Текст книги "Ворон Хольмгарда"

Глава 3

– Ты не знаешь, у Тойсара есть неженатые сыновья? – шепнула Арнэйд младшему брату.

– Не знаю. А тебе зачем? Хочешь за них замуж? – Виги изумленно поднял свои темные брови.

– Я не хочу. Но он весь день так на меня смотрит, будто примеривается, выйдет ли из меня невестка.

– Если хочешь, могу спросить у Талая. Но откуда бы ему взять еще сыновей, когда его старушонка злобная померла?

Остаток дня Тойсар с сыном и отроками помогал Дагу строить, а женщины тем временем готовили ужин: ради гостя зарезали ягненка, жарили мясо и рыбу, запекали репу с солеными грибами, делали ржаные алабыши и тертыши с разной начинкой, варили кашу с луком.

Пока ели, говорили о разных незначительных вещах, но видно было, что оба старейшины напряженно обдумывают вопросы, которые друг другу задали. Арнор будто вознамерился оправдать свое новое прозвище – на его лице отражалась уверенность и непреклонность. Не так чтобы он любил Свенельда, Олава и прочих людей из Хольмгарда, но твердо знал, что никакого своеволия они не допустят, и у них хватит сил его подавить.

Но вот со стола убрали остатки ужина, поставили кувшин пива, серебряные и стеклянные чаши, сыр и лепешки на расписных блюдах.

– Вот что я скажу тебе, Даг, – начал Тойсар. – В ваших словах было много истины. Много лет мы жили в мире, и неразумно нам было бы ссориться с русами ради хазар, которых мы совсем не знаем, но о которых мало слышали хорошего, кроме их богатства… Но если ради своей свободы и благополучия умереть – достойно славы, то умирать в погоне за богатством чужим – бесчестно… Простите, молодцы, я о вашем походе на сарацин не говорю.

Арнор и Виги ухмыльнулись, переглянувшись с Талаем.

– Я предпочел бы сохранить мир с Олавом и особенно с вами, – продолжал Тойсар, и Даг кивнул с довольным видом:

– Я знал, что твой ум и мудрость подскажут тебе верное решение!

– Но будет нелегко… – Тойсар запнулся. – Многие из наших людей настроены против вас. Говорят, то, что вчера случилось с Келе-болом, может завтра случиться с Арки-Варежем, Пиги-болом и любым другим селением, если его жители чем-то вызовут недовольство русов…

– Это ложь! – гневно бросил Арнор. – Мы не волки, чтобы кидаться на кого попало.

– Но трудно будет убедить в этом людей…

– И поэтому они сами полезут в пасть? У них есть хоть немного ума в голове?

– От напуганных людей, аля, трудно ждать мудрости…

– Все они понимают, что если боишься медведя, не стоит идти к берлоге и шуровать там жердью! Так почему с нами они обходятся по-другому?

– Я не меньше вашего хочу сохранить мир в Мерямаа! – заверил его Тойсар. – Я не могу выступить против Олава – моя родная дочь живет в доме Велкея. И это мне иные уже ставят в вину.

– Твоей вины тут нет, ати! – возразил Талай. – Если и есть чья-то вина, то моя – я проиграл ее Велкею…

– Что теперь говорить – такова была воля богов, и она свершилась. Я готов поддержать вас, Даг, и буду унимать людей, желающих раздора, насколько хватит моих сил. Но я должен знать, что и вы нас не предадите.

– Мы? – Даг впервые в жизни услышал обвинение в возможном предательстве и так удивился, что даже не обиделся. Это казалось ему настолько вопиющей глупостью, что даже не стоило серьезного отношения. – Как мы можем вас предать?

– Выступить на стороне Олава, если он… сделается нашим врагом.

– Он не с-сделается вашим врагом, – Арнор начал терять терпение, – если вы будет верны договору и не в-выступите против него!

– Вот-вот подойдет срок весенних молений на Празднике семян, и я буду вопрошать богов, чтобы указали детям Мерямаа верный путь. Но боги скорее дадут нам благоприятные ответы, если мы с вами будет уверены друг в друге… как настоящие родичи.

– Что ты име… – Взгляд Дага вдруг упал на Виги, который выпрямился и бешено закивал ему. – О да! Есть хороший способ. Мой младший сын еще не женат, а у тебя в доме имеются две дочери, из них старшая уже вполне готова к замужеству. И мы могли бы…

Тойсар вроде бы удивился, но хохотнул:

– Я не считаю хорошим способом отдать еще одну дочь русам. Они заполучили мою старшую, хоть и против моей воли, и что мне это принесло? Попреки родни, что-де я продался русам, и Севендей на правах родича вмешивается в мои дела! А свою дочь и внуков от нее я никогда не увижу, для меня она все равно что умерла…

– Но мы-то живем не так далеко! Если твоя дочь будет в нашем доме, ты сможешь видеть ее когда угодно, мы всегда тебе рады!

– Видишь ли, Даг… Моя жена, как ты знаешь, умерла два лета назад, и мне, как хранителю священной рощи, без хозяйки жить неприлично. Что бы ты сказал, если бы я попросил твою дочь в жены?

– Кому? – не понял Даг.

– Мне! По-твоему, я слишком стар? Мы с тобой почти в одних годах, а насчет себя ты ведь так не думаешь! – Тойсар подмигнул на Ошалче, взявшую на руки младшего, годовалого ребенка.

– Ты сам хочешь жениться на моей дочери?

– Именно так. Тогда я буду уверен, что мы станем выступать заедино, и все наши люди поверят, что вы, русы Тумера, нам не враги.

Даг перевел взгляд на Арнэйд. Она сидела на помосте и пряла конский волос после весенней стижки грив, но при последнем обороте разговора опустила работу на колени и смотрела на мужчин во все глаза. Снефрид с нею рядом не понимала, о чем идет речь за столом, но заметила ее волнение и тоже перестала прясть.

Арнор переменился в лице и подался вперед. Его губы сложились для слова «нет», но он смолчал, лихорадочно отыскивая подходящий довод и все не находя. Чем он объяснил бы свое нежелание? Обычные предлоги для отказа – невеста молода, не готово приданое, некому дома работать – не годились для Арнэйд, которая «отрабатывала родительский хлеб» на несколько лет дольше, чем это принято даже у мери. Может, хранитель священной рощи озера Неро для них недостаточно хорош? Чем-то замарал себя? Нет, но только подумать о том, что Арнэйд будет жить в двух-трех переходах… да еще и среди мери…

– О-о-о-о… – Красноречивый Даг не нашел слов. – Мы должны подумать… посоветоваться…

– Это законное желание, но не затягивай с этим. Весенние моления уже совсем скоро. А после них наступает время, подходящее для свадеб.

– Пожалуй, нашим гостям пора отдохнуть… – деревянным голосом пробормотал Арнор.

* * *

На ночь Тойсара со спутниками отвели в гостевой дом, где жгли огонь в очаге с самого их приезда, чтобы прогреть помещение – весенние ночи еще были холодны. Но в жилище Дага покой пришел не скоро. Домочадцы спорили, перебивая себя и друг друга. Арнор был против и даже возмущен, как будто Тойсар пожелал получить его собственную руку или ногу. Дом без Арнэйд представлялся ему пустым, как «домик мертвых» на мерянских кладбищах.

– Но когда-нибудь ведь она должна выйти замуж! – отважно возражала ему Ошалче, самая горячая сторонница этого брака. В последние годы, после похода, она прониклась к старшему пасынку отчасти боязливым уважением, но случай был особенный. – Не хочешь же ты, чтобы она засохла здесь, качая моих, а потом твоих детей! – самоотверженно восклицала Ошалче, хотя именно она, ради присмотра за детьми, уже года три даже не заговаривала о замужестве Арнэйд.

– Это было бы позором для всего нашего рода! – горестно поддержал жену Даг, сам не зная, к чему склоняется. – И я понимаю Тойсара: он хочет получить молодую жену и в придачу залог нашей дружбы…

– Моя сестра не будет залогом! Он, помнится, не так давно просил Свенельда посватать для него дочь Олава!

– Видно, сам догадался, что эта птица для него уж слишком высоко летает!

– А мы, значит, птицы пониже!

– Думаю, он запрашивал много, чтобы получить меньше, – хмыкнул Виги, – и теперь готов ограничиться разумными желаниями. А если бы вы согласились, то можно было бы взамен стребовать с него Илику для меня!

– Арни, ну скажи, кого бы ты хотел для нее в мужья? Гудбранда вы отвергли, в Хольмгарде оставался неженатым Годред, но его убили… Подскажи мне, за кого ей выйти, я пойду и улажу это дело! Но мать права – мы не можем допустить, чтобы Арно умерла девушкой в нашем доме! Ее родная мать вовсе этого бы не хотела!

– Арно! – Через какое-то время Виги вспомнил о сестре. – А ты что скажешь? Нравится тебе старичок?

– Едва ли ей понравится переселиться в Арки-Вареж!

– Арни, помолчи, дай ей сказать!

– Я… – Арнэйд сглотнула. – Я не знаю…

– Арно, д-дорогая! – Арнор подошел к ней, упал на колени и схватил ее руки. – Неужели ты хочешь уехать от нас т-так далеко? Ж-жить среди мери! С этим стариком, который г-годится тебе в отцы! Его старший сын старше тебя! Ты сразу станешь бабкой его внуков, в твои-то годы! И ты же видела его нос!

В его глазах, в голосе было такое выражение, будто он сейчас заплачет. Плачущим старшего брата Арнэйд не видела уже лет пятнадцать, и сама задрожала.

– Но моя милая! – С другой стороны к ней подошел Даг, и Арнэйд сидя подняла к нему лицо. – Сдается мне, судьба катится туда, что только ты можешь спасти нас всех! – не очень складно воззвал он. – Тойсар поставил эту свадьбу условием мира! Если ты выйдешь за него, он заставит своих отбросить эти мысли насчет изгнания нас отсюда.

– Мы и сами не дадим нас изгнать! – Арнор повернул к нему голову.

– Но подумай о цене! Ты хочешь, чтобы мы воевали со всей Мерямаа?

– Я их не боюсь, ётуна мать! Я им покажу керемета Синего камня!

– Успокойтесь! – Снефрид встала со скамьи и выставила ладони. Теперь, когда разговор велся на языке руси, она узнала, с чем приехал Тойсар. – От вашего крика нет никакой пользы. Вы только ее расстраиваете. Замолчите и дайте ей подумать. Арно умная и смелая девушка, она придет в себя и сама решит, как будет лучше. Может, ей понравится стать тещей Вальдрада и бабкой его детей!

– Как будто нос для хорошего мужа так уж важен… – вставила слово Пайгалче. – Не с носом жить! А человек такой почтенный, умеет вести дом…

– Правильно! – Не слыша служанку, Даг перевел дух. – Пусть она решит. Я… Она знает, чего бы мне хотелось… что я считаю благоразумным… но даже ради… ради всего на свете я не стану ее принуждать.

– Этими словами ты ее принуждаешь! – обвиняюще выкрикнул Арнор.

– Нет. Никогда я не захочу, чтобы она делала то, чего не хочет сама. После всех этих лет, когда дом наполовину держался на ней, это было бы… черной неблагодарностью.

Арнор медленно поднялся на ноги и отошел. У него зрело предчувствие того решения, какое примет Арнэйд, но не мог же он силой удерживать взрослую сестру от почетного и очень нужного всем сторонам брака.

* * *

Ночью Арнэйд спала очень плохо: если и забывалась тяжелой дремой, то вскоре вновь просыпалась, вздрогнув, с ощущением чего-то очень важного, гнетущего. Как будто нечто темное стояло возле спального помоста и сторожило малейшее ее движение. Утром они со Снефрид, как обычно, принялись за дела в хлеву и в кудо. Теперь светало рано и они выходили из душных домов в свежесть ясного рассвета, пронизанного бодрящим запахом влажной земли и первой зелени. Куры после зимы начали нестись, и дети каждое утро шарили в соломе, ликующими криками встречая каждую находку яйца.

– Может быть, не только мужчины могут совершать подвиги, – говорила Арнэйд, глядя в котел с молоком, но мысли ее были очень далеки от того, над чем трудились руки. – Ведь если бы ради мира в Мерямаа Арни и Виги надо было поехать куда-то за месяц пути и там сражаться, разве они бы отказались? Разве бы стали говорить – нет, мы лучше посидим дома? Нам здесь больше нравится!

– Нет, но на то они и мужчины!

– Тойсар сватается ко мне потому, что я женщина! К Виги он не посватается, и этого подвига вместо меня никому не совершить!

– Ты рассуждаешь, как настоящая валькирия! – Снефрид обняла ее. – Я вовсе не шучу. Ты не менее отважна, чем они. Мужчине нужна храбрость на короткий срок – в любой битве он или победит, или будет убит и очутился в Валгалле. А ты принимаешь решение на всю жизнь, и тебе придется быть мужественной каждый день, до самой смерти. Конечно, этот Тойсар не молод и не так красив, как Арни, но на вид он не такой уж плохой человек. Глаза у него добрые.

– Ты говорила, что ко мне посватается кто-то похожий на медведя! Чем Тойсар не медведь! Он нам почти такой же чужой.

– О Фрейя! – Снефрид вдруг села и закрыла лицо руками. – Это все моя вина! Я просила Фрейю на Дисатинге, чтобы она послала тебе мужа… Но клянусь, я вовсе не такого хотела…

– Видно, никого получше у нее под рукой не оказалось…

Некоторое время они посидели молча, чуть не проворонили, как закипело молоко. Наконец они слили его и стали ждать, пока отойдет сыворотка.

– И вот еще что… – снова заговорила Арнэйд. – Если я выйду за Тойсара, я стану все равно что наследницей Кастан. Помнишь, той злой старухи, что навела на Арни чары… Я когда-то жаждала убить ее еще раз. И вот теперь получаю ее мужа! Становлюсь на ее след. Юмалан-Ава, хотела бы я понять… – Она зажмурилась и помотала головой. – То, что мне достанется ее муж – это будет означать, что она взяла верх надо мною или я над нею?

Тойсар, позванный в дом завтракать, не возобновлял этого разговора и дал понять, что готов остаться еще на день. Но работы над новым срубом вскоре пришлось прервать: еще до полудня в Силверволл явились сперва Снэколь, потом Гудбранд, каждый с малой дружиной из уважаемых жителей Бьюрланда. Такое удивительно событие, как приезда в Силверволл Тойсара, не могло пройти незамеченным, и все считали своим долгом немедленно выяснить, с чем это связано и чем грозит. Наслышанные о событиях на озере Келе, жители Бьюрланда не ждали ничего хорошего и на всякий случай приехали с оружием. Даг заверил их, что пока это преждевременно, но совсем опровергнуть опасения не мог.

Приехавших отвели в гостевой дом, где Тойсар охотно пересказал им все то, что уже говорил Дагу: о тревогах мери и своих опасениях. Даг приказал зарезать теленка и открыть еще один бочонок пива: такие расходы в весеннюю пору были не ко времени, но он счел бы себя обесчещенным, если бы знатные гости сидели в его доме за пустым столом. Арнэйд не хотела показываться людям на глаза, и угощала их Снефрид, по такому случаю переодевшаяся в цветное платье. С мерцающей на губах загадочной улыбкой, она подливала пива, следила за мясом, которое жарилось над углями на дальнем конце очага, а сама ловила обрывки разговора, досадуя, что половины не понимает – с Тойсаром русы общались по-мерянски. Весь день шли расспросы, споры и попытки предсказать будущее. Все замечали, что меряне, с которыми сталкивались в разных местах – по торговым делам или родственным – стали более враждебны, чем прежде, иные тоже грозили изгнанием. У всех вдруг возникло ощущение, что за ними есть какая-то другая сила, превосходящая силу русов, будто сами хакан-бек Аарон и Алмас-кан сидели на каждом мерянском дворе. Ожидание перемен завладело каждой душой, а разве кто-то когда-то верил, что перемены, которые он сам подталкивает, поведут к худшему?

– Да кто меня изгонит! – возмущался Гейрфинн из Ульвхейма. – Я родился на этой земле, и мой отец, и мой дед! Мой прадед приехал сюда из Свеаланда, и до сих пор я кую ножи и делаю гребни, которые все они охотно выменивают! Я говорю по-мерянски не хуже их! Чем я им не такой?

– Потому что ты рус, и за тобой стоит Олав, – напоминал ему Снэколь. – А Олава они боятся. Мы напоминаем им о нем. Вот они, при первых признаках опасности, и возжелали убрать нас с глаз, думая, что этим уничтожат и Олава в Хольмгарде! Как иные глупцы в неурожайный год сбрасывают в овраг идол своего бога, думая, что этим улучшат погоду.

– Но моя жена – мерянка! И у брата! У нас там полно родни! Неужели они все теперь нас возненавидят, из-за того что Свенельд убил Аталыка!

– Свенельд знает, на чьей он стороне, у него нет другой. И у твоей мерянской родни тоже. А мы с тобой оказались как между двух костров.

– И чтобы мы оттуда вылезли, дочка Дага должна выйти за Тойсара?

Каким-то образом вскоре все уже узнали, чего добивается Тойсар.

– А она, видно, не очень-то этому рада! – заметил умный толстяк Вигфус.

– Есть невесты, кому даже сам Фрейр сойди с неба, что-то в нем будет неладно! – усмехнулся Гудбранд. Зимняя мрачность его покинула, теперь он держался в Силверволле с небрежной уверенностью. – Есть девушки, упрямые, как великанши, которых ни уговорами, ни подарками не склонить к тому, что для них же будет очень хорошо.

– А иные воображают себя Фрейром и считаю глупой всякую девушку, что не оценила это сокровище! – не сдержался Арнор, который и так был не в себе.

– Но, возможно, это и к лучшему! – Гудбранд, что удивительно, пропустил его слова мимо ушей. – Кроме Дага, в Бьюрланде есть и другие люди. Что скажет Тойсар, если я посватаюсь к его старшей дочери – старшей из тех, кто не замужем? Я дам любые клятвы о том, что мы будем стоять один за другого, как братья, кто бы ни вздумал бросить нам вызов.

Он произнес это на языке русов, и Снефрид замерла с кувшином в руках. Даже она, новый здесь человек, сразу поняла, что Гудбранд делает это предложение ради соперничества с Даговым домом, желая, может быть, путем родства с Тойсаром вовсе отнять у хозяев Силверволла главенство над русами Бьюрланда! Под удивленный гул гостей она поставил кувшин возле очага и тихо выскользнула из дома.

Она не успела увидеть, как с места поднялся Виги, в равной мере изумленный и разгневанный.

– Что ты сказал?

– Что ты слышал! – Гудбранд подбоченился, не вставая с места, и самоуверенно взирал на Виги снизу вверх. – Если вы тут так боитесь Олава, что не решаетесь даже сходить отлить без его позволения, то есть люди посмелее! Я готов сделать многое, чтобы не допустить вражды между нами и мерей.

– Поищи себе другую невесту! Эта занята!

– Вот как? – О намерениях Виги Гудбранд не знал и не сразу понял, чем тот возмутился. – Разве она обещана тебе?

– Я первый к ней посватался. Еще вчера! Тойсар подтвердит!

Тойсар в тревоге переводил взгляд с одного на другого: Гудбранд вел речь для своих, поэтому Тойсар еще не знал, что у его дочери появился еще один жених. Когда ему объяснили, он признал, что Даг вчера уже предлагал ему эту свадьбу, но он еще не дал ответа.

А теперь выходило, что это очень кстати.

– Пусть решает Тойсар! Пусть решает, кто будет для него более полезным зятем: зрелый мужчина, уважаемый человек, или вчерашний мальчишка…

– Этот мальчишка был в заморском походе, пока ты искал в соломе яйца и принимал роды у овец! – Виги, будучи разозленным, ради слова за пазуху не лез. – Ты-то сходил в один поход, тут неподалеку, а уж какую добычу привез…

– Раз уж в Силверволле я каждый раз нарываюсь на оскорбления, не стоит мне больше сюда и ездить! – Гудбранд тоже встал.

– Мы без тебя не соскучимся. Но если ты не откажешься от этого сватовства, то придется тебе пойти на поле со мной!

– Молодец, шоля!

В глазах Гудбранда блеснула ярость, лицо покраснело от досады. Упоминание о поединке ему не понравилось: он не струсил, но всем памятен был неудачный его поединок с Хавардом.

В это время отворилась дверь, вошли две женщины – Снефрид и Арнэйд. Мужчины за столом обернулись на движение, даже Гудбранд бросил на них взгляд, и все замолчали, с любопытством ожидая, что дальше будет. Только Арнор встал на ноги, и теперь они с Виги и Гудбрандом возвышались среди сидящих, как три столпа.

Арнэйд приблизилась к столу. Ее глаза были широко раскрыты, она глубоко дышала и то сжимала руки, то разжимала.

– Я… слышала… что здесь говорилось… – начала она, в волнении затрудняясь подобрать слова. – Не хочу… чтобы… Я решила… Тойсар, – она обратилась к хранителю священной рощи, и в груди распахнулась бездна, в которую она каким-то образом падала, все глубже и глубже. – Я согласна… быть твоей женой… при условии… что ты отдашь Илику за моего брата Вигнира. Если ты согласен… то мы можем на Сюрэм сделать сразу две свадьбы.

Она говорила по-мерянски, чтобы понял Тойсар, но и остальные ее поняли. Стояла тишина. Потом Тойсар взглянул на Дага – у того на глазах блестели слезы. Арнор, бледный, застыл, как настоящий камень, но молчал, и на него Тойсар старался не смотреть.

– Ты, Даг, согласен с тем, что сказала нам твоя дочь?

– Да. Согласен, – Даг вытер глаза пальцами. – Да благословит ее Юмалан-Ава.

– Тугэ́ ли́же. Да будет так.

Глава 4

Молодая госпожа Ульвхильд одевалась только в голубое. В начале прошлой зимы она узнала, что овдовела за полгода до того, и сменила цветное платье на белое. Следующей весной, когда вдовству ее исполнился год, пришла весть о гибели Годреда сына Альмунда – того, за кого она обещала выйти, если он отомстит за ее мужа. Месть свершилась, но награду свою Годред получил из рук Одина и валькирий. Жители земного мира уже ничего не могли ему дать, кроме кубков в его память и подношений на могильный холм, где был зарыт прах его и посмертной его невесты-спутницы. Думая о том, как хорошо Свенельд снарядил своего брата в Валгаллу, Ульвхильд невольно кривила губы. Она никогда не любила Годреда, обещание за него выйти у нее вырвали не то чтобы силой, но воздействием на ее честолюбие. Глупо было ревновать к той, которая впервые увидела Годреда уже мертвым, и только для того, чтобы умереть возле него самой. Но мысль о том, что на погребальном костре другая дева – юная, знатная и прекрасная, – прильнула к могучему плечу Годреда, чем-то коробила Ульвхильд. Теперь она носила лишь голубую одежду разных оттенков, своим видом давая понять, что мысли ее далеко от всего земного. О том же, чтобы сосватать ее с кем-то другим, даже Олав больше не заговаривал. Теперь, когда месть за Грима сына Хельги была свершена, честь Ульвхильд не пострадала бы, если бы она избрала нового мужа. Но, как она объявила на пиру, где в первый раз поминали Годреда, раз уж Годред свершил месть, ему навеки принадлежит право на награду, а отдать ее кому-то другому было бы все равно что обокрасть павшего. Это была хорошая речь, и даже Свенельд, который недолюбливал Ульвхильд, признал, что это делает честь и ей, и его брату.

– Но неужели ей не грустно? – как-то сказала Витислава, когда пришла посидеть в девичьей Сванхейд. – Уже так тепло, все цветет, скоро придет Ярилин день. Все гуляют, поют, будут выбирать себе женихов… Ведь ей только восемнадцать лет! Неужели ее это все совсем не трогает? Неужели она так и хочет просидеть одна всю жизнь? Да если бы она захотела – со всего света белого собрались бы самые лучшие женихи, князья и конунги, и стали бы здесь биться за нее!

– Бывают люди, для которых честолюбие всего дороже. – Сванхейд улыбнулась ее наивности.

Витислава заметно повзрослела за те два месяца, что прошли после рождения ребенка. После трудных родов, потеряв много крови, она целый месяц была слаба и только теперь окрепла. Если раньше в ней проглядывала девочка, не уверенная, что отвечает своему положению и может угодить своему суровому и прославленному мужу, то теперь в повадке ее появилась гордость, в походке – величавость. Теперь у нее был сын, и она знала: ни одна женщина на свете не могла бы подарить Свенельду лучшего.

От ребенка она почти не отходила, хотя он, слава богам, с самого начала был крепче матери и не давал особых поводов о нем тревожиться. Хорошо ел и быстро рос; Витислава кормила его сама, но ему не хватало, и каждый день к нему приходила Илетай: та уже собиралась собственного младшего отнять от груди и подкармливала племянника. До трех месяцев дитя нельзя показывать чужим, и Витислава с нетерпением ждала срока, когда можно будет пригласить гостей и похвастаться своим порождением.

– Он будто яблоко! – пошутила однажды Сванхейд, увидев молодую госпожу с чадом на руках. – Такой же румяный и налитой!

– Мне снилось яблоко, еще до того как я понесла. Большое красное яблоко на самой вершине дерева. Я знала, что это он – мой будущий сын. Придет время, и он будет вознесен высоко.

Сванхейд слегка прикусила губу: в Северных Странах ходит злая шутка о том, что обещание «самого высокого положения» может на деле означать высокую виселицу, но, конечно, она не была так бесссердечна, чтобы говорить об этом гордой молодой матери.

Темнело поздно, и недалека была пора, когда ночная тьма будет проскакивать между двумя зорями, будто боязливая черная лисица, и снова уступать место яркому летнему свету. Даже вечером легко можно было шить без огня, и лишь на ближнем ко входу конце длинного очага в гриднице разводили слабый огонь, чтобы дымом пахучих трав отогнать комаров, летевших в открытую дверь.

В это лето почти все видные люди из дружины Олава оставались дома. Даже Свенельда, к облегчению Витиславы, конунг никуда не услал, и тот мог день за днем сам наблюдать, как подрастает его сын. Этой радостью Витислава была обязана тем событиям, что всю весну порождали в гриднице много тревожных разговоров.

Их могло бы быть еще больше, но хазарина Самуила Свенельд до Хольмгарда не довез. Сидя в санях, тот простудился в первые же дни дороги. Человеку в его возрасте, привыкшему к более теплым краям, эта полная испытаний зима оказалась не по силам. Однажды днем у него началась горячка, и к вечеру, когда приехали в погост, из саней его пришлось выносить на руках. Всю ночь старик бредил на непонятном языке. Утром русы немного поспорили, как с ним быть. Оставить его под присмотром жителей ближайшего яла Свенельд отказался наотрез. Задерживаться, надеясь на выздоровление – тоже, ради одного старика он не мог сколько-то дней держать на месте сотню людей и лошадей. Пришлось положить в сани, закутав в шкуры, и ехать дальше. Посреди второго перехода тот и умер; когда это обнаружили – уже закоченел. Похоронами его заниматься никто не хотел, и Свенельд велел спустить тело под лед Валги. Так и осталось неизвестным, знал ли Самуил что-то о Гриме и стоило ли то, что он знал, хоть лысую белку. «Он мог не знать ничего, – утешал брата Велерад. – А проситься к Олаву, чтобы оттянуть свою смерть. По дороге мы бы остыли, он мог бы оплести Олава словесами, уговорить на выкуп…» «Надо было сразу прижечь, – бормотал Свенельд. – Может, узнали бы сего. А не узнали бы – один хрен и вышел».

Таким образом, о судьбе Грима они не смогли привезти Олаву и Ульвхильд никаких иных сведений, кроме тех, что имелись раньше. На это лето был назначен поход через Мерямаа на Валгу, чтобы выйти на реку Итиль, к городу Булгару. Но, получив дань с мери и выслушав то, что Свенельд и Велерад ему рассказали, Олав этот поход отменил.

– Видно, я поторопился в своих замыслах, – заметил он. – Прежде чем покорять племена по Валге на восток и пробиваться к Булгару, нам нужно усмирить мерю. Я боялся, что они слишком о себе возомнят, когда узнают, что стали обладателями единственного доступного пути к серебру. Отчасти я этого ждал… Ну что же – к следующей зиме мы приготовимся как следует, и вы доберете упущенную дань – за прошлую зиму и за следующую. В следующей раз вы пойдете туда в такой силе, что никто, кроме безумцев, не посмеет с вами спорить. И вы возьмете клятвы со всех их старейшин, что они дадут людей и лодки для похода на восток. А кто откажется – ты знаешь, что делать. Эти места сделались слишком дороги мне, чтобы терпеть там враждебно настроенных людей.

Лед в Варяжском море тает в направлении с запада на восток. Лишь после того как словене посеяли яровой хлеб, корабли могли отправиться в путь из Ладоги. Дань минувшей зимы Олав частью отослал в Киев, чтобы люди Хельги Хитрого продали ее в Миклагарде, частью – в Свеаланд. Ингимунду Веселому, который ее повез, был дан приказ, как и пять лет назад, искать желающих присоединиться к походу на восток, только теперь по новому пути.

В словенских весях вокруг Хольмгарда уже запевали по вечерам ярильские песни, когда однажды вечером к Олаву прискакал гонец из Ладоги, от Эйлава ярла: верхом этот путь можно было проделать вдвое быстрее, чем по Волхову, выгребая против течения. Весть, доставленная им, изрядно всех удивила и взволновала.

– К нам пришел гонец, что-де мол с моря большие суда идут, – рассказывал хирдман Эйлава, ладожский русин из тех, кто еще в детстве играл с деревянным мечом, вырезанным точно как отцовский «корляг». В Ладоге жили самые старые роды «волховской руси», чьи пращуры попали туда еще с конунгом Хродриком, сразу после битвы при Бровеллире, когда Харальд Боевой Зуб пал от руки самого Одина, а с тех пор сменилось поколений шесть-семь. – Большие-де мол суда, с головами змеиными, а на каждом дружины человек с полсотни.

– Сколько их? – Олав наклонился к нему со своего сидения. – Кораблей?

– Да пять или шесть.

– Это человек триста! – охнул Альмунд.

– Эйлав ярл уж было исполчился, да тут ему сам тот вождь весть подал: я-де мол родич дроттнинг[50]50
  Дроттнинг (др.-сканд.) – королева.


[Закрыть] Сванхейд и враждебных намерений не имею, направляюсь-де мол к Олаву конунгу.

– Родич? Мой родич? – повторила Сванхейд, высоко подняв светлые брови. – Кого еще послали к нам боги? И зачем? Вам что-нибудь известно?

– Известно только, что звать его-де мол Эйрик сын Анунда, он просит пропустить его с дружиной к Хольмгарду, а остальное на месте тебе-де мол, конунг, поведает.

– Эйрик сын Анунда? – Сванхейд явно была поражена этим известием и не знала, как его оценить. – О боги! О… Это же мой двоюродный брат!

– Тот самый, за которым остался вик Бьёрко? – припомнил Олав; это было очень важно.

– Должен был остаться, если их с моим отцом договоренности сохранились.

– Но тогда чего он хочет здесь? Не стоит ли нам приготовиться к встрече? – Олав показал себе за плечо, где на стене было развешано его самое дорогое, позолоченное оружие: два меча-корляга, копье с золотой и серебряной отделкой на втулке, секира со змеем из серебряной проволоки на обухе.

– Приготовиться стоит! Может, у него и нет враждебных намерений, раз он так сказал, и он ведь в самом деле мой родич! Он, говорят, берсерк, но едва ли он настолько безумен, чтобы воевать с родней!

– А разве не этим самым он занимался еще только прошлым летом? – напомнил Бергфинн: средних лет темнобородый мужчина, с овальным лицом, длинными темными волосами и несколько полноватый, так что синий кафтан с серебряными пуговицами на нем едва сходился и сидел в обтяжку. – Купцы рассказывали, как он со своим дедом воевал да и в могилу его свел.

– Это потому что почти всю жизнь старый Бьёрн конунг, мой дед, его не признавал, – охотно принялась рассказывать Сванхейд. – У Бьёрна был когда-то старший сын, Анунд, старше моего отца. Он женился молодым, двадцати лет с небольшим, и по собственному выбору. Знаете, обыкновенный случай: ездил зимой по пирам, увидел где-то хорошенькую дочку, а она заупрямилась, и сын конунга так обезумел от страсти, что согласился жениться по закону, с «даром и словом». Хозяин и свидетелей позвал. Бьёрн, наш дед, с молодости отличался нравом росомахи и заявил, что не желает видеть ни Анунда, ни его жену, ни тем более их детей. А детей у них родилось, кажется, трое, трое сыновей было точно. А сам Анунд умер, едва эти трое родились, ему было лет двадцать пять всего. Он жил в усадьбе своей жены, то есть ее отца. И умер внезапно – сидел за столом, пил и вдруг упал лицом вниз. Все думали, он упился, а поднимают – он мертв. Тогда было много разговоров, что убило его колдовство. Что сейд-кона вытянула у него жизнь, чтобы отдать Бьёрну. Так он, дескать, отомстил родному сыну за самовольную женитьбу. Эйрик так и жил во владениях своей матери и ее отца. Бьёрн его не желал допускать к себе, называя незаконным. Когда они с братьями подросли, их отец уже был мертв, и их дед по матери дал им корабль, чтобы они испытали свою удачу. Всего я не знаю, но через пять лет у них уже было пять кораблей. Однако двое младших погибли, и в этом Эйрик тоже винит деда по отцу.