Текст книги "Советистан. Одиссея по Центральной Азии: Туркмени– стан, Казахстан, Таджикистан, Киргизстан и Узбекистан глазами норвежского антрополога"

Последние немцы Рот-Фронта

– Никто с вами не будет разговаривать, – предупредил меня герр Вильгельм. – Никто! Они скептически относятся к незнакомцам и в прошлом имели довольно неудачный опыт работы с журналистами. Мне понадобилось более года, чтобы завоевать их доверие. Поэтому я решительным образом хочу отговорить вас ехать в Рот-Фронт, verstehen Sie?[20]20
  Вы понимаете? (нем.)


[Закрыть]

Предупреждение герра Вильгельма удивило меня не на шутку. Я позвонила ему, чтобы получить информацию о немецкой общине под названием «Рот-Фронт», ввиду того, что он был одним из тех, кто на протяжении последних лет сотрудничал и близко сталкивался с этим поселением. И хотя этот телефонный разговор заставил меня почувствовать некоторую неловкость, я еще более решительно настроилась туда ехать. По какой причине они не хотят принимать у себя посетителей?

У молодого шофера, отвозившего меня в Рот-Фронт, имя было такое, что ни произнести, ни тем более запомнить его было совершенно невозможно. Так как он был блондином, я предположила, что это русский, но он оказался татарином. Вся Центральная Азия – это большая куча мала, состоящая из различных национальностей, культур, лиц, языков и традиций. Многие из них, например крымские татары, оказались здесь во время Второй мировой войны. В 1944 г. по решению Сталина все крымские татары в составе более 230 тысяч человек были депортированы в Среднюю Азию. В Киргизстане до сих пор проживает около 30 000 татар, а также ряд других народностей, которых постигла та же участь, в том числе изначально проживавших во Владивостоке 17 000 корейцев, 19 000 пришедших с Кавказа азербайджанцев и 8500 немцев из Волжского региона и зоны Черноморского побережья. До того как в 1989 г. советские власти ввели разрешение на свободное передвижение, в Средней Азии проживало более миллиона немцев, в основном в Казахстане. Киргизстан стал домом для многих этнических немцев, которых насчитывалось более ста тысяч. Отличительная особенность немецкого населения в Киргизстане – то, что многие из них прибыли сюда во времена царя в XIX в. Принимавшие участие в первой волне эмиграции были последователями меннонитов – основанного голландским священником Менно Симонсом движения христиан-протестантов, истоки которого уходят в анабаптизм XVI в. Чтобы избежать военной службы в царской армии, немецкие меннониты прибыли сюда, проделав долгий путь от побережья Черного моря. Небольшое количество немецких меннонитов до сих пор проживает в маленькой деревне Рот-Фронт, к северу от Бишкека.

Молодой шофер резко нажал на тормоза. В шинах что-то завизжало, в воздухе запахло жженой резиной. Перед нами на дорогу откуда-то вырулил покосившийся грузовик. Водитель тихо выругался.

– В этой стране никто не умеет водить, – пожаловался он точно так же, как все профессиональные шоферы во всех странах мира.

– А дорого здесь стоят водительские права? – поинтересовалась я.

– Сто долларов, причем нет никакой разницы – цена та же, будете вы брать уроки вождения или же вам просто вручат права.

– А вы что выбрали?

– Я уже умел водить машину, поэтому у меня не было необходимости ходить на занятия. Это было бы пустой тратой времени.

Если бы по пути нам не попался один из местных, голосовавших автостопом, то мы бы никогда туда не добрались. Мириады путей вели к различным деревням, а расположенные на дороге знаки в лучшем случае указали бы дорогу в другую сторону.

На подъезде к Рот-Фронту нас приветствовал полинявший, ржавый плакат советского образца. Местечко оказалось мирным и идиллическим: пара длинных прямых улиц – и все. Повсюду стояли выбеленные дома с голубыми или зелеными ставнями. Пышные сады находились под крепкой защитой высоких заборов. Если не считать одного из жителей, который куда-то направлялся быстрым шагом вдоль обочины, можно сказать, что поселок выглядел удивительно пустынно. Похоже, что молодой шофер имел специфическое чутье на места обитания немцев.

– Немцы, ну конечно же немцы! – Он указал на аккуратный, ухоженный сад. – А вон там уж точно киргизы.

Мы проехали мимо дома, со стен которого толстыми чешуйками сползала краска. Сад представлял собой полный хаос из инструментов, старых покрышек и детских игрушек.

– Киргизы. И вон там. Киргизы. Немцы!

Мы снова проезжали мимо заботливо ухоженного садика. Дом был довольно старым и обветшавшим, но с белоснежными стенами без единой царапинки и подоконниками, посверкивавшими на осеннем солнце свежей краской.

Водитель засмеялся:

– Немцы умеют держать марку, чистота у них в крови, чего не скажешь про киргизов.

К нам приблизился одетый в спецовку высокий мужчина. У него были светлые с проседью волосы, румяное лицо и светлая реденькая бородка. Предостерегающие слова герра Вильяма были еще свежи в моем сознании, поэтому я в нерешительности вышла из машины и направилась к нему.

– Guten Tag![21]21
  Добрый день (нем.).


[Закрыть] – Было странно произносить это немецкое приветствие, находясь где-то посреди киргизской деревни.

– Guten Tag! – Человек улыбнулся. – Sind Sie vielleicht Reporterin?[22]22
  Вы, наверное, журналистка? (нем.)


[Закрыть]

– И да и нет, я пишу книгу.

– Тогда вам просто повезло! Никто в Рот-Фронте не знает историю лучше, чем я. У вас есть время?

– Целый день.

– Sehr gut![23]23
  Очень хорошо! (нем.)


[Закрыть] – Он протянул руку и представился как Эрнст Куп, один из старожилов среди немецких жителей деревни.

Не сходя со своего места на обочине дороги, он начал рассказ. Эрнст был самой настоящей ходячей энциклопедией, он знал всю историю назубок.

– Меннониты подвергались преследованиям во время религиозных войн между католиками и протестантами в XVI в. У нас немало общего с протестантами, но, в отличие от них, мы пацифисты и принимаем крещение во взрослом возрасте. С целью избежания военной службы множество меннонитов из Фрисландии и Фландрии, откуда мы изначально родом, переместилось в регионы, которые в настоящее время находятся на территории Польши. В 1771 г. эти польские земли находились под владычеством Пруссии, и проживавшие там меннониты, чтобы освободиться от армии, были вынуждены платить большие откупные. Постепенно освобождение было полностью отменено. Екатерина Великая пригласила меннонитов из Пруссии на поселение в сельскохозяйственные районы юга России, которые в наши дни находятся на территории Украины. И поскольку им было обещано освобождение от военной службы, полная свобода религиозного исповедания и право на управление собственными школами, многие приняли предложение императрицы. Основав свои деревни, построив школы, больницы и церкви, немцы справлялись со всем сами, практически без вовлечения государства. Однако в 1870-е годы российские власти стали вмешиваться в жизнь меннонитов и вдобавок внесли требование обязательной воинской повинности, как у прочего населения. В знак протеста множество немцев эмигрировало в западные страны, в США и Канаду. Однако довольно большая часть из них двинулась на восток, в сторону Центральной Азии. В 1880 г. они добрались до Ташкента в Узбекистане и в течение двух долгих лет подыскивали подходящие земли. Наконец российский генерал-губернатор выделил им землю в плодородной Таласской долине, которая в наши дни считается частью Западной Киргизии.

Немецкий Эрнста был безупречным, объяснял он все дотошно, четко и ясно. Проговаривая раскатистое «р», он отчетливо произносил все буквы каждого слова. Его легко можно было принять за южного немца или австрийца.

– В каждой семье насчитывалось в среднем от 10 до 12 детей, поэтому немецкие села быстро росли, – продолжал он. Мы остановились на обочине дороги. Дул легкий ветерок, но на безоблачном небе светило солнце. – Постепенно земли на всех стало не хватать. В 1927 г. часть меннонитов, в том числе и мой дед, отделились от Таласа и отправились на восток. Побродив по округе 300–400 км, они образовали поселение на севере Бишкека и основали там город Бергталь.

По асфальту застучали копыта, и мимо проскакало трое молодых киргизов на лошадях. Эрнст проводил их глазами.

– Когда-то это был чисто немецкий город, – заметил он. – В 1980-е здесь оставалась только одна киргизская семья. Я хорошо помню, как все начиналось. Мы появились здесь в 1930-х годах. В те времена в этих местах стала вовсю разворачиваться советская власть, и название «Бергталь» было изменено на более революционное «Рот-Фронт». Меннонитам больше не разрешалось исповедовать свою веру, вся частная собственность была конфискована. Мой дед Аарон Уолл отказался отдать свою лошадь и корову. Богатым он не был – в общей сложности имел во владении около десяти лошадей. Однако в те времена этого было достаточно, чтобы попасть под категорию кулаков, зажиточных крестьян. Из-за своего отказа сотрудничать он был арестован и отправлен в тюрьму в Ленинполе, что в 30 км отсюда. Маме тогда было всего 13 лет; она рассказывала, как к ним явилась милиция и выбросила на улицу все их вещи. Тарелки. Кровати. Ножи и вилки. Все. А потом начался голод, во время которого немцы особенно пострадали. Мать закопала еду и вещи в саду, чтобы их никто не смог найти. С самой юности она копила вещи и хранила их, чтобы использовать в будущем. А тем временем дед сбежал из тюрьмы и нашел работу на сахарном заводе в Казахстане. За ним последовали бабушка, мать и все остальные дети. Они оставались в Казахстане вплоть до 1937 года.

– А потом они вернулись домой? – поинтересовалась я.

Я почувствовала, что уже довольно долгое время нахожусь на солнце: кожа на голове покрылась потом, лоб покраснел и стал горячим. Мы стояли на обочине целый час. И хотя кожа Эрнста была светлее моей, похоже, это его не смущало, и он бесстрашно продолжал:

– Нет, мой дед так никогда и не вернулся. Они забрали его ночью. Бабушке не сообщили ни куда его увели, ни что с ним произошло. Позже она узнала, что спустя месяц его расстреляли. Множество народа из Таласа и Бергталя постигла такая же участь в том году, когда террор сталинского правления достиг своего пика. Мужчин убивали без суда и следствия только за то, что они были немцами. Когда началась война, все немцы старше 15 лет были отправлены в трудармию, трудовую армию, которая в действительности была не чем иным, как трудовым лагерем. Здесь их заставили строить каналы. Многие из них не говорили ни слова по-русски, только по-немецки и по-киргизски. Работа была тяжелой, еды не хватало. Зимой они мерзли. В итоге треть из них так никогда и не вернулась домой.

Эрнст родился в 1957 г., в семье он был самым младшим из восьми братьев и сестер. Когда худшие времена репрессий были позади, киргизских немцев реабилитировали, и еды снова стало хватать на всех.

– Мне повезло, что я родился в правильное время, – сказал Эрнст. – После смерти Сталина в 1953 г. советская власть наконец оставила нас в покое. Нам снова позволили быть немцами. Перед тем как пойти в школу, я ни слова не говорил по-русски, потому что дома все говорили только на немецком, или, точнее, на нижненемецком – это наш общий язык. Время от времени в школу приходили инспектора, чтобы воспитывать нас в духе атеизма, но мы все уже были верующими. В общем-то, жаловаться было не на что. Возможно, не у всех у нас были машины, но, во всяком случае, мы уже не мерзли. У нас была еда. Когда в 1989 г. разрешили эмиграцию в в Германию, почти все разъехались. Уехал и я. Вспоминаю ту отвратительную пересадку в Москве, где было полно немецких эмигрантов.

Все дома в Рот-Фронте были выставлены на продажу. Некоторые обращались за разрешением на выезд множество раз и каждый раз получали отказ. А тут вдруг ворота на выезд широко распахнулись. На самом деле Эрнст никогда не мечтал о переезде в Германию, но почувствовал, что сейчас должен воспользоваться представившейся возможностью. Однако в новой стране он никогда не чувствовал себя достаточно комфортно.

– Эта бесконечная борьба между пришлыми и постоянными жителями, – вспоминал он. – Немцы чувствовали себя лучше, чем мы, Zuwanderer[24]24
  Иммигранты (нем.).


[Закрыть]. Перед тем как приехать в Германию, я считал, что знаю немецкий, но когда туда попал – ничего не мог понять из того, что говорилось по телевизору. У нас, меннонитов, на протяжении сотен лет не было с Германией никаких контактов, и поэтому наш немецкий безнадежно устарел. В отличие от немцев, мы произносим слова так, как написано. Я ничего не мог понять из тех сокращений, которые они все так любят.

Эрнст прожил в Германии 12 лет и в течение этого времени успел жениться и развестись, а затем снова жениться. В 2001 г. вместе со своей новой русской женой он вернулся в Киргизстан, в Рот-Фронт.

– Я был шокирован тем, насколько все изменилось. Дома обветшали. Деревня стала выглядеть какой-то старой. Сейчас здесь живут почти исключительно киргизы. Пять лет назад здесь проживало 30 немецких семей, а сейчас всего десять. Через 10–15 лет в Рот-Фронте уже не будет немцев. Что еще вам рассказать? Вот и вся история Рот-Фронта. Вам действительно повезло со мной здесь столкнуться, gnädige Frau![25]25
  Милостивая сударыня (нем.).


[Закрыть]

Эрнст Куп улыбнулся и пожал мне на прощание руку. С головокружением и опаленным солнцем лицом, к которому теперь как нельзя лучше подошло бы название деревни, шатаясь, я побрела к машине.

* * *

На следующий день было воскресенье. Молитвенный дом представлял собой простенькое серое здание, построенное еще в эпоху Горбачева при финансовой поддержке со стороны Германии. Он располагался прямо на въезде в деревню, поэтому найти его было нетрудно. На задних скамьях уже расположилось 20–30 человек. Я присела с левой стороны, где были одни женщины. Я чувствовала на себе их взгляды: в помещении я была единственной женщиной в брюках и к тому же единственной иностранкой. Большинство женщин было в платках, ни на одной не было ни драгоценностей, ни колец, ни чего-то подобного. Косметикой они тоже не пользовались. Мужчин было меньшинство: крупные, одетые в темные костюмы, они расположились в основном на дальних скамьях. Моего вчерашнего друга Эрнста Купа среди них не оказалось. Сам молитвенный дом выглядел таким же практичным, как и все члены собрания. Стены были голыми – ни эффектной мозаики, ни каких-либо изображений. Преобладали коричневый и бежевый цвета. На стене позади хора можно было прочитать несколько библейских цитат на русском языке.

В четверть одиннадцатого прибыло более ста верующих, кое-кто из немцев, но большинство русских и киргизов. В десять часов они запели. Медленные, меланхоличные псалмопения на русском языке. Исполняли их все вместе; к потолку взвивались светлые женские голоса. Они все пели и пели, и казалось, что конца этому не будет. Закончив один гимн, они переворачивали страницу и тут же продолжали снова.

Когда последняя нота наконец стихла, женщина лет сорока с хвостиком встала со своего места, чтобы произнести речь. Она говорила долго и красиво, ее голос звучал по-детски, но слушать было приятно.

– Мы – люди, поэтому должны всегда быть открытыми и терпимыми, – произнесла она по-русски. – Мы должны смотреть людям в глаза, даже если они не наши ближние, мы должны вбирать в себя их опыт и боль, говорить с ними, быть открытыми и дружелюбными.

Когда она закончила, тут же поднялась другая женщина. Дрожащим голосом она стала рассказывать, как в трудные моменты жизни ей помогал Иисус. Затем встал мужчина, а после него слово взяла девушка из хора. Все присутствующие на собрании с благоговением выслушали всех выступавших. Сидевшие позади меня трое белокурых детей были увлечены чтением немецкой детской книжки. Тихонечко переворачивая страницы, они проглатывали одну за другой буквы и слова, и с необыкновенным терпением листали дальше, оставаясь при этом невидимыми и неслышимыми.

Наконец слово взял, по всей видимости, сам пастор. Это был стройный мужчина с прямой осанкой и особой властной аурой, отличавшей его от других. Поднявшись на трибуну, он завел речь о Боге. Голос звучал строго и проникновенно, но в то же время негромко. Он был русским, как и другие ораторы, но в нем четко угадывалось немецкое происхождение. Мой разум поплыл по мягкому течению звуков русского языка и был уже где-то далеко-далеко, как вдруг одно слово заставило меня очнуться: журналист. Пастор не говорил больше о Боге, а, стоя на своем амвоне, мягко гремел в сторону журналистов.

– Сюда приходили журналисты и писали о нас ложь, – говорил он. – Поэтому будет лучше, если мы не станем беседовать с журналистами.

Произнося речь он постоянно смотрел в мою сторону, однако глазами со мной старался не встречаться.

И снова молитва. Затем слово взяла женщина, в голосе которой звучали слезы. Еще песнопения. Затем тех, кто не был членом церкви, попросили покинуть помещение. Все дети и многие взрослые поднялись со своих мест и вышли. Заметив на себе пронзительные взгляды, я тоже решила выйти на солнышко.

Спустя какое-то время из здания начали выходить члены собрания. Пастор остался стоять в дверях. Он искал меня глазами.

– Вам уже, наверное, известно мое имя, – сказал он, когда я подошла.

– Нет, – честно призналась я. – Предполагаю, что вы – пастор?

Он кивнул:

– Генрих Ханн. Насколько я понимаю, это вы беседовали с господином Вильгельмом?

– Совсем недолго, – сказала я.

Он снова кивнул. И начал длинную речь, которую, по-видимому, приготовил заранее:

– Мне очень жаль, но у нас довольно негативный опыт общения с журналистами. И не с одним, а со многими. Кроме того, о нас уже написано несколько книг. Зачем нам еще? Приведет ли это к чему-либо хорошему? Думаю, вам лучше уехать. С вами никто здесь не будет говорить.

Я пыталась спросить его, что же такого плохого написали о них журналисты, но Генрих Ханн поджал губы и больше ничего не сказал. Без единого прощального слова он повернулся и снова исчез в часовне.

По дороге обратно в Бишкек я попросила молодого шофера проехать мимо кладбища, мирно пролегавшего вдоль реки в окружении еловых и лиственных деревьев. Землю покрывали сухие, пожелтевшие листья. Могилы оказались простенькими, но все в хорошем состоянии. С портретов на памятниках на нас глядели бывшие прихожане – навеки одетые в костюмы мужчины, женщины в нарядных платьях, с плотно зачесанными волосами, но без украшений и косметики. Все надгробия были украшены назидательными религиозными цитатами: Die Liebe weint. Der Glaube tröstet. Любовь оплакивает. Вера утешает. Durch Kreuz zur Krone. Через крест к короне. Ich bin Dahin! Kommst du auch? Я уже здесь! Ты идешь за мной? Изучая даты, можно было догадаться, что умершие покинули сей мир не так уж и давно: 1988, 1987, 1989, 2009.

Когда по пути из деревни мы проезжали часовню, пастор Генрих Ханн собирался запирать двери. В тот самый момент, когда мы проезжали мимо, он вдруг обернулся и послал мне вслед возмущенный взгляд.

Грецкие орехи

Согласно легенде, когда главный благодетель города по имени Арсланбоб появился в Арсланбобе в IX в., пророк Мухаммед поставил перед ним задачу – отыскать рай на Земле. Множество земель и городов прошел Арсланбоб, но рая так и не нашел. В конце концов он приблизился к плодородной долине, окруженной множеством зеленых гор и рек, которые несли вдаль свои свежие, сверкающие воды. Арсланбоб понял, что выполнил свою задачу. Он нашел Рай. Оставалась только одна проблема: в том раю не было деревьев. Обратившись к Мухаммеду, Арсланбоб сообщил ему, что он нашел рай на земле, но в нем нет деревьев. И тогда Мухаммед послал ему мешок орехов. Вскарабкавшись на самую высокую макушку горы, Арсланбоб рассыпал орехи по всей долине.

Если верить местному туристическому агентству, именно так в Арсланбобе появилась первая ореховая роща. Асылбек, городской святой старец и по совместительству смотритель городского мавзолея, поведал мне немного другую версию, однако с похожей концовкой.

– Арсланбоб был близким другом Мухаммеда, – рассказал Асылбек. У него были длинные седые усы и полные губы, а одет он был в потертые костюмные брюки с четкими складками и большой не по размеру коричневый пиджак. На голове у него была маленькая белая шапочка.

Пророк поставил перед Арсланбобом три задачи. Первая состояла в том, чтобы позаботиться о семенах желтой хурмы. Он сказал, что в один прекрасный день он встретит человека, которому нужно будет передать семена. Арсланбоб носил семена под языком до тех пор, пока однажды на самом деле не встретил человека, которому нужно было их передать. Таким образом, он сдержал данное пророку обещание и передал семена кому следовало. Вторая задача состояла в том, что он должен был взобраться на зеленый холм и посадить там огромный сад. И это тоже сделал Арсланбоб. И наконец, ему предстояло встретиться с Архангелом Гавриилом, который должен был передать ему несколько орехов. На этот раз их нужно было не разбрасывать, а посадить самому, что он и проделал как раз в нашей деревне, в Арсланбобе. – Асылбек улыбнулся. – Арсланбоб появился в Арсланбобе 40 поколений назад, а я его потомок по прямой линии.

Вторая ореховая легенда, которую любят рассказывать туристам в местном турагентстве, напрямую противоречит двум другим и связана с личностью Македонского. Во время Восточной кампании его армия сделала привал неподалеку от Арсланбоба, и местные жители, чтобы продемонстрировать солдатам свое дружелюбие, преподнесли им в качестве подарка орехи. Вкус орехов настолько пришелся солдатам по душе, что те взяли их с собой в Хеллас и посадили там целую рощу. Вот так и случилось, что ореховое дерево из Арсланбоба стало прародителем европейского ореха. На русском это звучит как грецкий орех, но, если верить легенде, правильнее было бы называть его киргизским орехом.

Согласно четвертой версии появления грецкого ореха в Арсланбобе, его привез сюда из Индии Александр Великий. Мешки орехов использовались им в качестве оплаты за переправу через реку, а когда он появился в Арсланбобе, то вместе со своими солдатами посадил здесь целые леса. Оба сотрудника турагентства энергично опровергали эту версию, утверждая, что это ложь и фальсификация, которой совершенно нельзя доверять.

Хотя есть некоторые разногласия по поводу того, как грецкий орех появился в Арсланбобе, никто не может опровергнуть сообщаемый турагентством факт, что окружающий деревню ореховый лес, занимающий 60 000 га земли, – крупнейший природный ореховый лес во всем мире. Арсланбоб был самым экологичным регионом во время всего моего путешествия. Зелеными волнами, километр за километром, в сторону востока тянулись ореховые леса, пока наконец совсем не растворялись в туманных горах на горизонте. Дома почти скрылись из виду посреди деревьев, когда я, впервые увидев деревню с высоты лесного холма, поняла, насколько это прекрасный уголок. За густыми кронами деревьев прятались сотни домов с садиками. Дома были и больше, и краше тех, что мне дово дилось видеть в других деревнях. Они были кирпичными, свежевыкрашенными, с большими светлыми оконными рамами. Если говорить о садах, то это было сплошное наслаждение.

Паутинки путей и дорог вели к ореховым лесам. Низенькими заборчиками лес был поделен на участки, которые жителям деревни позволялось брать в аренду. Десять процентов от выручки ореховых продаж шли на поддержание орехового кооператива, который брал на себя ответственность по уходу за лесом и высадку новых деревьев. Посреди толстых стволов виднелись разноцветные палатки, вокруг бегали и играли дети. На дворе стоял октябрь, сезон грецких орехов. Каждую осень у сельчан есть в запасе около четырех-пяти недель для сбора спелых орехов. После того как выпадет снег, станет уже слишком поздно. Поэтому в этот период многие семьи, чтобы не тратить драгоценное время на поездки туда и обратно в деревню, перебираются на жительство в лес.

Абиджан уже несколько недель живет вместе со своей семьей в лесу. Вся семья, включая крошечную двухлетнюю дочку, помогает собирать, чистить и промывать орехи. Для меня было большой загадкой, как родители вместе со своими четырьмя детьми помещаются в одной малюсенькой полиэстеровой палатке по размеру чуть больше фольксвагена. Под палаточным полотном скрывались матрасы самых разнообразных расцветок, одеяла, кастрюли и продукты. Несколько кур неторопливо прохаживались вокруг палаточных колышков. Стоял, привязанный к дереву, принадлежавший семье осел. В лес переехали даже собака с кошкой.

Из-за обветренного лица Абиджан выглядел старше своих 45-ти. Никак не улучшали ситуацию и золотые зубы, и выдающаяся вперед челюсть. Однако он обладал стройным и мягким телом 20-летнего, жилистыми, сильными руками и ногами. Помогая себе веревкой, он вскарабкался на одно из деревьев словно обезьяна. Вскоре виднелся только его темный силуэт, мелькавший в тридцати метрах над землей где-то далеко в кроне дерева. Он осторожно прошелся по одной из ветвей. Она легко сгибалась, но не сдавалась. Когда он уже почти приблизился к концу, ветка под ним согнулась в дугу, а он, присев на корточки, стал раскачиваться вверх-вниз. Воздух наполнился листьями и грецкими орехами. Дети кинулись собирать зеленые, морщинистые, разлетевшиеся по земле плоды. Прежде чем орехи поступят в продажу, их необходимо очистить и промыть. Детские ручки уже почернели от красящего вещества.

– Разве это не опасно? – поинтересовалась я у Абиджана, когда тот спустился вниз.

– Совсем нет, если у вас есть уважение к дереву, – ответил он. – Бывает, что молодые люди падают и получают травмы, но это почти всегда происходит из-за их небрежности. Слава Богу, со мной ни разу не было ни одного несчастного случая.

Всего у семьи в распоряжении 120 деревьев, с которых они собирают по 500 кг орехов в урожайный год. В начале осени цена за килограмм составляет 60 сомов, примерно семь норвежских крон. В стране, где внутренний валовой продукт на душу населения – 7000 крон в год, дополнительный доход от продажи орехов довольно значительная статья. Сами семьи практически не позволяют себе ни одного орешка, отправляя все на продажу. Подожди они до декабря, когда наступает высокий сезон, им бы удалось удвоить выручку, но только у некоторых есть такая возможность.

– Ну разве это не здорово – пожить в лесу? – спросила я у старшего сына лет двенадцати.

– О, да! – ответил он, просияв. – Орехи – это деньги, много, много денег!

Подобно большинству жителей Арсланбоба, Абиджан и его семья – узбеки, а не киргизы. Согласно информации, полученной в местном турагентстве, такой демографический состав арсланбобского общества также объясняется легендой. Много сотен лет назад одна узбекская принцесса вышла замуж за киргизского короля, и в качестве признательности король подарил Арсланбоб отцу принцессы. Вот так и произошло, что Арсланбоб стал узбекской деревней, хотя большинство соседних поселков населяют киргизы.

Вне зависимости от правдивости этой легенды, Арсланбоб – хороший пример того, насколько запутанными могут быть границы в странах Центральной Азии. Было бы естественным предположить, что киргизы живут в Киргизстане, стране киргизов, а узбеки в – Узбекистане, на земле узбеков, и т. д. Однако это не так. Почти половина туркменов Средней Азии живут за пределами Туркменистана, многие – в Афганистане и Иране. В Афганистане проживает больше таджиков, чем в Таджикистане, к тому же таджикский язык – основной язык находящихся в Узбекистане Самарканда и Бухары. Узбеки составляют шестую часть населения Киргизстана и как минимум одну пятую часть населения Таджикистана.

Нелегкой задачей для советских картографов оказалось наведение порядка в этой среднеазиатской мозаике разнообразных народностей, языков и племен. Вплоть до 1924 г. русские управляли Центральной Азией как одним крупным регионом. Вне сомнения, русским было хорошо известно, что народности Центральной Азии относятся к различным племенам и культурам, но они не хотели еще больше запутывать ситуацию. Бывало, что здешние жители даже не знали собственной национальности. По данным переписи населения 1926 г., люди, как правило, могли указать свое племя и генеалогию, но при этом им не всегда удавалось ответить на вопрос, кто они по национальности – узбеки, киргизы или таджики.

До того как в конце XIX в. здесь появились русские, Туркестан никогда не был организованным обществом, и вплоть до 1991 г. все территории, которые в наше время занимают пять бывших постсоветских республик, не были национальными государствами со строго очерченными границами. Новые страны приняли границы, определенные при Сталине в 1920-х и 1930-х годах, хотя они не сложились исторически. Если бы русские следовали гибким границам ханских пределов, то Узбекистан следовало бы разделить на три государства. Вместо этого советские власти предпочли следовать этническим и языковым рубежам, не слишком заботясь о том, чтобы карта полностью соответствовала реальности.

Интересным остается вопрос: зачем вообще советским властям разделять Туркестан на пять республик? Можно предположить, что это отчасти связано с коммунистическим взглядом на национальную общину. Посчитав это важным этапом в деле развитии мировой революции, они решили использовать гражданство в качестве организующего принципа всего союза. Возможно, это также было связано со страхом перед объединением туркестанских мусульман под началом пантурецкого национализма. Преувеличивая языковые различия населения Центральной Азии даже в тех случаях, когда сходства было гораздо больше, чем различий, как, например, между киргизским и казахским языками, а также подчеркивая различия в культуре и истории этих народов, советская власть стремилась искусственно создать языковые и культурные барьеры между центральноазиатскими племенами.

И эта стратегия сработала. На протяжении всего советского периода пять центральноазиатских республик больше контактировали и торговали с Россией, чем друг с другом. Вплоть до сегодняшнего дня «станы» поддерживают более тесные связи с Россией (как экономически, так и политически), чем между собой. Членство в Евразийском экономическом союзе Казахстана, а вслед за ним Киргизстана и Таджикистана в первую очередь сблизило их с Москвой еще больше, отнюдь не укрепив сотрудничества друг с другом.

Как я уже упоминала, границы между различными народами были довольно приблизительными. Учитывая, что народности проживали практически вплотную, если бы эти границы определяли этнические линии с большей точностью, то пришлось бы перемещать сотни, если не миллионы людей. Сталина такая задача совсем бы не смутила, однако Центральную Азию он все же решил оставить в покое. Разделяй и властвуй! – приказала Москва.

В плодородной Ферганской долине, на пересечении Таджикистана, Киргизстана и Узбекистана, границы выписывают на карте запутанные зигзаги. Здесь на протяжении веков проживали бок о бок киргизы, таджики и узбеки. В советские времена большие территории, в основном населенные узбеками, оказались на киргизской стороне границы. Когда в 1929 г. Таджикскую Советскую Социалистическую республику отделили от Узбекской Советской Социалистической республики, несколько сотен тысяч таджиков оказались на узбекской стороне, а узбеки – на противоположной. Чтобы напустить еще больше туману, в Киргизстане были созданы небольшие таджикские и узбекские анклавы, а в Узбекистане – киргизские. В наши дни эти анклавы представляют для местных жителей существенную проблему, потому что их постоянно приходится объезжать. В советские времена посты пограничного контроля были простой формальностью, поэтому ни границы, ни анклавы на практике не создавали никаких проблем. По мере необходимости республики могли арендовать друг у друга землю, а жители свободно навещали находившихся в соседних республиках родственников.