Текст книги "Ворон Хольмгарда"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
Арнэйд и Арнор молчали. Они не были особенно дружны с Годредом, старшим из трех сыновей Альмунда – он был, на вкус Арнэйд, слишком сурового и надменного нрава. Но они знали, что это был выдающийся человек, и знали, как сильно два брата были друг к другу привязаны. Они, конечно, не могли прочувствовать всю тяжесть потери для Свенельда, но понимали: едва ли какая другая могла оказаться для него тяжелее. Ни отец, ни мать, ни даже, пожалуй, жена молодая. Именно с Годредом они шли по жизни, помогая друг другу, как одна нога помогает идти другой.
– О… – в растерянности выдохнула Арнэйд, не зная, что сказать.
– Я проводил его как следует, – ровным голосом добавил Свенельд. – Я знаю, в палатах Одина он ни о чем не жалеет. Он знал: если идешь на войну, будь готов не вернуться. Он был готов. Ладно, – он положил руку Арнэйд на колено и, слегка на него опираясь, поднялся с пола. – Пойду я. Уже все разошлись. – Он окинул взглядом дом, откуда и правда почти все ушли в гостевой к дружине, собираясь спать. – Завтра расскажу… если захотите слушать.
Он еще раз взглянул Арнэйд в глаза и ушел.
Проводив его взглядом, Арнор обернулся к сестре:
– Где ты думаешь ее устроить?
– Здесь, со мной. – Арнэйд кивнула на полати, где спали взрослые дети Дага. – Пока Виги нет, места хватит. Не спать же ей в гостевом доме со всей дружиной!
– Я всю дорогу спала в одном доме с дружиной, – напомнила Снефрид. – Свенельд ярл очень обо мне заботился и каждый раз устраивал возле себя, чтобы держать под присмотром.
Брат и сестра переглянулись, оба набрали воздуха, чтобы что-то ответить, но Снефрид их опередила:
– Больше ничего не было.
Арнэйд хмыкнула, потом спросила:
– У тебя же есть какой-то короб с собой?
– Вон там. – Снефрид кивнула на лавку у двери, куда Свенельдовы отроки принесли запертый ларь с ручками и несколько коробов. – А еще у меня есть два человека, Мьёлль, она моя рабыня, и Лунан, он вольноотпущенник. Я видела, их уже покормили, но их тоже нужно куда-то уложить.
Немолодая пара, оба лет сорока на вид, сидели возле поклажи, женщина уже дремала.
– Да ты богатая женщина! Пойдем, я покажу тебе… где что! Талвий, сделай госпоже постель возле моей и найди вон для тех двоих место в кудо!
Между дверью и очагом располагался широкий помост, на котором спали малые дети и две служанки; на ночь его отделяла занавеска, а днем ее сворачивали и забрасывали на веревку, чтобы на помосте можно было сидеть. В домах победнее под этим помостом зимой обитали куры, козлята, ягнята, но у Дага для живности имелся хлев с сеновалом. Двоих самых младших Ошалче брала к себе на лежанку, в другом углу дома. Старшие дети Дага спали на полатях, расположенных над помостом и тоже защищенных занавеской от света и дыма очага. «Спать наверху» было мечтой всех малых детей, но их туда не пускали, опасаясь, что во сне свалятся вниз, и засовывали их туда только днем, если в доме собиралось много народу и они путались под ногами. Там же на полатях, пока Виги не было дома, устроили и Снефрид.
Когда наконец в избе погасли огни и все угомонились, Арнэйд не сразу смогла заснуть. От обилия новостей и разнородных чувств кружилась голова. Удивление, потрясение, дурацкая болтовня, хохот… Святы-деды, да она невесть сколько не слышала, чтобы Арни так хохотал! С детства! Погибший Годред – вспомнилось его лицо с тремя красными шрамами, каким она видела его год назад… Ожидаемый к весне Свенельдов сын… Оживленно блестящие, широко раскрытые глаза Арнора, его легкое заикание – знак волнения, и при этом теплая улыбка на губах… Жесткий взгляд желудевых глаз Свенельда, где сверху равнодушие, а в глубине – застарелая тоска… Все это проносилось в сознании вихрем разнородных чувств, ничего не давая осмыслить толком. Арнор еще сидел возле очага со Снефрид, полушепотом рассказывая ей, как погиб Ульвар. Арнэйд хотела дождаться их, но не заметила, как заснула – уж очень ее вымотали хлопоты и волнения предыдущих суток.
Проснулась она от легкого шепота – Арнор уже лежал с одной стороны от нее, ближе к краю, Снефрид с другой – у стены, но она не успела услышать, что они сказали друг другу на прощание. Все затихло. Снефрид, судя по ровному дыханию, заснула быстро: за время своего путешествия она привыкла легко засыпать в незнакомом месте, было бы сухо, тепло и безопасно. Арнор осторожно перевернулся с боку на бок. Арнэйд чувствовала: в этот вечер для них многое изменилось и даже сами они изменились, только еще не понимала – как.
Глава 3
Утром Арнэйд с привычной осторожностью, чтобы никого не разбудить, выбралась с полатей и пошла к лохани умываться. Сзади послышался шорох; обернувшись, она увидела, что Снефрид тоже спускается.
– Тебе еще рано вставать! – прошептала ей Арнэйд. – Я пойду поднимать служанок – пора идти доить, сбивать масло и делать сыр. Я тебе скажу, когда еда будет готова.
– Я пойду с тобой! – Снефрид прикрыла рукой зевающий рот и отвела от глаз длинную прядь светлых волос. – Я все умею – и доить, и сбивать. Неужели я проделала такой долгий путь, чтобы тут разлеживаться? Да и не могу я оставаться там наедине с мужчиной, – деловито добавила она, будто подчеркивая, что для женщины в ее положении доброе имя – это все.
– О-о, ну что ты! – протянула Арнэйд. – Да разве Арни стал бы…
– Дееевушки… – донесся с полатей тихий сонный призыв. – Куда вы ушли, с вами было так тепло…
Обе невольно фыркнули от смеха – так удачно эти слова вписались в их краткий разговор.
– Возьми наши одеяла, – шепнула Арнэйд брату и пошевелила Вирбику, спавшую на подстилке возле очага: той полагалось следить за огнем, чтобы не остыл к утру весь дом.
Арнор со вздохом сгреб обе их подушки, будто хватал в объятия два теплых тела, и уткнулся в них лицом.
Когда девушки, уже одетые, шли через темный заснеженный двор к кудо, где жила челядь и по большей части готовилась пища, Снефрид спросила:
– А сколько лет твоему брату? Вот этому.
– Двадцать три зимы. Он на год старше меня.
– На вид как будто немного больше…
– Это после того похода. Они оба после похода стали выглядеть старше.
– Он так и не женился?
– Так и не… Ты знаешь про Илетай? – Арнэйд повернула к ней голову, придерживая у лица край большой шерстяной шали – слегка мело.
– Конечно, я знаю про Илетай, – усмехнулась Снефрид.
– Ах, да! Я все забываю, что это у нас ты первый день, а в Хольмгарде ты просидела чуть ли не полгода и знаешь его куда лучше, чем я. И, пожалуй, Илетай ты знаешь лучше, чем я! Мне ведь никогда не приходилось жить с нею бок о бок! Нет, он больше не хотел жениться ни на ком, – помолчав, Арнэйд вернулась к тому вопросу. – Я даже волновалась…
– О чем?
Они уже вошли в темные сени. Арнэйд остановилась в колебаниях: сказать, не сказать? Едва ли стоило говорить о столь тонком семейном деле с чужой женщиной, однако Снефрид с ее бодрой осведомленностью внушала Арнэйд такое доверие, что вспоминались давние дни рядом с матерью.
– Ну… Ты, может быть, слышала… что мать Илетай, старая Кастан, творила чары, чтобы помешать Арни жениться на ней… На Илетай, конечно, не на Кастан.
– О, я знаю! – Снефрид в темноте взяла ее за руку, и в ее голосе звучало живое сочувствие, выдававшее понимание, почему Арнэйд так волнуется в разговоре об этом. – Вы знали, что старуха его испортила?
– Сначала нет. Я только заметила, что пропала одна его рубашка, и они сказали, что он ее искал и не нашел как раз тогда, когда они собирались свататься…
– Эту рубашку выкрала одна девчонка, служанка Кастан. Кто бы на нее подумал, она свободно шныряла в гостевом доме среди дружины. Старуха приказала ей. И на эту рубашку они навели чары, чтобы лишить его воли и подчинить воле Кастан. А когда Илетай уходила из дома, она приказала девчонке весной, как вскроются реки, тайком достать рубашку из того угла, где старуха ее зарыла, развязать рукава и бросить в текучую воду. Это уничтожило чары. Илетай не знала, сделала ли девчонка это, но наверное, да, она сама неплохо относилась к вам и помогла Илетай бежать.
– Это тебе рассказала Илетай?
– Конечно. Да в Хольмгарде все эту сагу знают.
Арнэйд помолчала, осмысливая услышанное. Кто бы подумал, что разгадка этого нехорошего дела придет к ней с чужой женщиной, приехавшей аж из Свеаланда!
– Да, наверное, она так сделала, – пробормотала Арнэйд. – Это Алдыви, дочь Хравна-кузнеца. Велерад потом рассказывал, что она помогала им. Весной Арни повеселел, уже не был таким скучным. Как раз когда вскрылись реки. Значит, потому что чары в это время разрушились. А мы думали, его так развеселил близкий поход. Они же ушли в Хольмгард почти сразу, как сошел лед и стало можно плыть. И он ведь там видел Илетай… Но она ему ни слова обо всем этом не сказала.
– Конечно, не сказала. Как же она могла в глаза человеку рассказать, что помогала его испортить? Да еще и в благодарность за то, что он ее полюбил! И мать ее тогда была жива, и если бы появились свидетели, то можно было с нее спросить ответа за злые чары… – Снефрид помолчала и добавила. – Это еще не все.
– Что еще? – Облившись холодом от испуга, теперь Арнэйд схватила Снефрид за руку.
– Эти чары предназначались вовсе не Арнору.
– А кому?
– Свенельду, конечно. Это его старуха считала самым опасным своим врагом. Его она хотела подчинить. Но Илетай приказала той девчонке, Аль…
– Алдыви. Или Альвинн, ее так зовет отец.
– Так легче запомнить. Илетай приказала ей взять рубашку не Свенельда, а кого-нибудь другого. Чтобы сбить чары со следа, понимаешь? Старуха делала наговор на имя Свенельда, не зная, что держит рубашку другого человека. Может быть, рубашка Арнора попалась ей случайно, могла быть и другая. Из-за этого чары вышли ослабленными. А у Свенельда была хорошая защита. С ним ничего и не случилось, кроме дурных снов. Он даже не знал, что его пытались заворожить, пока Илетай не рассказала, уже в Хольмгарде. И уже после того, как ее мать умерла. Так что старуха не желала зла твоему брату…
Снефрид сказала это, пытаясь успокоить Арнэйд, но чувства той к покойнице ничуть не потеплели. Пытаться испортить Свенельда – тоже не заслуга!
– Когда я подумала… что мой брат, может быть, всю жизнь не женится из-за этой старой крысы… мне захотелось научиться поднимать мертвых, чтобы вызвать ее из могилы и убить своими руками. Или хотя бы закопать к ней в могилу дохлого пса, чтобы на том свете он везде за нею таскался и она всем там опротивела. Чтобы боги и родичи гнали ее палками от порога и рады ей были бы одни только ёлсы, такие же мерзкие, как она сама! Я бы разрыла ее могилу, выкинула прах и разбросала по полю, чтобы она лишилась рук, ног, головы и одежды!
– Понимаю. – Снефрид сжала ее руки. – Если бы у меня был такой молодой красивый брат и его хотели сделать негодным как мужчина… за это мало один раз поднять и убить заново. Нужно не меньше трех раз!
Арнэйд невольно фыркнула, представив эту ужасную месть.
– Пойдем, разбудим удыр.
– Кто это?
– Удыр – по-мерянски значит «девушки». Пока мы тут болтаем, они дрыхнут, а в гостевом доме сорок человек уже скоро запросят еды. Едьбы… – добавил Арнэйд по-славянски, вспомнив свои разговоры с Самуилом.
Разбудив служанок, они все направились в хлев к коровам и козам. За работой Снефрид порой спрашивала у Арнэйд, как то или иное будет по-мерянски.
– Коза – кесе, – охотно поясняла Арнэйд. – Корова – ушкал. Овца – шарык. Молоко – шер…
При этом ей вспомнилось, как она той зимой, о которой они говорили, наткнулась на Свенельда в сенях гостевого дома, и в руках у нее была корзина яиц, и что за этим последовало. «Здесь мытный сбор за проход с товаром…» И оттого, что Свенельд опять здесь, совсем рядом, и уже сегодня она опять его увидит, Арнэйд стало так весело, что она чуть не засмеялась.
Козье молоко они со Снефрид принесли в кудо и повесили в котлах над огнем, чтобы сделать сыр.
– И что же – он так любил Илетай, что уже четыре года ни на кого больше не хочет смотреть? – снова заговорила Снефрид, возвращась к прежнему разговору, как это часто делают женщины, способные обсуждать несколько разных вещей одновременно, не путаясь.
– Ма шанам, он любил Илетай… раз уж захотел на ней жениться, – с колебанием ответила Арнэйд. – Мы не говорили об этом. Арни – сдержанный человек, не тот, кто свое сердце выворачивает перед кем угодно, даже перед родичами. Но не думаю, что он до сих пор ее помнит. Они ушли в поход на Хазарское море, там, конечно, им было не до этого. А когда через три лета вернулись… они стали другими, понимаешь?
Деревянной ложкой на длинной ручке – Арнор ее и вырезал, не слишком красивую, но удобную и надежную, – Арнэйд всыпала в молоко соль из туеска и стала мешать, глядя, как в котле крутится белый водоворот.
– Как будто забыли в Нифльхель часть своей души. Он рассказывал… что они гребли сквозь туман и думали, что уже умерли… И с тех пор они стали другими… Талвий! – окликнула Арнэйд свою ныне любимую служанку и велела на мерянском:
– Отгреби немного огонь, видишь, у нас греется слишком быстро.
– Люди всегда возвращаются из похода не теми, какими уходили, – сказала Снефрид, пока Талвий орудовала длинным суком, разгребая головни. – Я это видела много раз. А какие-нибудь травы добавляете?
– Чеснок и иногда душицу. И потом… Отец хочет, чтобы они женились, но они никого не могут выбрать. Всех наших девушек они знают с детства, но Арни, по-моему, никто особенно не нравится. Я бы знала, наверное… Мне жаль, потому что боюсь… ну, что они все еще думают о походах. Не хочу, чтобы они всю жизнь провели в походах и не оставили детей. Я даже было волновалась… Возьми уксус, он вон в том кувшине с узким горлом, на полке.
– Вот этот? – Снефрид вернулась к очагу с кувшином в руках. – Из чего вы делаете?
– Из пивного сусла или из меда.
– И о чем ты волновалась?
– Что та порча Кастан… сказалась на нем надолго.
– Едва ли она еще действует! – Снефрид многозначительно раскрыла глаза и покачала головой. – Он не похож на человека, который не женится, потому что из-за порчи стал равнодушен к женщинам. Но если тебя это беспокоит…
– Еще немного беспокоит, – вздохнула Арнэйд.
– Я могла бы это проверить, – деловито произнесла Снефрид.
– Этим твоим… искусством вытягивать нить?
– Есть куда более простой способ.
Арнэйд было хотела спросить «какой?», но тут же сообразила и фыркнула, надеясь, что не слишком покраснела. Да уж, она сама это проверить никак не может! Ее немного смущала легкость, с какой Снефрид говорила об этих вещах, но та ведь замужняя женщина, да еще и вдова.
– Я пошутила? – Снефрид произнесла это как вопрос, дескать, можем считать это шуткой, если хочешь.
Арнэйд не знала, что ответить. Ей вспомнились широко открытые, радостно блестящие глаза Арнора, его вчерашняя улыбка. Очень давно он не был так оживлен, как вчера вечером, говоря со Снефрид.
– Я больше всего на свете хочу, чтобы он был счастлив! – вырвалось у Арнэйд. От силы этого желания у нее заблестели слезы на глазах. – Он самый лучший брат… и самый лучший человек в Бьюрланде. Он всегда и во всем был за меня. С тех пор как наша мать умерла, у меня нет и не было лучшего друга. Он добрый человек, хотя это просто так по нему не видно… – Арнэйд осеклась, сообразив, что расхваливает своего брата перед почти незнакомой женщиной, словно уговаривает его полюбить. – И ты правда находишь его красивым?
– Как и ты! – Снефрид улыбнулась, прищурив глаза. – Сперва мне показалось странным, что он носит колечко в ухе, но теперь я вижу, что у вас так принято, – она кивнула на Арнэйд, носившую по серебряному колечку с бусинкой в каждом ухе.
– У нас все так носят, все, кто здесь родился. У мери такой обычай. Бывает по две серьги, и по три. У Тойсара, говорят, все четыре. Арни же мой брат. Я люблю его и любила бы, даже будь он некрасив.
– Но тот, кого любишь, всегда кажется красивым, правда?
Арнэйд подумала с беспокойством, не намекает ли Снефрид на Свенельда – могла заметить что-то между ними, с ее-то проницательностью. Но это она совсем не хотела обсуждать и вернулась к прежнему разговору:
– В ту зиму Илетай просто не знала, какой он, он тогда был еще слишком молод, и она его видела всего несколько раз…
Велерада Илетай видела один раз, прежде чем решила убежать с ним. И Велерад был моложе Арнора на три года! Так тоже бывает. Правда, по большей части в сагах.
– Сейчас закипит! – окликнула ее Снефрид, не сводившая глаз с молока. – Я тебя заболтала.
– Наливай, а я буду мешать.
Они влили немного уксуса в котел, потом, когда стала отделяться сыворотка, сняли его с огня и перелили в ведро, положив в плетенное из прутьев сырное решето несколько слоев ряднины. Потом сели, ожидая, пока сыворотка стечет.
– Что у вас делают из сыворотки?
– Иногда печем на ней блины. Но сейчас подадим на стол. Пива с утра Свенельд не разрешает, им надо иметь свежие головы, чтобы принимать дань и считать шкурки. Пересчитывать белок в куниц и все такое.
– У нас из нее тоже делают сыр. Нужно добавить сливки или сметану, у вас же много коров.
– Как это? Покажешь?
– Сыворотку нужно долго уваривать, целую ночь, а потом сыру еще надо два-три дня полежать на холоде. Я тебя научу, если хочешь… А почему ты сама все еще не замужем? Свенельд ярл говорил, что твоя мачеха давно присмотрела тебе в мужья кого-то из своих родичей, еще до их дальнего похода.
Арнэйд смущенно засмеялась:
– Как он все это запомнил? И зачем стал тебе рассказывать?
– Мы ехали сюда очень, о-очень долго! – Снефрид страдальчески расширила глаза. – Надо же было о чем-то поговорить – и в дороге между погостами, и по вечерам.
Арнэйд отметила про себя, что Снефрид произнесла славянское слово «погост», как это делали сами люди из Хольмгарда.
– И мне показалось, – Снефрид вглянула ей в лицо, многозначительно прищурившись, – что ему нравилось говорить о Силверволле, обо всех вас, о тебе… Он даже рассказал, что у тебя изумительно яркие голубые глаза, я по ним тебя и узнала.
Арнэйд хмыкнула и отвела взгляд. Ей было приятно услышать, что Свенельд так много о ней думал и так много говорил, но от этого щемило сердце.
– Он боял… то есть ждал, что ты уже окажешься замужем.
– Ошалче и правда давно хотела меня выдать куда-то к своим, к Ошвую, но я вовсе не хочу в мерянский дом.
– Не хочешь? Почему? Тебе не нравятся их обычаи?
– По их обычаям, жена бывает женой не только своего мужа, но и его отца тоже. Поэтому человек может оказаться как внуком старшего в роду, так и родным сыном. И никогда они не знают: дядя им на самом деле дядя или сводный брат. Они и не различают: все в семье делятся только на старших и младших по возрасту. Родичи старше тебя называются одним и тем же словом: тетка, старшая сестра, двоюродная сестра и даже племянница, если она годами старше тебя – все это будет одинаково «кока». Младший брат, дядя младше тебя и прочие такие – все это «шоля». Можешь посмотреть на Талвий, – Арнэйд кивнула на свою служанку, – ее увели замуж, похитив силой, когда она ходила за водой, и в том доме у нее оказалось сразу три мужа: сын, его отец и отцов брат. Они не брали каждому по жене, чтобы не кормить слишком много ртов. А ее выбрали, потому что она такая крепкая и работящая. Ей там не нравилось, она и не слишком огорчилась, когда Арнор захватил их бол и увел ее. Говорит, что здесь ей живется лучше – работы меньше, еды и покоя больше.
– Да уж, я бы тоже так не хотела! – Снефрид передернула плечами. – Я знавала одну женщину, которая родила от отца своего мужа, но от мужа у нее несколько лет детей не получалось…
– А потом Ошалче передумала выдавать меня замуж: у нее всякий год по ребенку, сама хворает часто, без меня она просто не справилась бы со всеми детьми, скотиной, челядью, домом и гостями. Так что я, пожалуй, подожду медведя.
– Медведя? – Снефрид бросила на нее многозначительный взгляд.
– Я тебе рассказывала вчера, как к девушке Асте пришел свататься медведь, и от них родился Бьярнхедин Старый, наш предок. Может быть, для меня где-то в лесу тоже медведь строит дом… Иногда я мечтаю, как мы с ним будем жить в чаще только вдвоем – никаких этих детей, служанок, гостей и соседей!
О том, что в этих мечтах у медведя – лицо Свенельда, она не стала говорить.
Снефрид фыркнула:
– Неужели ты не знаешь никого получше?
– Пока не знаю.
Снефрид вдруг широко раскрыла глаза и пристально взглянула на нее. Она смотрела, смотрела, взгляд ее был одновременно пристальным и рассеянным, будто она смотрит сквозь Арнэйд – на ее судьбу, что вырезана тайными рунами на дощечках в руках норн.
– Да… – пробормотала Снефрид, когда Арнэйд уже начала беспокоиться. – Кажется, ты еще его не встречала… И может быть… ты права. Это будет… может, и не медведь… но кто-то очень на него похожий.
– Святы-деды! – Арнэйд прижала руки к груди. – Юмалан-Ава!
– Не пугайся заранее! – Снефрид приобняла ее. – Может, он еще тебе понравится!
* * *
Когда они, втроем с Талвий, вошли в гостевой дом, неся молоко в одном ведре, сыворотку в другом и полбу для каши в большом горшке, там уже трудилась Пайгалче с двумя другими служанками, выпекая на сковородах лепешки. Огонь пылал по всей длине большого очага, в палате, набитой людьми, было душно и даже жарко.
– Мы должны сейчас сделать побольше еды – им теперь до вечера некогда будет есть, а вечером мы даем для них настоящий пир! – объясняла Арнэйд по дороге. – А весь день они будут принимать дань. И завтра, и еще три-четыре дня.
– Арнэйд! – окликнул ее знакомый голос, едва она вошла.
Обернувшись, она увидела Свенельда. В расстегнутой сорочке, он сидел у стола, где было расставлено несколько чаш и лежали на деревянных блюдах остатки вчерашнего ужина. Арнэйд мысленно поморщилась: стол не вытерт от пролитого, восковые светильники-чаши не вычищены и не заправлены заново, валяются кости и какие-то огрызки… А ведь она посылала сюда двух «удыр», чтобы прибрались. Не пора ли, в самом деле, взяться за палку, чтобы научить кое-кого трудолюбию?
– Ты проспала! – сурово сказал Свенельд. – Прислала нам какую-то старуху, а сама досматривала сны!
– Я проспала? – Арнэйд и возмутилась, и удивилась таким несправедливым нападкам. – Да я проснулась раньше всех в Силверволле! Я работала, как Фенья и Менья! Или ты думаешь, козы сами себя подоили, а сыр сам себя сделал?
– Откуда мне знать, чем занимаются козы и сыры! В те зимы ты приходила пораньше. У тебя, говорят, теперь целая толпа служанок, а самой тебе уже и не хочется за нами поухаживать, да?
– Вы не хворые, чтобы за вами ухаживать! – Арнэйд даже растерялась. – Чего тебе не хватает, Свенельд ярл? Еда сейчас будет. Вон лепешки, а вот сыр. Мы со Снефрид его сделали для вас.
– Да разве ты не видишь, – Снефрид взяла ее за локоть и склонилась к уху, – это он с тобой заигрывает.
– Что? – Арнэйд так же изумленно воззрилась на нее. – Заиг… со мной?
– Ты ему нравишься, а он не знает, как это выразить.
– Так он женат!
– Ну и что? Он же не сватается.
Арнэйд поджала губы, не находя ответа, и занялась лепешками. Подумалось: может, Свенельд опять подстерегал ее в сенях, надеясь еще раз получить «мытный сбор», а дождался только Пайгалче. Воображая его пытающимся поцеловать в темноте старуху Пайгалче, она так развеселилась, что фыркала, раскладывая лепешки по деревянным мискам.
– Что вы там шепчетесь? Эй, Снефрид! – опять окликнул Свенельд. – Ты решила, что будешь делать, раз уж твоего мужа не оказалось в живых? Поедешь со мной обратно в Хольмгард?
– Арно ее не отпустит, – сказал Арнор; услышав его голос, Арнэйд только сейчас заметила брата сидящим на спальном помосте за спиной у Свенельда. – Они уже прилипли одна к другой. Я утром видел, как они расчесывали друг другу волосы, будто родные сестры.
– Потому и не идут к нам, – добавил Халльтор, – что им друг с другом веселее.
– Зацепились языками, – ухмыльнулся Свенельд.
– Зависть, Свенельд ярл, – почти пропела Снефрид, глядя ему в глаза, – дурное чувство!
Свенельд еще раз ухмыльнулся, несколько человек вокруг расхохотались.
Арнэйд побоялась, что покраснела, и отошла к очагу. Неужели в прежние годы было так заметно, что она бежит сюда, как только сможет рано? А сейчас ей этого уже не очень хочется, и намек, что она нравится Свенельду, не радует. Чему радоваться – ей от этого никакого толку, он женат. Если поползут слухи – выйдет один позор. Только-только она избавилась от Гудбранда и Хаварда…
Свенельд изменился – пожалуй, даже сильнее, чем после хазарского похода. Несмотря на внешнюю живость и даже шутливость, он стал каким-то более чужим, суровым, отстраненным. Будто с прошлой зимы постарел лет на пять. Сейчас Арнэйд очень хорошо понимала, что совсем его не знает – его жизни, его забот и желаний, людей, о которых он думает. В расстегнутом вороте сорочки виднелся шрам на верхней части его груди; Арнэйд уже видела его прошлой осенью, с тех пор он несколько побледнел, но еще ярко выделялся на коже. Словно печать норн: сарацинский клинок едва не коснулся его сердца и навек оставил в нем холодный след.
Пока Снефрид раскладывала сыры на больших деревянных подносах и резала на куски, Арнэйд взяла у Пайгалче миску горячих лепешек из овсяной и гороховой муки, подошла к столу, поставила… и вдруг Тьяльвар схватил ее за руку. Арнэйд ахнула – Тьяльвар, Свенельдов десятский, обладатель длинных темно-русых волос и рыжей бороды, был ей давно знаком как человек спокойный и учтивый. Что это вдруг?
– Прости. – Опомнившись, Тьяльвар выпустил ее руку. – Это кольцо… Можно мне его посмотреть поближе? Прости, я не хотел ничего плохого, просто я так удивился…
– А, мое кольцо! – Арнэйд сообразила, что на руке, которую он схватил, сидит перстень-цветок с красной сердцевинкой.
– У нее кольцо? – Свенельд с любопытством подался к ним ближе. – Какое-то ценное?
– Оч-чень необычное! – многозначительно сказал Тьяльвар. – С другим не спутаешь.
Арнэйд положила руку с кольцом на стол перед Тьяльваром, чтобы он мог рассмотреть.
– Она что, обручилась? – Свенельд вопросительно взглянул на Арнора.
– Да! – выразительно ответил тот, и Арнэйд вздрогнула от неожиданности. – Со мной. Это я ей подарил. Из той добычи, что взяли у мери на востоке.
Судя по краткости объяснения, Арнор уже успел поведать людям из Хольмгарда о своем походе этой зимы.
– Да ну? – Тьяльвар бегло взглянул на него. – Можно?
Он осторожно взял руку Арнэйд и повернулся к свету очага, чтобы лучше было видно. Заблестело золото, заиграли алые искры в самоцветной сердцевинке.
– Давно ли, Арни, в ваших лесах растут такие ягоды? – Свенельд тоже потянулся через стол к руке Арнэйд и забрал ее у Тьяльвара.
Арнэйд так взволновало это ощущение своей руки в его ладони, что она почти перестала слушать, о чем говорят.
– Это тех ёлсов было добро. Дескать, везли для подарков, но меряне отобрали.
Арнор уже и про булгар успел рассказать.
– Так, а кто эти ё… ётуны-то были? – спросил Тьяльвар.
– Хотел бы я понять. Мутные и скользкие тролли. Говорят, из Булгара, но не от Алмас-кана. Они, я так понял, от тех купцов, что не совсем хазары, а другой какой-то веры, но из всех самые богатые…
– Торговые люди?
– Да. Хотя этот ёлс, Хавард, который говорит по-нашему, дрался не хуже любого из нас. Будто родился в шлеме и с щитом. Он из булгарской руси, сказал. Они переселились, когда Хельги Хитрый занял Кенугард, а они с ним не поладили.
Все это время Свенельд все так же держал руку Арнэйд, а остальные то и дело возвращались глазами к кольцу на этой руке. Ей уже становилось неловко – и от руки Свенельда, и от всеобщего пристального внимания, а больше от того, что вот-вот Арни выложит всю эту сагу о сватовстве и соперничестве Гудбранда с Хавардом…
Но услышала она нечто неожиданное.
– Я знаю это кольцо, – сказал Тьяльвар. – Сигги! – крикнул он куда-то в конец помещения. – Где ты там, в спячку завалился до весны? Греби сюда.
– Откуда ты его знаешь? – удивился Свенельд, все еще держа руку Арнэйд на ладони, как будто это птица, которая улетит, если он ее выпустит.
– Его носил Аслак. Помнишь, он был норвежец, а приехал вместе с Хродриком Золотые Брови. Потом тот погиб, Аслак перешел к Гриму. С ним и был до конца… Он погиб на Итиле, – после заминки закончил Тьяльвар среди тишины.
– Кому я тут понадобился?
К ним подошел слезший с полатей здоровяк – в одном сером исподнем, невысокий, очень плотный, с разлохмаченными светлыми волосами, закрывавшими половину лица, прямо до рыжей бороды.
– Помнишь это кольцо? Ведь Аслак его носил?
Здоровяк было протянул здоровенную мясистую пятерню к руке Арнэйд, и она хотела отнять руку – ей вовсе не хотелось, чтобы эта лапа тоже ее хватала. Но Свенельд сжал ее кисть в своей и сделал знак здоровяку – осади назад. Тот послушно попятился.
– Да, Аслака. Я помню. Всегда у него было.
– Оно там и осталось. – Тьяльвар прямо взглянул на Свенельда. – Где Аслак остался. И Грим конунг.
Осознавая, что это значит, Свенельд снова сжал руку Арнэйд, будто важное доказательство, и через стол подался к Тьяльвару.
– То есть ты хочешь…
– Оно досталось тому, кто обирал трупы на том берегу. Когда погиб Грим и все его люди.
Повисло потрясенное молчание. Арнэйд пробирала неприятная дрожь. Какие еще трупы? Ее кольцо снято с трупа? Какого-то Аслака?
– Где этот ваш… – медленно выговорил Свенельд, повернувшись к Арнору, – булгарский рус?
– В Арки-Вареже должен быть. И он, и остальные.
Арнэйд скользнула глазами по лицам сидящих и стоящих мужчин – вокруг них столпились чуть ли не все, кто был в гостевом доме.
Грим конунг! Загадка его судьбы не давала покоя многим уже больше полутора лет. Все были уверены, что Грим, сын Хельги Хитрого и зять Олава, погиб на берегу Итиля в ночной битве, при внезапном нападении хазарской конницы, когда все войско, по его же приказу, уже село в свои суда и отчалило. Но никто не знал об этом точно – свидетели погибли вместе с ним, а уцелевшие не слышали ничего, кроме неясного шума. Даже звука рога не было.
И это ее кольцо, как сообразила Арнэйд, стало первым за все время свидетельством, как-то связанным с гибелью Грима.
– Но как оно… – с недоумением начала она, – к ним попало?
– Вот я бы их и спросил об этом, – Свенельд наконец выпустил руку Арнэйд. – Если они из Булгара, как к ним попало кольцо, оставшееся на Итиле?
– Все вещи с трупов должны быть у тех, кто потом их обирал, – повторил Тьяльвар. – А там были не только арсии. Там было всякой сволочи хазарской…
– Итиля! – Свенельд взглянул на Арнора. – Камень, ты уверен, что эти ваши найденыши – булгары, а не хазары?
Арнор слегка переменился в лице и помолчал.
– А ётун их маму знает, – сказал он чуть погодя. – Как я тебе должен их различать… булгар и хазар?
На лицах хирдманов отразилось понимание. Сами булгары и хазары, разумеется, знали разницу между собой – во внешности, в языке, в одежде, в привычках и обычаях. Но северные русы, с теми и другими соприкасавшиеся мало, не знавшие ни того, ни другого языка – к тому же эти языки были очень близки, – не умели видеть эти различия. У многих булгар были продолговатые лица с довольно большими глазами, у хазар – лица более округлые и глаза поуже, но, как народы кочевые, они много смешивались и меж собой, и с прочими, и чужим людям различия эти не бросались в глаза.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.