Текст книги "Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы"

Из похода Тезей вернулся не один: его корабль привез и его пленницу, красавицу-амазонку Антиопу. Афиняне ничего не имели против того, чтобы они жили вместе, как муж с женой, но своей царицей они амазонку и варварку не признавали – даже и тогда, когда она родила Тезею прекрасного сына, которого она на память о своей погибшей подруге назвала Ипполитом. Впрочем, затруднение, созданное ее приездом в Афины, получило вскоре грустное, но окончательное разрешение: еще во время младенчества Ипполита его мать скоропостижно умерла – «пораженная незримой стрелой Артемиды», как говорили в подобных случаях эллины…

Тезей вернулся к своим правительственным заботам. Он желал сделать навеки невозможным отделение загиметтской Аттики от Афин; для этого он объявил Афины общей столицей и всех граждан аттических городов – афинскими гражданами. Отныне и элевсинцы, и марафонцы, и бравронцы, и рамнунтцы – все имели право приходить в афинское вече и своим голосованием решать общие дела. Но это было только частью его труда, хотя и главной; он позаботился и о судах, и о дорогах, и обо всем, о чем только мог и должен был заботиться хороший правитель. И народ, уже полюбивший его за его подвиг, еще более его полюбил за его заботливое и разумное решение.

Одно только его заботило: что у его царя все еще не было царицы… Старцы совета настаивали перед Тезеем, чтобы он наконец дал своему народу царицу. Неохотно внял он их уговорам: он не мог позабыть своей первой невесты, отнятой у него Ариадны, и сверх того боялся неприязненного отношения мачехи к его Ипполиту – а тот как раз тогда подрос и стал дивным юношей, прекрасным внешностью и чистым душой.

Все же он дал себя под конец уговорить.

– Пусть моя жена, – сказал он, – будет второй Ариадной. Когда я первый раз был на Крите, я видел рядом с ней ее сестру, еще маленькую Федру. Теперь она должна быть невестой. Пойду присватаюсь к ней.

И вновь после долгого времени афинский царский корабль направил свой путь к Кноссу, но этот раз его паруса были белые и зеленый венок украшал золотой кумир Паллады на его форштевне. Царя Миноса тогда уже не было в живых; правил Критом его сын Девкалион. С честью принял он славного царя могучих Афин и с радостью согласился выдать за него свою сестру. Свадьба была отпразднована пышно; вскоре затем Тезей на том же корабле привез афинянам их новую царицу.

Все были довольны: красотою Федра не уступала своей обожествленной сестре и была так же обворожительна нравом. Особенно озабочивало Тезея отношение ее к пасынку и его к ней. Но и тут дело обошлось благополучно. Ипполит встретил свою мачеху, которая была немного старше его, с сыновней почтительностью, та его – с сердечностью старшей сестры. Тезей мог быть вполне доволен обоими.

Желал ли он детей от Федры? Да, конечно, но главным образом для ее счастья. И, скорее, девочек, во избежание столкновений с народной волей из-за престолонаследия, которое он хотел обеспечить своему любимому Ипполиту. Его поэтому даже не особенно обрадовало, когда она одного за другим принесла ему двух сыновей: Демофонта и Акаманта – тем более что народ, начиная с его приближенных, как он сразу мог заметить, стал видеть в них настоящих царевичей, уже не считая таковым юного «сына амазонки». И опять этот сын амазонки очаровал его своим любовным братским отношением к этим малюткам; честолюбие было совсем чуждо его чистой душе.

Со своим фессалийским другом Перифоем он не прерывал сношений; но его счастье скоро пошатнулось: его жена Ипподамия умерла. Ее смерть была для того тяжелым ударом и вызвала в его душе гневный протест против богов. Какое право имел царь теней похищать его жену? Часто ставил он себе этот богохульственный вопрос – и конечно, ответ на него давал отрицательный. А отсюда дальнейший, еще более богохульственный вывод: если он похитил то, что мое, то я имею право похитить, что его; Персефону за Ипподамию! Чем далее, тем более безумие зрело в нем. Персефону за Ипподамию! – так твердил он себе каждый день – до тех пор, пока попытка этого похищения не стала для него необходимостью. А последствием было то, что она представилась ему также и осуществимой. И он решил ее осуществить. Отправившись в Афины, он посвятил Тезея в свой план, рассчитывая на его содействие. Тщетны были старания афинского царя отвлечь его от этого и нечестивого, и безумного намерения; но раз он не мог его разубедить – он счел своим долгом разделить его грех и опасность. Он простился с женой и детьми, поручая Ипполита заботам Федры, а Федру – охране Ипполита, назначил заместителя на время своего отсутствия – и они ушли…

Пока что Аттикой управлял поставленный Тезеем совет при близком участии Ипполита и Федры; молодые люди – таковыми они ведь были – поэтому часто виделись между собою. Ипполит с мачехой обращался почтительно, но и только; ее общества он не избегал, но и не искал. Зато сын амазонки был страстным охотником, наездником и атлетом, но особенно охотником; его любимым местопребыванием были леса Парнета, он чувствовал там живое покровительство своей любимой богини Артемиды и даже иногда слышал ее голос. Но Федра не могла не замечать, что ее чувства к взрослому пасынку чем далее, тем менее были похожи на материнские. Только в его обществе она и чувствовала себя хорошо; ей доставляло удовольствие смотреть украдкой на него, как он гарцует на коне или состязается с товарищами в просторном дворе царя Тезея. А когда отсутствие Тезея стало затягиваться, когда тайные противники распространили слух о том, что он погиб, она и подавно стала льнуть мысленно к нему, к своей будущей опоре. И в конце концов она должна была сказать себе, что она любит Ипполита – любит не как своего сына, а как жениха и будущего желанного мужа.

Ей самой стало страшно при этой мысли. Такая любовь была нечестием – она это прекрасно сознавала. Она будет грешницей, преступницей, если она уступит ей, Эриний она вызовет из подземной тьмы, ее отлучат от алтарей богов, от жертвоприношений и праздников. А ее дети? Каково будет им под гнетом материнского позора? Нет, лучше смерть! И притом сейчас же, пока страсть ее не опутала совсем, пока у нее есть еще силы для сопротивления. И она постановила не принимать пищи и угаснуть тихой, медленной голодной смертью, никому не говоря о причине… Пусть думают, что это Геката наслала на нее безумящие привидения ада.

Проходит день, другой – Федра голодает, молчит и чахнет. Ее бывшая няня, вывезенная ею из Крита, теряется и догадках, мучится и за нее и за себя – ведь и ее жизнь связана с жизнью ее питомицы, без нее она ничто. Она старается узнать скрываемую Федрой тайну, спрашивает ее и прямо, и обиняком; долго она трудится понапрасну, но настойчивость берет свое – Федра признаётся.

– А, вот оно что: ты любишь Ипполита; конечно, это нехорошо, но все же из-за этого не дело лишать себя жизни. Тезей и впрямь погиб; а если так, то ты свободна. Пусть же Ипполит будет афинским царем и твоим мужем, а твои дети его наследниками; это – лучший исход.

Льстивые речи старушки на минуту заворожили сомнения и страхи царицы; няня, не дожидаясь возвращения ее строгости, побежала заручиться согласием Ипполита. Тот как раз выходил из дворца на охоту. Он обомлел от ужаса. Как, ему предлагают в жены мужнюю жену, да еще жену – его родного отца! Одною мыслью об этом он чувствует себя оскверненным. Он разражается потоком возмущенных и обидных слов против своей нечестивой мачехи и уходит дожидаться в Трезене возвращения отца. Федра была свидетельницей его гневной речи, направленной против нее. Теперь она чувствует себя оскорбленной. Нет, это слишком, этого она не заслужила – она ведь готова была умереть, чтобы только не доводить себя до греха. Теперь, значит, ей уже и умереть нельзя в доброй славе, ее память будет опозорена, ее дети будут в течение всей своей жизни влачить клеймо своего происхождения от нее…

Вдруг она слышит: Тезей вернулся! Он скоро, скоро будет здесь… Да, надо действовать быстро. Конечно, Ипполит его встретил, – конечно, он рассказал ему о происшедшем, – конечно, афинский царь строго накажет неверную жену. Она умрет; это решено; но сначала она спасет от позора и своих детей, и свою собственную память и заодно отомстит своему слишком суровому судье, чтобы не гордился чрезмерно своей чистотой, не был чрезмерно неумолим к грешникам. Она пишет своему мужу предсмертное письмо, обвиняя Ипполита в том, в чем была виновата сама, – а затем добровольно расстается с жизнью.

Таково было то несчастье, которое встретило Тезея в его доме. Не радость, не ликование по случаю возвращения хозяина и царя – стоны и плач услышал он, входя. О причине нечего было и спрашивать: в главной хороме лежал труп его жены. Как она умерла? Артемида ли ее поразила своей невидимой стрелой? Нет, от собственной руки. Почему? Никто не знает; но, может быть, эти таблички, которые она сжимает в своей окоченевшей руке, раскроют тайну. Это ее предсмертное письмо мужу; вероятно, ее последняя просьба – не вводить мачехи к ее детям. Не бойся, дорогая, этого не будет… Нет, не об этом, что-то другое… О боги, боги!

Немыслимо, невообразимо… Ипполит, его любимый сын, покусился на честь своего отца! Быть этого не может! Нет, это так: недаром же она с собою покончила… Позвать Ипполита! Где Ипполит?

– Его в Афинах нет; уехал в Трезен.

– А, уехал, бежал от суда и справедливой кары! Он вне досягаемости для моего гнева, обида останется неотомщенной…

Гнев, горесть, отчаяние не дали Тезею времени для размышления. Поднимая молитвенно руки, он воскликнул:

– Посидон! Убей моего сына!..

Ипполит как раз тогда на своей четверке ехал по взморью, направляясь к истмийской дороге. Вдруг видит – с Саронического залива катится на сушу огромная водяная гора, брызжа пеной вокруг себя. Докатилась, выкатилась – и выбросила на морской песок чудовищного быка. Бык мчится прямо на колесницу. Лошади испугались чудовища, понесли. Тщетным было все искусство Ипполита: колесница разбилась, он выпал, запутался в вожжах – кони продолжали бешено мчаться и остановились только тогда, когда возница, израненный, разбитый, уже едва дышал. Все же его удалось еще живым доставить в Афины, перед очи Тезея; правда обнаружилась – и отец понял, что он, поверив клевете, обрек незаслуженной гибели невинного, любящего, чистого душою сына…

 
Шлет тебе здравие та, что сама у тебя его ищет,
                 Сын амазонки, – царя критского юная дочь.
О, не побойся прочесть! Да и чем повредит тебе чтенье?
                 Может быть, радость себе в этом посланье найдешь.
Тайны свои письмена за моря и чрез земли завозят;
                 Враг от врага своего, их получивши, прочтет.
 
 
Трижды признаться пытаясь, я трижды в смущенье умолкла;
                 Трижды на первых словах оборвалась моя речь.
Может любовь лишь посильно стыду уступать: говорить мне
                  Стыд запрещает – писать повелевает любовь.
А где любовь повелела, опасно упорствовать смертным:
                 И властелинов-богов мощь побеждает она.
Я колебалась вначале, писать ли; любовь мне сказала:
                 «Федра, пиши: ты письмом склонишь суровость его».
Сжалься, любовь! Как мою черезмерно ты душу терзаешь,
                 Так и его подчини сердце желаньям моим!
 
 
Не легкомыслие в том, что я брачный союз нарушаю;
                 Всех ты спроси: мою честь не запятнала молва.
Поздняя, видно, любовь нас сильнее гнетет; я пылаю
                 Вся, и от раны глухой грудь истекает моя.
Как со страданьем ярмо переносит впервые телица,
                 Как непокорен узде пойманный конь с табуна,
Так непривычному сердцу мучительны страсти любовной
                 Первые цепи; душа в них истомилась моя.
 
 
Бремя вины не гнетет, если сызмала к ней привыкаешь;
                 Пыткой любовь для того, кто ее долго не знал.
Первый получишь ты дар столь ревниво досель соблюденной
                 Чести; с твоей чистотой пасть суждено и моей.
А ведь приятно плоды собирать нам с нетронутой ветви,
                 И хорошо в цветнике первую розу срывать!
 
 
Пусть порицают, что я непорочные юности годы,
                 Жизни былой чистоту первым пятнаю грехом;
Более страсти самой недостойный предмет нас позорит:
                 Счастлива я, что любви пламенем светлым горю.
Если б мне Гера сама уступила супруга и брата, —
                 Мне и Зевеса, клянусь, был бы милей Ипполит!
 
 
Ради тебя – не поверишь! – привычкам я всем изменила:
                 Страстью пылает душа с зверем сразиться лесным.
Первой богиней мне та, что изогнутым луком владеет;
                 Перед сужденьем твоим я преклонила свое.
В лес меня тянет, и хочется, в сеть загоняя оленя,
                 Мчаться по склону горы, псам ветроногим кричать;
Хочется дротик дрожащий рукою метнуть обнаженной,
                 Хочется в мягкой траве телом усталым почить;
Часто по пыльной стезе я на легкой ристать колеснице
                 Жажду, уздой скакунов пыл укрощая лихих5151
  Эти пожелания встречаются тоже в сохранившемся «Ипполите» Еврипида, который, без сомнения, был также известен Овидию.


[Закрыть];
Часто несусь, точно жрица в святом Диониса безумье
                 Иль что в идейских лесах шумно тимпаны трясут,
Иль кого Пан рогоносный иль воля дриады могучей
                 Вещим наитьем своим в грозный повергли восторг.
Стихнет волненье, и всё мне расскажут. Я знаю причину,
                 И в молчаливой душе пуще пылает любовь.
 
 
Уж не семейный ли рок этой страстью судил мне томиться?
             Род в исступленье наш весь дань Афродите несет.
Зевса Европа любила (ведем от нее мы начало):
             Образ притворный быка ей олимпийца скрывал;
Мать Пасифая моя в роковом извращении страсти
             Выдала грех свой, явив миру уродливый плод5252
  Минотавр – образ человека с бычачьей головой – понимается нами теперь как пережиток териоморфического Зевса. Нерасположенные к нему и Миносу афиняне истолковали его как плод неестественной страсти царицы Пасифаи к быку.


[Закрыть];
Твой вероломный отец, путеводною нитью спасенный, —
             Даром влюбленной сестры – из лабиринта бежал;
Я же последняя ныне родства подчиняюсь законам,
             Чтобы недаром отцом был мне владыка Минос.
Рок наш сказался и в том: одному покорились мы роду;
             Как Ариадна отцом, сыном пленилася я.
Оба, Тезей и Тезид, вы двумя овладели сестрами;
             Смело над домом одним ставьте двойной вы трофей!
 
 
День, когда в царство Деметры, святой Элевсин, я вступила —
             Лучше б в родном я краю, в критской земле провела!
Нравился ты мне и раньше, но тут воспылала я страстью;
             Всюду, до мозга костей, пламя любви разлилось.
В белом хитоне сияя, чело увенчал ты цветами;
             Чистым румянцем стыда юный окрашен был лик.
Лик тот… Другим он казался холодным, и строгим, и черствым;
             Если же Федре судить, он лишь отвагой дышал.
 
 
Не выношу я мужчин, что по-женски лицо свое холят;
             Самый лишь скромный уход вашей приличен красе.
Именно строгость твоя, безыскусной прически небрежность,
             Легкая пыль на щеках – все это красит тебя.
Вижу ль, как диких коней ты строптивую выю смиряешь —
             Мерным изгибом ноги долго любуюсь твоей;
Иль богатырскою дланью копье ты упругое мечешь —
             Мышцы могучей руки любящий взор веселят;
Держишь ли дрот роговой с острием из железа широким —
             Что б ты ни делал, моим ты ненагляден очам.
 
 
Жесткость ты только свою оставляй среди зарослей горных!
             Не заслужила, мой друг, смерть от тебя я принять.
Грустный удел, без конца легконогой служить Артемиде
             И Афродиту лишать чести, что ей суждена.
Прочности первый залог – положенья обратного отдых:
             Новою силой дарит тело усталое он.
Лук ты возьми образцом, твоей милой богини оружье;
             Скоро теряет он мощь, коли натянут всегда.
Славен Кефал был в лесах и немало зверей быстроногих
             Метким ударом своим на мураву уложил;
Но он охотно Зарей был любим, и охотно ходила
             От старика своего умная нимфа к нему5353
  Заря (Аврора, или Эос) похитила некогда троянского царевича Тифона и испросила ему у Зевса вечную жизнь; но так как она позабыла испросить и вечную молодость, то Тифон состарился. Все же она его заботливо берегла. По другому преданию, любимцем Зари был афинский охотник Кефал. Федра остроумно соединяет оба предания: выходит, что Заря потому пленилась молодым Кефалом, что ей надоел ее старый муж Тифон.


[Закрыть].
Часто под дубом густым в Афродиты объятьях Адонис,
             В мягкой покоясь траве, нежные ласки вкушал.
И Мелеагр полюбил Аталанту, аркадскую деву;
             Ей он залогом любви зверя трофей даровал5454
  Здесь имеется в виду не признаваемая Гомером черта; согласно ей, среди охотников на вепря находилась и аркадская дева-богатырь Аталанта. Влюбившись в нее, Мелеагр присудил ей трофеи убитого зверя; из-за этого возникла ссора между ним и его дядьями, в которой он их убил.


[Закрыть].
Пусть же и нас поскорее к охотникам этим причислят!
             Без Афродиты моей лес твой – пустыня одна.
Спутницей буду тебе: не боюсь я ни скал, ни оврагов,
             Ни кабана, что косым губит ударом ловца.
Волны прибоем двойным побережие Истма колеблют;
             Узкую землю там гул двух оглашает морей.
Там я в Трезене с тобой поселюсь, в Питфеевом царстве5555
  Трезен в Арголиде, на Саронском заливе (но все же в довольно значительном расстоянии от Истма) был царством Питфея, отца Этры, супруги Эгея и матери Тезея. У него воспитывался как его внук Тезей, так позднее и его правнук Ипполит.


[Закрыть]:
 
 
             Уж и теперь этот край стал мне отчизны милей.
Вовремя медлит Тезей… и промедлит он долго, надеюсь:
             У Перифоя Тезей, милого друга, гостит.
Да, мы признаться должны – не скрывать же вины очевидной! —
             Что Перифоя и мне он и тебе предпочел5656
  Перифой (Perithoos) – такова настоящая форма имени Тезеева друга; так как она для гекзаметра не годится, то эпические поэты удлиняют первый слог (греч. Peirithoos, лат. Pirithoos). Федра, впрочем, совершенно напрасно ищет в этой знаменитой дружбе чувственного элемента.


[Закрыть].
Да и не первую мы от него переносим обиду:
             Он нас обоих не раз лютой кручиной взыскал.
 
 
Брату он кости своей раздробил булавой и рассеял5757
  Брат – Минотавр, который, как отродье Пасифаи, конечно, приходился Федре братом. Родственную нежность героини к этому чудовищу придется оставить на ответственности Овидия, который вообще любил по-александрийски щеголять генеалогиями.


[Закрыть],
             Диким добычей зверям бедную бросил сестру!
Где амазонка лихая, достойная сына-героя
             Матерь, что в сонме сестер храбростью первой была?
Где она? Праздный вопрос: от меча она пала Тезея!
             Даже залогом таким жизни она не спасла.
Он ее в жены не взял, не возжег ей огней Гименея,
             Дедины чтобы своей не унаследовал ты;
Братьев тебе от меня подарил он. Не я в них виновна:
             Он настоял, чтоб они были восприняты все.
Лучше б, прекрасный мой друг, мое тело от крайней потуги
             Разорвалось, чем тебе злую обиду родить!5858
  Эта черта делает нам эту Федру прямо отвратительной. У Еврипида, напротив, Федра с любовью отзывается о своих детях (царевичах Адаманте и Демофонте) и умирает, между прочим, чтобы спасти их честь.


[Закрыть]
Так к тебе нежен был он. Уважай же священное ложе —
             Ложе отца, что тебя сыном стыдился признать!
 
 
Или нечестье тебя нашей связи запретной пугает?
             Мачеха – пасынок – звук именований пустых!
Друг мой, стыдливость такая тогда уж свой век доживала,
             Кронос когда в простоте правил сынами земли.
Зевс же примером своим наслажденье возвел в благочестье:
             Сделал дозволенным все – брата с сестрою союз5959
  Зевс был братом своей супруги Геры.


[Закрыть].
Прочною цепью лишь те единят сокровенные узы,
             Что Афродита узлом крепко стянула своим.
Трудности нет нашу тайну сберечь. Бери дар у богини!
             Всякую скроем вину мы под покровом родства.
Пусть наши видят объятья – обоих похвалят нас люди:
             Стану лишь нежной для них к пасынку мачехой я.
 
 
И не придется тебе о полуночи грозного мужа
             Дверь отворять, обманув зоркий привратника глаз:
Дом, как и прежде, один приютит нас; лобзания наши
             Явными были досель, явными будут и впредь.
Будешь со мной ты спокоен; грехом похвалу лишь стяжаем,
             Хоть бы на ложе одном был ты застигнут со мной.
 
 
Только решайся скорей, не откладывай счастья минуты;
             Так да пребудет в тебе добр мой мучитель Эрот!
О, не гнушается Федра к униженной просьбе прибегнуть;
             Где ее гордость теперь, где величавая речь?
А ведь к упорной борьбе я готовилась, твердо решилась
             Грех одолеть свой… да нет твердости места в любви!
Побеждена, пред тобою главу преклоняет царица;
             Что мне прилично, что нет – видеть любовь не дает.
Я отстыдилась, и Честь, свои бросив знамена, бежала.
             Сжалься над пленницей ты, строгий свой дух укротив!
 
 
Вспомни: Минос мой отец, властелин беспредельного моря;
             Дед мой державный своей мечет перуны рукой;
Деда другого чело в венце лучезарном сияет:
             Он нам с багровых брегов день теплотворный дарит.
Всю мою знатность Эрот покорил. Хоть над предками сжалься!
             Если ко мне ты суров, то хоть моих пощади!
Будет приданым мне Крит, многославного Зевса отчизна6060
  Первый дед – Зевс, отец Миноса; второй дед – Гелий, отец Пасифаи. Зевс предполагался вскормленным в Диктейской пещере в Крите.


[Закрыть];
             Пусть над народом моим будет царем Ипполит!
Дай же свой дух усмирить! Ты ведь знаешь, кого усмирила
             Мать; неужель и его будешь свирепее ты?
 
 
Ради самой Афродиты, что Федру блюдет неотступно!
             Так да не ведаешь ты мук одинокой любви.
Так да поможет тебе Артемида в дубравах дремучих,
             Так да пошлет под удар чаща лесная зверей.
Так да хранит тебя Пан, с ним и сатиров горные сонмы;
             Так да падет от тебя дротом сраженный кабан.
Так да укажут тебе – хоть враждебен ты, слышу я, девам —
             Нимфы прохладный родник жгучею жажды порой!
 
 
Просьбу слезами свою орошаю я. Просьбу читая,
             Думай, что между письмен видишь и слезы мои!
 

Том III

По счастливой прихоти алфавита четыре драмы, попавшие в настоящий третий том «Театра Еврипида» И. Ф. Анненского, составляют настоящую тетралогию в истинном смысле слова: обе «Ифигении», не будучи одновременны, объединены между собой единством фабулы; к ним примыкает «Ион», вероятно одновременный с «Ифигенией Таврической» и объединенный с ней единством настроения и мотивов: и здесь и там действие происходит перед храмом в благоговейной сакральной обстановке, и здесь и там угрожающее пролитие родной крови вовремя предупреждается узнанием – там брата и сестры, здесь матери и сына. Аполлон и Артемида во всех трех трагедиях незримо стоят в центре действия, но во второй и третьей ему дано направление к Афинам, вследствие чего богиня-покровительница этого города является в заключение выразительницей согласной воли своей и также единокровных с ней божеств. «Киклоп», четвертая драма, завершающая тетралогию, – как и полагается – драма сатирическая, веселая, трактующая об Одиссее и Киклопе, перенесенных поэтом в сферу сатиров, спутников Диониса.

Все же художественное достоинство этих четырех драм неодинаково. Современный читатель, вероятно, отдаст предпочтение «Ифигении Авлидской», в героине которой так трогательно изображена девичья нежность, благодаря ряду трагических переживаний возвышающаяся до самых вершин героического пафоса. Эта трагедия – достойная ровесница «Вакханок» – к сожалению, разделила и ее участь: ее заключение пострадало. Желание представить ее возможно все-таки в цельном виде заставило меня прибегнуть к дерзновенной мере: восстановить самому конец, согласно предпосылкам поэта. Прошу читателя отнестись к этой попытке (эксод) так же снисходительно, как он привык относиться к реставрациям античных статуй. Кроме художественной, мною руководила также и практическая цель. «Ифигения Авлидская» включена в число тех античных трагедий, которые вошли и в современный репертуар, и я всегда буду вспоминать с наслаждением постановку ее у нас в Санкт-Петербурге и вдохновенную передачу роли обеих героинь Д. М. Мусиной и Б. В. Пушкаревой. А для таких постановок желателен гармонический конец, взамен того диссонирующего, который присоединил поздний подражатель.

Место рядом с «Ифигенией Авлидской» заняла бы, вероятно, в нашей оценке «Таврическая», если бы вторая ее половина стояла на высоте первой; к сожалению, поэт испортил ее в наших глазах сложной и хитрой интригой побега, которой он не успел преодолеть к тому времени, когда он ее писал. Мы одобряем Гете, устранившего этот мало трагический элемент, и охотно даем его «Ифигении» предпочтение перед образцом Еврипида; не следует, однако, забывать, что в этом окончательном облагорожении героини Гете лишь следовал эволюции, намеченной самим Еврипидом, который первый превратил жестокую и мстительную Ифигению-жрицу своего предшественника в Ифигению сострадательную, и что, завершая этот процесс облагорожения, Гете опять-таки находился под влиянием Еврипида и именно его посмертной «Ифигении Авлидской». После нее возвращение к хитрой таврической жрице, играющей легковерностью простодушного царя-варвара, было уже невозможно: гетевская гуманизация напрашивалась сама собой.

Как бы то ни было, но при настоящих условиях «Ион» произведет, вероятно, более гармоническое впечатление на читателя. Конечно, для правильной оценки этой «драмы романтического характера», как ее назвал покойный Иннокентий Федорович, требуется и с нашей стороны немного… позволю себе заявить – здоровой наивности, способности интересоваться удачными неожиданностями богоуправляемой судьбы человека. Пусть же ее воскресят в себе те, кто ее не к пользе для себя потерял.

Благодаря потере родственных драм – и «Тиро», и «Креусы» Софокла и др., – «Ион» Еврипида представляется нам уником; то же и по той же причине следует сказать и о сатирической драме «Киклоп», даже и после обнаружения «Следопытов» Софокла, так как эти последние возвращены нам не полностью. В этой изолированности заключается первый, очень своеобразный интерес нашей драмы; второй можно будет усмотреть, думается мне, в счастливом юморе поэта, повсюду просвечивающем в его оригинальной драматизации гомеровского сюжета; и, наконец, третий – в той не менее счастливой удачливости, с которой покойный Иннокентий Федорович сумел воспроизвести этот юмор в своем русском переводе.

Что касается относительной новизны включенных в этот том произведений Еврипида, то впервые печатается по рукописи покойного только «Ифигения Таврическая»; «Ион» и «Киклоп» уже находилась в числе шести драм, изданных им в самим в первом и единственном томе его петербургского издания 1906 г.; наконец, «Ифигения Авлидская» была им напечатана в Отделе классической филологии Журнала Министерства Народного Просвещения за 1898 г. Должен при том заметить, что покойный в своем переводе несколько изменил заглавия обеих «Ифигений»: «Авлидскую» он назвал «Ифигенией-жертвой», «Таврическую» – «Ифигенией-жрицей». Я сохранил эти заглавия с их красивой антитезой в виде подзаголовков, в виде же главных – по причине, изложенной во II томе, – восстановил те, которые завещаны нам античностью и под которыми эти трагедии цитируются на Западе и у нас…

Помечаю это предисловие датой окончания мною редакции этого третьего тома и пожеланием, чтобы обстоятельства позволили усердным и самоотверженным издателям, несмотря на постигшее их издательство в октябре 1917 г. несчастие6161
  Имеется в виду пожар. (Прим. сост.)


[Закрыть], выпустить его без слишком длительного промедления.

Петроград, май 1918