальном словаре», идет ли речь о гуманитарных или естественных науках, нельзя преодолеть с помощью поведенческого словаря или сырых данных[349]349
См.: Kuhn Т. The Natural and the Human Sciences // Kuhn T.The road since structure: philosophical essays, 1970–1993, with an autobiographical interview. The University of Chicago Press, 2000. P. 219, 220.
[Закрыть]. Как пишет Кун: «В естественных науках, не меньше чем в науках гуманитарных, не существует нейтрального, независимого от культуры набора категорий, на основании которых может быть описана совокупность предметов или действий»[350]350
Kuhn T. Op. cit. P. 220.
[Закрыть]. Уже в Дополнении 1969 года к книге «Структура научных революций» Кун провел аналогию между сторонниками различных парадигм и культурными и языковыми сообществами[351]351
Кун T. Дополнение 1969 года // Кун T. Структура научных революций. С вводной статьей и дополнениями 1969 г. М.: Прогресс, 1977. С. 267.
[Закрыть]. Поэтому распространение концепции Куна на право является, как мы полагаем, вполне оправданным.
И все же, хотя функции парадигмы не меняются в зависимости от области применения, в отношении гуманитарного знания структура парадигмы, очевидно, будет уже иной. Особенность права, к которой мы уже неоднократно обращались, состоящая в тесном переплетении теории и практики, также должна влиять как на элементы парадигмы, так и на процесс ее смены. Указанное свойство права А.А. Тесля обозначил как «внешнюю заданность парадигмы», имея в виду, что «в отличие от прочего гуманитарного знания, европейская юриспруденция нескольких последних веков обладает извне определенным предметом рассмотрения, цели юридического рассмотрения определяются вполне практическими задачами и по существу любое сколько-нибудь серьезное теоретическое разногласие имеет непосредственный практический выход»[352]352
Тесля А.А. О парадигмах юриспруденции // Правовое регулирование социальной сферы: сборник научных трудов /под ред. И.М. Филяниной. Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2004. С. 74.
[Закрыть].
Поэтому вопрос об элементах, входящих в парадигму, является особенно сложным. Отметим, что сам Кун не считал предложенный им перечень элементов закрытым. Если все же попробовать перевести предложенную Куном структуру на язык права, то мы получим следующую картину. Вне зависимости от отрасли права, в которой юрист специализируется, он опирается на корпус норм, заключенный в нормативных правовых актах, которые играют для него ту же роль, что и символические обобщения для ученого, так как представляют собой наиболее формализованную часть юридического знания. Естественно, что не все нормы юрист считает совершенными и справедливыми, однако общие принципы регулирования обыкновенно не подвергаются сомнению. Поэтому именно принципы составляют то, что Кун обозначил как «метафизические части» парадигмы. Нельзя также не согласиться с тем, что ценности, следующий элемент структуры, также неизменно присутствуют в правовой картине мира.
Финский правовед Аулис Арнио (Aulis Aarnio) применил куновскую теорию научных парадигм к правовой догматике. «Матрица правовой догматики» в этом случае будет состоять из следующих четырех компонентов: (1) совокупность допущений философского характера, включая обоснование правовых суждений с помощью положений действующего законодательства; (2) допущения, касающиеся источников права; (3) допущения, касающиеся правового метода; (4) система ценностей, в первую очередь касающихся правовой определенности и справедливости. Однако ключевая идея А. Арнио состоит в том, что никакие социальные перемены и следующие за ними парадигмальные трансформации в правовой догматике не способны затронуть «твердого ядра» (hard core) самой матрицы: «В действительности, прогресс в правовой науке может иметь место только при условии, что в ней остаются первоначальные правовые проблемы, которые, как и возможные их решения, можно идентифицировать как таковые благодаря когнитивным ресурсам матрицы»[353]353
Aarnio A. Paradigms in Legal Dogmatics. Toward a Theory of Change and Progress in Legal Science // Proceedings of the Conference on Legal Theory. Ed. by A. Peczenik, L. Lindahl and B. van Roermund. Dordrecht: Reidel, 1984. P. 33.
[Закрыть].
С точкой зрения А. Арнио солидарен его шведский коллега Александр Пеценик (Aleksander Peczenik). В своей книге «О праве и разуме» он приходит к следующим выводам, которые мы читаем целесообразным привести полностью: «Как было сказано ранее, предпосылки, из которых исходят юристы, принадлежат правовой парадигме. Позвольте мне добавить, что некоторые предпосылки также принадлежат к этой парадигме, но не потому, что обладают особым правовым характером, а потому что не вызывают возражений ни у одного нормального юриста. Более того, в своей совокупности очевидные и предполагаемые предпосылки образуют ядро юридической теории, напоминая в определенной степени ядра теорий в лакатовском смысле. Таким образом, это ядро включает в себя некие фундаментальные моральные взгляды, обычно принимаемые как юристами, так и людьми, которые выносят моральные суждения. Кроме того, оно включает в себя предпосылку о том, что правовое обоснование подтверждается действующим правом. Оно также содержит фундаментальные юридические взгляды на правовую силу источников права и правовые нормы, касающиеся обоснования. Наконец, оно включает в себя некие фундаментальные оценочные взгляды, касающиеся, прежде всего, правовой определенности и справедливости. Если кто-то собирается представить правовое обоснование, он не может одновременно ставить под вопрос обширную часть этого ядра теории. Точно так же нельзя в одно и то же время подвергать сомнению большую часть законов, прецедентов и других важных источников права. Источники права, таким образом, могут рассматриваться как другая часть ядра юридической теории, если нет намерения рассматривать их, напротив, как данные наблюдения юристов. Большая роль предпосылок, допускаемых в правовом обосновании, делает право более точным в сравнении с чисто моральным суждением. Последнее является более неустойчивым, оно не основано ни на одной установленной парадигме»[354]354
Peczenik A. On Law and Reason. Springer, 2008. P. 125.
[Закрыть].
Подчеркнем, что в правовой парадигме сосуществуют два вида ценностей: собственно правовые, на основании которых оценивается любая правовая деятельность с точки зрения ее соответствия профессиональным стандартам, и внеправовые, общественные ценности, которые не только довлеют извне, навязываются праву, но и нередко привносятся в профессиональную деятельность самими юристами, разделяющими со своими современниками и соотечественниками один и тот же «жизненный мир» (Lebenswelt). Таким образом, помимо собственных или профессиональных ценностей, часть ценностных ориентиров право заимствует из идеалов и ориентиров общества с последующим переводом на свой язык. Ценности находят свое выражение и в нормах права, и в его принципах, но их статус и роль обычно более полно раскрываются в правовой доктрине.
Наконец, остается четвертый элемент парадигмы – навыки, которые определяют то, каким образом корпус норм применяется к конкретным ситуациям. Конечно, наиболее показательным является применение норм в суде, однако в действительности практикующий юрист применяет их ежедневно, и если дело не доходит до суда или принятые им решения не вызывают нарекания со стороны проверяющих и контролирующих органов, то это как раз и означает, что его не подвели навыки, что он правильно применяет существующие нормы.
На наш взгляд, у концепции научных революций Куна есть несколько преимуществ, которые определили ее долговременный успех.
Первое преимущество заключается в сближении понятия парадигмы с понятием мировоззрения и языковой игры, что не позволяет окончательно «дешифровать» парадигму или выразить ее на рациональном языке. Неслучайно Кун признавал влияние, которое оказала лекция К. Поланьи о «молчаливом знании» (tacit knowledge), на формирование идеи научной парадигмы[355]355
См.: A Discussion with Thomas S. Kuhn // Kuhn T. The road since structure: philosophical essays, 1970–1993, with an autobiographical interview. The University of Chicago Press, 2000. P. 296.
[Закрыть]. В 1961 году Кун выразил свое отношение к идеям венгерского ученого и философа в следующих словах: «Г-н Поланьи неоднократно подчеркивал незаменимую роль, которую играет в исследовании то, что он называет “молчаливый компонент” научного знания. Он представляет собой невыраженную и, возможно, невыразимую часть того, что ученый привносит в исследуемую им проблему: ту часть, которая познается не на основе предписаний, а главным образом на основе примеров и практики»[356]356
Scientific Change (Symposium on the History of Science, University of Oxford, 9-15 July 1961). A. C. Crombie (ed.). New York and London: Basic Books and Heineman, 1963. P.392.
[Закрыть]. В этих простых словах нашло свое отражение то, что объединяло концепции Куна и Поланьи, а именно – отказ от научного позитивизма в пользу гуманизации и историзации научного познания.
Парадигма имеет дело не с логически совершенным, объективным и чистым знанием, а с исторически обусловленной картиной мира или мировоззрением. Сторонники различных парадигм, по Куну, ведут свои исследования в различных мирах, и именно поэтому конкурирующие парадигмы являются несовместимыми[357]357
См.: Кун Т. Структура научных революций. С. 197.
[Закрыть]. Как предел обобщений мировоззрение чаще всего удостаивалось внимания философов, но в 20 веке, вместе с «лингвистическим поворотом» было воспринято также и научным сообществом[358]358
Впервые понятие «мировоззрение» (Weltanschauung) в научный обиход ввел И. Кант в своей работе «Критика способности суждения» (§ 26). В понимании Канта мировоззрение выражает способность осознать бесконечное разнообразие явлений мира как единое целое. Только позднее в работах Шеллинга мировоззрение приобретает значение продуктивной способности постижения мира. Идея плюрализма мировоззрений получила свое развитие преимущественно в 20 веке, вначале в философии В. Дильтея, а затем благодаря так называемой «гипотезе Сепира – Уорфа», которая перевела вопрос о мировоззрении в языковую плоскость.
[Закрыть]. Связь концепции Куна с мировоззрением отмечали различные исследователи. Эрвин Ханг (Erwin Hung) назвал концепцию Куна «мировоззренческой революцией» (Weltanschauung revolution), а Флойд Меррелл (Floyd Merrell) «мировоззренческой гипотезой» (Weltanschauung hypothesis)[359]359
Naugle D. К. Worldview: the history of a concept. Wm. B. Eerdmans Publishing, 2002. P. 198.
[Закрыть].
Понимание парадигмы как мировоззрения предопределяет неосуществимость досконального ее анализа, невозможность выделения жестко определенного и конечного числа компонентов. Такая задача обречена на провал, потому что подход в этом случае не соответствует своему предмету исследования[360]360
Тезис о необходимости сообразовывать подход с самим предметом находится в центре учения о феноменологическом методе. Согласно М. Хайдеггеру, «в самом существе подлинного метода как пути к размыканию предмета заключена необходимость всегда сообразовываться с тем самым, что, благодаря самому методу, размыкается». Цит. по: М. Хайдеггер Основные проблемы феноменологии. СПб., 2001. С. 436.
[Закрыть]. И потому что какая-то часть мировоззрения всегда остается латентной, принципиально невыразимой и потому что мировоззрение – это всегда некая целостность, несводимая к своим частям. Выделение в парадигме конкретных элементов и их описание по указанной причине остаются в значительной мере относительными. Помимо концептуального словаря, онтологии, ценностей и образцов, научные парадигмы включают в себя принципы, убеждения, стандарты, общепризнанные теории, общекультурное мировоззрение, неявные аксиомы, предрассудки и т. д.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
