Текст книги "Ворон Хольмгарда"

– Ты думаешь… это могли быть хазары?

– Г-глядь! – отчетливо выговорил кто-то в тишине.

Все недавние события вдруг предстали перед Арнором в ином свете.

– Они от рахдонитов… Эти везде есть – и в Булгаре, и в Итиле, и ал-Бабе… да везде, где чем-нибудь торгуют. Думаешь, это могли быть хазарские рахдониты?

Свенельд кивнул на руку Арнэйд:

– А как бы это кольцо в Булгар попало?

– Могли купить… Арсии или кто там трупы обирал, добычу могли распродать. Тем же рахдонитам.

– Могли-то могли… Но уж очень я теперь хочу спросить, у кого они это кольцо взяли. – Свенельд потер шрам на груди, как делал, когда волновался. – Какого хрена ты их отсюда отпустил?

– Да надоели они нам здесь, хуже дыма под конец зимы, глядь! – с досадой ответил Арнор и бросил беглый взгляд на сестру.

Он не хотел рассказывать Свенельду, как было связано его желание избавиться от неудобных гостей с желанием уберечь Арнэйд от дурной славы.

– Кабы я знал про это кольцо, но откуда ж мне было знать? Я его раньше не видел.

– Ладно! – Свенельд хлопнул ладонью по столу. – Все равно и нам в Арки-Вареж ехать. Там встретимся, потолкуем. Тут ведь дело в чем, – он окинул пристальным взглядом столпившихся вокруг стола товарищей, – а что если они что-то знают о Гриме?

– Если они правда из Итиля, то могут знать, – пробормотал Арнор. – Ваи саатана, вот я сглупил-то! Надо было их запереть где-нибудь и не выпускать до тебя.

Он отчаянно пытался вспомнить, не давали ли гости повода заподозрить, что они не те, за кого себя выдают. Вроде нет. Но сами их намеки на возможность торговых связей помимо Олава стали казаться вдвойне подозрительнее.

– Они не говорили ничего такого, – попыталась утешить брата Арнэйд. – И что мне теперь делать с этим кольцом? Я должна его вернуть? У этого Аслака были родичи?

– Нет, не думаю, – ответил ей Тьяльвар. – Я так понял, он был викинг и родичи давно про него забыли.

– Я даже не знаю, откуда он был родом, – добавил здоровяк Сигги. – Упоминал раз Каупанг, да и все. А был он такой хорек, что хоть погребение ограбит, если там есть чего взять. У таких обычно родичей не водится.

– Такие люди когда гибнут, все их добро переходит или к врагу, или к товарищам, кто уцелел. Так что я думаю, – Тьяльвар кивнул Арнэйд, – ты спокойно можешь оставить это кольцо себе. Наследницы лучше этому висельнику все равно было бы не сыскать.

Арнэйд убрала руку с кольцом за спину, будто боялась, что оно проболтается. Ведь Хавард сказал ей, что это его кольцо. Значит, он может быть как-то причастен… к битве на Итиле? К смерти Грима? Нет, если кольцо он купил. Так ведь тоже могло быть. Со времени той битвы прошло более полутора лет, кольцо могло уже не раз поменять хозяина и переместиться из Итиля в Булгар. Может быть, что Хавард знает о той битве не больше нее самой. Но пересказывать Свенельду и прочим тот разговор, когда Хавард назвал кольцо своим, было немыслимо. Ее смущала мысль о том, что Свенельд будет задавать Хаварду вопросы. Лучше бы им вовсе не встречаться!

Но на это надежды мало, обреченно подумала Арнэйд. Свенельд человек решительный и упорный, если он встал на след, никакому ёлсу от него не уйти. Только бы Хавард не вздумал ему говорить, что этим кольцом он с нею обручился по воле судьбы!

Глава 4

Вечером предстоял пир, который жители Силверволла ежегодно давали сборщикам: прокорм дружины входил в число самой дани. По всему селению женщины пекли лепешки и пироги, чистили рыбу, чтобы жарить ее или варить похлебку с пшеном, репой, луком. Жарили зайцев и лесную птицу. Даг для этого угощения выделял бычка, которого нарочно кормил с весны. Бычок уже был забит, и мужчины занимались разделкой; во дворе дымила «мясная яма», выложенная камнем, в ней горел костер, накаляя камни для запекания, а Латуган следил за огнем, подкладывая сухие смолистые дрова. Укунай и Касе трудились над большими корытами с кусками туши, начиняя мясо чесноком и пересыпая душицей и тимьяном. Ошалче добавила дробленого перца – эта приправа, привезенная в числе добычи похода, хранилась у хозяйки, как драгоценность.

Двор гостевого дома уже был полон саней и людей – окрестные меряне привезли свою дань. Сани теснились и снаружи, и даже внизу под взгорком, до Медвежьего ручья. Перед сенями Свенельд в окружении своих людей принимал дань. Арнэйд вспомнила, как в прежние годы она видела на этом месте его отца – Альмунда, потом Боргара Черного Лиса, потом Велерада. Возле Свенельда, на тяжелой дубовой скамье, вынесенной во двор, сидели Даг и Арнор. Сначала они вручат свою долю дани – шесть куниц с хозяйства, потом будут следить, чтобы выплата дани остальными шла без споров и раздоров.

Сыпал густой мелкий снег, оседал на ресницах; мужчины варежками вытирали глаза и бороды. Арнэйд и Снефрид, закутанные в большие шали, замерли у двери, не зная, как пробраться через этот строй. Арнор махнул им рукой и повел к воротам, раздвигая толпу.

– Вы куда? Домой?

– Мы в баню, я послала топить. Снефрид нужно помыться с дороги, пока прибираются в доме.

– Хорошо вам там будет! – позавидовал Арнор. – А нам торчать весь день во дворе, как волкам в лесу.

– Приходи к нам греться.

– Ох, я бы пришел… да Свенельд меня отсюда не отпустит. Из зависти.

– А что же он? – Арнэйд кивнула на Свенельда. – В прошлые годы рвался в баню даже ночью, а то, говорил, стыдится подойти.

– Он был там дней пять назад, – усмехнулась Снефрид, отводя глаза от Арнора. – В погосте. Это я его заставила сделать баню. Не то они и сейчас так пахли бы, что ты не пустила бы их в дом!

– Заставила? – Арнэйд засмеялась. – Какая ты решительная женщина! Никогда не думала, что он позволит какой-то женщине обращаться с собой так вольно!

– Свенельд – человек упрямый, но при умелом обращении вполне податливый, – тихо ответила Снефрид, чтобы другие не слышали. – Может быть, он немного устает от того, что его жена так молода и он не может разговаривать с нею на равных, и не прочь от дружбы с женщиной более зрелой. Но дальше дружбы дело не пойдет, – ответила она на вопросительный взгляд Арнэйд, раскрыв глаза шире. – Он даже втайне не сделает ничего такого, что могло бы ее огорчить. Не для того же он вез дочь конунга вендов из такой дали и договаривался с ее отцом о законном браке.

– О-о! – Арнэйд вдруг остановилась прямо среди мерянских лошадей.

Они втроем уже вышли за ворота Силверволла. Арнэйд едва не прослушала последние слова Снефрид, хотя предмет разговора еще недавно был бы для нее любопытнее всего на свете.

– Твои глаза! – ахнула она. – Никогда таких не видела!

Впервые она сейчас увидела глаза Снефрид при ярком свете дня, и ее поразил их истинный цвет. Очень светло-серый, серебристый, с легчайшим отливом лесной фиалки. И чем больше Арнэйд в них всматривалась, тем яснее видела серебристое мерцание. Или это отсвечивает падающий снег?

– Арни, посмотри! – Арнэйд схватила брата за плечо и подтолкнула к Снефрид.

Он, правда, не нуждался в том, чтобы его к ней подталкивали. Глаза Снефрид притягивали его взор, и смотреть в них было блаженством, отчего на губах сама собой появлялась улыбка. До чего же удивительная женщина: рослая – на полголовы ниже его, худощавая, с продолговатым белым лицом, с правильными жестковатыми чертами, она вдруг напомнила ему блестящий стальной меч, и сияние больших серебристо-серых глаз укрепляло это впечатление.

– У тебя внутри сталь… нет, серебро! – От изумления слегка забывшись, Арнор прикоснулся к ее плечу.

Ее белое лицо и серебряные глаза казались холодными, как у рожденной ётунами девы зимы, но от ярких полных губ веяло теплом, и тем сильнее было желание прильнуть к ним губами и ощутить этот жар.

– Ах! – Снефрид махнула рукой. – Это у нас в семье от альвов.

– Альвов? Каких альвов?

– Рассказывают, что однажды в дом к Асбранду Снежному в ночь йоля кто-то постучал. А ночь была очень вьюжная и холодная. Отворяет он дверь и видит – стоит там старуха, на нее накинута медвежья шкура. Пусти меня, говорит она, переночевать, иначе я замерзну насмерть у твоего порога. Асбранд сказал, что это, конечно, будет нехорошо, и впустил ее. Она сбросила медвежью шкуру на солому, и видит он – старуха очень страшная собой, вся коричневая, как гнилое яблоко, и у нее только один глаз и один зуб. Асбранд сказал ей, чтобы она ложилась на соломе где хочет, но она ответила: я хочу лечь в твою постель, иначе мне не пережить эту ночь. Асбранд подумал, что я-то уж не умру, если она поспит возле меня, хоть они и страшна, как сама Хель, и разрешил ей лечь с краю. Вот потушили светильники, осталось гореть только пламя в очаге. Старуха заснула и стала храпеть. Асбранд отвернулся от нее и тоже заснул. Среди ночи он проснулся и слышит, что возле него тихо. Он подумал, не умерла ли она, как обещала, и обернулся через плечо. И видит: вместо старухи лежит возле него прекрасная молодая женщина с золотистыми волосами, и одета она не в лохмотья, а в рубашку из светлого шелка. Тогда Асбранд обнял ее. Она проснулась и сказала: я дочь конунга альвов, меня зовут Скульд Серебряный Взор, и моя мачеха наложила на меня заклятье, что я буду в безобразном облике старухи скитаться по земле, пока какой-нибудь достойный мужчина не согласится разделить со мной постель. Ты освободил меня от злых чар, и я тебе благодарна, но теперь мне пора уходить. Но Асбранд не захотел ее отпустить, потому что ощутил к ней сильную страсть. Глаза у нее были как чистое серебро. Она не стала противиться его желанию, и они оставались вместе до утра. Потом она сказала: теперь мне нужно уйти, но прошу тебя, через год приходи такой же ночью к лодочному сараю. И вот пошел год, и Асбранд сделал, как она сказала. Там была эта женщина с ребенком на руках. Она передала его Асбранду и сказала: это наш с тобой сын, но поскольку он наполовину человек, я не могу держать его у нас в Альвхейме, в чертогах моего отца. Больше ты меня никогда не увидишь. С этими словами она исчезла, и Асбранд никогда больше ее не видел. У младенца были глаза точно чистое серебро, и Асбранд вырастил его. Он назвал мальчика Альвом, а прозвище у него было – Серебряный Взор. От него пошел наш род, и у всех наших родичей такие глаза.

Арнэйд покачала головой, не зная, верить ли в эту сагу, не очень-то похожую на правду. Но в повадке Снефрид не было и тени лукавства; она держалась с полным прямодушием, как человек, которому нет ни малейшей нужды хитрить, вилять и скрывать свои мысли. А если тебе эти мысли кажутся странными… «Обездолены те, в ком ума не хватает», как говорил Один.

Заметно, что от рода альвов Снефрид достались не только глаза…

– Я же верю, что ваш род идет от медведя, – сказала Снефрид, и Арнэйд уже не удивилась, что та угадала, о чем она думает.

– Но все верят, потому что это правда! – Самой Арнэйд никогда не приходило в голову в этом усомниться. – В нашем роду все мужчины такие рослые и сильные – и отец, и Арни. И Виги, ты еще его не видела, тоже такой длинный. Только Арни сложен поплотнее.

– А больше у них ничего нет от медведя? – Снефрид бросила на Арнора откровенно любопытный взгляд. – Ну, там, звериной шерсти где-нибудь на невидном месте?

– Немного шерсти у меня кое-где есть. Хочешь посмотреть? – почти одними губами шепнул Арнор, а в широко открытых глазах его играл тот многозначительный вызов, что даже Арнэйд поняла: опасения ее были совершенно напрасны…

* * *

После бани, закутав в шали мокрые волосы, две девушки вернулись в дом Дага и стали сушиться у очага.

– Вечером мы пойдем с тобой распоряжаться на пиру, – сказала Арнэйд, осторожно разбирая влажные пряди, чтобы поскорее сохли. – Нужно будет одеться получше. У тебя есть какая-нибудь крашеная одежда, или посмотришь мои платья? Они, боюсь, тебе будут коротковаты.

– О, хоть я и явилась к вам, как бродяжка, но у меня есть что надеть, чтобы меня не приняли за служанку.

Снефрид открыла свой ларь и стала раскладывать по скамье одежду.

– Юмалан-Ава! – Арнэйд вытаращила глаза.

Ульвара она знала как человека небогатого, а его былые уверения, что он-де торговал ценными мехами, никто особо не принимал всерьез. Но сейчас Арнэйд поняла, что ему не верили напрасно. Снефрид прибыла к ним в неброской дорожной одежде, но в ларе под замком у нее нашлось платье тонкой шерсти, выкрашенное мареной в темно-розовый, как цвет шиповника; кафтан красновато-коричневого оттенка, как спелые ягоды боярышника; еще одно платье, ярко-желтое, и травянисто-зеленый хангерок, отделанный голубым шелком. Глядя на них, Арнэйд сообразила, что со вчерашнего дня так и не узнала ничего про саму Снефрид и ее прежнюю жизнь.

А та тем временем достала совсем особенную вещь: ларец длиной как две ладони, весь покрытый пластинами резной моржовой кости и отделанный блестящей бронзой и медью.

– Вот это да! – Арнэйд всплеснула руками. – Здесь твои украшения? Покажешь?

– Нет. Честно сказать, я сама не знаю, что в этом ларце, и у меня нет ключа.

– Как же так? Откуда же он у тебя? Чей он? У нас во всем Бьюрланде нет такого ларца!

– Это у меня от Ульвара, – сказала Снефрид, и Арнэйд пришло на ум, что та впервые заговорила о покойном муже с тех пор, как они с Арнором сообщили ей о его смерти. – Он, знаешь ли, не всегда проигрывал… В тот день, видно, его поцеловали норны, как он говорил. Особенно горячо поцеловали. Этот ларец он привез откуда-то из виков, сказал, что выиграл в кости, но с условием, что можно будет выкупить его назад, и бывший хозяин не дал ему ключа. Тот человек сказал, что в этом ларце какое-то особенное сокровище, которому нет цены, и на него незачем даже смотреть. Это было шесть лет назад, и ларец все время хранился у нас дома. А когда я собралась уезжать, я продала дом, скотину, почти всех рабов, кроме Мьёлль, в общем, все вещи, кроме того, что мы могли вдвоем унести с собой. А этот ларец я не могла продать – я ведь даже не знаю, что в нем и сколько оно стоит, да и открыть его нельзя…

– Почему? – Арнэйд приподняла небольшой навесной замок. Отверстие для ключа было залито воском и представляло собой неровное желтое пятно. – Я уверена, если Арни возьмет топорик, то живо его вскроет. Конечно, нужно осторожно, чтобы не повредить резную кость, но у Арни ловкие руки…

– Мы им найдем хорошее применение! – уверенно кивнула Снефрид. – Но Ульвар говорил, что ему тот человек говорил – у него такое запоминающееся прозвище, Тюленьи Яйца! – что ломать ларец нельзя, потому что на него наложено заклятье. Если так сделать, то сокровище внутри рассыплется в прах.

Вдруг какой-то ледяной великан обхватил Арнэйд сзади; она взвизгнула от неожиданости и, обернувшись, увидела Арнора. От его кожуха веяло холодом, весь он был усыпан мелкими снеговыми крупинками.

– Ай, зачем ты к нам пришел, такой холодный! Как ётун!

– Погреться! – Арнор взглянул в глаза Снефрид, сидевшей на скамье возле ларца. – Мне надо взять кое-что…

Они обменялись тем пристальным взглядом, соединяющим двоих, от которого замирает сердце. Ее глаза слегка прищурились в усмешке: знаем мы, чего тебе надо…

Арнор опять придвинулся к Арнэйд и уткнулся лицом в ее распущенные полувлажные волосы, лежащие на плече, глубоко вдохнул чистый запах, пока они еще не напитались дымом очага.

– Как приятно пахнет. Это какие-то травы?

– Ромашка.

Арнор взглянул на распущенные светлые волосы Снефрид; видно было, что это их он хотел бы коснуться, но чужой женщине он не мог досаждать такими же вольностями, как родной сестре.

– Я думаю, он все наврал про это сокровище. – Арнор наклонился над ларцом. – Ма шанам, там, может, и лежит какая-нибудь дрянь. А если это обнаружится, можно сказать, мол, заклятие нарушили и сокровище превратилось вот в это. Там вообще что-то есть?

Снефрид знаком предложила ему взять ларец, и Арнор осторожно приподнял его.

– Не очень тяжелый, но что-то там лежит.

– Золото?

– Не перекатывается, не звенит. Какая-то одна вещь. Ну что, – он снова взглянул на Снефрид, – вскроем? Можно сбить замок со скобой, куда дужка вставляется, или топориком подцепить вот здесь и вырвать петлю. Она держится на загнутых гвоздях, видишь? – Он показал Снефрид шляпки медных гвоздей. – Их можно вырвать. Если ловко взяться, даже резьба не пострадает.

– Н-нет, – с сомнением ответила та. – Не стоит. Я за шесть лет так привыкла к этой тайне… мне будет жаль ее лишиться. Я все это время чувствовала себя хранительницей чего-то вроде ожерелья Фрейи, и как обидно будет, если там внутри чьи-то старые обмотки.

– А если кость треснет? Этот ларец сам такая ценность! – восхищенно воскликнула Арнэйд. – Даже если он пустой… я даже не знаю, сколько он может стоить. Да и купит его разве что королева Сванхейд.

– Она предлагала.

– Ты ей показывала?

– Нет, женщины увидели у меня в вещах и ей доложили. Но я сказала, что он принадлежит не мне, а моему мужу, и я не могу им распоряжаться.

– Но теперь-то он принадлежит только тебе! Неужели не любопытно? Я бы не смогла пять лет сидеть рядом с таким сокровищем и не знать, что там внутри!

– Йора. – Арнор поставил ларец на место. – Надумаешь, скажи, мы с ним живо разделаемся.

Он порылся в своем коробе с разными орудиями, что-то взял и опять ушел. Снефрид проводила его глазами.

– А почему он назвал меня Йорой?

Арнэйд рассмеялась:

– Он не назвал тебя Йорой, он сказал «йора» – это значит «ладно, хорошо» по-мерянски.

– О! А что такое «маша нам?». Вы часто это говорите, но я не заметила, чтобы нам кто-нибудь махал…

– Ма – шанам, «я думаю».

– Ну вот, я теперь знаю уже шесть слов по-здешнему… – Снефрид что-то подсчитала на пальцах и покачала говолой: – Нет, пять. Я забыла, как будет «корова».

Пока волосы сохли, Снефрид наконец рассказала о себе. Ее отец, тоже Асбранд, как предок, приютивший на ночь деву альвов, был известным резчиком рун, делал амулеты и поминальные камни, все его уважали. Гуннар, отец Ульвара, был торговым человеком, жил по соседству и много лет дружил с Асбрандом. О том, что Ульвар женится на Снефрид, отцы договорились, когда те были еще детьми; то есть Ульвар был подростком, а Снефрид, моложе его на пять лет, совсем девочкой. Но они не возражали: Ульвар был хорош собой, весел и всегда умел ее позабавить, а Снефрид держалась не по летам разумно, чем внушала ему уважение. Свадьбу справили, когда Ульвару исполнился двадцать один (как сейчас Виги, вставила Арнэйд), и его отец впервые отправил его одного с товаром на остров Готланд. Той же зимой Гуннар умер. Жена его умерла уже давно, и Снефрид каждое лето жила на своем хуторе одна, пока Ульвар ездил по торговым делам. Но у нее хватало и скота, и челяди, и здравого смысла, а если что, ей помогал советом отец, благо жили они поблизости друг от друга.

Что Ульвар охоч до игры в кости, Снефрид знала с детства, но пока он проигрывал красивые камешки или лепешки, беды в этом не было. Бедой запахло, когда однажды он проиграл в Хедебю все серебро, вырученное за груз точильных камней и оленьих шкур. Голод им не грозил, но лето прошло без прибыли. Напрасно Асбранд пытался увлечь его хитрой игрой в тавлеи – Снефрид тоже выучилась, надеясь заохотить мужа, – Ульвар не любил долго думать, его возбуждала и влекла возможность узнать, благосклонны ли к нему норны вот прямо сейчас… Ни уговоры, ни убеждения, ни рунические палочки не помогали.

Кончилось тем, что он лишился корабля с товаром, когда и то, и другое, принадлежало ему лишь на треть. Весть о том, что Ульвара ограбили в море викинги и все отняли, привезли другие люди, сам он в родных краях показаться не посмел и исчез. Три года Снефрид вовсе не знала, есть ли у нее муж и где он. Его хутор пришлось продать, чтобы отдать долг за товар, и Снефрид вернулась к отцу. Фроди Лосось и Кальв Овчар – те люди, чье имущество пропало вместе с Ульваром, пытались подать жалобу на тинг, чтобы им возместили стоимость пушнины, но жалобу не принимали, пока они не могли представить свидетелей, что товар был Ульваром проигран.

Минувшим летом к Снефрид однажды приехал некий человек и передал весть, что ее муж поселился в Гардах, вернее, в Мерямаа. Ульвар оказался жив, но возвращаться когда-либо домой явно не собирался.

Асбранд в то время был тяжело болен. Видя, к чему идет дело, он велел Снефрид продать его хозяйство, а самой уезжать. У них не имелось больше никакой родни, и ей не у кого оказалось искать поддержки, кроме как у внезапно вернувшегося из Хель мужа. Когда Асбранд умер, Снефрид продала его хутор и осталась с четырьмя сотнями серебра, с одной рабыней, за которую все равно много не дали бы, и таким количеством вещей, чтобы унести вдвоем. Вскоре Снефрид пустилась в путь: в Бьёрко нашлись надежные люди, идущие в Альдейгью и Хольмгард, и они взяли ее с собой. Но в Хольмгарде пришлось задержаться: раньше зимы никто оттуда в Мерямаа не собирался. Однако ее жизнь и путешествие всем показались настолько необычными, что Олав и Сванхейд были рады дать ей пристанище.

Это Арнэйд ничуть не удивляло.

– Но что же ты думаешь делать теперь? – спросила она. – Наверное, ты захочешь вернуться в Хольмгард? Там, конечно, жизнь повеселее, чем у нас. Свенельд пробудет здесь дней пять, потом обойдет через Арки-Вареж до Сурдалара, а потом опять повернет по Мерянской реке обратно на запад. Это долгий путь, тебе не обязательно с ним ездить, ты пока можешь побыть у нас. А когда они повернут назад, Арни мог бы отвезти тебя к Птичьему камню…

– Я пока не знаю, – с колебанием ответила Снефрид, и Арнэйд подумала, что колебание ее относится не к самому решению, а к тому, как много можно об этом сказать. – Совершив столь долгое путешествие, как-то глупо поворачивать назад, тебе не кажется? Не может такого быть, чтобы боги и дисы направили меня в такой долгий, дальний путь, хранили меня и благополучно довели до места – чтобы я побыла здесь всего пять дней и вернулась в Хольмгард? У меня еще осталось кое-что из того серебра. Конечно, без мужа мне будет трудно вести свое хозяйство… но раз уж здесь погиб один мой муж, может быть, боги пошлют мне другого?

Арнэйд хотела сказать, что в Хольмгарде больше людей и больше надежды найти хорошего мужа, но осеклась и промолчала. Хотела спросить, нравится ли ей Арнор, но не решилась. Пусть Арнор сам спросит, если хочет. Так будет лучше.

– Вот только жаль, – снова заговорила Арнэйд, – здесь тебя едва ли найдет тот человек по прозвищу Тюленьи Яйца, не привезет ключ от ларца, и мы не узнаем, что в нем хранится.

– Сдается мне, это сокровище из тех, которое приносит счастье тому месту, где находится, пусть даже его не видно. В те пять лет, что оно пробыло у нас в Оленьих Полянах, урожаи были отличные и улов очень хороший.

– Но Ульвару-то не слишком повезло.

– Откуда нам знать? Если бы не удача, его могли бы и правда ограбить викинги, а самого убить. Он же ушел живым и даже завел здесь хозяйство с пятью козами, тремя овцами и рабыней.

– И Кеденеем.

– Да, вот вы говорите о Кеденее… Если я все же соберусь за него замуж, тогда и придет время вскрыть ларец. Хотя бы и топором. Должна же я буду узнать, что принесу в приданое!

– О, конечно!

Конечно, ни одна из них не думала, что это будет Кеденей.