Текст книги "Детство и общество"

Глава 3
Охотники прерий

Во время нашего путешествия в Южную Дакоту Скаддер Микил был полевым уполномоченным комиссара по делам индейцев. От нас крайне настоятельно и срочно требовали выяснить, откуда берется то ужасное безразличие, с каким дети индейцев сиу принимали, а затем отказывались от многих ценностей, которые пытались привить им в хорошо продуманном и дорогом эксперименте Федерального управления образования индейцев. В чем заключалась ошибочность работы с индейскими детьми, было достаточно очевидно. Для них существовало две правды: одна – белая, другая – индейская. Но именно благодаря изучению этого противоречия мы обнаружили следы того, что когда-то было правдой для детей прерии.

Чтобы сохранить верность клинической природе нашего исследования, я должен предварить материал о древнем детском воспитании, который будет здесь представлен, описанием множества привходящих обстоятельств. Чтобы лучше увидеть проблему младенчества и общества, я должен сначала провести читателя сквозь «колючий подлесок» современных расовых отношений, а потом выйти на «расчищенный участок леса».

Индейская резервация Пайн Ридж расположена вдоль границы со штатом Небраска в юго-западной части Южной Дакоты. Вот что говорится об этих бескрайних холмистых равнинах в народном предании[6]6
  The slow hot wind of summer and its withering
  or again the crimp of the driving white blizzard
  and neither of them to be stopped
  neither saying anything else than:
  «I’m not arguing. I’m telling you».


[Закрыть]:

 
Медленное дыхание знойного лета
Иль леденящий вихрь зимней бури…
Ничто не остановит их круговращенья,
Они не просят позволенья, они – велят.
 

Восемь тысяч членов рода оглала племени сиу (или дакота) живут на земле, выделенной им властями. Когда индейцы поселились в этой резервации, они отказались от своей политической и экономической независимости в пользу правительства США на условиях, что оно не позволит белым охотиться и селиться на отведенных индейцам землях.

Вероятно, только самые неисправимые романтики еще надеются найти в сегодняшней резервации индейцев, похожих на старых дакота. Когда-то они были воплощением «настоящего индейца» – воина и охотника, наделенного силой духа, коварством и жестокостью. Изображение индейца сиу до недавнего времени украшало пятицентовую монету – странная дань странным отношениям, ведь побежденный предшественник занимает здесь место, зарезервированное для монархов и президентов. Но историческая действительность индейцев дакота связана с их далеким прошлым.

«Хорошей была жизнь на этих высоких равнинах Дакоты до того времени, пока сюда не пришли белые люди… Стада бизонов темными тучами проходили по пастбищам. Черные и Скалистые горы были густо населены оленями, бобрами, медведями и другой дичью… Голодная смерть обычно не навещала типи индейцев».

Организованные в гибкую систему отрядов, дакота в те давние времена преследовали бизонов в долгих скачках на лошадях по бескрайним просторам прерии. Периодически они собирались вместе в лагеря, где стояли легкие типи. Что они ни делали бы сообща – собирались ли лагерем, устраивали большую охоту или танцевали – все строго регламентировалось. Но малые группы, раскрашенные и шумные, часто поддавались искушению отделиться от основного племени, чтобы охотиться на мелкую дичь, красть лошадей и неожиданно нападать на врагов. Жестокость сиу вошла в поговорку у первых поселенцев. Сиу распространяли суровый образ жизни и на себя, когда, уединившись, подвергали себя мучениям, добиваясь указующего видения от Великого Духа.

Однако на этот некогда гордый народ обрушилась апокалипсическая череда катастроф, как будто природа и история объединились для тотальной войны со своим чересчур мужественным детищем. Не следует забывать, что сиу пришли на высокие равнины с верховий Миссури и Миссисипи и организовали свою жизнь вокруг охоты на бизонов всего за несколько столетий до появления в этих краях белых поселенцев. Сиу сравнительно недавно приспособились к местным условиям. Возможно, этим объясняются слова Уисслера: «Когда пропали бизоны, умер и сиу, этнически и духовно. Туша бизона давала не только пищу и материал для одежды, ложе и кров, тетиву для луков и нити для шитья, чашки и ложки. Из частей тела бизона изготавливали амулеты и украшения, а его помет, высушенный на солнце, служил топливом зимой. Сообщества и времена года, обряды и танцы, мифология и игры детей превозносили его имя и образ».

Исчезновение бизонов стало первой катастрофой. Белые, стремясь проложить торговые пути к более богатым пастбищам Запада, разрушали охотничьи угодья и без причины, забавы ради, тысячами убивали бизонов. В поисках золота они толпой хлынули в Черные горы – священные горы сиу, заказник и зимнее убежище одновременно. Сиу пытались оспаривать это нарушение ранних договоров с правительством, ведя переговоры с американскими генералами как «воин с воином», но убедились, что в пограничных фортах не знали ни федерального, ни индейского закона.

Последующие беспорядочные столкновения между индейцами и войсками не приводили к какому-то определенному результату вплоть до 1890 года. Тогда Седьмой кавалерийский полк отомстил за своего погибшего многими годами раньше товарища, генерала Картера, отличившегося излишним рвением в истреблении индейцев. В побоище у Вундед-Ни (Woonded Knee), или у Раненого Колена, сотни индейцев сиу были уничтожены хорошо вооруженными солдатами. На каждого солдата приходилось по четыре индейца, хотя большинство из них и не сопротивлялись. «Тела женщин и детей находили в двух-трех милях от места этой бойни, где их настигли и убили». В 1937 году приколотые кнопками фотографии растерзанных женщин и детей все еще можно было увидеть на стенах единственной лавки и киоска с газированной водой в Пайн Ридж.

В этот исторический период поиска новых принципов хозяйственной жизни сиу сталкивались с идущими одна за другой волнами новых американцев, которые олицетворяли собой беспокойные поиски белыми людьми пространства, власти и новой этнической идентичности. Кочующие сиу признавали странствующих охотников на пушных зверей и торговцев пушниной. Они разделяли установленное индейцами правило не причинять вреда зверю, снабжали их ножами и ружьями, бусами и чайниками, брали в жены индейских женщин и были нежными и преданными мужьями. Некоторые американские генералы тоже полностью были приняты индейцами и почти обожествлялись ими только за то, что храбро сражались. Даже негритянская кавалерия вписывалась в систему ценностей сиу. За впечатляющую внешность всадников индейцы почтительно называли кавалерию «Черные Бизоны». Демонстрируемая квакерами и первыми миссионерами священная вера в человека также не могла не произвести впечатление на благородных и религиозных вождей сиу. Однако в процессе поиска подходящих образов, связывающих прошлое с будущим, сиу нашли наименее приемлемым для себя именно тот класс людей, которым было суждено приучать их к благам цивилизации, а именно государственных служащих.

Молодая бурлящая американская демократия утратила мир с индейцами, когда, не сумев прийти к ясному плану – завоевать или колонизировать, обратить в свою веру или дать свободу, – предоставила вершить историю случайной веренице своих представителей. Они преследовали то одну, то другую из этих целей и демонстрировали тем самым очевидную непоследовательность, которую индейцы истолковывали как ненадежность и нечистую совесть. Бюрократия – плохая замена политики, и нигде расхождение между демократической идеологией и практикой не обнаруживается столь очевидно, как в иерархии централизованной бюрократии. Индейцы постарше, которых воспитали в духе демократии охотника, нивелирующей каждого потенциального диктатора и каждого потенциального капиталиста, имели зоркий, если не сказать злобный, глаз. Трудно представить себе ту незащищенную и тем не менее ответственную роль, которая досталась агентам правительства в те времена. Несмотря на это, часть из них хорошо справлялись со своей задачей благодаря одной только гуманности.

Затем последовала партизанская война за детей, которая, по воспоминаниям старых индейцев, сделала начальную стадию федерального образования далеко не привлекательной. В ряде мест «детей, по существу, похищали из дома, чтобы насильно засадить в государственные школы; волосы коротко стригли, а индейскую одежду выбрасывали. Им запрещали говорить на родном языке. Жизнь в такой школе подчинялась воинской дисциплине, а соблюдать правила учеников побуждали с помощью телесных наказаний. Тех же, кто упорно придерживался старого образа жизни, и тех, кто сбегал и был пойман, бросали за решетку. Выступавших против родителей также отправляли в тюрьму. Когда было возможно, детей держали в стенах школы, чтобы избежать влияния их семей». Эта общая установка полностью сохранялась до 1920 года.

В течение всего этого времени только один тип белого человека – ковбой – волновал воображение индейца до такой степени, что оказывал влияние на его одежду, манеру держать себя, привычки и игру детей. С 1900 по 1917 год сиу решительно пытались развивать скотоводство и стать владельцами стад крупного рогатого скота. Но Вашингтон, учитывая эрозию почв и интересы скотоводов Среднего Запада, был вынужден издать декрет, по которому сиу не могли быть ковбоями на отведенных им правительством землях. Потеря своих стад, быстро увеличившихся, а позднее – земельный бум, сделавший из неготовых к этому сиу мелких расточителей капитала, стали новыми катастрофами, по психологическому значению равными пропаже бизонов. Неудивительно, почему некоторые миссионеры убеждали орлиноносых сиу, что они последнее колено израилево и что на них лежит вечное Божье проклятие.

Вслед за этим наступил самый близкий к нашему времени период, когда индейцы сиу должны были становиться фермерами на отведенных им землях, уже настолько испорченных эрозией, что еще немного – и они стали превращаться в громадную пустыню. Даже сегодня только малая часть этих земель пригодна для посева пшеницы, кукурузы и других зерновых.

В таком случае понятно, почему сиу постоянно и безрезультатно обвиняли правительство США в нарушении обещаний и в административных ошибках прежних режимов. Что касается белых, то ошибки и вероломство никогда не отрицались даже теми, кто невольно или от бессилия допускал и то и другое. Доклады американских генералов правительству и отчеты комиссаров по делам индейцев Конгрессу США говорят о глубоком чувстве стыда, которое эти люди испытывали, выслушивая упреки старых индейцев. Совесть американского народа временами так легко пробуждалась, что сентименталисты и политические деятели использовали ее явно во вред реалистическому подходу к проблемам индейцев.

Правительство отозвало военных и создало для американских индейцев многообещающую гуманную организацию. Администратора заменили учитель, врач и социальный антрополог. Но годы разочарований и зависимости сделали равнинных индейцев недоверчивыми даже в тех случаях, когда у них едва ли могли быть основания для подозрений. Если когда-то индеец был просто обиженным человеком, то сейчас его состояние можно было сравнить с тем, что в психиатрии называют невротической компенсацией. Он черпал свое чувство безопасности и идентичности из статуса человека, которому что-то должны. Однако надо полагать, что даже если бы миллионы бизонов и добытое в Черных горах золото можно было возвратить индейцам, сиу не смогли бы отвыкнуть от зависимости или создать общину, адаптированную к современному миру, диктующему условия как победителям, так и побежденным.

Неудивительно, что посетитель резервации довольно скоро начинает чувствовать себя так, будто попал в замедленный фильм, как если бы груз истории затормозил жизнь вокруг него. Да, административный центр Пайн Ридж очень похож на центральную усадьбу сельского округа в каком-нибудь небогатом районе Среднего Запада. Административные постройки и школы – чистые, просторные и хорошо оборудованные. Учителя и служащие – индейцы и белые – хорошо выбриты и дружелюбны. Но чем дольше посетитель остается в резервации, чем больше бродит по ней и внимательнее присматривается, тем очевиднее становится, что сами индейцы владеют весьма немногим, да и это немногое содержат плохо. Внешне спокойные, обычно дружелюбные, но в целом медлительные и апатичные, индейцы обнаруживают неожиданные признаки недоедания и болезней. Только в редких ритуальных танцах и пьяных ссорах в находящихся за пределами резервации кафе, где тайно торгуют спиртным, можно заметить ту огромную энергию, которая скрывается под ленивой внешностью.

Во время нашего посещения Пайн Ридж нам казалось, что проблема индейцев состояла в том, чтобы удержаться где-то между великой сменой сезонов дождей и засухи, между многочисленными крайностями демократического процесса и энергичной жестокостью системы свободного предпринимательства. Но мы-то знаем, что тех, кто попался в эти жернова неподготовленным, мельница пролетаризации перемалывает быстро и мелко. Здесь индейский вопрос утрачивает древнюю патину и сливается с проблемами цветных меньшинств, сельских и городских, которые ждут, когда демократический процесс дойдет и до них.

Однажды Микил и я познакомились в оптовой лавке с Джимом, бедным и искренним молодым индейцем сиу. Он явно относился к тем выпускникам средней школы, которые, как мы уже научились предугадывать, чувствуют в душе напряжение и беспокойство. Джим покинул эту резервацию несколько лет назад, чтобы жениться на девушке, принадлежащей к другому, хотя и близко родственному племени равнинных индейцев, и жить среди ее народа. Когда за разговором выяснился род моих профессиональных занятий, Джим сказал, что недоволен тем, как воспитываются его дети, и что он хотел бы пригласить нас поехать к нему вместо Пайн Ридж, чтобы они с женой могли подробно обсудить это со мной. Мы пообещали вскоре приехать.

Когда мы подъехали к скромной, чистой усадьбе, маленькие сыновья Джима играли в любимую игру индейских мальчишек – набрасывали аркан на пенек дерева, а отец, посадив на колени маленькую девочку, терпеливо смотрел, как она забавляется с его руками. Жена Джима работала в доме.

Мы прихватили с собой запасы съестного, зная, что с индейцами ни в чем невозможно разобраться за несколько часов; скорее всего, наш разговор придется вести в медленной, осторожной и вдумчивой манере хозяев. Жена Джима пригласила на нашу встречу нескольких родственниц. Время от времени она подходила к двери и вглядывалась в прерию, которая простиралась во все стороны, сливаясь вдалеке с белыми владениями медленно плывущих облаков. Пока мы устраивались и понемногу болтали, у меня было время, чтобы обдумать возможное положение Джима среди его живущих ныне соплеменников.

Несколько длинноволосых старейшин среди нынешних обитателей этих резерваций помнили времена, когда их отцы были хозяевами прерии и встречались с уполномоченными правительства США как с равными. Тогда, после прекращения настоящей войны, индейцам довелось узнать то старшее поколение американцев, чей Бог был не столь уж далеким родственником Великого Духа индейцев и чьи идеалы агрессивной, но достойной и щедрой человеческой жизни не слишком сильно отличались от храбрости и благородства «достойного мужчины» в понимании индейцев.

Второе поколение индейцев знало об охоте и торговле пушниной только понаслышке. Они стали считать паразитическую жизнь, основанную на государственных пособиях, своим неотъемлемым правом по договору и «естественным» образом жизни.

Джим принадлежал к третьему поколению, которое пользовалось всеми преимуществами обучения в государственных школах-интернатах. Оно было уверено в том, что благодаря более качественному образованию оно лучше подготовлено для ведения дел с белым человеком. Однако поколение Джима не могло похвастаться каким-то существенным достижением, помимо довольно поверхностной адаптации, ведь у большинства из них было настолько ограниченное представление о будущем, насколько коротко (в их представлении) было прошлое. Это самое молодое поколение оказалось между выдающимися заслугами своих дедов, которые отказывались прямо признавать, что белый человек должен оставаться здесь, и позицией самих белых, которые считали, что индеец упрямо стремится оставаться бесполезным реликтом мертвого прошлого.

Через какое-то время, прошедшее в задумчивом ожидании, жена Джима известила нас о том, что ее родственницы на подходе. Это произошло за несколько минут до того, как мы смогли различить вдалеке две приближающиеся фигуры.

Когда они, наконец, подошли, последовал обмен робкими, но веселыми приветствиями, и мы уселись в кружок под сенью сосновых ветвей. Я случайно сел на самый высокий фруктовый ящик (стулья в прерии были редкостью). Шутливо заметив, что мне неудобно возвышаться над ними, подобно проповеднику, я перевернул ящик другой стороной. Но в этом положении он оказался менее прочным, поэтому пришлось вернуть его в прежнее положение. Тогда Джим молча развернул свое сиденье так, чтобы оказаться на одной высоте со мной. Я вспоминаю это лишь как один типичный эпизод присущего индейцам врожденного такта. В то время как Джим выглядел явно обеспокоенным предстоящей беседой, его жена имела вид человека, готовящегося к очень серьезному разговору, на который она уже решилась.

Микил и я договорились, что в беседе мы не будем прямо нацеливаться на домашние проблемы Джима, а попросим группу прокомментировать то, что мы уже слышали в Пайн Ридж о различных периодах жизни ребенка в прериях. Поэтому мы заговорили об обычаях, касающихся рождения и воспитания ребенка, пытаясь подкрепить фрагментарные сведения о том, что делалось в давние времена и что изменилось теперь. Женщины демонстрировали забавную откровенность на протяжении всей беседы, хотя их застенчивые улыбки показывали, что они не осмелились бы заводить разговор о некоторых вещах в присутствии мужчин. Но Микил оказался способным вставлять в диалог такие подробности, которые удивляли этих женщин и приводили в действие их память и критические способности. Они явно никогда не думали, что подобные подробности могут быть интересны белым людям или иметь отношение к миру, отражаемому в английском языке.

Джим не очень много добавил к этому разговору, продолжавшемуся несколько часов. Когда начали обсуждать середину первого десятилетия жизни ребенка, контраст между его мрачным молчанием и веселым одобрением женщинами различных способов, которыми дети предвосхищают занятия взрослых, стал еще более заметным.

Наконец, настало время перекусить и женщины пошли в дом, чтобы приготовить еду. Теперь подошла очередь Джима, и он сразу приступил к своей проблеме. Его дети, играя, употребляли сексуальную лексику, а он терпеть этого не мог. Жена смеялась и над детьми, и над ним, заявляя, что все дети употребляют такие слова и это не имеет никаких последствий. Он же болезненно реагировал на намеки белых, будто индейцы ведут себя непотребно и имеют нежелательные сексуальные привычки. Мы согласились, что белые мужчины действительно за глаза обвиняют индейцев в потакании своим сексуальным желаниям, но ведь все люди обвиняют ближних в извращениях, которых сами же больше всего и стыдятся. Фактически, им нравится называть чужими именами собственные извращения. Он считал, что сиу на самом деле были «сильными» мужчинами, которые могли справиться со своими сексуальными побуждениями и не позволяли детям употреблять непристойные слова. Поэтому нет никаких причин, почему его детям следует делать то, чего детям сиу делать не разрешалось. Тем самым он продемонстрировал, что всегда придерживался мнения, будто сиу существенно «сильнее» родственного племени его жены. Но фактически в отношении племени жены у него сложились те же самые предрассудки, что и у белых людей в отношении его родного племени – сиу. Такое отражение предрассудков доминирующей группы при обоюдной дискриминации подгрупп является, конечно, универсальным. Поэтому, вероятно, сиу со значительной примесью белой крови называют своих чистокровных собратьев «черномазые», а в ответ получают прозвище «белая рвань».

Подобно пациентам в психотерапевтических интервью, Джим противоречил сам себе. Все закончилось признанием: во время последнего посещения родительского дома в Пайн Ридж его расстроили неприличные выражения, которые употребляли дети родственников. «Такого просто не могло случиться, когда я был ребенком», – сказал Джим. Мы спросили, кто же мог бы пресечь это. «Мой отец», – ответил он.

Во время дальнейших расспросов выяснилось, что отец Джима провел бо́льшую часть детства в чужих краях. По мере того как Джим рассказывал об этом, становилось все очевиднее, что жизнь в чужой среде наложила отпечаток на личность отца. И он, возвратившись к своему народу, стал прививать собственным детям нормы поведения, отличавшиеся от норм других детей сиу. Поступая так, он возвел стену между своими детьми и детьми соплеменников, стену, которая теперь отделяла Джима от его детей и… от самого себя. Вследствие этой внутренней блокировки Джим оказался в положении человека, неизбежно провоцирующего конфликты в собственной семье. Он ведь настаивал, чтобы его добрая жена, используя прямой родительский запрет, препятствовала привычкам, на которые индейцы сиу, как и ее родное племя, смотрели довольно снисходительно. Употребление детьми сексуальной лексики воспринималось взрослыми скорее как повод для того, чтобы пристыдить их или, если необходимо, использовать авторитет бабушек и дедушек для спокойного предостережения.

Мы попытались растолковать Джиму силу конфликтов амбивалентности. Должно быть, он тайно восстал против желания отца отдалить его от партнеров по играм. Джиму удалось подавить открытый бунт лишь ценой переноса на собственных детей того, что некогда отец проделал с ним. Но поскольку Джим никогда не считал мотив отца своим, его действия лишь раздражали жену, досаждали детям и вызывали сомнение-ступор у него самого.

Над нашим объяснением Джим размышлял несколько минут, а затем сказал: «Полагаю, в ваших словах что-то есть», – высокая и многословная похвала от индейца. Обед был готов. Жена и ее союзницы церемонно ждали за дверью, пока хозяин дома и его гости не закончат разговор.

Несмотря на тяжелое душевное состояние, которое испытывали индейцы высоких равнин, разговоры с ними были искренними. Эти беседы стали одним из главных источников нашего материала, относящегося к детству индейцев сиу. Очевидно, что в этой области нет фактов, которые были бы свободны от дополнительных смыслов. Отчаянная попытка Джима заново обрести чувство добродетельности по отношению враждебным к себе и своим близким может дать нам первое представление о довольно странном механизме – компульсивной идентификации мужчины, родовая целостность которого была разрушена, с самим этим разрушителем. По-видимому, интуитивно люди всегда сознавали то, что мы научились концептуализировать лишь недавно. А значит, небольшие различия в воспитании детей имеют постоянное, а иногда и фатальное, значение в дифференциации у людей образа мира, чувства порядочности и идентичности.