Текст книги "Детство и общество"

А. Танец Солнца

Рай оральности и его утрата во время вспышек ярости на стадии кусания, как мы предположили в предыдущей главе, могут быть онтогенетическим источником того глубокого чувства испорченности, которое религия трансформирует в сознание первородного греха во всемирном масштабе. Молитва и искупление должны отвергать любое слишком алчное желание «мирских благ» и демонстрировать – покорной позой и интонацией настойчивой мольбы – возвращение к телесной ничтожности, физической беспомощности и добровольному страданию.

В жизни индейцев дакота религиозной церемонией огромного значения был танец Солнца, занимавший два четырехдневных периода лета, «когда бизоны нагуляли жир, ягоды поспели, а трава еще высока и зелена». Праздник начинался с ритуального пиршества, выражения благодарности Духу Бизона и демонстраций чувства товарищества среди соплеменников. Затем следовали обряды плодородия, сопровождаемые актами сексуальных вольностей, аналогичных тем, что служат отличительным признаком подобных обрядов во многих частях света. Потом шли охотничьи и военные игры, прославляющие состязательность среди мужчин. Мужчины шумно хвалились своими подвигами на войне, женщины и девушки вступали в общий хор, чтобы объявить всем о своем целомудрии. И наконец, взаимозависимость всех членов племени дакота возвеличивалась и утверждалась в обмене подарками и актах братания.

Кульминационный момент празднества наступал, когда избранные участники истязали себя во исполнение клятв, данных в критические моменты текущего года. В последний день церемонии «кандидаты четвертого танца» подвергали себя наивысшей разновидности самоистязания, протыкая мышцы груди и спины небольшими вертелами, прикрепленными к «солнечной оси» с помощью ремней. Пристально вглядываясь в солнце и медленно отступая назад от центра в ходе танца, мужчины могли освободиться от добровольной привязи, только вырывая куски плоти из груди. Так они становились духовной элитой года, которая своим страданием обеспечивала непрерывную благожелательность Солнца и Духа Бизона – основных источников плодородия и плодовитости. Этот специфический подвиг вскрытия собственной грудной клетки – всего лишь один из бесчисленных способов, которыми по всему свету искупается сознание греха и обеспечивается непрерывная щедрость вселенной, и это часто после соразмерно буйного прощания со всем плотским.

К значению институционализированной формы искупления следует подходить и онтогенетически, как к части типичной последовательности личного опыта большинства, и филогенетически, как к составной части религиозного направления. Для обсуждаемой здесь конкретной племенной разновидности я считаю продуктивным предположить связь между самой ранней, перенесенной в младенчестве, травмой (онтогенетической, но тем не менее характерной для большинства культур утратой рая) и итоговой особенностью религиозного искупления. В таком случае рассмотренная церемония могла бы быть кульминацией превратностей того умышленно культивируемого (хотя бы и давно забытого) гнева на грудь матери в период кусания, которое мешает продлению прав ребенка на сосание. Здесь верующие, вероятно, обращали садистические желания, некогда приписываемые матерями свирепости будущих охотников, на самих себя, делая собственную грудь специфическим центром самоистязания. Возможно, тогда данная церемония реализует старый принцип «око за око», за исключением того, что малыш, конечно же, был не способен совершить тех разрушений, которые он, став теперь мужчиной, искупает. Нашим рациональным умом, если только он не приучен к иррациональности, трудно постичь, что фрустрированные желания, особенно желания ранние, доречевые и чрезвычайно смутные, способны оставлять осадок греха, залегающий глубже следов любой вины за поступки, на самом деле совершенные и оставшиеся в памяти. В нашем мире только магические слова Иисуса приводят нас к сознанию греховности этих темных сущностей. Мы принимаем Его слова за идеал, согласно которому лелеемое в тайне от других желание столь же добродетельно или, скорее, столь же дурно, как и совершенный поступок. И любой орган, который может вызвать соблазняющие нас упорные желания, должен быть вырван с корнем.

Конечно, вовсе не обязательно, чтобы все племя или все прихожане следовали такому предписанию буквально. Скорее, культура должна предусматривать обычай магического верования и стойкую ритуальную систему, позволяющую нескольким исключительным личностям, которые чувствуют специфическое, связанное с их культурой клеймо внутреннего проклятия особенно глубоко и достаточно артистичны, чтобы сделать из этого величественное представление, воплотить в нем для всех остальных ту истину, что спасение существует. (В наше время убежденным скептикам и неверующим часто приходится находить убежище в болезни, случайном на вид увечье или, казалось бы, в неизбежном несчастье, чтобы выразить бессознательную идею: они хотели слишком многого в этом мире – и вот что получилось.)

Б. Путеводные сны и видения

Мы постепенно начинаем понимать, что гомогенные культуры располагают систематическим способом вознаграждения – в виде высшего одобрения и престижа – за те жертвы и фрустрации, которые ребенок должен принести и пережить в процессе становления добродетельным и сильным в традиционном смысле. А как же те, кто считает себя «иным», а предоставляемые возможности завоевать престиж – не отвечающими личным потребностям? Как обстоят дела с мужчинами, нежелающими быть героями, и с женщинами, которых нелегко уговорить стать супругами и помощницами героев?

Фрейд учил нас исследовать сновидения невротических личностей для того, чтобы установить, какому несовершенному поступку они не могли позволить оставаться несовершенным, какой мысли – непомысленной и какому воспоминанию – неприпомненным из-за своей неспособности адаптироваться. Мы используем такое знание для обучения страдающего индивидуума находить место в своей культурной среде или для критики системы воспитания за то, что она подвергает опасности слишком многих людей, требуя от них чрезмерной уступчивости, и тем самым подвергает опасности самое себя.

Сиу, подобно другим примитивным народам, использовали сновидения, чтобы направлять сильных, а также в целях предотвращения анархических тенденций. Но они не дожидались, пока взрослые сновидения нарушат их развитие. Подростки сиу уходили искать сновидения, а вернее, видения, когда еще было время для того, чтобы окончательно выбрать свой жизненный путь. Безоружным и голым, если не считать набедренной повязки и мокасин, подросток уходил в прерию, подвергая себя воздействию солнца, опасности и голоду, и там обращался к божеству, уверяя его в полном смирении и прося руководства. Оно обычно приходило на четвертый день в форме видения, которое, будучи затем истолковано специальной комиссией знатоков сновидений, поощряло подростка: а) очень хорошо выполнять обычные дела (охотиться, воевать, красть лошадей); б) вносить небольшие новшества в институты своего племени, придумывая песню, танец или молитву; в) сделать что-то особенное, например, стать врачом или священником; г) наконец, принять одну из тех немногих ролей, имеющихся в распоряжении закоренелых девиантов.

Вот пример: один человек, убежденный в том, что видел Птицу Грома, сообщил об этом советникам, и с этого времени во всех общественных мероприятиях исполнял роль beyoka. Он был обязан вести себя как можно глупее и смешнее до тех пор, пока советники не сочли его исцелившимся от проклятия. Уисслер описывает следующий поучительный случай beyoka у подростка:

«Однажды, в самом начале года (мне было тогда около тринадцати лет), солнце стояло низко, надвигался дождь с грозой, и моя родня укрылась в лагере из четырех типи. Мне привиделось, будто вся наша семья вместе с отцом сидела в типи, когда молния ударила прямо в середину их тесного круга. Все были оглушены. Я очнулся первым. Где-то поблизости от лагеря громко кричал сосед. Меня всего скрючило, когда я начал приходить в себя. Подошло время выводить лошадей, что я и сделал.

Постепенно приходя в себя, я начал понимать, что произошло. Стало ясно, что мне придется пройти церемонию beyoka, как только я полностью оправлюсь. Громкий голос вестника сообщил мне об этом, но я не уверен, что это было на самом деле. Я знал, что мне предназначено испытать beyoka. Я что-то кричал самому себе. Затем я сказал отцу, что видел Птицу Грома. «Что ж, сын, – ответил он, – ты должен пройти этот путь до конца». Мне сказали, что я должен быть beyoka. Если я не пройду эту церемонию до конца, то буду убит молнией. После этого я отчетливо понял, что должен, соблюдая правила обряда, рассказать на церемонии именно то, что я пережил».

Как можно видеть, было важно, чтобы «сновидец» преуспел в донесении до слушателей такого впечатления от случившегося с ним во сне, которое совпадало бы с признаваемой формой явного содержания сновидения и, кроме того, передавало бы потрясение рецепиента. В этом случае предполагалось, будто высшие силы подали ему убедительный знак: они хотят, чтобы рецепиент определенным образом спланировал или изменил ход своей жизни.

Искупление могло состоять из противоестественного поведения в течение установленного периода или всей жизни, в зависимости от того, как истолковали видения советники. Абсурдная деятельность требовала от невезучего сновидца быть либо просто смешным и безобидным, либо наводящим ужас. Иногда ему даже выносили приговор убить кого-то. Друзья сновидца обычно убеждали его покориться этому, ибо защита от злых духов была важнее сохранения отдельной жизни.

Те, кто хорошо знаком с присущими эго искусными приемами преодоления тревоги и вины, не могут не признать в фиглярстве beyoka сходства с действиями детей, дурачащихся, унижающих собственное достоинство или иным путем наносящих себе ущерб, когда их пугает или мучает нечистая совесть. Один способ избежать оскорбления богов – унизить или выставить себя в дурном свете перед обществом. Любого человека можно заставить дурачиться и смеяться над ним, и духи забывают обиду, прощают (возможно, даже приветствуют). Грустный клоун, равно как и радиокомик, наживающий капитал на собственных недостатках, – это профессиональные примеры нашей культуры формирования защитного механизма. И среди индейцев сиу почти презираемый beyoka мог оказаться настолько ловким в своем фиглярстве, что в конечном счете становился вождем племени.

Другим могла присниться луна, бизон-гермафродит или двойная женщина, и таким образом они узнавали, что не должны больше следовать образу жизни, соответствующему их полу. Так, девушка (во сне) может неожиданно встретиться с двойной женщиной, которая приводит ее в одиноко стоящий типи.

«Когда девушка подходит ко входу в типи и заглядывает внутрь, она видит двух женщин-олених, сидящих в глубине у задней стенки. Они приказывают ей выбрать сторону, с которой она войдет внутрь. По одной стороне вдоль стены в ряд расположены инструменты для обработки кож, по другой – ряд мешков с праздничными головными уборами из перьев. Если девушка выберет первую сторону, женщины-оленихи скажут: “Ты выбрала неправильно, но ты станешь очень богатой”. Если же вторую – “Ты на правильном пути, и все, что ты будешь иметь, это пустой мешок”».

Такой девушке придется оставить традиционный образ жизни женщины сиу и заняться активным поиском мужчин. Ее обычно называли witko (сумасшедшей) и считали шлюхой. Но она также могла прославиться благодаря своей ловкости и достичь статуса гетеры.

Юноша мог увидеть:

«…луну с двумя руками: в одной – лук и стрелы, в другой – ремень, используемый женщиной для переноски тяжестей. Луна приказывает сновидцу сделать выбор. Когда юноша тянется за луком, руки луны неожиданно перекрещиваются и пытаются силой навязать ему женский ремень. Юноша отбивается, чтобы успеть проснуться раньше, чем луна заставит его взять этот ремень, или чтобы силой захватить лук. И в том, и в другом случае успех избавляет его от наказания. Если же он терпит неудачу и оказывается обладателем женского ремня, то обречен стать женоподобным существом».

Если такой юноша не предпочтет покончить жизнь самоубийством, он должен будет отказаться от карьеры воина и охотника и стать трансвеститом – мужчиной-женщиной, одевающимся как женщина и выполняющим женскую работу. Трансвеститы не были непременно гомосексуалистами, хотя говорят, что с некоторыми из них мужчины вступали в брак, а некоторых воины посещали перед сражением. Однако большинство из них походили на евнухов, считавшихся неопасными для женщин и, следовательно, их хорошими компаньонами и даже учителями, поскольку часто выделялись в искусстве приготовления пищи и вышивания.

Итак, гомогенная культура, такая как культура сиу, борется с девиантами, отводя им вторичную роль – шута, проститутки или мастера своего дела. Но при этом они по-прежнему не были полностью свободны от осмеяния и смешанного с ужасом отвращения со стороны подавляющего большинства соплеменников. Только так последние могли подавить в себе то, что девианты олицетворяют. Однако ужас и отвращение остаются направленными против могущества духов, внедряющихся в сновидения девиантной личности, и не настраивают остальных людей против пораженного индивидуума. Таким образом, «примитивные» культуры признают власть бессознательного. Если только девиант способен убедительно доказать, что видел соответствующий сон, считается, что его отклонение основывается на сверхъестественной «божьей каре», а не на индивидуальной мотивации. Как психопатологи, мы должны восхищаться способом, который эти «примитивные» сообщества выбрали для сохранения гибкого влияния там, где более изощренные общественные устройства часто терпят неудачу.

Индеец сиу при травматических обстоятельствах лишился действительности, которой соответствовала последняя историческая форма его общинной целостности. До прихода белого человека он был воюющим кочевником и охотником на бизонов. Бизоны исчезли, истребленные оккупантами. Тогда сиу стал воином – защитником своих рубежей, но был разбит. Почти с радостью он научился сгонять скот вместо того, чтобы окружать бизонов. Но скот у него отобрали. Сиу смог стать оседлым фермером, но ценой превращения в тоскующего на оскудевшей земле человека.

Так, шаг за шагом, индейцам сиу отказывали в поддержке для формирования коллективной идентичности, а с ней и в источнике коллективной целостности, из которой индивидуум должен наследовать свое положение в качестве социального существа.

Страх голода заставил сиу уступить общинные функции кормящему завоевателю. Будучи далеко не переходным предметом договорного обязательства, федеральная помощь по-прежнему оставалась востребованной, причем все больше в форме пособия по безработице. Правительство не преуспело ни в примирении старых и новых имиджей, ни в формировании основы сознания, действительно нового и по форме, и по содержанию. Поэтому мы считаем, что воспитание ребенка остается чувствительным инструментом единого культурного синтеза, пока новый инструмент не окажется убедительным и неизбежным.

Проблема воспитания индейцев – это фактически проблема культурных контактов между группой служащих – представителей среднего класса общества свободного предпринимательства, с одной стороны, а с другой – оставшимися членами племени, которые, стоит им лишиться правительственной поддержки, всегда оказываются среди неимущих. В реальности древние принципы воспитания ребенка, еще действующие в племени, подрывают совокупность основ и господства белого сознания. Принцип развития в системе индейского воспитания утверждает, что ребенку следует позволять быть индивидуалистом, пока он мал. Родители не выказывают никакой неприязни к телу как таковому и практически не порицают, особенно у мальчиков, своеволия. Никто не осуждает инфантильных привычек, пока ребенок развивает ту систему коммуникации между собой и телом, а также между собой и родственниками, на которую опирается детское эго. И лишь тогда, когда появляется сила в теле и уверенность в себе, от него требуют подчинения, безжалостно пристыжая его с помощью общественного мнения, сосредоточенного на его актуальном социальном поведении, а не на телесных функциях или фантазиях. Он инкорпорируется в гибкую традицию, которая строго институционализированным образом заботится о его социальных нуждах, отводя опасные инстинктуальные побуждения на внешних врагов и всегда позволяя ему проецировать источник возможной вины на сверхъестественные силы. Мы видели, сколь неподатливой эта совесть осталась даже перед лицом грубой действительности исторических перемен.

В противоположность этому господствующие в западной цивилизации классы, представленные бюрократией, руководствовались убеждением, что систематическое регулирование функций и импульсов в самом раннем детстве есть твердая гарантия более позднего эффективного функционирования в обществе. Они насаждают никогда не смолкающий «метроном» режима восприимчивому младенцу и маленькому ребенку, чтобы регулировать его первые опыты познания собственного тела и непосредственного физического окружения. Только после такой механической социализации ребенка вновь поощряют развивать в себе сильного индивидуалиста. Он неотступно следует честолюбивым устремлениям, однако вынужденно остается внутри стандартизованного набора профессий, которые по мере усложнения хозяйственной жизни имеют тенденцию замещать более общие обязанности. Развившаяся до такой степени специализация привела западную цивилизацию к овладению техникой, но также и к сокрытому в глубинах души безграничному недовольству и дезориентации индивидуума.

Как и следовало ожидать, вознаграждения одной системы мало что значат для членов другой системы, хотя ее издержки даже слишком очевидны для них. Несломленный индеец сиу не в силах понять, к чему еще, кроме как к реставрации, стоит стремиться, когда этническая и индивидуальная история уже снабдила его богатым содержанием. С другой стороны, совесть белого человека требует его непрерывного усовершенствования в погоне за профессиональными достижениями, ведущими ко все более высоким стандартам. Это усовершенствование, в свою очередь, требует все более и более интериоризованного сознания, способного бороться с искушением автоматически и бессознательно в отсутствие критически настроенных наблюдателей. Индейское сознание, в большей степени озабоченное тем, как избежать соблазнов внутри системы четко определенных ситуаций славы и позора, обходится без ориентации в противоречивых ситуациях, разрешение которых зависит от «внутреннего голоса».

Система, лежащая в основе педагогики сиу, – это примитивная система. Она базируется на адаптации чрезвычайно эгоцентрической и относительно небольшой группы людей, считающих только себя релевантными роду человеческому, к одному сегменту природы. Примитивные культурные системы ограничиваются тем, что: а) помогают каждому ребенку сосредоточиться на одном главном профессиональном занятии, в данном случае – охоте на бизонов; б) совершенствуют ту область мира орудий, которая расширяет возможность добычи; в) используют магию в качестве единственного средства принуждения природы.

Такое самоограничение способствует гомогенности. Образуется устойчивый синтез географических, экономических и анатомических паттернов, которые в жизни сиу находят свой общий знаменатель в таких уже затронутых в нашем обсуждении вопросах, как: а) социальная организация в форме отрядов, способствующая легкому рассеиванию и миграции; б) рассеивание напряжения в системе расширенной семьи; в) кочевая технология, использование лошади и огнестрельного оружия; г) распределение собственности через дарение; д) переключение агрессии на охотничью добычу и чужаков.

Воспитание ребенка у индейцев сиу формирует прочную основу для подобной системы, создавая постоянный центр доверия – кормящую и доставляющую удовольствие мать, а затем регулируя вопросы прорезывания зубов, младенческого гнева и мышечной агрессии таким образом, что предельно возможная степень свирепости провоцируется, направляется в социальное русло и, в конечном счете, выпускается на добычу и врага. Мы полагаем, что имеем здесь дело не с простой причинностью, а с взаимной ассимиляцией соматических, ментальных и социальных паттернов, которые усиливают друг друга и делают культурный план жизни экономным и эффективным. Лишь такая интеграция дает возможность чувствовать себя уютно в этом мире. Однако при переносе в нашу систему такого проявления поведения (считавшегося некогда рациональным и аристократическим), как пренебрежение собственностью и отказ состязаться, ставит сиу на одну ступень с самым нижним слоем нашего общества.