Текст книги "Советистан. Одиссея по Центральной Азии: Туркмени– стан, Казахстан, Таджикистан, Киргизстан и Узбекистан глазами норвежского антрополога"

В докладе, опубликованном в 2013 г., можно было впервые прочитать о совместном проекте по уничтожению и обезвреживанию опасных ядерных отходов, над которым трудились Соединенные Штаты, Россия и Казахстан. После визита в Курчатов Хекер сумел заставить русских раскрыть секретную информацию об особо опасных отходах и их местоположении. Поначалу русские делали это с явной неохотой, но, после того как Хекер показал им фотографии прорытых экскаваторами траншей, все-таки согласились. При финансовой поддержке США Казахстан взял на себя ответственность за осуществление практической части проекта.

В конце лета 2012 г. группа российских, казахских и американских ученых собралась у подножия горы Дегелен на Полигоне, чтобы отметить закрытие суперсекретного проекта, на который в течение 14 лет было потрачено 150 млн долларов. Туннели уплотнили специальным цементным покрытием; а ученые, чокнувшись водкой, сдернули покрывало с мемориала, на котором на трех языках была выгравирована надпись: «Мир стал более безопасным».

На настоящий момент никому еще не удалось измерить нанесенный человечеству ущерб, возникший в результате 456 ядерных испытаний, проведенных Советским Союзом в Казахстане. Ветер и дождь рассеяли радиоактивные отходы по площади в 300 000 км². В общей сложности более двух миллионов человек в той или иной степени пострадали от радиации и радиоактивных осадков в районе проведения ядерных испытаний.

Через три часа по дырявой советской авеню мы уже направлялись в Шаршьял, одну из наиболее пострадавших деревень. Постоянно дующие в этом регионе ветра перенесли сюда радиоактивные частицы, приведшие к заражению ничего не подозревающих местных жителей. Если бы не этот непрекращающийся ветер, вздымающий песок с пылью так, что дышать становится тяжело, то деревеньку Шаршьял можно назвать прямо-таки идиллической. Белые домики с синими оконными рамами, обрамленные невысокими, голубыми заборчиками. Повсюду стоят крепкие ухоженные лошади, привязанные к деревьям и столбам. Облокотившись о заборчик, пожилой мужчина смотрит в далекое небо. Я подошла к нему, но, прежде чем мне удалось даже представиться, он поспешил прочь. То же самое случилось, когда я пыталась завязать разговор с молодой матерью, катившей перед собой коляску.

Высокое, выкрашенное белой краской здание выделялось из небольшой группы жилых домов – вероятно, местное правление. Я решила попробовать наудачу, надеясь, что у работников муниципалитета может быть информация о том времени, когда Шаршьял был поражен последствиями ядерных испытаний. Вероятно, у них есть даже какие-то цифры, статистика. В приемной никого не было, но дверь была открыта, и я вошла внутрь. Все офисы были пусты, однако на втором этаже в коридоре на пластмассовых табуретках сидели трое мужчин и пили чай.

– Добрый день, – поздоровалась я. – Я приехала из Норвегии и хотела бы…

– Каждый год к нам приезжают со всего света – то ученые, то журналисты, – проворчал один из мужчин, одетый в дорогую кожаную куртку. – То из Японии, то из США, говорят, что помогут, но потом никогда не возвращаются! Одни разговоры и никакого толку. Даже не надейтесь, что с вами тут кто-то будет разговаривать! Отправляйтесь туда, откуда приехали.

Я поплелась прочь из городского правления. Ветер дул сильнее, чем прежде. Песок забился мне в волосы, нос, уши, под ногти: песок был везде. Рядом с мунипалицетом находился длинный, обветшавший домик. Надпись на входной двери гласила что это шаршьялский медицинский центр. Когда я туда вошла, меня встретила молодая медсестра, которая не говорила ни по-русски, ни по-английски. Она молча указала мне на офисную перегородку, за которой сидела коротко стриженная женщина в белом халате. Эта была врач, звали ее Лора, она приехала сюда двенадцать лет назад сразу после своего замужества.

– У нас здесь много проблем, – сказала Лора приглушенным голосом. – Из 2000 жителей половина болеет. Дети появляются на свет с врожденным дефицитом крови и с шестью пальцами. Среди молодежи немало психически больных. После переезда сюда я даже сама заболела, появились проблемы с кровяным давлением. Здесь оно почти у всех повышенное.

– Почему вы не хотите отсюда уехать? – поинтересовалась я.

Лора пожала плечами:

– Здесь моя семья. Что я могу поделать? Нужно же как-то выживать.

На окраине деревни, рядом с киоском, торгующим крепкими алкогольными напитками и сигаретами, слонялось трое-четверо мужчин. Взяв с меня обещание не разглашать их имена, они согласились рассказать пару слов о Полигоне.

– Все знали, что там происходит, но что мы могли поделать? – высказался самый откровенный из них, бородач лет 50. – Мы были одни против целой империи. Они кружили над деревней на вертолетах с плакатами с предупреждением о том, что в 11 часов будет производится взрыв. Для безопасности мы старались находиться на улице около 11, опасаясь, что от землетрясения рухнут наши дома.

– От радиации люди болели? – спросил я.

– Ну конечно, – ответил человек, указывая на небольшой холм, где плотными рядами стояли кресты с надгробиями. – Все, кто заболел, лежат вон там.

– А вы не боитесь за свое здоровье?

Он хрипло засмеялся и закурил:

– Мы здесь родились и умирать тоже будем здесь. К радиации мы давно уже привыкли.

Прежде чем мы отъехали от Шаршьяла, этой продуваемой всеми ветрами недружелюбной деревни, к нашей машине подошла старушка, одетая в коричневый халат и кожаные сапоги. В руках у нее были тяжелые сумки.

– Сама я родом из Семипалатинска, но переехала сюда в 1980-е, чтобы получить подъемные. Из-за того, что деревня сильно пострадала от радиации, пенсии здесь выше, – довольно пояснила она.

Однако о ядерных испытаниях ей говорить не хотелось.

– Да зачем об этом говорить? Тут разговоры не помогут, все равно ничего изменить нельзя.

Слабое сердце

Русская традиция ссылать своих беспокойных граждан в казахские степи не нова. В 1854 г. в Семипалатинск прибыл, возможно, самый известный арестант: писатель Федор Достоевский. После четырехлетнего пребывания в омской тюрьме в Сибири за участие в заговоре, организованном либеральным кружком Петрашевского, он был сослан солдатом в Семипалатинск отбывать последние годы наказания. Тюремные годы подорвали его здоровье. Наравне с остальными заключенными ему приходилось круглосуточно носить на себе тяжелые колодки. Казармы были переполнены, и ни один из заключенных не имел возможности остаться в одиночестве даже на долю секунды. Ночью около 30 мужчин должны были делить между собой жесткие, голые, кишащие вшами и блохами нары. Пол был гнилым, с потолка капала вода. В зимние месяцы как внутри, так и снаружи царил лютый холод, а летом стояли зной и духота. Позднее Достоевский писал, что никогда не чувствовал себя таким счастливым, как тогда, солдатом, проезжая вдоль реки Иртыш по пути в ссылку Семипалатинск, «чувствовал вокруг себя свежий воздух, а в сердце – свободу»^[5].

Сегодня Семипалатинск, или Семей – как он называется по-казахски, – представляет собой грязный и довольно печальный провинциальный городок с широкими улицами и высокими серыми бетонными зданиями. Однако город этот гораздо старше, чем может показаться на первый взгляд. Еще в 1718 г., планируя экспансию на восток, Петр Великий основал здесь крепость. Со временем вокруг гарнизона вырос город. Проходя по тихим улочкам позади университета и огромного здания одетой в бетон социалистической вечности городской мэрии, можно получить представление о том, как мог выглядеть город, когда в нем еще жил Достоевский. Не заасфальтированные улицы повсюду окружают невысокие крепкие деревянные дома постройки XIX в. Когда-то в Семипалатинске проживало пять-шесть тысяч человек. Достоевский арендовал небольшую, жалкую комнатушку у солдатской вдовы. Комната кишела блохами и тараканами, но в первый раз за четыре года ему наконец-то удалось побыть одному и он мог снова читать и писать.

Работники городского музея Достоевского добросовестно пытались воссоздать клетушку, в которой жил писатель. В крохотной комнатке одиноко стоял письменный стол, узкая кровать, самовар с кружками и две пары французских часов. Вся мебель изготовлена приблизительно в 1850-е годы, в реальности ничто из нее не принадлежало великому писателю. Во время пребывания Достоевского в Семипалатинске у него еще не было литературного признания, поэтому никому даже в голову не приходило сохранять ни на что не годную мебель. Сложно сказать наверняка, как в те времена выглядела его комната, музей же предлагает свою квалифицированную версию решения этой загадки.

Искусство воссоздавать писательские дома – отличительная особенность русских. По всей империи разбросаны сотни домов-призраков, с тщательно подобранной мебелью той эпохи, некоторые образцы которой иногда могут принадлежать и автору. Святыни охраняются строгими женщинами, которые спешат погасить свет сразу же, как только литературные паломники покидают зал. Экскурсовод, проводившая меня по комнатам семипалатинского музея, была женщиной огромного размера, просто величиной с дом. Она была в такой плохой форме, что время от времени ей приходилось останавливаться между витринами, чтобы передохнуть и набрать дыхания, однако жизнь и труды писателя она знала минута в минуту, строчку за строчкой. С жизнеутверждающим огоньком в глазах она взахлеб кормила меня подробностями пребывания в городе Достоевского.

– Вскоре после его прибытия сюда он подружился с бароном Александром Врангелем, который был большим поклонником его произведений, – сообщила она. – Врангель сделал все возможное, чтобы улучшить плохие условия жизни писателя в Семипалатинске, и вскоре стал его доверенным лицом. Кроме того, Достоевский познакомился с одним пьяницей, которого звали Александр Исаев. – Экскурсовод остановилась, чтобы глотнуть немного воздуха, а затем с жадностью продолжила: – Жена Исаева болела туберкулезом и ужасно страдала в браке. В пьяном угаре муж, бывало, бил ее, и так как по причине своего пьянства он потерял работу, денег у них не было. Достоевский был преисполнен жалости к ней и вскоре от любви совсем потерял голову. Это увлечение отнюдь не являлось благом для великого писателя…

Благодаря книге, написанной Врангелем, где он изобразил годы, проведенные вместе с Достоевским, мы можем узнать множество подробностей о развитии бурного романа писателя со сломленной туберкулезом, но в то же время страстной и капризной женой Исаева.

«Она была с ним любезна, – отмечал Врангель, – но вряд ли оттого, что была в него влюблена. Она сострадала этому несчастному, с которым так жестоко обошлась судьба. Можно предположить, что она была к нему в какой-то мере привязана, но все же ни капельки не была в него влюблена. Ей было известно о том, что он страдает нервным расстройством и что у него нет денег. Она считала его человеком „без будущего“. Однако Федор Михайлович воспринял ее жалость как ответную любовь и воспылал к ней со всей своей юношеской страстью».

В следующем году разразилась катастрофа: Исаев был назначен инспектором питейных заведений в Кузнецке, небольшом городке в 600 км от Семипалатинска. Достоевский проводил все свое свободное время, тоскуя и сочиняя письма. По воспоминаниям Врангеля, он заполнял ими целые тетради, посвящая их Марии. К сожалению, сохранились всего одно. Оно полно восхваления: «Вы замечательная женщина, ваше сердце наполнено удивительной, почти детской благодатью. Уже сам тот факт, что женщина подала мне руку, стало огромным событием в моей жизни». Ответ Марии содержал красочные описания болезней и мучений, которые приносит с собой бедность. Достоевский страдал.

«Он сильно похудел, – вспоминал Врангель. – Стал мрачным, раздражительным, бродил как тень самого себя и вынужден был остановить работу над „Записками из Мертвого дома“».

В августе 1855 г. Александр Исаев умер. Мария была расстроена. Кто теперь позаботится о ней и ее семилетнем сыне? Достоевский делал все, что мог, брал на свое имя кредиты и посылал ей деньги. Смерть Исаева вселила в Достоевского надежду, но одновременно с этим принесла новые проблемы. А что, если она полюбит другого? Тогда ему придется встать в очередь женихов? «Я живу и дышу ради нее, – писал он в письме к своему брату. – Ах, как же я несчастен! Как несчастен! Я полностью уничтожен, убит! Но моя душа жива».

Мария умела играть на его ревности. Как бы он отнесся к тому, если вдруг «какой-нибудь солидный, положительный мужчина, обеспеченный гражданский служащий» придет просить ее руки? – неожиданно спрашивала она в своем письме. «Велики радости любви, но страдания настолько ужасны, что лучше вообще никогда не любить», – писал Достоевский в письме к Врангелю. Мы не знаем, что он ответил Марии, но его ответ, вероятно, очень сильно ее взволновал. В следующем письме она заверяет его, что никакого богатого чиновника не существует. Ей просто хотелось проверить его преданность!

Пройдет совсем немного времени, прежде чем Мария снова испытает искушение проверить преданность писателя. В следующем письме она уже оживленно рассказывает о «молодом, сострадательном учителе с благородной душой». Этого Достоевский больше выдержать не мог и прямо во время армейской служебной поездки летом 1856 г. он удирает в Кузнецк, чтобы с ней встретиться. «Какая благородная, ангельская душа», – писал он с энтузиазмом в письме к Врангелю после встречи. Пока он был вне себя от счастья от того, что ему снова удалось с ней свидеться, Мария подтвердила его худшие страхи: учитель на самом деле существовал. Звали его Николай Вергунов, и Мария слезно призналась, что влюблена в него. Тем не менее она не хотела так просто отпускать Достоевского. «Не плачь, не грусти, – утешала она его. – Еще ничего не решено. Сейчас только я и ты, и никто другой!». С этими словами в сердце, полный надежд Достоевский вернулся обратно в свой гарнизон. Прошло совсем немного времени, и его снова одолели сомнения, и вот уже в следующем письме он пишет Марии о том, что, скорее всего, она все-таки любит учителя. Чтобы повысить свою привлекательность в глазах Марии Достоевский решил начать продвижение по службе. Отправив трогательное, полное покаяния письмо военному руководству, он в конечном итоге был произведен в офицеры. Мария продолжала метаться между ним и учителем, сводя обоих с ума. «О, я был несчастный безумец! – писал Достоевский Врангелю. – Такая любовь подобна болезни. Уж теперь-то я знаю».

В конце ноября Достоевский снова навестил Марию в Кузнецке, на этот раз уже в офицерской форме. Неизвестно, сыграла ли тут роль униформа, но визит к Марии завершился ее согласием выйти за него замуж. «Она любит меня, и я это знаю с абсолютной уверенностью», – торжествующе писал он Врангелю. Мучимый угрызениями совести по поводу побежденного им соперника, он просил Врангеля проследить, чтобы тот достойно сдал семинарский экзамен. Судя по всему, опьянение, связанное с предстоящим браком, было краткосрочным: исходя из последовавших за ним писем, с похвалами и романтическими порывами было покончено. Вместо этого речь в них идет о сухих, практических свадебных приготовлениях и денежных вопросах.

«6 февраля 1857 года они поженились, – с энтузиазмом продолжала экскурсовод. – Федору Михайловичу было 34 года, Марии Дмитриевне – 29. Учитель Вергунов, который был так влюблен в Марию, был у них одним из свидетелей на свадьбе. Достоевский был вне себя! Что он будет делать, если Мария вдруг в последнюю минуту передумает и выберет вместо него учителя! А что если больной от ревности учитель вдруг нападет и убьет его? И хотя церемония прошла гладко, сам брак был коротким и несчастным. На обратном пути в Семипалатинск у Достоевского случился тяжелый эпилептический припадок. Мария начала жалеть, что предпочла учителю бедняка, к тому же заключенного, и не сумела удержаться от гнева. Невозможно даже описать словами, что она сделала!» Грузная экскурсовод казалась искренне возмущенной поведением Марии и протопала к следующей витрине.

После свадьбы эпилептические припадки Достоевского участились настолько, что он должен был уйти с военной службы. «Моя жизнь тяжела и горька», – писал он в 1858 г. В следующем году ему было разрешено покинуть Семипалатинск, и пара отправилась в Санкт-Петербург. Однако там они прожили вместе недолго, большую часть времени проводя в ссорах. Климат российской столицы не подходил Марии для здоровья, и она переехала в провинцию, во Владимир. С тех пор жизнь ее покатилась вниз, она становилась все больней и озлобленней. А Достоевский, в свою очередь, страстно влюбился в другую женщину, Аполлинарию Суслову. Вместе с ней они поехали в далекое путешествие по Западной Европе, где у Достоевского развилась еще одна страсть: склонность к азартным играм.

В конце лета 1863 г., в Хомбурге, Достоевскому все-таки пришлось оторваться от игрового стола: он получил сообщение о том, что Мария при смерти. По словам Врангеля, пара помирилась уже на смертном одре: «О, дорогой друг, – писал ему Достоевский. – Она безгранично любила меня, и я любил ее необыкновенно, однако все же нам не довелось жить долго и счастливо. Мы не могли перестать любить друг друга, и чем более несчастными мы становились, тем прочнее была наша связь. Это может показаться странным, но дело обстояло именно так. Она была самой честной, благородной и самой щедрой женщиной, которую я когда-либо знал».

Отец яблок

Вращая изношенными пропеллерами, самолет SCAT Airlines поднял меня в воздух. Теперь мы направлялись из Семипалатинска в Алматы, конечный пункт моего пребывания в этой стране. Вид на бывшую столицу, открывавшийся сверху, был поистине незабываемым: город стоял, окруженный высокими, заснеженными горными вершинами. Сильнейшее землетрясение 1887 г. разрушило его до основания, поэтому большинство отстроенных в советском стиле домов имеют одинаковые фасады и планировку. Прямые улицы с крутыми подъемами чем-то напоминают Сан-Франциско. Несмотря на то что Алматы потерял статус столицы, он сих пор является финансовым центром Казахстана и, возможно, самым космополитичным городом Центральной Азии. В ресторанах, расположенных на всех улицах, говорят на самых разнообразных языках – от русского и китайского до французского и английского. В горах находится знаменитый ледовый каток Медео, на котором было побито более сотни мировых рекордов.

Строительство катка завершилось в 1951 г., и Алма-Ата – как в те времена назывался Алматы – довольно скоро приобрела известность в международном мире конькобежного спорта. Всего через год после открытия стали приходить неожиданные новости о том, что российские фигуристы побили все существующие мировые рекорды на забеги в 500, 1500 и 5000 м. В кругах фигурного катания в Скандинавии дивились этому феномену, обсуждая версии о том, что тут либо часы движутся слишком медленно, либо русские просто неверно замеряют пробег. Однако по мере того, как сюда постепенно стали приезжать конькобежцы из несоветских стран и устанавливать новые мировые рекорды, критика понемногу успокоилась. В 1976 г. норвежец Стен Стенсен, единственный в мире спортсмен, сумевший пробежать 10 000 метров быстрее, чем за 14 мин. 40 сек., побил собственный рекорд, установив новое время: 14.38.08. Во время футбольного матча между Норвегией и Советским Союзом в 1977 г. Сергей Марчук первым пробежал 5000 метров, затратив на это меньше семи минут. Однако рекорд в 6.58.88 удерживался недолго: вскоре появился еще один норвежский чемпион, Кей Арне Стенсхьеммет, с новым рекордом в 6.56.9.

Несколько факторов помогли сделать Медео лучшим в мире ледовым катком, один из которых – его рекордная высота в 1691 м над уровнем моря и попутные ветра, помогающие конькобежцам пробежать дистанцию. В 1972 г. каток был модернизирован. Всего советские власти вложили в его реконструкцию более 200 млн норвежских крон, добавив инновационную систему полива и замораживания.

Последние мировые рекорды в Медео были установлены в 1986-м, в том же году, когда открыл свои двери первый крытый каток. После распада СССР каток был заброшен в течение многих лет из-за отсутствия средств на техническое обслуживание. Молодому казахскому правительству приходилось решать более неотложные задачи. Однако в последние годы власти Казахстана начали инвестировать значительные средства в возрождение Медео и других зимних видов спорта и отдыха в окрестностях Алматы, не в последнюю очередь лелея мечты о возможности проведения здесь Олимпийских игр. И хотя, организовав Олимпиаду в Сочи в 2014 г., Россия сумела обойти Казахстан, надежда все равно остается, ведь Алматы один из трех городов, чья заявка на проведении зимних Олимпийских игр в 2022 г. в настоящий момент находится на рассмотрении. Остальные два кандидата – Осло и Пекин. Победитель будет объявлен 31 июля 2015 г. [Принимающей стороной был назначен Пекин. – Пер.]. Кто его знает, сколько еще мировых рекордов будет побито на Медео? Если современные правила конькобежного спорта потребуют введения ограничений в подобные соревнования, будущие конькобежцы не смогут сюда приехать, чтобы насладиться попутными ветрами.

* * *

Алма-Ата означает «Отец яблок».

Известный советский ботаник Николай Вавилов, с большим упорством и рвением исследовавший этот малодоступный уголок земного шара в поисках новых видов растений, писал в своих заметках об алма-атинских яблоках: «Обширные области, полные деревьев с дикими яблоками, протянулись вдоль городских окрестностей по всем направлениям, покрывая холмы густыми лесами. В отличие от мелких диких яблок, произраставших в западной части Кавказских гор, этот вид диких яблок в Казахстане родит крупные плоды, не уступающие по качеству культивируемым видам. 1 сентября, в сезон, когда яблоки почти вызревают, можно увидеть, что эта живописная местность является местом их происхождения»^[6].

В поисках растений Вавилов исколесил всю территорию Советского Союза, Японии, Китая и Кореи, Соединенных Штатов и Канады. Он забирался даже в далекие горные перевалы Афганистана, в Сахару и Эфиопию, где как-то раз его пытались ограбить бандиты. Всегда безукоризненно одетый в темный костюм, сшитый по индивидуальному заказу, в белую рубашку и галстук, он распространял вокруг себя хорошее настроение и неутомимую энергию, которая помогала ему заводить друзей, где бы он ни находился. План Вавилова был амбициозным. Он хотел полностью искоренить голод путем скрещивания различных съедобных растений, таких как картофель, пшеница и рожь, с генетически более выносливыми. По его мнению, многие из диких видов этих растений несут в себе ценные генетические признаки, которые были утеряны в окультуренных видах. Например, некоторые из них могут выдерживать экстремальные перепады температур, поэтому путем скрещивания диких и культурных растений друг с другом появится возможность разводить сорта, вобравшие в себе лучший генетический материал от обоих видов. Во времена «детства» науки генетики его идеи были новаторскими.

За годы многочисленных путешествий Вавилов собрал внушительную коллекцию семян. Этот банк семян хранился в учрежденном Вавиловым в Ленинграде Институте генетических исследований и был первым в мире и единственным в своем роде. Благодаря своим трудам ученый приобрел международное признание, а в 1920-х годах он уже один из самых известных биологов мира. Ленин понимал экономическую ценность исследований Вавилова и давал ему полную свободу действий. Вавилов был назначен членом Академии наук и награжден за свою работу самой престижной ученой наградой Советского Союза – Ленинской премией.

После смерти Ленина в 1924 г. удача от него отвернулась. У Сталина появился другой любимый ботаник, Трофим Лысенко. В то время как Вавилов развивал идеи австрийского ботаника XIX в. Грегора Менделя о скрещивании и передаче наследственности, Лысенко вдохновлялся трудами французского биолога XVIII в. Жан-Батиста де Ламарка, который считал, что приобретенные признаки могут быть переданы потомству. Лысенко считал, например, что если какое-либо растение, пережив длинную, холодную зиму, вдруг распустилось по весне, то его потомство тоже зацветет весной, даже если ему предстоит пережить длинную, холодную зиму. Другими словами, он утверждал, что растения можно обучить определенным свойствам, которые будут потом передаваться следующим поколениям[11]11
  Убеждение в том, что приобретенные признаки могут быть унаследованы последующими поколениями, стало также важным принципом коммунистического учения о «врагах народа» и их детях: считалось, что грехи отцов буквально передаются по наследству.


[Закрыть].

Ошибочные теории Лысенко, которые давно уже опровергнуты в Европе, были основополагающими в советской сельскохозяйственной политике вплоть до 1960 г., что привело к катастрофическим последствиям как для советского сельского хозяйства, так и для Вавилова, который был непримиримым критиком Лысенко. Во время своей исследовательской поездки на Украину в 1940 г. Вавилов был арестован и приговорен к смертной казни. Спустя два года смертная казнь была заменена на двадцатилетний срок тюремного заключения, но это оказалось слабым утешением: 26 января 1943 г. Николай Иванович скончался. Человек, посвятивший всю свою жизнь искоренению голода, сам умер от голода в тюрьме.

Благодаря преданным сотрудникам Вавилова банк семян пережил даже 28-месячную осаду Ленинграда. Власти не принимали никаких мер по защите 250 000 семян, однако за это взял на себя ответственность сам персонал, перенеся семена в большой ящик в подвале, который они сами же по очереди и охраняли. Ни один из охранников не поддался искушению съесть даже несколько семян. Прежде чем осада была снята весной 1944 г., девять из них умерли от голода.

После смерти Сталина приговор в отношении Николая Вавилова был отменен посмертно, и он снова занял свое место в кругу великих ученых Советского Союза.

Уж коль скоро я оказалась в городе яблок, то решила отправиться на рынок отведать местную продукцию. На крупном овощном рынке толпились пришедшие сюда за покупками домохозяйки; в воздухе пахло землей и сладостями. Множество прилавков манили к себе огромными, сочными яблоками. Я выбрала внушительного размера зеленое яблоко и, заплатив, вонзила в него зубы. По вкусу оно напоминало летнее утро. В меру кислое, в меру сладкое, идеальной консистенции.

– Мне кажется, что это лучшее яблоко, которое я попробовала в своей жизни! – вырвалось у меня.

Продавец, пристроившийся за аккуратными штабелями из фруктов, в ответ просиял.

– Все наши яблоки специально импортируются из Китая, – сказал он с гордостью.