Текст книги "Ворон Хольмгарда"

Глава 10

Наутро Арнор поднялся намного раньше, чем Арнэйд ждала.

– Посмотрите на это полено! – презрительно говорил он, стоя возле полатей, где лежал, зарывшись в одеяло, Вигнир. – Где ты там, апсар[29]29
  Апсар – малец (мерянск.)


[Закрыть]? Небось малодушно помышляешь о смерти?

Арнор и сам выглядел не слишком бодрым, вокруг глаз у него темнели тени. Много пить на священном пиру считается непременной обязанностью мужчины, но от обилия пуре назавтра, мягко говоря, нездоровится.

– Пробуди в себе дух древней доблести! – требовал Арнор. – Твоя больная башка требует: сдохни! А дух говорит: встань и иди на битву!

Перед тем как умыться, Арнор послал Еркая, младшего брата, в дом Кеденея за Хавардом и велел ждать его во дворе. Поскольку Хавард на пиру не был, то пришел быстро и трезвый. Арнор, зная, чем можно победить похмелье, вручил ему щит Виги и палку, по длине и весу схожую с мечом. Когда такие же похмельные гости стали понемногу выползать на воздух из гостевого дома, эти уже вовсю сражались во дворе Дагова дома: Арнор хотел не только сам подлечиться, но и дать Хаварду возможности восстановить навыки боя, которые ему совсем скоро понадобятся.

Даг с утра был довольно хмур, и не только из-за головной боли. Вчера его отвлекали заботы и воодушевление священного пира, но сегодня главной заботой стал грядущий поединок между Гудбрандом и Хавардом. Едва проснувшись, увидев место Арнора пустым и услышав стук палок по щитам во дворе, он понял, что это значит. Как жрец и хранитель законов, он мог потребовать, чтобы бойцы бились не до смерти, а победу или поражение определяла первая кровь или вовсе – вытеснение противника с площадки, тогда бой мог бы закончиться, при известном искусстве соперников, без единой царапины. Но неприятно было, что в ссору замешаны один из видных местных жителей и никому неизвестный пришелец, которого именно сын Дага привел в Силверволл; еще неприятнее было, что их ссора вышла из-за Арнэйд. Сама она тоже не искала славы смертоносной девы, из-за которой убивают друг друга мужи, и сидела хмурая.

– Послушай, Виги, – сказал наконец Даг и взглянул на младшего сына: тот, бледный, вяло жевал кашу. – Вы трое рано потеряли мать, и я не совался в те дела, в которых женщины разбираются лучше… Арни в тот раз так не повезло с дочерью Тойсара, и я не принуждал вас к женитьбе, пока вам не хотелось вешать себе на шею вот это все, – он мельком кивнул на Ошалче и шестерых малых детей, сидящих за столом; видя, что отец не в настроении, те были в этот раз непривычно тихими. – Я дал вам посмотреть мир, проявить себя. Хотя тебе тогда было всего семнадцать. И один раз, и другой. И теперь я не вмешиваюсь в ваши дела. Вы доказали, что вы мужчины и сами отвечаете за свою честь. Вы можете выбрать себе каких угодно невест, хоть из русинов, хоть мерен удыр[30]30
  Мерянские девушки (мерянск.)


[Закрыть], я даю слово, что приму любую кели[31]31
  Кели – (мерянск.) – невестка.


[Закрыть], которая вам придется по душе, лишь бы из свободных женщин. А пока вы этого не сделали, вы держите в доме и сестру, а для женщин ведь время идет быстрее. За Гудбранда, я так понял, она не пойдет. Ее я тоже принуждать не стану. Но хотел бы я знать, где мы найдем для нее жениха? Может, спросим у сборщиков, когда они приедут, нет ли у них в Хольмгарде кого подходящего? Раз уж в Бьюрланде для нее никто не хорош.

– Ты очень к нам добр, отец, мы это понимаем, – промямлил Виги.

Вот о чем его сегодня думать не тянуло, так это о женитьбе. Хотя сейчас ему был двадцать один год – именно в этом возрасте женился его собственный отец.

– И вы все понимаете, что за этого бродягу она не выйдет, даже если он выиграет три поединка, ведь так? – Даг взглянул на Арнэйд.

– Я вовсе и не желаю за него выходить, – ответила она, опустив глаза.

– Смотри, а то как бы не пошли слухи, что он тебя одурачил[32]32
  В этом контексте слово «одурачил» означало «соблазнил».


[Закрыть].

– Этого не может быть, чтобы Арно оказалась такой глупой и позволила себя одурачить! – куда горячее ответил Виги. – А если кто станет распускать такие слухи, то мы ему их забьем обратно в глотку вместе с зубами, пусть так и запомнит!

Растворилась дверь, долетел со двора стук палок и голос Арнора. В дверной проем пролез длинный, худой, с вытянутым лицом темноволосый мужчина – Бард. Он тоже был из «булгарской руси», темная борода и карие глаза обличали значительную примесь булгарской крови.

– Аван-и? – по-булгарски приветствовал он хозяев, осматриваясь и кланяясь Дагу.

– Аван-ха! – ответить ему могла только Арнэйд. – А как у вас?

– Самуил-бек просит… спросит, а-а-а… – Бард помялся, вспоминая слова, – может ли этот бек дать ему беседу.

Видно было, что северный язык ему привычен куда меньше, чем Хаварду; а может, он просто был неловок на речь.

– Да, я сам хочу с ним повидаться, – кивнул Даг. – Пусть он придет сюда, в гостевом доме еще не прибрано.

Бард ушел за Самуилом. Даг велел Ошалче увести детей в кудо, и Арнэйд хотела уйти с ними, но во дворе ее остановил сам старый булгарин:

– Я приспел. Стань здесь, ты поможешь, что я скажу вам, и сказать мне ответ.

Видимо, Самуил не очень полагался на Барда как на толмача, а Хаварда не хотел отвлекать от более важного дела. Арнэйд вернулась: ее смущал этот раздор, но хотелось услышать, что отец и Самуил будут о нем говорить.

– Я не допущу, чтобы ваш человек был убит, – сразу объявил Даг, когда после приветствий собеседники сели. – Я назначу такие условия поединка, чтобы они остались живы оба. Но, чем бы все ни кончилось, думаю, вам лучше не оставаться здесь потом.

При содействии Барда беседа вязалась плохо. Согласный с тем, что им следует поскорее уехать, Самуил расспрашивал о пути в Киев, где надеялся найти своих сородичей – нигде ближе их и правда быть не могло. Даг не сразу сумел ответить: он никогда не бывал в Киеве и знал только один способ попасть туда – через Хольмгард, с людьми Олава, которые весной поедут с товарами на киевские торги. Теперь этот путь сбыта пушнины и прочего остался почти единственным, не считая Северных Стран, – ведь дороги в Хазарию больше не было. Несмотря на серьезность разговора, Арнэйд то и дело подавляла смех: Бард путал слова «путь» и «путы», вместо «запад» говорил «заход соли», а когда раздосадованный Самуил попытался растолковать ей по-славянски, то, изрядно подумав, сообщил, что им нужна «ездьба».

– Итле-ха[33]33
  Послушай-ка!


[Закрыть], бек просит тебя слушать, – после этого начал Бард, собираясь объяснить что-то важное. – А-а-а… Олав в ссоре с хакан-беком. Хельги Хитрый тоже в ссоре с хакан-беком. Последний путь торговать хорошим товаром лежит через Кенугард, а он принадлежит Хельги Хитрому. А-а-а… Ты висеть весь на Олаве, а Олав висеть весь на Хельги Хитрый.

– Висеть? – Воображению Дага представился Один, повешенный на дереве и пронзенный копьем. – Зависеть? Олав в торговле шелком зависит от Хельги Хитрого, это так.

– А ты зави-сети от Олава. Бек спрашивает: это хорошо?

– Хорошего в этом мало, – согласился Даг. – Но этот раздор возник не по нашей вине, и я не вижу… Это дело конунгов – его уладить. Когда-нибудь, возможно… Хотя цены на все хорошие товары теперь поднимутся, это несомненно.

– Итле-ха, – прищурившись, обратился к нему Самуил, и Бард перевел: – Давай говорить… а-а-а… на чистое: в том раздоре у Хельги Хитрого погиб сын. У Олава погиб… – Бард запнулся, – а-а-а… человек… муж… – Он указал на Арнэйд и на самого Дага, имея в виду «муж дочери».

– Зять.

– Да. А у тебя кто погиб? Не родичи вам есмь? – по-славянски спросил Самуил. Его скупая славянская речь Самуил сопровождалась умным взглядом его темных глаз и оттого казалась более выразительной, но это Арнэйд пришлось перевести для отца. – Ты неее… ты не стал враг к хакан-бек. Олав да, Хельги Хитрый да, ты – нет. Если Хельги Хитрый будет в раздоре с греками, весь товар пропадет. Если Хельги Хитрый будет в раздоре с Олавом, весь товар для вас пропадет тоже.

– Он хочет сказать… – Арнэйд глубоко вздохнула, понимая, почему хорошие толмачи так ценятся торговыми людьми, – что если Хельги поссорится с греками или Олав поссорится с Хельги, мы здесь одинаково останемся без дорогих товаров, хотя мы не ссорились с хакан-беком.

– Меня и самого это тревожит, – не мог не признать Даг.

– Человек-разум! – Самуил уважительно показал на голову Дага. – Есмь.

Может, все же сказать ему, что по-славянски «есмь» говорят только о себе, а о другом будет «есть», подумала Арнэйд. Аз есмь, ты еси, он есть, мы есмы, вы есте, они суть – хотя бы это она с детства помнила хорошо. Ей было неловко поправлять такого бывалого человека, мужчину, который повидал своими глазами больше стран, чем те, о которых она хотя бы слышала.

В это время снова заскрипела дверь, в дом ввалились Арнор и Хавард – оба распаренные, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу. При всем их несходстве, выражение глаз у них сейчас было совершенно одинаковое – возбужденное и бездумное. Сняв у двери кожухи, они пошли по очереди к лохани умыться, потом сели плечом к плечу на скамью и двери, вытянув усталые ноги, и долго пили воду из кувшина, передавая его друг другу.

– Ты не имел договор с хакан-беком, – при посредничестве Барда говорил Самуил дальше. – Ты его не нарушил. Ты не в ссоре с хакан-беком. Теперь слушай и думай: ты можешь иметь свой договор, и ты будешь продавать дорогие товары Олаву и Хельги, а не они тебе.

– С кем я могу иметь свой договор? – не понял Даг. – Алмас-кан не может заключить договор со мной, я ведь не конунг.

– Ведаю тебе… Ты можешь заключить договор с нами, – перейдя на свой язык, Самуил показал на себя. – Со мной, с другими уважаемыми людьми, моими… Хавард, как это называется по-вашему?

– Фелаги, – подсказал Хавард и подошел к столу. Арнэйд, стоявшая у отца за спиной, посторонилась, чтобы дать ему сесть. – Вы, люди из Бьюрланда, заключите договор с торговыми людьми из Булгара – рахдонитами. Эти люди ведут дела и в аль-Бабе, и в Куябе, и в Кракове, и в Праге, и в Регенсбурге, Пассау, Вердене, Лионе, Нарбонне – и так дальше до самой Кордовы. А Кордова стоит там, где кончается земной мир, дальше только бескрайний океан, и в нем иногда видно Змея Мидгард.

– Ты его видел? – Арнэйд вытаращила глаза, но не поверила.

– А если года три ехать в другую сторону, на восток, то можно приехать в страну Сина, где делают шелк с драконами, – не отвечая ей, продолжал Хавард. – Там тоже рядом океан, и в нем плещется хвост Змея Мидгард. И очень давно, более долгое время, чем ваш род живет здесь, рахдониты ездят от головы Змея Мидгард до его хвоста и обратно. Более мудрых, влиятельных, да и богатых людей мало сыщется на свете. Эти люди создали богатство Хазарии. И они предлагают вам дружбу и будущие выгодные сделки. У вас на востоке можно брать сколько угодно полона – мы уже видели, как ловко вы его добываете. Мы купим у вас весь полон, сколько вы сумеете захватить. В другой раз ты возьмешь себе пять девок, а продашь пятьдесят, и все за серебро! Если бы вышло наше дело, – Хавард обернулся и взглянул в глаза Арнэйд, – то вы могли бы обзавестись в Булгаре очень полезным родством. Мой отец – судья тамошних русов, я равен вам, и мы бы очень выиграли от такого союза. Если бы не те подлые людишки, если бы мы привезли вам все дары, которые приготовили, у вас не было бы причин сомневаться в выгодности этой дружбы. Но и теперь, – Хавард указал глазами на кольцо Арнэйд, – вы знаете, что это были за вещи.

– И если вы будете продавать Олаву наше серебро, – заговорил он снова, уже переводя речь Самуила, – то вам решать, стоит ли платить дань конунгу, когда он зависит от вас, а не вы от него. Ты, Даг, достаточно родовитый и уважаемый человек, чтобы самому брать дань с людей, которым ты будешь продавать серебро. И в Булгаре ты нашел бы поддержку от самых наивысших сил. Мы дадим тебе достаточно средств на что угодно – на людей, коней, оружие. Любые твои мечты, даже самые дерзкие и честлюбивые, с нами будут легко достижимы.

– И как знать, – Самуил прищурился, – может, через какое-то время ты уже не будешь считать себя неровней Алмас-кану. Может быть, твой старший сын, – он перевел взгляд на Арнора, – будет зваться князем Страны Бобров, а сама эта страна станет намного больше нынешней!

Даг переменился в лице. Арнор, все еще сидевший у двери подался вперед, опираясь локтями о колени, и устремил на Хаварда пристальный взгляд. Тут и глупец понял бы: их подбивают на вражду, если не на войну с Олавом. В словах булгар было некоторое количество правды, мешавшее их опровергнуть. С разрушением прежнего торгового пути, через Дон-Ванаквисль, Силверволл и вся Мерямаа, все Гарды могли остаться без дорогих товаров, если мерянская русь поссорится с Олавом, или Олав с Хельги Хитрым, или Хельги – с греками. Но теперь выяснилось, что через их землю проходит прямой, хоть и длинный, путь к тем же торгам Булгара, Итиля, аль-Баба, Гургана и Хорезма. Если удастся наладить сообщение по этому пути, то Олав будет зависеть от Мерямаа, как она перед этим сотню лет зависела от него. Но цена этой возможности…

– Ты предлагаешь нам дружить с булгарскими купцами через голову Олава? – прямо спросил Арнор.

– Сто лет вы жили здесь, в глуши, и все дороги мира здесь кончались. А теперь все иначе. Теперь вы живете на самом важном перекрестке Пути Серебра. Сам Итиль стал великим городом царства потому, что лежал на перекрестке путей! Жить такой же жалкой жизнью, платить дань, получать лишь треть от возможных прибылей… – Хавард скривил губы, будто ему предлагали поцеловать жабу, – это унизительно для таких достойных людей. Вы достаточно давно сидите здесь, чтобы иметь право самим, без Олава, распоряжаться своей землей, ее богатствами и всеми возможностями. Иначе это будет все равно что по доброй воле лежать на соломе, когда перед тобой перина!

– Это следует обдумать, – ответил Даг. – Едва ли эти дела удастся утаить от Олава, а если Олав узнает, что мы здесь ведем торги, в которых он лишен прибыли… Нам это может стоить головы.

– Хороших прибылей не бывает без риска.

– Здесь не решаю я один. Есть тинг Бьюрланда… И Силверволл – лишь небольшая часть Мерямаа. У мерян свои кугыжи, а главный из них – пан Тойсар, он сидит в Арки-Вареже на озере Неро. Если он и другие кугыжи не одобрят… я мало что могу сделать.

– Мы хотим поехать в этот… к тому беку мерян, – сказал Самуил. – Ты можешь помочь нам туда попасть?

– Могу. Это не очень далеко, на второй день доберетесь.

– Жаль, что у нас не осталось хороших даров и для него тоже, – намекнул Хавард, но этого намека Даг предпочел не услышать.

Какой же глупец выпустит из рук собственную добычу, чтобы ею подкупали других!

– Но если бы люди узнали, что между нами и вами возможен союз, – Хавард выразительно посмотрел на Арнэйд, – это придало бы больше веса нашим словам.

Арнор вдруг расхохотался. Все в удивлении посмотрели на него. А он, встав от стола, потрепал Хаварда по плечу:

– Не рассчитывай на это. Мы уже пытались использовать этот путь, четыре года назад, когда собирались на Хазарское море. Ничего не вышло, кроме срама.

Илетай! Арнэйд сообразила: он говорит о своей попытке жениться на Илетай, дочери Тойсара, чтобы тот как родич помог русам собрать войско.

Не сказать чтобы попытка совсем не удалась: Илетай и впрямь вышла за парня из руси, и меряне собрали несколько сотен войска для похода. Только это оказался другой рус – не Арнор, а Велерад.

При мысли об этом у Арнэйд загорелись щеки: быть может, она стыдилась тех глупых мечтаний, в которых не Илетай, а она бежала через леса со Свенельдом, чтобы выйти за него самого. К счастью, Даг, заметив ее румянец, догадаться о его истинной причине не мог и истолковал по-своему.

– Пока мы не станем ни о чем таком говорить! – отрезал он. – Хаварду еще предстоит выяснить с Гудбрандом, кто из них более…

– Более достоин руки твоей дочери! – охотно закончил за него Хавард и подмигнул Арнэйд. – Ты пообещаешь нам…

– Нет! – перебил его Даг. – Я ничего обещать не буду. Кто бы ни одолел… Не будем сейчас говорить об этом. Не стоит дразнить норн. Я постараюсь назначить условия, чтобы вам не пришлось терять жизнь, но все же глупо говорить о женитьбе человека, который через несколько дней может оказаться убит.

– Идущий на войну уже мертв, – повторил Арнор известную пословицу. – Для идущего «на остров» это тоже справедливо.

Когда булгары ушли обратно к Кеденею, семейство Дага, закрыв за ними все двери, некоторое время сидело молча.

– Может, и зря… – пробормотал Арнор.

– Что – зря? – спросил его отец.

– Может, лучше поставить условие – до смерти? И пусть бы Гудбранд его зарубил к Могильной Матери?

Глава 11

Арнэйд надеялась, что Арнор пошутил. Но потом усомнилась в этом. В утро поединка Арнор был за завтраком молчалив, будто идти на поле предстояло ему самому.

– Отчего ты так задумчив? – спросила она, сама себе напоминая женщин из древних сказаний, которые задавали этот вопрос тому, кто намерен совершить нечто великое и ужасное.

– Прикидываю, как бы мне прикончить уцелевшего, – спокойно ответил Арнор.

– Уцелевший уберется отсюда, и мы еще долго его не увидим, – сурово поправил его отец. – Я надеюсь, никогда.

Арнэйд очень хотелось спросить, кому из двоих они предрекают победу, но она чувствовала себя слишком причастной к этому раздору и предпочитала не говорить о нем. Она не желала зла ни Гудбранду, ни Хаварду, но если она больше никогда не увидит Хаварда, пожалуй, это будет хорошо. Что же до того, чтобы за него выйти и уехать с ним в Булгар… нет, лучше она выйдет за медведя! Тот живет не так далеко.

– Если победит Гудбранд, – Виги невольно пришел ей на помощь, – то пусть этим и удовольствуется. Теперь все знают, что он живет с рабыней, и мы не позволим равнять с нею нашу сестру!

Арнэйд совсем не хотелось идти к булгарам, но она не могла пренебречь долгом хозяйки и отправить заботиться о них одних служанок. Вместе с Талвий и Вирбикой она пошла в гостевой дом, где теперь жили только булгары. Распоряжаясь готовкой – надо было печь лепешки, варить кашу, – на булгар, особенно на Хаварда, она старалась не смотреть, как и все последние дни. Но когда она, закончив с лепешками, собралась уходить, Хавард подошел к ней. Все эти дни он не лез к ней на глаза, давая понять, что уважает ее смятение, хотя Арнэйд неизменно ощущала на себе его взгляд. Теперь же у него был опечаленный и значительный вид, дававший понять, что особые обстоятельства заставляют его заговорить.

– Послушай меня, Арнэйд, – начал он, проникновенно глядя на нее своими голубыми глазами. – Сегодня боги и наша удача рассудят, кто из нас… восстановит свою честь. И хотя твой отец запретил смертельный исход, когда люди берут в руки оружие, случиться может всякое… Быть может, сегодня мы говорим с тобою в последний раз… может, к вечеру сама Хель раскроет мне свои объятия. Но даже если я умру, я буду знать, что ты носишь на руке мое кольцо, – он взглянул на перстень-цветок и сделал движение, как будто хотел к нему прикоснуться. – Даже если мы больше не увидимся, я буду знать, что ты не забудешь меня… А если я останусь жив… может быть, то, что ты надела его, еще не зная меня, было знаком нашей судьбы…

Арнэйд взглянула на него, несколько ошарашенная, и Хавард слегка подмигнул ей. Первым ее порывом было стянуть кольцо и отдать ему, но она сдержалась. Это кольцо дал ей родной брат, это ничего не означает, кроме удачи Арнора, которой он поделился с нею, своей сестрой. Но если она сейчас отдаст это кольцо Хаварду, вот это уже будет очень похоже на обручение!

Не находя никакого ответа, Арнэйд отвела глаза и направилась к двери.

– Но ты ведь придешь посмотреть на нас? – крикнул Хавард ей вслед, и в голосе его слышался обычный задор. – Неужели ты не хочешь увидеть, как моя алая кровь оросит белый снег? Ведь я пролью кровь ради тебя!

– Там постелят еловые лапы. – Арнэйд наполовину обернулась. – На них крови будет не видно.

Задолго до полудня – почти сразу, как стало светать – на погребальном поле начал собираться народ. Коновязь уже была плотно заполнена – люди ехали из Ульвхейма, из Хаконстада, даже из окрестных мерянских ялов. Для поединка выбрали ровное место между старыми невысокими холмиками, плотно выстлали еловыми лапами, чтобы ноги не скользили, и огородили ясеневыми жердями. Когда явилось семейство Дага, все насыпи вокруг площадки уже были заняты народом: люди стояли на вершинах и на склонах, самые предусмотрительные даже принесли с собой скамеечки. Была занята и вся лестница на склоне Бьярнхединова кургана – площадка лежала прямо перед ней, и оттуда открывался наилучший вид, поэтому здесь разместились самые важные люди. Арнэйд без особой охоты поднималась по ступеням вслед за отцом: казалось, все смотрят на нее, подозревая в чем-то постыдном, но как она могла бы сидеть дома, зная, что здесь такое происходит? Да и вздумай она прятаться, люди, пожалуй, решат, что совесть у нее нечиста, если она не смеет смотреть на поединок, затеянный из-за нее.

Был полдень – самое светлое время коротких зимних дней. Погода стояла ясная, и даже ненадолго проглянуло солнце. Арнэйд удивилась: казалось бы, такой день должен быть хмурым. Но сами боги улыбались, словно говоря ей: не делай такое лицо, будто у тебя жаба на коленях, все не так уж страшно.

Когда появился Хавард, ведомый Виги и провожаемый всеми своими спутниками-булгарами, его облик источал непринужденную дерзость. На нем был хазарский шлем, одолженный у Арнора (тот успел зачинить пробитую стрелой дыру), а в руках секира и крепкий щит. По его ухваткам сразу было видно, что обращаться со всем этим ему привычно. Но вид его веселого лица почему-то лишь укрепил дурные предчувствия Арнэйд. «Быть может, меня примет в свои объятия Хель…» Не сказать чтобы она его жалела или собиралась по нему скорбеть, но была уверена: если так случится, память о нем отравит ей всю предстоящую жизнь, как будто он утащит с собой под землю ее спокойствие и радость.

Когда Хавард подошел к площадке, Гудбранд, тоже снаряженный по-боевому, уже ждал его там. Протрубил рог, движение и гул разговоров на возвышенностях и вокруг площадки стихли. Раньше Арнэйд не случалось видеть Гудбранда в шлеме, и теперь она его с трудом узнала. Там же стоял Арнор – ему предстояло управлять ходом поединка. С других трех сторон площадки еще трое опытных мужчин наблюдали за поединком – на случай если возникнут споры, чья кровь пролилась первой.

– Итак, я объявляю: мы не желаем ничьей смерти и противникам запрещено намеренно наносить смертельные удары, – громко сказал Даг с середины лестницы. – Победа достанется тому, кто сумеет вытеснить соперника с площадки, или первым ранит его до крови, или лишит оружия. Если же кто-то намеренно нанесет смертельный удар, то будет отвечать за это, как за преднамеренное убийство.

Хавард поднял руку с секирой.

– Что ты хочешь, сказать, Хавард?

– Если я буду убит, то требую, чтобы за меня назначили виру как за человек знатного рода, а наследником моим, который должен ее получить, назначаю моего спутника, Самуила бен Бехера.

– Повезет старику – за строптивого жеребчика получит стоимость тридцати коров! – пробормотал возле Арнэйд Торфинн.

Даг кивнул, принимая это условие, и закончил:

– С тем мы просим богов быть свидетелями поединка, и пусть они отдадут победу тому, кому суждено более удачи.

– Готовы? – обратился к противникам Арнор.

Гудбранд кивнул; Хавард в знак готовности слегка ударил себя по шлему плоской стороной секиры; ловкость этого привычного движения еще раз показала всем, что перед Гудбрандом противник опытный.

– Начинайте!

Одновременно оба вступили в круг и стали сближаться – осторожно, будто боясь поскользнуться, хотя еловые лапы от этого надежно защищали. Поскольку в день их ссоры Хавард завел речь о поединке, то вызванным считался Гудбранд – ему и принадлежало право нанести первый удар. Зрители с напряжением ждали этого удара – и дружно ахнули, когда Гудбранд сделал широкий замах секирой и рубанул низом, метя в ноги. Хавард проворно отскочил назад, но Гудбранд только этого и ждал: бросился вперед, краем щита сбил летящее ему навстречу лезвие секиры и всей тяжестью врезался в противника, пытаясь его оттеснить. Расчет его был оправдан: несколько старше, более плотного сложения, он был тяжелее и мог бы выдавить весом, достанься ему противник попроще.

Но Хавард был не прост. Отступив на пару шагов, он сместился вправо, так что Гудбранд уже не мог на него наваливаться, толчком щита отпихнул его и ударил сверху, метя в шлем. Гудбранд едва успел закрыться и вслепую отмахнулся топором. «Как медведь лапой!» – мелькнуло в голове у Арнэйд, и вспомнилось, как Гудбранд пришел к ним перед Зимними Ночами в медвежьей шкуре… Но тут же раздался хруст – хоть и неловкий, удар Гудбранда был так силен, что у Хавардова щита проломились доски. Зрители снова вскрикнули, и многим подумалось: чужак проиграет.

Не давая ему опомниться, воодушевленный успехом Гудбранд снова пошел на приступ. Сплеча нанося частые и сильные удары, он рубил Хавардов щит, стремясь разбить его – замена щита не была оговорена. Крепкие еловые доски трещали, летела щепа.

– В куски тебя порублю, гнида булгарская… – разобрал Арнор гневное рычание Гудбранда.

Ох, зря он так злится и к тому же тратит дыхание на брань, мельком подумал Арнор. И, хотя со стороны казалось, что Гудбранд одолевает, у Арнора зрело предчувствие, что ничем хорошим для хёвдинга Ульвхейма это дело не кончится. Хавард молчал, и судя по его сосредоточенному лицу, был спокоен и расчетлив. Отступая по дуге, вдоль края площадки, он старался по возможности сливать удары: ему было ясно, что долго Гудбранд такой яростной рубки не выдержит, устанет.

– Ну, что крепче: Гудбранд или этот щит? – крикнул кто-то из толпы, выразив мысли многих.

Ответ явился скоро: Хавард заметил, что Гудбранд бьет уже не так часто и начинает задыхаться. Выбрав миг, Хавард перестал пятиться и сам шагнул под удар. Размочаленной кромкой щита он поймал древко Гудбрандова топора, а сам ударил вниз, заставляя Гудбранда прикрыть ноги. Бойцы сшиблись грудь в грудь, и зрители снова закричали. Даже Арнэйд ахнула – показалось, настал решительный миг. И увидела, как Хавард врезал налобьем шлема Гудбранду в лицо, да так, что железный наносник погнулся.

Выросшая с двумя братьями Арнэйд знала, что в драке такой прием считается довольно бесчестным. Но не удивилась: Хавард именно тот человек, для которого достижение цели важнее, чем благородство средств. А средство это действенное – Гудбранд отшатнулся назад. Ревя от боли и негодования, он ударил секирой, метя Хаварду под ухо. Кровь из носа потекла ему на рот и бороду, вид стал жуткий, будто он загрыз кого-то.

– Не убивать! – заорал Арнор, поняв, что об этом условии Гудбранд от ярости забыл. – Смертельные удары запрещены, глядь!

Гудбранд готов убить! Резко вдохнув, Арнэйд зажала себе рот ладонями. Но остальные были не так сдержанны, и над площадкой поднялся крик: одни возмущались нарушением правил, другие подбадривали Гудбранда против чужака.

Однако секира Гудбранда лишь зря вспорола воздух: головы Хаварда уже не было там, куда он метил. Припав на правое колено, Хавард прикрылся сверху тем, что осталось от щита, и в длинном замахе достал лезвием секиры голень Гудбранда.

Отмечая удар, мужчины вокруг площадки взревели.

– Есть! – крикнул Арнор.

– Есть, есть! – подтвердили остальные наблюдатели.

Однако Хавард не спешил торжествовать победу и сразу же отпрыгнул влево, ожидая ответного удара. В горячке боя Гудбранд даже не заметил, что ранен, а шум крови в ушах заглушал для него все голоса вокруг. Он ощутил силу удара, нога онемела, но он повернулся к противнику, собираясь продолжать.

Однако Хавард отскочил и высоко поднял секиру, показывая всем потеки крови на лезвии. Зрителям бросилось в глаза яркое красное пятно на белой шерсти Гудбрандовой обмотки.

– Стоять! – во все горло рявкнул Арнор. – Гудбранд! Бой окончен!

Несколько человек шагнули в круг и встали между противниками; только когда его крепко обняли за плечи сразу четыре руки, когда его зажали со всех сторон, Гудбранд осознал, что от него требуют остановиться. До слуха дошли крики, а в глаза бросилось лицо Хаварда.

Бросив испорченный щит, Хавард снял шлем и вытер ладонью мокрый лоб. И улыбнулся противнику. Глядя на его золотистые пряди – от пота они завились еще более крутыми волнами, – Арнэйд невольно подумала: он похож на Бальдра, который из своего смертоносного испытания все же ухитрился выйти живым[34]34
  Имеется в виду миф о том, как все боги метали в Бальдар разные снаряды, чтобы подтвердить его неуязвимость, но козни Локи привели к тому, что стрела из омелы пронзила Бальдра насмерть.


[Закрыть]…

* * *

Гудбранд, с распухшим сломанным носом, уехал к себе в Ульвхейм сразу, как старая Вефрейя пошептала над раной и перевязала ему ногу. Рана была не особенно тяжелой – кость не задета, как старуха потом рассказывала женщинам, и Гудбранд не охромеет. Тем не менее исход поединка посеял в жителях Бьюрланда недовольство. Какой-то чужак, невесть откуда взявшийся, привезенный чуть не из самого Утгарда – и одолел нашего хёвдинга, сына одного из самых старых родов! До ночи у Дага перебывало немало народу, и все хотели знать, что будет дальше.

– Арно, у Вефрейи болтают, что эти двое бились за тебя и что этот голубоглазый теперь женится на тебе! – шептала Гисла, прибежавшая одной из первых.

– Я не собираюсь за него замуж! – отрезала Арнэйд. – Можешь всем прямо так и говорить.

– Я скажу! – Гисла обрадовалась позволению. – Но ты ведь не пойдешь теперь за Гудбранда, раз он проиграл?

– А Гудбранду я еще до поединка сказала, что не намерена ложиться в постель, которую до меня ему грела рабыня!

– Еще говорят, – Гисла хмыкнула с закрытым ртом, будто поперхнулась усмешкой, – ведь это Арнор подарил Гудбранду ту рабыню. Она была его добычей. Может, он хотел… ну, этим подарком отвадить Гудбранда от тебя?

– Не Арнор же запихнул ее Гудбранду под одеяло! – сердито отвечала Арнэйд. – И, моя дорогая, я прошу тебя, не будем больше обсуждать постельные дела рабынь!

– Ну, просто люди дивятся, что Арнор не оставил ее себе – она ведь самая красивая из всего полона, а он не женат…

– Я должна налить пива! – Арнэйд встала и ушла к столу, где сидели мужчины.

Там вокруг Дага собрались многие видные люди: Рунольв, Торфинн, Вигфус из Ульвхейма – этот приехал вместе с Гудбрандом, но не уехал с ним, а пошел по знакомым в Силверволле, послушать, что люди станут говорить. Вигфус тоже был местным уроженцем, старого рода; лет пятидесяти, он был весьма тучен, обладал широким лицом, обросшим полуседой бородой; довольно яркие голубые глаза смотрели из-под густых изломленных черных бровей. Выглядел он очень внушительно, но человеком был приветливым и щедрым.

Напротив него сидел Снэколь, хёвдинг Хаконстада. Это поселение основали когда-то люди Хакона конунга, отца Олава, и его жители были более преданны конунгам Хольмгарда, чем те русы, кто поселился здесь еще до установления власти конунгов. В поход на Хазарское море они собрали наибольшее число ратников. Снэколь был довольно рослым плечистым мужчиной сорока с небольшим лет, рыжеватым, с длинным острым носом и яркими пятнами румянца; как у многих здешних русов, высокие заостренные скулы округлого лица выдавали примесь мерянской крови, но борода была не как у мерян – окладистая, густая, седоватая на щеках.