Текст книги "Ворон Хольмгарда"

Глава 6

Дружина Свенельда провела в Силверволле еще два дня. По вечерам, подав все заготовленное на ужин, женщины расходились по своим домам, Арнэйд и Снефрид тоже уходили к себе и садились прясть у очага. Очень скоро со стороны двери долетал порыв морозного духа и появлялся Арнор – то в обществе Свенельда, то обоих сыновей Альмунда. Если Свенельд привык по большей части проводить время среди дружины, это не значило, что ему не нравилось общество приятных женщин. А Велерада Арнэйд знала даже лучше: все последние зимы, которые Свенельд провел в походах, за данью в Бьюрланд приезжал самый младший из трех сыновей Альмунда. Арнэйд знала, что он моложе их всех, даже Виги – ему было всего двадцать лет. Однако он уже был отцом троих детей и благодаря основательным повадкам выглядел ровесником Свенельда – только свежесть лица и живой блеск глаз выдавали его молодость. Лицом Велерад был красивее обоих старших братьев, а нравом легче и веселее – неудивительно, что Илетай после единственной встречи решила бежать, чтобы стать его женой. Лицо у него было более округлое, черты более ясные, чем у Свена или Годо, и роднил его с ними только цвет глаз – слегка запыленного желудя. Велерад не был ни в первом, ни во втором походе, благодаря чему и сохранил мирный, домашний вид. Но не по собственной лени или робости: родной зять Тойсара, он был слишком нужен Олаву в Мерямаа, чтобы конунг позволил ему сложить голову где-нибудь у ёлса на рогах.

К беседе мужчины поначалу добавляли мало, устав от целого дня толков о шкурках и товарах, и лишь потом, расслабившись у огня, под болтовню женщин, постепенно втягивались.

Как-то заговорили о ларце Снефрид и стали для забавы гадать, что может в нем находиться.

– Ожерелье Фрейи! – сказала Арнэйд.

– Глаз Одина! – сказал Арнор.

– Кольцо Драупнир! – сказал Велерад. – И оно там все приносит и приносит по восемь таких же колец каждую девятую ночь…

– Тогда ларец давно бы лопнул! – засмеялась Снефрид. – Он ведь заперт уже не менее шести лет! А ты, Свенельд ярл, как думаешь?

– Тюленьи яйца, конечно. – Свенельд двинул плечом. – Главное сокровище того тролля, что вам его оставил, раз уж он из-за них и прозвище получил.

Все помолчали в изумлении, потом засмеялись.

– Тогда понятно, – сквозь смех промолвил Велерад, – почему он не дал ключа! Свои яйца… кому попало не доверишь!

– Я думаю, из-за этого ларца Ульвар и послал мне весть о том, где поселился, – снова заговорила Снефрид, когда веселье улеглось. – Может, надеялся, что я все же приеду к нему, а если приеду, то привезу ларец, и тогда он сможет поправить свои дела как следует.

– Но что толку привозить, если нельзя его открыть? – возразила Арнэйд. – А тот человек, у которого ключ, никогда тебя здесь не найдет.

– Я вдруг подумал, – сказал Свенельд, – а что если у твоего Ульвара все-таки был ключ?

Все вопросительно воззрились на Снефрид.

– Тебе лучше знать, – добавил Свенельд, – был ли он таким доверчивым простачком, чтобы принять в залог ларец, не зная, есть ли в нем что-нибудь и как до этого добраться.

– И ты думаешь, он мог все эти годы возить ключ с собой? – с сомнением ответила Снефрид.

– Замок маленький. Ключик тоже должен быть маленький. Если бы он носил его на шее, на одном кольце с торсхаммером, никто и не заметил бы.

– М-м, дома он ничего такого на шее не носил, – пробормотала Снефрид, вспоминая. – Ах, если бы я приехала хотя бы на месяц раньше… или он бы прожил на месяц дольше.

– Если ключ был в его пожитках, они достались Кеганай, – напомнила Арнэйд.

– Если его не сожгли вместе с телом, – поправил Арнор. – Если Ульвар носил его при себе, Кеганай могла принять его за амулет и оставить на теле.

– Тогда он уже в могиле, среди кучки пепла и обгорелых костей…

– И совершенно не пригоден отпирать замки.

Однако эта мысль так овладела ими, что Арнор тут же подозвал младшего брата, семилетнего Еркая, и велел ему сбегать за Кеганай. Ожидая, у очага не заводили нового разговора; Свенельд, сидя сбоку от Арнэйд, следил, как вспыхивают алые искры в самоцвете на ее руке, когда она вытягивает нитку из кудели. Но вот в сенях затопали, и вслед за Еркаем появились двое: Кеганай и ее брат Кеденей. Помня прежние шутки, Арнэйд и Арнор подминули на него Снефрид; та прикинулась испуганной и отчаянно прошептала:

– Но я успела запомнить всего шесть слов!

– Да неважно, он сам не умеет разговаривать!

– Какие шесть слов? – не понял Свенельд. – Арни, ты понимаешь, о чем они болтают?

– Нет, – подавляя улыбку, ответил Арнор, – но они ведь болтают не для того, чтобы понимать!

И по-мерянски поздоровался с гостьей, ибо языка русов она вовсе не знала:

– Пура илд[39]39
  Пура илд! – Добрый вечер.


[Закрыть], Кеганай!

Арнэйд шепотом переводила разговор для Снефрид и отчасти для Свенельда, который знал мерянский хуже остальных.

– Мы хотим спросить тебя кое о чем, что касается имущества твоего мужа, Ульвара…

При этом все невольно бросили взгляд на Снефрид: странно было говорить «твоего мужа», обращаясь к Кеганай, когда все думали о покойном только как о муже Снефрид.

– То есть Улмаса, – поправила Арнэйд: Кеганай так именовала своего русина, что означает просто «муж».

– Знаю я, о чем вы хотите говорить! – сурово ответила Кеганай, невысокая коренастая женщина, с обычными для мери глубоко посаженными карими глазами, скуластым лицом и носом-пуговкой. – Куда как давно жду, что вы об этом речь заведете, с того дня как эта зимняя горностайка сюда заявилась!

Не в пример Кеденею, она была говорлива и держалась уверенно; Ульвар когда-то уверял, что Кеганай еще в детстве украла у брата речь, поэтому теперь у нее их две, а у него ни одной.

– Но скажу тебе, что это не по обычаю! – сыпала она, не дожидаясь вопросов. – Когда Улмас брал меня в жены, он ни словом не обмолвился, что-де у него есть где-то еще одна жена и она тоже будет с нами жить!

– Она вовсе не хочет с вами жить! – успокоил ее Арнор.

– И добро его делить пополам тоже будет не по-справедливости! – сурово продолжала Кеганай. – Стоило человеку разбогатеть как следует, сразу у него еще новая жена! А если их еще три таких придет, и каждой дай по овце? Куда как хорошо Улмасу было сложить голову в чужом краю, чтобы его двор и добро стали растаскивать кому не лень! За морем у него было одно хозяйство, здесь другое, и вот каждая пусть владеет тем, что осталось у нее на руках!

– Да, да, это совершенно верно! – поспешно воскликнула Снефрид. – Пусть каждая из нас владеет тем, что у нее на руках, это мудрая женщина совершенно права! Вы можете быть свидетелями, что мы обе согласились на такой раздел, или нам лучше позвать Дага хёвдинга?

– Я могу! – Свенельд ухмыльнулся, сообразив, почему она этого хочет. – И Велько может. Нас хватит, если что. Мы свидетели, – он прикоснулся к рукояти ударного ножа на поясе.

– Успокойся, Кеганай, никто не отнимет у тебя овец! Мы хотим лишь узнать, не было ли в пожитках Улмаса вот такой вещи? – Арнэйд показала несколько литых из бронзы ключей, висевших у нее на цепочках под наплечными застежками. – Может быть, она лежала у вас дома, или Улмас носил ее при себе? Ты не находила ничего такого?

– Нет. – Кеганай посмотрела на ключи не без презрения. – Ваши подвески куда как худы против наших, это все знают. Кугу Юмо, зачем бы мой муж стал носить такие некрасивые вещи, когда у нас сколько умельцев льет куда как лучше? – Она показала на собственную грудь, где кафтан грубой толстой шерсти был сколот круглой застежкой со сквозным узором из волнистой проволоки, с подвесками в виде лягушачьих лапок. – Да и ты, Аркей, могла бы уж выпросить у отца и братьев что-нибудь получше этого. А то одета ты некрасиво, вот тебя и замуж никто не берет…

Арнэйд оставила веретено и закрыла лицо ладонями.

– Не печалься! – Кеганай поднялась. – Твои братья себя показали куда как молодцами, будут и у тебя красивые вещи!

Когда Кеганай удалилась со своим братом, так и не открывшим рта, мужчины и Арнэйд расхохотались, а Снефрид всплеснула руками:

– Великий Один! Какая это умная женщина, я даже рада, что у моего Ульвара была такая мудрая жена! Ведь если бы она не догадалась засвидетельствовать, что ее добро принадлежит ей, а мое – мне…

– Как бы Кеденей однажды не приступил к твоему ларцу с топором, да? – сообразил Велерад, смеясь и мотая головой.

– Ты, Вальдрад, куда как догадлив! – воскликнула Арнэйд.

Гости ушли, в доме Дага все легли спать. Арнор повернулся на бок, где лежала Снефрид, и шепнул ей в ухо:

– Почему ты сказала «может, он надеялся, что я приеду»? Ну, Ульвар. Разве он не приглашал тебя приехать сюда к нему?

– Нет, – мягко произнесла Снефрид. – Он послал мне весть, чтобы я знала, куда его занесло и что он едва ли вернется. И могла найти другого мужа, как если бы он умер. Он был не настолько безумен, чтобы предполагать, что я захочу бросить свой край, отца и все хозяйство, чтобы пуститься в такой путь. Раз уж он завел другую жену, значит, он вовсе меня не ждал.

Все трое на полатях помолчали, пытаясь вообразить, что вышло бы, если бы Снефрид приехала и застала здесь Ульвара, живущего с Кеганай и Кеденеем.

– Но про другую жену он ничего не передавал.

– Ее тогда еще не было, – припомнила Арнэйд. – Он послал весть с теми людьми Халльтора, что уехали от нас прямо той осенью, а Кеганай взял после того, зимой.

– Будь он жив, я здесь попала бы в довольно глупое положение, – усмехнулась Снефрид.

– Мы бы что-нибудь придумали, – утешил ее Арнор.

– Разумеется. Умный человек найдет приличный выход и из глупого положения.

* * *

Приятны были эти вечера, но уже назавтра женщины Силверволла в последний раз принесли лепешки и свежий козий сыр в гостевой дом. Едва рассвело, дружина Свенельда отправилась по Огде на юг – к Арки-Варежу, главному родовому гнезду мери на озере Неро. На прощание Арнэйд и Снефрид расцеловали Арнора; глядя, как Арнэйд виснет на шее у любимого брата и никак не может с ним расстаться, Свенельд ничуть не удивлялся, а только подавлял досаду, что не сам на его месте. Но короткий нежный поцелуй, которым обменялись Арнор и Снефрид, поразил Свенельда. Этот поцелуй выдавал не только притяжение между ними, но и некое согласие; столь явная благосклонность Снефрид к старшему сыну Дага потрясла Свенельда немногим меньше, чем хозяев дома – ее недавнее появление. Арнор сын Дага – простой храбрый парень, но не красавец и не любимец женщин, тот, кого Свенельд в глубине души, после случая с Илетай, считал неудачником в любовных делах – и за три дня сумел обольстить Снефрид, прославленную путешественницу, которая не затмила в Хольмгарде саму Сванхейд только потому, что та все-таки королева!

Свенельда ожидало прощание более сдержанное, но он решительно заявил:

– Девушки, поцелуйте меня тоже, а не то я его возненавижу!

В его голосе была и досада на себя, и тоска. Забот и тревог у Свенельда было много больше, чем у Арнора, а от того, что могло принести утешение, его отделяло еще множество холодных зимних дней и трудных переходов.

Пренебречь этой угрозой девушки не могли и повиновались. Снефрид слегка улыбалась, чуть прикрыв глаза; Арнэйд смотрела на Свенельда как на уехавшего так давно, что и жалеть поздно. Это злило его, но он понимал, что она права. Норны не свили их нити воедино, и здесь ничего не изменить; но при том он понимал, что не впихни боги Витиславу ему прямо в руки в то уже давнее лето, он женился бы на Арнэйд – не до сарацинского похода, так после. Оставалось утешаться мыслью, что Девы Источника имели свои замыслы, вытягивая эти нити.

Длинный обоз из груженных данью, товарами и припасами саней неспешно полз по льду Огды на юг. Арнор взял с собой десять человек – чтобы на всякий случай иметь силу под рукой, хотя у Свенельда и без того было три десятка копий. По дороге Арнор вспоминал, с каким нетерпением, с какими надеждами ехал этим же путем четыре зимы назад. Тогда он жаждал увидеть Илетай и мечтал получить ее в жены. Оттого двухдневная дорога казалась и долгой, и короткой, но он пролетел ее как на крыльях. Теперь же самые приятные его мысли и мечты неслись к тому, что осталось позади, в Силверволле. Ему виделся огонь в очаге родного дома, а возле него две прекрасные молодые дисы, такие разные, но мысли о них одинаково грели ему сердце. Снефрид не шла у него из ума, ее лицо стояло перед глазами. Теперь, когда он узнал ее, ничто другое в мире не стоило того, чтобы о нем думать. Внешне такая холодная, невозмутимая – кажется, ни малейшее чувство не может смутить ее против ее желания. Он видел, как она приняла весть о смерти Ульвара, к которому ехала через столько морей и земель. Другую сокрушила бы эта весть, но от Снефрид она откатилась, бессильная, как волны от скалы. Эта белая кожа, правильные черты, жестковатые, но изящные, серебристые глаза – она истинная дева зимы, и кажется, что от ее дыхания повеет стужей. Но он-то знает, как оно горячо – губы ее теплы и сладки, как нагретая солнцем спелая ягода малины, от прикосновения к ним охватывает жар, и понимаешь, какое пламя таится под этой снежной белизной. Пламя могучее, но покорное ее воле – вот где истинная сталь… Рисуя себе все то, что уже было и еще будет, Арнор не замечал ни холода вокруг, ни уныния бесконечных заснеженных лесов.

Свенельд поглядывал на его мечтательное лицо с завистью, почти с неприязнью, и затевал разговор о делах. До того очага, где его ждали, было куда дальше, и его собственные мечты были далеко не так приятны. Арнэйд ему не видать, а мысли о жене упирались в близкие роды – вот что ждет его сразу по возвращении домой. Сможет ли Вито родить благополучно? Не слишком ли она молода для такого испытания? Она сама решила, что готова к обязанностям супруги, но ее подталкивал сердечный жар и свойственное молоденьким девушкам желание поскорее повзрослеть, стать настоящей хозяйкой и женой – но хватит ли у нее сил? Ни одна из пережитых битв заранее не внушала Свенельду такого ужаса, как это неизбежное событие, повлиять на благополучный исход которого у него не было возможности. Что если ребенок родится мертвым? Или быстро умрет? Никому не признаваясь в этом, Свенельд втайне мечтал, чтобы случилось то, чего так боялась Вито – чтобы он не успел домой к тому неизбежному дню. Чтобы он приехал, а все уже позади, так или иначе.

– Ёлс твою мать, – буркнул он однажды, покосившись на Арнора, который явно видел перед собой что-то куда более теплое и приятное, чем снега по берегам Оглы. – Как ты за три дня исхитрился уговорить ее остаться?

– Я ее не уговаривал, – вырвалось у Арнора, и только потом он сообразил: не стоило так быстро понимать, о ком речь.

– Я вчера ее спрашивал, когда уходил, поедет ли она со мной. Ты слышал. Она сказала, что пока подумает и даст мне знать, если решит ехать. И все!

– Она пока не говорила, что, мол, хочет остаться навсегда.

Арнор слегка покривил душой: он знал больше, чем намеревался рассказывать Свенельду. Навсегда остаться Снефрид пока не обещала. Но, когда они вчера проводили гостей и возвращались в дом, он сам в темных длинных сенях слегка придержал Снефрид за локоть и тихо спросил: «Так ты… останешься у нас… хотя бы пока?» Вопрос Свенельда напугал его: немыслимо, чтобы Снефрид уехала со сборщиками обратно, исчезла, будто и не было тут никакой женщины с серебряными глазами! Он не был уверен, что эту женщину, которая видела вик Бьёрко, конунгову усадьбу Кунгсгорд на острове Алсну, Альдейгью и Хольмгард, может привлечь жизнь в Силверволле – на самом краю Мидгарда, откуда уже Утгард видать, где новые лица бывают раз в год – когда из Хольмгарда приезжают за данью. Что они могут ей предложить? И что он может ей предложить? О своих личных достоинствах Арнор был скромного мнения, а к Снефрид, как Свенельд говорит, в Хольмгарде сватались наперебой. Он даже, кажется, на год-другой ее моложе…

Снефрид повернулась и положила руки ему на грудь. Ее волосы были возле самого его лица, и он ощущал исходивший от них тонкий запах трав. Его пробрало теплой дрожью, руки сами тянулись ее обнять. «Не волнуйся, – шепнула она ему, и от этого шепота дрожь усилилась. – Я не уеду, пока… не сделано все, чтобы надежно избавить меня от злых чар». Сообразив, что означает этот намек, Арнор жадно обнял ее; ошарашенный, восхищенный, он с трудом сообразил ответить: мол, я не колдун, но все, что я могу для тебя сде… На этом Снефрид обхватила его за пояс и потянулась к лицу; он наклонился, не успев договорить, и ее губы прижались к его губам. Ее поцелуи – сначала нежные, потом дразнящие, потом все более настойчивые и возбуждающие – говорили о том, о чем не скажешь словами, но Арнор понимал их обещания и всем существом стремился навстречу тому блаженству, которым Снефрид его манила. Холодные сени уже не казались неподходящим местом – совершенно опьяненный, Арнор перестал замечать, где они находятся. Снефрид сама отстранилась и прошептала: «Я дождусь тебя», и в этом было ясное обещание чего-то большего, чем просто оставаться в Силверволле, пока он не вернется.

При воспоминании о тех мгновениях Арнор заново ощущал себя в ее объятиях, и внутри проходила дрожь страстного восторга. Он знал, что к чему, но не растрачивал себя в беготне за всеми доступными подолами, и теперь страсть впервые в жизни поглотила его целиком. Он уже не понимал, как жил без Снефрид – исчезни она сейчас, пустота откусила бы половину его жизни.

Только бы Свенельд не прочел всего этого по его лицу.

– Чтоб ты знал, – продолжал Свенельд, – многие люди, и поразговорчивее тебя, уговаривали ее остаться в Хольмгарде – все попусту!

– Ну, может, – Арнор двинул плечом, – ей понравилась Арно.

На это Свенельд не мог возразить: он понимал, как Арнэйд может нравиться и какой одухотворенный любовью уют создает вокруг себя. Ему самому, каждый раз, как он попадал в Силверволл, не хотелось уезжать.

– К тому же в Хольмгарде она еще не была вдовой. Почти все время, что она там просидела, Ульвар был жив. Она овдовела… – Арнор прикинул дни от солоноворота, – мы были в походе уже дней десять или двенадцать, а вышли мы после Шарык-йола. Вы уже полдороги тогда проехали.

– И что ты мне скажешь – она теперь желает провести остаток дней возле могилы этого долбоума? Которому судьба послала такую жену, а он вместо этого все… целовался с норнами, пока не пролюбил все добро и возможность показаться у себя дома?

– Да что ты ко мне пристал? – еще беззлобно ответил Арнор. – Не уговаривал я ее! Ты сам был при всех наших разговорах по вечерам, а весь день я от тебя не отходил почти.

– А ночью?

– Ночью с нами была Арно.

– Я же сразу сказал, – проворчал Свенельд, – тебе одному сразу двух много… ни себе, ни людям…

– Ты о чем?

Арнор развернул коня поперек дороги, не давая Свенельду проехать. Он не искал ненужных ссор и ставил Свенельда намного выше себя – не только потому, что тот был на пару лет старше и выше по положению. Но честь рода – не игрушка даже для самых прославленных хёвдингов.

– Ни о чем! – Свенельд отвернулся.

Он не уклонялся от вызовов, но хорошо понимал, что ссориться с Арнором, да еще по такому поводу, глупо и недостойно.

– Послушай! – Арнор хотел выяснить все до конца. – Если бы ты мог взять мою сестру в законные жены, как положено, даром и словом, я был бы только рад. Но этого ты не можешь. А если ты думаешь, что она может стать твоей побочной женой и жить с нами здесь, чтобы ты навещал ее по зимам, – этого не будет. Пусть мы не из рода конунгов и происходим от простого медведя, но моя сестра стоит большего.

– Прекрати! – Свенельд все еще не смотрел ему в лицо, понимая, что Арнор совершенно прав, но не желая признать, что тот угадал его мысли.

Арнор молчал и не двигался. Свенельд снял шапку и подставил лицо под мелкий снег.

– Прости, – выговорил он чуть погодя, не открывая глаз. – Я… с тех пор как Годо… в меня будто тролль вселился. Уже год… кажется, всех ненавижу, и себя самого тоже. И знаю, что никуда не денусь, потому что все, что он должен был сделать, что сделали бы мы вдвоем, теперь буду делать я один. Наша родовая хамингья теперь только моя. Но я теперь как будто… живу за нас двоих. Ты сам подумай… если бы Виги получил стрелу под ребра у тебя на глазах и через день ты бы его укладывал на костер. С другой невестой, вместо той, которая ждала его дома…

Арнор тронул коня и освободил дорогу. Молча они двинулись дальше. Арнор понял, что хотел сказать Свенельд и почему его душа отчаянно ищет утешения даже там, где получить его не может.

И, хотя Арнор любил своего брата, с которым тоже прошел вместе весь путь от Хазарского моря до Бьюрланда, он понимал: если бы Виги и погиб, это было бы горе, но не такое. У Годреда была куда более весомая судьба, и ее вес Свенельд теперь ощущал на своих плечах.

– Я знаю, – снова заговорил Свенельд, – что судьба Годо – самая лучшая. Он не дожил до «соломенной смерти», но Один забрал его не слишком молодым. Он успел совершить такое, о чем другие и подумать не смеют, и слава его велика. Он был обручен с дочерью конунга. Сейчас он занимает у Одина хорошее место… и ждет меня во всем довольстве. Но я каждый день думаю… он мог бы быть жив и тоже видеть этот день… Я все время спрашиваю, что он сказал бы о том или другом… об этих ваших хазарах приблудных… Он мог бы быть сейчас с нами, ехать вот тут, рядом… ворчать на этот снег… но его нет… И как будто у меня самого стрела под ребром.

Прошел только год, мог бы сказать Арнор. Он помнил, как тосковал по матери, которую потерял еще ребенком – в одиннадцать лет, и как постепенно перенес эту любовь на Арнэйд. Мог бы сказать – это горе пройдет. Год – мало, чтобы самая тяжкая в жизни потеря перестала ранить. Но что-то ему мешало это сказать, как будто сама возможность утешения в будущем принижала славу павшего.