Текст книги "Опасные желания"

27

Тук-тук-тук. Тук-тук.

Я стерла мутную пелену с заспанных глаз и уставилась на балки над головой, пытаясь понять, что меня разбудило. Лица, смотревшие на меня из недр древесных узоров, были насмешливыми и жестокими. Их очертания размывал вырывавшийся изо рта пар. Я зарылась в постель, пытаясь снова провалиться в сон под горой одеял, нагретых моими сестрами. Только в кровати мне и бывало тепло.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Что это такое? Я перевернулась на бок и уставилась в окно на огромный вяз, растущий поблизости. В прошлом году папа подрезал его ветви, опасаясь, как бы во время бурь они не задели дом. Может, их опять нужно подстричь? Уже ведь март на дворе. Но голые узловатые ветви не шевелились. Ни намека на ветерок.

Вздохнув, я заставила себя выбраться из уютного гнезда. Ступни дрогнули от прикосновения к холодному полу, несмотря на то, что на ногах были толстые папины носки. Я натянула свитер поверх ночной рубашки и спустилась вниз, потирая плечи. Мама связала мне его буквально в прошлом году, но теперь он свисал с меня, мешковатый, как палатка.

Войдя в гостиную, я зашипела. Здесь было еще холоднее. Я принялась выгребать золу из очага, не обращая внимания на дрожь в руках. Они тряслись то ли от холода, то ли от постоянного голода, но я уже несколько недель назад перестала понимать разницу. Я зажгла немного растопки и начала подкладывать щепки в очаг, подкармливая огонь и давая ему разрастись.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Мышечная память подтолкнула меня к боковой двери – по утрам я привыкла доить Бесси. Я накинула папину рабочую куртку, натянула сапоги и только потом вспомнила, что несчастная корова вчера умерла. Под конец ее ребра так сильно торчали, что напоминали лезвия кос.

Я застыла, положив руку на дверную ручку, не зная, чем мне теперь заняться. Пока я думала, комната вокруг закружилась. Голова была легкой, будто сухой листок, который танцует на ветру, не в силах сопротивляться его порывам. Завтрак. Мне нужно было позавтракать.

Я добрела до кладовки и проверила опустевшие полки, вопреки логике и здравому смыслу надеясь, что за ночь случилось чудо и там окажется больше запасов, чем я насчитала вчера.

Чуда не произошло. Полки все так же пустовали. Я помедлила в дверях, покачиваясь и пытаясь удержать равновесие. Наконец я схватила банку с сушеными листьями мяты – Сейди обнаружила мятную полянку незадолго до того, как лег снег, и мы оборвали там все, что нашли.

Я повесила чайник на крючок и села ждать, пока закипит вода.

Тук-тук-тук. Тук-тук.

– Сэм! – позвала я, совсем сбитая с толку. В горле что-то царапало, и мой голос прозвучал неуверенно и хрипло.

Ответа не было. Да и не могло быть. Сэма не было дома уже несколько месяцев. Месяцев? Нет, тут какая-то ошибка.

– Ты же знаешь, что так и есть, Эллери, – пробормотала я, пытаясь вернуть себя в настоящее.

Наверняка это дерево. Другого объяснения нет. Я попью чаю, а потом обойду дом снаружи и найду, в каком месте стучит ветка. Может, получится уговорить Эзру с Томасом помочь мне принести лестницу из сарая и обрубить назойливые ветки. Я кивнула своим мыслям, слушая нарастающий свист чайника. Да. Хорошо. Этим мы сегодня и займемся.

Тук. Тук. Тук-тук.

– Да что это такое? – спросила Мерри, входя в комнату.

Я не слышала ее шагов по лестнице. По правде говоря, я вообще ничего не слышала из-за этого назойливого стука. В последнее время я была в состоянии сосредоточиться только на чем-нибудь одном.

– Ветка, наверное.

Вода закипела. Я сделала глоток, чтобы чай согрел меня изнутри. Так мне почти удавалось обмануть желудок и заставить его поверить, что я сыта.

– Этот стук меня разбудил, – пожаловалась Мерри, взяв в руки чашку.

Я хмыкнула, соглашаясь с ней. Почему-то меня порадовало, что она тоже это слышала. Чем дольше тянулась зима и чем меньше запасов у нас оставалось, тем чаще мне приходило в голову, что от голода я могла видеть и слышать то, чего на самом деле не было. Мне не раз снились такие яркие, такие настоящие сны, что жизнь в сравнении с ними казалась тусклой.

Буквально на прошлой неделе мне приснилось, что мама с папой вернулись. Я увидела их повозку в маленькое окошко на чердаке и выбежала им навстречу. В моем сне мама полностью выздоровела и на ее коже не осталось ни следа ожогов и ни единого шрама. Папа был веселый и счастливый, и ему не терпелось познакомить нас с маленьким братиком, закутанным в одеяльце Сейди. Но когда папа отогнул край одеяла, я увидела, что в уютном коконе лежит жуткое создание.

Его голова напоминала уродливую луковицу и была слишком большой для такого маленького тельца. Он казался слишком мягким, как будто кости у него так и не сформировались, а кожа с трудом удерживала в себе всю тяжесть внутренностей. На лице торчали странные шишки, будто зубы, которые вот-вот прорежутся прямо сквозь округлые детские щеки. Но что хуже всего, наш братик смотрел на мир горящими серебряными глазами.

– Я хочу есть! – крикнула с лестницы Сейди.

– Иди сюда, выпьем чаю.

Она вошла в комнату, громко топая.

– Меня уже тошнит от чая.

Сейди завернулась в одно из одеял, взятых с кровати, точно в кокон. Ее глаза поблескивали в глубине темных складок. Это настолько напоминало мой кошмар, что у меня по спине побежали мурашки.

– Можешь съесть мою порцию каши, милая, – великодушно предложила Мерри.

– Она такая же водянистая, как чай, – проворчала Сейди, плюхнувшись на пол возле очага. – Меня тошнит от зимы.

– Не лезь с одеялом в огонь, – сказала я. – Нам только нового пожара не хватало.

Сейди поправила одеяло и нехотя приняла из моих рук чашку чаю.

– Можно мы сегодня сходим в город?

Я на мгновение представила, как мы поковыляем через заледеневшие поля. Дорогу давно скрыли снежные заносы. Каждый раз, когда мы выходили из дома, я боялась, что мы заблудимся и замерзнем в этом бесконечном море ослепительной белизны.

– Зачем?

– Мы сто лет никого не видели. Я скучаю по подружкам.

И правда, теперь казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Старейшины решили закрыть церковь и Дом Собрания, полагая, что проще будет переждать зиму, не выходя из дома. В теории, может, и да. Но через два месяца затворничества мы уже готовы были лезть на стенку.

Тук-тук-тук. Тук-тук. Тук.

Сейди потерла глаза.

– Уф-ф, опять этот звук! Что это такое?

– Эллери думает, что это ветка стучит по крыше, – ответила Мерри, допивая остатки чая. Она с тоской уставилась на банку с мятой, но потом решительно отставила чашку. – Пожалуй, нам не помешает пополнить запасы дров.

Я мрачно кивнула. В начале зимы мы слишком щедро расходовали дрова, и теперь наш сарай опустел почти так же, как кладовка. Рано или поздно нам пришлось бы отправиться к лесу в поисках поваленных деревьев, но пока нас не выпускали из дома кусачие морозы. А зиме все не было конца.

Тук-тук-тук. Вслед за тихим стуком на крыльце раздался грохот шагов. Мерри встревоженно подскочила.

– Кто там?

Мой взгляд невольно метнулся к каминной полке, но папа увез ружье с собой. Тогда это показалось логичным решением, но теперь, когда мы уже много месяцев не могли ни пойти на охоту, ни защититься, мои нервы совсем истрепались, и любая неизвестность вызывала у меня тревогу.

Дверь распахнулась, и в проеме возникла высокая фигура, источая запах потрохов и железа. Мы вскрикнули. Эзра поднял руки в успокаивающем жесте, но его ладони были покрыты темно-красной кровью.

– Что с вами случилось? – выдавила я.

– Разбирался с Бесси, – ответил тот, снимая куртку, и нахмурился, заметив пятно крови на рубашке.

Сейди побледнела.

– Точно. Спасибо, – сказала я, вдруг вспомнив, что вчера он обещал помочь. Я помотала головой, пытаясь сосредоточиться. В последнее время я слишком многое забывала. – По крайней мере, на ужин будет говядина.

У меня в животе заурчало, и я, мучаясь чувством вины, прогнала от себя воспоминания о кротких глазах нашей коровы. Мерри засуетилась, наливая дяде чашку чая.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

– По крыше дома стучит ветка, – сообщила я, чувствуя себя так, будто все время повторяю одно и то же.

– Правда? – удивился дядя. Он сделал слишком большой глоток и поморщился – горячая вода обожгла ему язык.

– Вы разве не слышите?

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Эзра склонил голову набок, внимательно прислушиваясь к размеренному стуку, разносившемуся по дому. В уголках его глаз появились морщинки, и он рассмеялся.

– Что смешного? – поинтересовалась Сейди, сердито нахмурившись.

– Это не дерево. Неужели вы, глупышки, даже за окно сегодня не выглядывали?

Словно ленивое стадо овец, мы побрели на крыльцо, кутаясь в одеяла и куртки.

– Видите? – спросил Эзра.

Я уставилась на улицу. Утренний свет слабо серебрил заснеженные поля. Во дворе все сверкало. Я залюбовалась, но потом заметила кровавые следы Эзры, запятнавшие чистоту снега.

– Ничего не вижу, – призналась я.

– Да вот же. – Он указал на козырек крыльца.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Эзра был прав. Это не ветка. И не ветер. По острым зубьям сосулек, свисавших с крыши, стекала вода. Капли стучали по деревянным доскам с настойчивостью метронома. От нахлынувшей надежды у меня перехватило дыхание.

Тук-тук-тук.

– Снег тает, – объяснил Эзра, хотя в этом уже не было необходимости. – Наконец-то пришла весна.

Весна

28

– Не суетись, – напомнила я.

Огромные поля папиной шляпы почти полностью скрывали лицо Мерри. Сетка так плотно окутывала ее фигуру, что даже яркое послеполуденное солнце не могло пробиться сквозь складки.

– Кажется, я что-то делаю не так. – Ее голос звучал тонко и слабо; вся эта ситуация ей явно не нравилась. – Не лучше ли будет подождать еще несколько дней?

– Сегодня наконец-то потеплело настолько, что можно открыть ульи. Нам нужно проверить, удалось ли маткам пережить зиму.

Утром я собирала яйца в курятнике, как вдруг мне на рукав села пчела и принялась чистить крылышки, будто заглянула поздороваться. Я с самой осени не видела пчел и теперь восприняла это как знак: ульи пора осмотреть. После завтрака я взяла себе в помощницы Мерри и даже разрешила ей самой выбрать себе задачу: держать дымарь или доставать рамки.

– Рамки я сама не подниму, – запротестовала она.

– Значит, дымарь твой.

Я была так уверена, что мы сами справимся, но теперь, видя, как она возится с металлической банкой и мехами, начала думать, не лучше ли было позвать Эзру или Томаса. Как ни странно, ни один из них не проявил интереса к пчелам. Эзра заявил, что у обоих страшная аллергия на укусы. Когда я спросила, как ему удалось вырасти в семье пасечников, он рассмеялся:

– С большой осторожностью.

– Еще немного подыми возле дна, – велела я, стараясь говорить уверенно. Я медленно досчитала до двадцати, как при мне делал папа, и подняла внутреннюю крышку.

Под ней обнаружилась гора пчел, собравшихся вокруг остатков зимних сахарных лепешек. Они доедали последние кусочки, и мое сердце переполнила радость. Этот улей не просто пережил зиму, но и, насколько я могла судить сейчас, процветал. Вооружившись зубилом, я высвободила несколько рамок и окинула их взглядом. Большинство ячеек были бледно-желтые. Их наполнял мед, сделанный из сахара, которым пчелы питались всю зиму. Кое-где виднелись темно-оранжевые соты с пыльцой и пергой. Странно было видеть, что их так мало, но зима выдалась тяжелой и длинной, и пчелы только начали снова выбираться наружу. Хотя наши поля и пустовали, по всей долине цвели цветы. Очень скоро пчелы насобирают свежей пыльцы, я в этом не сомневалась.

– Прежде чем чистить дно, давай проверим выводок, – сказала я, дрожащими руками снимая верхние отсеки.

Мерри обдала дымом нижнюю часть улья. Я проверила рамки с выводком и с радостью обнаружила запечатанные соты у внешних краев. Матка этого улья была жива и вовсю откладывала яйца. Несколько крышечек торчали из ячеек, словно разросшиеся бородавки, но в них не было ни маточного молочка, ни личинок – ничего, что указывало бы на проблемы у нынешней матки. От моей тревоги не осталось и следа. Крякнув, я подняла отсек с выводком и как можно аккуратнее отставила его в сторону. Ящик весил, наверное, не меньше сотни фунтов.

– Ой, – произнесла Мерри, окидывая взглядом дно улья, усыпанное мертвыми пчелами.

– Все в порядке, – сказала я, успокаивая не только ее, но и себя. – Не все пчелы переживают зиму, а в холодное время гробовщики не могли выносить мертвых. Мы почистим нижний отсек, а потом снова соберем улей.

Дно было усыпано восковыми крышечками, а в одном углу появился голубоватый налет. В зимние месяцы плесень не была редкостью – улей почти не проветривался, и внутри скапливалась влажность. Зрелище меня не обрадовало, но, по крайней мере, плесень появилась только на дне, где скапливался водяной осадок, и не затронула верхние рамки.

Мы принялись за работу, вытряхивая мертвых пчел и соскребая плесень. Собрав заново первый улей, мы перешли ко второму, потом к третьему, и так продолжалось, пока не осмотрели все пять. Солнце уже начало опускаться за горы, когда я с довольным вздохом накрыла последний улей, а потом сгребла Мерри в шутливые объятия и чмокнула ее в покрытую шляпой макушку.

– Мы справились, – с облегчением выдохнула я. – Помогли пчелам пережить зиму.

– Весь день трудились, дамы? – раздался голос с другого конца двора.

Мерри отодвинула край вуали, чтобы получше рассмотреть высокую фигуру, прислонившуюся к тополю.

– Уитакер! – воскликнула она, и мое сердце от радости ухнуло куда-то вниз.

Мы не видели его с самого Рождества. Глубокие сугробы и жестокие метели мешали ему нас навестить. Я очень страдала из-за вынужденной разлуки. Недаром поэты писали, что она заставляет любить сильнее. И любить, и мечтать, и тосковать, и мучиться. Но теперь он пришел. Наконец-то.

– Мне можно подойти? – спросил он, пока мы собирали инструменты. – Я не хотел потревожить пчел.

– Мы закрыли ульи. Все замечательно, – сказала я, просунув руку под вуаль, чтобы поправить выбившуюся прядку. Я успела сочинить множество версий нашего воссоединения, но ни в одной из них у меня на голове не было пчелиной сетки. – Все в порядке, – поправилась я, покраснев, стараясь сдержать улыбку. Всем своим существом я тянулась к нему, желая заключить его в объятия, но в присутствии Мерри приходилось сдерживаться. С большим трудом.

Хотя Уитакер улыбался, что-то было не так. Его взгляд казался настороженным, оценивающим, словно он следил за ситуацией, которая в любое мгновение может принять опасный оборот. Его нерешительность озадачила меня, и тревожные мысли заметались в голове, точно стая испуганных птиц.

– Ты пережил зиму, – сказала Мерри. – Как дела?

– Все в порядке, – произнес он, покачиваясь на пятках и старательно избегая смотреть мне в глаза. – А как поживает семейство Даунинг?

– С нами все в порядке, – ответила я и тут же поняла, что мы слишком часто повторяем эту фразу. – Мы все пережили зиму. Почти все… Бесси умерла. Наша корова. И несколько кур.

Уитакер отвел взгляд от Мерри.

– Это печально. Зима для всех выдалась тяжелой… Но вы обе отлично выглядите.

Эти пустые слова гулко разнеслись в весеннем воздухе. Мы выглядели плохо, и он это знал. Кости некрасиво выпирали даже сквозь слои юбок, вокруг глаз залегли тени. После стольких месяцев взаперти моя кожа стала желтовато-бледной, и одного дня, проведенного за осмотром ульев, не хватило бы, чтобы это исправить. Мысленно перечислив свои изъяны, я почувствовала, как душу кольнула тревога. Неужели ему и впрямь так важен мой внешний вид?

– Мерри!

Мы повернулись и увидели Сейди, которая стояла на крыльце и смотрела в поле, ладонью прикрывая глаза от солнца.

– Вы закончили с пчелами? Мне нужна помощь!

Поскольку школа все еще не открылась, Мерри сама обучала Сейди, часто оставляя ей задания, торопливо нацарапанные на клочках бумаги и разбросанные по всему дому. Обеим это не приносило особого удовольствия, но зато Сейди подтянула чистописание и арифметику. Мерри с тяжелым вздохом сунула дымарь мне в руки и попрощалась с Уитакером. Дверь дома уныло захлопнулась за ней.

– Давай-ка я возьму, – предложил Уитакер, забирая у меня зубила и дымарь.

Освободив руки, я сняла шляпу и расправила косу. Она была влажной на ощупь и тяжелой. Несколько секунд мы с Уитакером просто смотрели друг на друга. Я открыла рот, но слова никак не складывались.

– Как они? – спросил он наконец, указывая на ульи.

Я улыбнулась, несмотря на неловкость.

– Все ульи пережили зиму. И все благодаря твоему сахару… Если бы ты не…

– Если бы ты не, – поправил он, и нить напряжения, натянутая между нами, наконец лопнула.

– Я… я рада снова тебя видеть, – сказала я, шагнув в сарай, и положила шляпу, затолкав в нее сетку, чтобы не наделать зацепок.

– Да. – Он разложил зубила на столе от маленького к большому и принялся поправлять их короткими движениями.

– Я скучала по тебе, – призналась я, стараясь говорить ровно.

Его улыбка не погасла, но и не стала шире.

– Эллери, – начал он, и от его тона у меня в груди заныло.

Его чувства переменились. Или я с самого начала увидела в них то, чего не было, и в своих мечтах насочиняла того, на что не имела права рассчитывать. Я направилась к двери, намереваясь сбежать от стыда и позора.

– Я был к тебе несправедлив, – произнес мне вслед Уитакер, заставив остановиться.

Я не обернулась, но почувствовала, как он подходит ближе. У меня возникло отчетливое ощущение, что Уитакер протянул руку и почти коснулся моего исхудавшего плеча, но в последний момент передумал.

– Зимой у меня было много времени на размышления, и… Я не останусь в Эмити-Фолз. Ты ведь это понимаешь, да?

Я кивнула.

– Тебе нужно продать шкуры… Но потом ты ведь вернешься, правда?

Когда я обернулась, он почему-то показался мне еще выше, чем раньше, как будто за зиму сделался взрослее и мудрее, а я тем временем уменьшилась, измоталась и стала совсем пустой внутри.

– К осени? – упрямо продолжала я. – Жан Гарро всегда так делал. Возвращался, расставлял капканы, разбивал лагерь и…

Уитакер коснулся моей щеки, и я умолкла.

– Не знаю. Остальные… Я почти ничего не решаю. – Он издал короткий смешок. – Я говорю совсем не о том… Я пришел, чтобы рассказать, что зимние сугробы наконец растаяли. Перевал снова открыт.

– Значит, ты скоро уедешь, – пробормотала я. Внутри все оборвалось.

Он кивнул:

– И я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Что?

Он пылко, умоляюще сжал мои руки в своих.

– Давай уедем отсюда. Из Эмити-Фолз. Мы сможем поехать куда угодно, делать что угодно. Спать хоть под звездами, хоть в лучших отелях. За пределами Длани Господней – целый мир. Давай откроем его вместе.

Его слова нарисовали такую привлекательную картинку, что у меня голова закружилась от возможностей. Я представила, как иду по улице далекого города под руку с Уитакером. Модно одетые, мы весело смеемся и любуемся чудесами в витринах магазинов. Я представила, как мы ночуем в одной палатке и засыпаем, слушая лягушек и стук сердца друг друга, в тепле и безопасности нашего убежища. Но стоило мне окинуть взглядом сарай, и эти мысли растворились, уступив место действительности. Я печально улыбнулась:

– Звучит чудесно.

– Но? – угадал он, почувствовав, к чему я клоню.

– А как же Сейди? Мерри? Кто о них позаботится?

– Твои родители скоро вернутся. Теперь, когда ущелье оттаяло, они могут приехать со дня на день.

– С маленьким братиком или сестренкой, – сказала я, молясь, чтобы так и вышло. – Я буду нужна им здесь, тем более теперь, когда Сэм ушел. – Я тяжело сглотнула, сдерживая слезы. – Я бы не смогла вот так их бросить.

Он вздохнул, опуская взгляд на наши переплетенные руки.

– Да, пожалуй.

Я потянулась к нему, вдыхая его запах.

– Но… Ты мог бы остаться здесь. Работа всегда найдется, а когда вернется папа… Я знаю, он тебя ценит. И даст нам свое благословение, если…

Я умолкла, боясь излить ему свои смутные надежды, все то, о чем я мечтала целую зиму. Моя рука в его руке. Красивое платье и пара колец. Собственный домик, в котором мы будем просыпаться по утрам, с каждым днем все сильнее влюбляясь друг в друга.

Я почувствовала тяжесть его взгляда, но не смела поднять на него глаза, опасаясь, как бы он не прочитал все эти нежные, личные мысли, переполнявшие меня в эту секунду.

– Если бы все было так просто.

– А почему не может быть просто?

– У меня есть кое-какие дела…

– Дела? – эхом отозвалась я.

Он переступил с ноги на ногу.

– Долги, по которым нужно расплатиться.

– Долги? – не унималась я.

Мне казалось, что мы давно оставили позади расплывчатые ответы и недомолвки. Мне казалось, что он наконец начал открываться мне. Мне казалось… Мне много что казалось.

Он зарычал от досады, запустив пятерню в волосы:

– Есть вещи, которыми я не могу с тобой поделиться.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься! – Эти слова вырвались из его груди, точно пушечное ядро. – Потому что я чувствую, что влюбляюсь в тебя все сильнее, и мне невыносимо думать, что я скажу что-нибудь не то и ты начнешь хуже ко мне относиться.

– Это невозможно.

– Возможно. И очень легко. А я этого не хочу. – Он закрыл глаза и потер переносицу, прогоняя головную боль.

– Почему ты все время так делаешь? – вырвалось у меня раньше, чем я успела осознать подступившие к горлу слова. – Ты умеешь вести себя непринужденно и очаровательно, но как только речь заходит о чем-то важном, как только от тебя требуется сказать правду о себе, ты уклоняешься и прячешься за ничего не значащими ответами. Это бесит. Мне кажется, будто я совсем ничего о тебе не знаю, Уитакер, – сказала я, остро сознавая всю иронию этих слов. – Ничего настоящего. Ничего существенного.

– Поедем вместе, – снова попытался он. – Возьми Сейди. Возьми Мерри. Черт, да хоть всех пчел возьми, если можешь. Лишь бы ты поехала со мной. Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Потом. Обещаю. Пожалуйста, Эллери.

– Нет. Никаких «потом». Расскажи сейчас. Скажи мне хоть одну правду прямо сейчас.

Его взгляд заметался, будто он тонул в бурном потоке и отчаянно искал, за что бы ухватиться.

– Я не могу, – пробормотал он наконец. – Не могу.

– Ну конечно.

Дрожащими пальцами я заправила за ухо прядку волос. Какая пустая трата времени! Как же глупо! Все мои фантазии и мечты. Все надежды, связанные с ним. С нами. С нашим общим будущим. Мне хотелось собрать в кучу и поджечь все эти дурацкие мысли, которым я посмела дать волю. Мои щеки запылали от стыда.

Почему я поддалась его чарам? Почему не замечала таких явных недостатков? Почему видела в недомолвках романтическую загадочность, когда они лишь прикрывали его прошлое, о котором я никогда не узнаю? С таким человеком нельзя сблизиться. Невозможно построить жизнь на полуправде и уловках. При мысли о том, какую нежность я к нему испытывала, меня переполнило глубокое сожаление. Я была влюбленной дурочкой.

– Когда ты уедешь? – спросила я, старательно натягивая на лицо маску стоика. Лучше поскорее закончить этот разговор, растоптав все, что осталось от нашей дружбы, как тлеющие угли костра.

Уитакер посмотрел на меня разочарованно, как будто я задала не тот вопрос, на который ему хотелось ответить.

– Полагаю, что скоро. Если… если ты передумаешь… – Он вздохнул. – Пожалуйста, передумай.

– Не передумаю.

Я вышла на улицу, надеясь, что смогу снова дышать полной грудью, но широкая небесная гладь обрушилась на меня всей своей бесконечной синевой. Эзра прошел через двор, направляясь в большой сарай. Он помахал нам и молча продолжал путь. Я была рада, что дядя не остановился поболтать.

– Ты… Тебя не смущает их присутствие в доме? – спросил Уитакер, наблюдая за Эзрой, который широко распахнул двери сарая.

– Не смущает… А что?

– Меня он с самого начала настораживал.

– Забудь уже об этом, – не выдержала я. Сейчас мне было невыносимо продолжать этот разговор, пока он делает вид, будто все в порядке и ему все равно.

– Эллери… – Его тон был слишком теплым, слишком фамильярным.

– Не надо.

Уитакер вздохнул:

– Я просто… Что он там делает?

– Какая разница?

Он пожал плечами:

– Ты сказала, что корова умерла, значит, он туда не доить пошел. В огороде вроде бы все посажено, значит, инструменты ему тоже не нужны. Так что он там делает?

– У него там вещи. Все, что осталось после того, как их повозку сломали.

– Это какие, например? – не отставал Уитакер. – Что там такого, что он не может хранить это в доме?

– Да не важно. Не пытайся перевести разговор на дядю Эзру, просто чтобы не говорить о нас.

– Дядю Эзру, – повторил он со странной интонацией.

Я повернулась к нему. На мгновение мне показалось, что он сейчас протянет руки и заключит меня в объятия. Я была бы почти рада такому исходу. Мы бы обнялись, я бы передумала, и всю эту ссору можно было бы забыть. Но он не пошевелился, словно врос в землю, а в глазах у него плескалась бесконечная печаль.

– Прощай, Эллери Даунинг.

Моего ответа он ждать не стал, просто направился к соснам и скрылся в их густой тени. Я повернулась и пошла к дому, бездумно переставляя дрожащие ноги, и только у самого крыльца разрыдалась.