Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Если бы Гаврилов сам приготовлял серии и пользовался плодами этого дела, он бы никоим образом в Изюме не сбывал их; а сбывало бы их такое лицо, которое, будучи преступно, в то же время не было бы привязано к той местности, не имело особенных причин там оставаться, – это был человек гулевой, которому все равно, где бы ни быть, – нынче в Харькове, завтра где-нибудь в другом месте. Таким человеком по характеру, по бездолжности, по отсутствию средств к жизни, является Щипчинский.

Посмотрим, какие в деле имеются данные для обвинения Гаврилова в участии его в самом делании этих бумаг? Факт, что фальшивые серии делались в Варваровке, – в селении, стоящем на пути из Бахмута в Харьков, – признан. Но ни один из допрошенных подсудимых, ранее осужденных по этому делу, несмотря на свой оговор Гаврилова, – ни Солнцев, ни Щипчинский, ни Зебе, никто другой, не подтвердили ни единым словом, а напротив, положительно отвергнули, что Гаврилов приезжал в Варваровку, тогда как они весьма подробны в прочих своих показаниях.

Отсутствие Гаврилова на том месте, где совершается преступление, может объясниться другим мотивом, мотивом тоже довольно вероятным, – мотивом, что всякое лицо, имеющее средства приобрести плоды преступления путем загребания жара чужими руками, не станет сам пребывать на опасном месте, – мотивом, который совместен с понятием об осторожности того преступника, который задумал известное деяние.

Если этот мотив принять, то надо же провести его по всему делу.

Но обвинение само постоянно указывает на отсутствие осторожности в Гаврилове. Обвинение находит два раза машины в доме Гаврилова, видит, что деньги посланы в Одессу Масленникову для покупки машины Гавриловым же, и, веря этим документам, выставляет их как доказательство, что Гаврилов принимал участие. Если таков Гаврилов, то тогда соображения обвинителя о том, что в Варваровке Гаврилов не был из предосторожности, идет вразрез с характером этого же самого лица во время покупки средств преступления, с характером чересчур открытым и откровенным.

Есть только один документ и одно показание, которые могут считаться обвинительной властью уликой.

Из показания оговорщика Зебе видно, что в Варваровке сначала делали 50-рублевые бумажки, и, когда делание их не удалось, тогда Щипчинский едет в Харьков советоваться с Беклемишевым о том, чтобы 50-рублевые бумажки отложить в сторону и заняться сериями, на что нужно было получить его разрешение. К этому времени относят телеграмму, в которой Беклемишев дает знать в Бахмут Гаврилову, что в Варваровке дело о подделке улажено, но самому Гаврилову не советует ехать в Варваровку, и затем уже говорит о посторонних вещах.

Если бы была такая телеграмма, которою бы уведомлялся Гаврилов о невыезде в Варваровку, тогда это был бы факт решительный, несомненный. Но такой телеграммы в самом деле нет.

Вот текст, на который ссылаются: «Был Щигров, улажено, куда-то не ездит, повидайтесь с Соболевым. Номер косилки».

Сама по себе телеграмма не дает никакого понятия о своем содержании и не может вести ни к какому выводу. Тогда прибегают к толкованию. Не маги или книжники, а те же оговорщики, Гудков, Зебе и пр., берут на себя роль толковников.

И вот что происходит: Зебе утверждает, что Щипчинский ездил к Беклемишеву советоваться о сериях. Беклемишев это отвергает. Слова Беклемишева подтверждает Щипчинский. Чтобы опровергнуть Щипчинского и Беклемишева, Зебе опирается на телеграмму и с авторитетом утверждает, что «Щигров» значит Щипчинский; «дело улажено», – значит вместо ассигнаций будут делать серии.

То же мнение поддерживают ученые Гудков и Солнцев. Между ними, как настоящими учеными, кроме общего мнения, есть и разногласие. Гудков и Зебе слово «Соболев» переводят словом «Шахов», а Солнцев видит в этом свою собственную фамилию. Мнение авторитетное и под рукой Гудкова, Зебе и Солнцева из телеграммы создается страшная улика, подтверждающая оговор Зебе.

Но я позволю себе усомниться в силе этой улики и обращу ваше внимание на то, что сразу роняет цену ее. Оговор Зебе не подтвердился Щипчинским, отвергнут Беклемишевым и не может быть признан достоверным. Он нуждается в подтверждении. Телеграмма не имеет положительного смысла; вместо нее нам предлагают другой текст, созданный Зебе и Гудковым и измененный Солнцевым. Она, поэтому, еще более нуждается в разъяснении. И вам предлагают недостоверный оговор подтвердить изобретенным текстом телеграммы, а недостоверность толкования телеграммы подтвердить шатким оговором Зебе. А ведь недостоверное положение, сколько ни подтверждай ссылкой на недостоверное же доказательство, все-таки будет недостоверно.

Веру в эти два положения подрывает обстоятельство в высшей степени интересное. Я говорю о количестве серий. Щипчинский считает их на 70 тыс. руб. Гудков когда-то доводил эту цифру до 200 тыс. руб. Ему ли, печатнику, не знать этого? А между тем он потом согласился, что серий было не более чем на 70 тыс. руб. По показанию Солнцева останавливаемся на 22 тыс. руб., а по количеству обнаруженных в обороте бумаг играет роль цифра 9500 руб.

Вот какая разноголосица в показаниях лиц, на которых строится обвинение, вот какая достоверность! Она подрывает веру в достоинство того материала, из которого обвинение строит свое здание. А этим исчерпывается все, чем располагает обвинитель для доказательства, что Гаврилов принимал участие в подделке.

Перейдем к дальнейшему.

Насколько вяжется с этим предположение, что Гаврилов был тем не менее душою дела, что он приобретал людей и средства, для предприятия необходимые?

Разберем это.

В 1862 году некто Виттан, человек, рассчитывавший, наверное, получить место следователя, задался задачей, помимо административной и судебной власти, расследовать какое-нибудь знаменитое уголовное дело. По словам его, он на собственный счет содержал штат шпионов, при помощи которых все и всё были ему известны.

Благодаря своей энергии, он, как говорит, наконец, обогатился сведением, что в 1862 году Гаврилов задумал то преступление, за которое вы его ныне судите. Как подобает доброму гражданину, он доводит об этом до сведения властей. Дознание, однако, ничем не кончилось, – не подтвердилось.

Но бесследно оно не пропало: тень брошена на Гаврилова, определился и характер Виттана. Благодаря всему этому, если в будущем в доме Гаврилова нашли бы одну фальшивую монету, а у Виттана окажется их 500 штук, то и тогда не усомнятся, что Гаврилов – подделыватель, сбытчик, а у Виттана собрана целая коллекция, как улика против Гаврилова.

Этот Виттан, хотя бумага, поданная им губернатору, и изображает его преследователем зла, на практике, однако, играет в другую игру. Живя в Ростове-на Дону, он, по словам Гудкова и Зебе, приглашает их подделывать фальшивые деньги, находит лучшим самому испробовать то дело, которое он только что преследовал. Решиться страшно, но у него есть выход. Его не заподозрят, – ведь у него есть официальное заявление, что он преследует, а не совершает это зло.

Гудков соглашается. Он живет на квартире, за которую платит Виттан. Он платит и за Юрченко, – за другого подговоренного работника. Гудков утверждает, что при этом Виттан уже говорил о Гаврилове, как настоящем хозяине дела; значит, Гаврилов должен был тратить деньги и на содержание Гудкова с компанией.

Несмотря на то, что Гудков знает до мельчайших подробностей ход дела, он не указал, и следствие, по его словам, не обнаружило ни одной посылки денег к Виттану от Гаврилова за этот период времени.

В августе 1863 года Виттан, поддерживая мысль, что Гудков и Зебе приглашены Гавриловым, едет в Бахмут, в город, где живет Коротков, где фигурирует Спесивцев. Туда же еще прежде едут Гудков и Юрченко, сопровождаемые Спесивцевым. Они не едут прямо к Гаврилову, а ждут Виттана. Дождавшись, едут в Копанки и там останавливаются на постоялом дворе. Остановиться там было нетрудно, в глаза не кидалось: большая дорога, в селе – станция и большой постоялый двор, останавливайся, сколько душе угодно.

Что же делают они там?

Виттан утверждал, что он приторговывал аренду у Гаврилова. Это объяснение, поддерживаемое Гавриловым, оправдывается несколькими свидетельскими показаниями. Люди давали Виттану дроги ездить смотреть имение, слышали от него, что он взял Абазовку в аренду. Хотел ли в самом деле Виттан арендовать – это другой вопрос; но он приезжал говорить об аренде. Он и сам допускает, что аренда маскировала иную цель, – желание наблюдать за Гавриловым, а мы, изучив его деятельность ростовскую, можем допустить, что и здесь предполагалось второе упражнение в роли мнимого доносчика.

Предположить, что Виттан приезжал для преступных переговоров, – труднее. Виттан доносил на Гаврилова, Гаврилов мог знать это и, конечно, счел бы за ловушку союз со своим доносчиком. Если же Виттан приезжал для делового, хозяйственного разговора, то не было причины бояться его, не принять его.

Преступный характер свидания Виттана с Гавриловым предполагает Гудков. Подкрепляется его показание рассказом о его собственном свидании с Гавриловым. Если верить Гудкову, то Гаврилов, несмотря на то, что первый раз в жизни видел его и Юрченко у себя, фамильярно, как добрый знакомый, встретил их и прямо, вместо всякого приветствия, спросил их, хорошо ли они сумеют сделать 50рублевые. В тот же день, продолжает Гудков, Гаврилов ходил с ними охотиться и вел переговоры, гуляя с ружьем по лесу, где бы выстроить тут дом для фабрикации.

Здесь много неестественного. Не говоря, что люди разного положения и развития вряд ли, если бы хотели, сумели в час знакомства сойтись, как свои, – неправдоподобно, чтобы, не узнав человека, так откровенно его спрашивали о щекотливом деле, об умении подделывать деньги: при самом ничтожном градусе осторожности человек не решится на это. Охота в лесу богатого помещика с ремесленниками, при понятиях того времени, показалась бы странной, загадочной выходкой. И думается мне, что ни этой охоты втроем, ни искания в лесу удобного места для постройки не было.

Сотоварищ мой по защите указал вам, что лес этот, имевший едва 150 десятин, окаймленный дорогами, насквозь был виден едущими мимо людьми. Тут хорошо было бы какому-нибудь фарисею устроить молельню, чтобы всему свету видны были его добродетели, но здание для фальшивых денег выстроить, вероятно, не пришло бы в голову и самому недалекому человеку.

Относительно этой же охоты Гудков припомнил обстоятельство, по-видимому, маловажное, но убедительное. Он назвал ружье, которым охотился. Управляющий Гаврилова на очной ставке доказывал, что ружей в Копанках даже не держали, а держали их в Бахмуте. Но Гудков настаивал, твердостью подкупая слушателя, подробностью описания оружия, убеждая в своей правоте.

Загадка разрешается легко: никто не отвергает, что Гудков жил у Гаврилова в бахмутском доме. Там ему было время ознакомиться с коллекцией ружей Гаврилова. А разузнаешь их устройство, ничего не стоит воображением перенести их куда угодно.

Сотоварищ мой уже обратил ваше внимание на странное совпадение отъезда Гудкова и Юрченко от Гаврилова тогда, когда машины прибыли из Одессы. Тут-то бы Гаврилову, если он приобрел машины, держать рабочих, а вышло наоборот. Гудков уехал в Харьков и Воронеж, знаменуя этим, что он жил у Гаврилова, пока ему негде было жить, нечего делать, и уехал тогда от него, когда ему приготовили рабдту приобретатели машин в Одессе.

В то время, когда Гудков живет у Гаврилова, в Одессу посылаются деньги. Посылку приписывают Гаврилову, а назначением денег считают покупку машин.

Защита, обращая внимание на это, не может не указать вам на факты следующего рода.

Виттан доносит на Гаврилова, однако и приглашает к себе подделывателей, их везет в Копанки, их устраивает у Гаврилова, и пока они там или, лучше, пока нет машин, оставляет их там. Спесивцев с Коротковым, несомненным участником его в деле, едут в Харьков, а оттуда с Виттаном отправляются в Одессу, где к ним присоединяется Масленников, отправляются для приобретения машин.

В покупке машин предполагается решительное участие Гаврилова, выразившееся ссудой капитала. Но это предположение встречает отпор вот в чем.

Машины, по словам Масленникова и свидетеля, – продавца-литографа, куплены в конце 1863 года. Между тем деньги, приписываемые Гаврилову, отсылались в 1864 году, начиная с 19 марта, кончая первыми числами апреля, как об этом свидетельствуют почтовые сведения.

Оговорщики, приписывая покупку машин на средства Гаврилова, сами же утверждают, что на покупку дано Коротковым 2000 руб. (слова Гудкова), Солнцевым – 1000 руб., Щипчинским – 500 руб., денег этих совершенно достаточно, ибо машины, которые мы видели, будучи подержанными, не стоят более 1000 или 1500 руб. Куда же и зачем было требовать 500 руб. от Беклемишева, брать 3000 руб. от Гаврилова (Гудков говорит, что 3000 руб. Гаврилов дал Виттану в Харькове) и еще от него же получать в Одессе в 1864 году до 2000 руб.?

Четыре посылки денег в Одессу приписывают Гаврилову. Почтовые сведения говорят, что три посылки шли от Рощина (принятое Гудковым имя). Но что нужды? Гудков говорит, что это посылки Гаврилова. Слова Гудкова подтверждает четвертая посылка: она подана Носовым от имени Гаврилова. Таким образом, заключает обвинитель, хотя три раза Гаврилов скрытничал, но в четвертый раз назвался своим именем и обнаружил свое участие.

Но вывод, сделанный прокурором, непоследователен.

Если Гаврилов находил нужным скрывать посылку от своего имени денег, то зачем же он в четвертый раз отступил от плана? Если же посылка денег в Одессу не была опасна, так что Гаврилов мог послать от своего имени, то нет разумной причины для первых посылок пользоваться чужим именем.

Не вернее ли будет, что Гудков пересылал под именем, которое он сам себе приписывает, деньги?

Где он брал их? Я сближаю в вашей памяти два факта: Коротков, участник в деле, жил в Бахмуте в это время, Коротков дал на дело 2000 руб., и к этой сумме приближается итог посылок в Одессу. Оставалось, для безопасности, отклонить подозрение от себя. Гаврилов, по плану Виттана, был таким человеком. Деньги посылаются через Носова, близкого Гаврилову человека, бывшего его крепостного. К этому человеку Коротков вхож, и ему легко было воспользоваться услугой Носова, сказав ему, что «твой барин велел услать этот пакет». В почтамте же не могло возникнуть затруднения, – там не проверяют личности отправителя, а только получателя. Машины куплены и отправлены на имя Носова, того самого Носова, который посылал сомнительную гавриловскую денежную посылку. На перепутьи машины побывали в Копанках. Здесь их не прятали, не скрывали. Они открыто стояли на возах. Не видать никаких мер предосторожности, которые бы принимал Гаврилов и которые давали бы нам право заключать, что Гаврилов знал назначение вещей и опасался чужого любопытства. Из Копанок машины едут в Бахмут. Кто и где хранил их в Бахмуте, это не относится до Гаврилова, и мы займемся теперь одновременно с путешествием машин историей сближения и тех переговоров участников варваровского учреждения, которые в это время начались и деятельно велись между членами товарищества.

Гудков, как вы знаете, уехал от Гаврилова, когда прибыли машины; несколько времени он прожил у матери в Воронеже. Наступило время действия, и его вызвали. Он говорит, что вызвали его телеграммой и неподписанным письмом, присланным ему Гавриловым.

Письма этого нет, как вообще многих важных документов, известных дословно Гудкову, но почему-то не сохранившихся. Остановимся на телеграмме.

Она Гавриловым не подписана, однако настаивают, что она – его. Эксперты видят в ней сходство с рукой Гаврилова, но при этом заявляют и о намеренном искажении руки и сходстве ее также с рукой Милевского.

Значение экспертизы учителей чистописания вам объяснил прокурор. Я присоединяюсь к этому мнению. Тем более оснований не доверять экспертизе, что их мнение о намеренном изменении руки не вяжется с обстоятельствами дела. Если Гаврилов хотел скрыть свое участие, то при близости его с домом Милевского он мог просить написать ее кого-нибудь из этого дома. Содержание телеграммы обыденно и просто, и бояться было нечего. Телеграмма подписана «Херсонским». Имя это, по свидетельству оговорщиков, носил Виттан. Значит, она ему и принадлежала.

Но обвинению необходимо доказывать, что сзывал людей в Харьков Гаврилов, и оно допускает произвольно, что на этот раз именем Херсонского подписался Гаврилов. Когда соберется много других данных против Гаврилова, обвинение не будет ему приписывать этой фамилии, но теперь, в этот момент, еще ничего нет против него, так отчего же не отнести к нему этой телеграммы.

Гудков приезжает в Харьков. Не застал Гаврилова и идет к Беклемишеву. Там было совещание. Я не стану на этом останавливаться: защита Беклемишева разберет, был ли Гудков у Беклемишева и было ли совещание. Отрицая то и другое, я попрошу вас припомнить несогласие Гудкова и Солнцева по этому обстоятельству и противоречие их в том, был ли Щипчинский при совещании.

Затем Гаврилов, принимающий в телеграммах чужое имя, не подписывающийся в письмах к Гудкову, везет Гудкова с собой до Бахмута, когда уже решено место и время подделки.

Я эту поездку не отвергаю, но обращу на нее внимание, как на довод за то, что Гаврилов оттого не опасался ехать по дороге, где его все знали, с Гудковым, что не знал ни затей, ни дела, на какое решился Гудков с товарищами.

Гудков в Ростове; он сманивает Зебе – другого оговорщика; Зебе от Гаврилова не получал приглашения, но приглашен его именем. Чтобы уехать, надо предлог; придумано написать письмо на немецком языке от родителей и прислать его к Зебе: он покажет хозяину и уедет. Пишут письмо и отсылают его с эстафетой Гаврилову, чтобы он переписал его и прислал от имени родителей Зебе.

Письмо, говорят, было прислано. Но опять-таки нет его в наличности, и мы не можем судить о достоверности рассказа, что его писал Гаврилов.

Что же касается денег, то указывают на то, что 300 руб. присланы; а что присылка эта имела соотношение с приглашением Зебе, ссылаются на телеграмму, которую Гудков писал Гаврилову: «Товар куплен, недостает 300 руб.».

Телеграмма эта в переводе, сделанном Гудковым, значит: Зебе согласился на наем, нужно 300 руб.

Все это объяснено, но не обращено внимания вот на что: телеграмма послана 2 февраля 1865 г., а деньги, посылку которых не отвергает Гаврилов, объясняя ее поручением Гудкову купить железа в Ростове, – отправлены 30 января. Допустив связь телеграммы и посылки денег, приходится сказать, что бывают иногда следствия прежде причин; но с этим согласиться трудно.

Этим исчерпывается все, чем обвинение располагает по вопросу о приготовлении Гавриловым средств и людей для дела.

Самое дело не удалось, – серии вышли плохи; компания распалась, развела другие преступления, и люди рассеялись.

Какими данными запаслось следствие по участию Гаврилова в этом периоде дела? Об этом мы будем говорить после небольшого перерыва времени, о чем я прошу господина председателя.

Объявлен перерыв на полчаса.

По возобновлении заседания защитник продолжал.

В привозе машин в Копанки, увозе в Варваровку и в обратном доставлении из Варваровки в Копанки, после неудачной подделки, господин прокурор находит наибольший запас данных против Гаврилова.

Не могу согласиться, чтобы и тут не было натянутых и поверхностных выводов.

Да, машины останавливались в Копанках, но без всякой опаски и таинственности. Так не поступил бы Гаврилов, если бы знал, что это за вещи и зачем их везут.

Вещи эти, даже без участия Гаврилова, отправлял управляющий Богданович, он же принимал их и выдавал билеты в принятии извозчикам. При второй отправке вещей в Копанки, уже из Варваровки, они шли с письмом Щипчинского, просившего дать ему возможность перегрузить их в Копанках; принимая их, Гаврилов открыто выдал квитанцию в приеме.

Если бы Гаврилов знал, что делается в Варваровке, если бы он был руководителем, он бы лучше других имел сведения, что компания распалась, что ходит слух о подделке, и самое главное, не распорядился бы в своем имении складывать улики преступления. Так всегда поступают действительно виновные. Вот, Солнцев, участник дела, когда к нему попала часть машин, поспешил скорее отделаться и услал их туда же, в Копанки…

Когда правосудие обнаруживает преступление, страх и чувство самосохранения дают известный характер жизни и поступкам участников злого дела. Нет таких личностей, которым бы не изменило тогда спокойствие духа.

И в настоящем деле случилось то же. Скрылся из Варваровки Щипчинский, скрылись Зебе, Гудков и проч.; один Гаврилов остается спокоен. На пути к побегу Щипчинский заезжает к нему, но и такой случай не нарушает обычного порядка жизни подсудимого. Свидетель Деревянников, живший в это время у Гаврилова, не замечает ни волнения, ни беспокойства, ни секретных переговоров Гаврилова с Щипчинским. Щипчинского берут, Солнцева арестовывают – значит, будет раскрыто все дело; но Гаврилов и тогда остается у себя в имении, так же в имении, как и до ареста этих личностей. Не изменился он и тогда, когда Солнцев делает признание и оговоры. Действительно, прошло несколько времени, и Солнцев снял с Гаврилова обвинение.

Вот те выдающиеся факты настоящего дела и те выводы, которые, вытекая из сопоставления известных нам обстоятельств дела, говорят в пользу подсудимого.

Кроме фактов внешних, задаваясь вопросом, совершил ли подсудимый то деяние, которое ему приписывают, – необходимо обратить внимание на внутреннюю сторону, на нравственные качества обвиняемого, надо посмотреть, насколько способен подсудимый к тому делу, о котором идет речь.

Прокуратура предвидела, что мы обратимся к этой стороне дела, и на этот раз не ошиблась; но она назвала этот материал ненадежным, назвала его «областью предположений» в противоположность «фактической почве», на которой она исключительно остановилась.

Против этого я спорю со всею силою убеждения.

Внутренний мир человека – это такой же факт, как и внешние деяния. Движение человеческой мысли и науки в области права шли именно к тому, чтобы в суждении о человеческих поступках давалось преобладание этому внутреннему миру.

20—30 лет честной безукоризненной жизни человека должны заставить задуматься, быть осторожнее к показаниям, которыми приписывается обвиняемому дело, настолько темное, что решиться на него можно было бы лишь при испорченности нрава. Как-то не вяжется одно с другим!

То же мы видим и здесь.

Прошлое Гаврилова более чем безупречно. Вам читали отзыв лиц, перед глазами которых проходила домашняя и общественная жизнь подсудимого. Ответьте мне: Гаврилов, как его изображают отзывы, похож ли на Гаврилова, каким его изображает обвинение?

Впрочем, отзывов всех было подано до 50, а, по заявлению защиты, читалось их три-четыре; может быть, это – лучшие отзывы, а другие на них не похожи?

Совсем нет.

Отзывы одинаковы, я вам это сейчас докажу.

Кроме отзывов, читанных по нашему заявлению, читался один по выбору прокуратуры. Очевидно, что, преследуя цель, противоположную цели подсудимого, прокуратура взяла наиболее неблагоприятный отзыв. И что же? Отзыв Филимонова говорит то же самое. В нем только есть некоторые подробности, вызванные миросозерцанием автора. Так, автор лучшим качеством человека считает «привычку не беречь денег и держать их не запертыми» и хвалит за это Гаврилова.

Я не останавливаюсь на отзывах дворян и купцов, людей, равных с ним по богатству, равных по сословным преимуществам. Я обращу внимание ваше на крестьянские отзывы. Крестьяне, не его крестьяне, а окрестные, заявляют, что не было лучшего посредника, не было добрее человека, чем он: он тратил свое, чтобы улучшить их быт. Он познакомил их с благом, им дарованным «положением», настолько осязательно, что, по его почину, они день 19 февраля, день свободы, ежегодно празднуют общественной молитвой.

И против этого человека, который, насколько мог, содействовал развитию и благосостоянию низшего сословия, теперь собрались улики, обвиняющие его в преступлении – подделке государственных бумаг, сбыт которых всегда рассчитывается на эту же массу простонародья.

Уликой против Гаврилова, уликой, образовавшейся после, но изменившей взгляд на все дело, считают «подкуп свидетелей и соучастников». Перейдем к этому и мы. На первых порах нас поражает масса противоречий и неправды, сказанных Гудковым и товарищами. Чуть ли не все начальство тюрьмы обвиняется им: и доктора, и фельдшера. На его показаниях основан вывод обвинения, что даже тюремный священник занимался не пастырской деятельностью, а переговорами и подкупом.

Но нам известно, что ни начальство, ни служащие при больнице в самом деле суду не преданы, ибо высшая, обвинительная камера не нашла возможным довериться показаниям, с полной верой принимаемым прокурором. Обвинительная камера расходится и в другом с прокуратурой: иной, кроме пастырской деятельности, она не усмотрела в отношениях священника к подсудимым.

Что касается до Гудкова и Зебе, как лиц, оговаривавших Гаврилова и бравших назад оговоры, то прежде всего надо заметить, что тюремная жизнь давно сделала из поступков, им приписываемых, источник денежных выгод. Там нередко создаются оговоры, чтобы за снятие их взять выкуп, – и за правду, и за неправду. Когда сделан оговор и снят, и при снятии оговора играли роль деньги, то еще нельзя судить: оговор или снятие оговора ложны, и куплена правда или неправда. Вопрос разрешается иными обстоятельствами.

Подтверждают подкуп, указывая на то, что Гудков и Зебе жили роскошно в тюрьме, что жизнь их была так хороша, что и на воле лучше не бывает. Но нам известно, что, кроме Гудкова и Зебе, Виттан и Щипчинский были участниками дела: их слово могло быть не менее важно для Гаврилова, как слово Гудкова и Зебе, значит, и им бы следовало жить так же хорошо. Но ни они, никто другой не указывают на роскошь в жизни этих подсудимых. Между тем Гудков и Зебе все-таки раз оговорили Гаврилова, снятие оговора достоверными их еще не делало; тогда как Щипчинский и Виттан, и особенно первый, не меняя своих показаний, должны были показаться Гаврилову более надежными помощниками.

Но есть свидетели того, что Гудков жил хорошо. Где же средства? Средства эти ему давала должность арестантского старосты, должность прибыльная, если досталась ловкому человеку…

Гудков, настаивая на подкуп, говорит, что за снятие оговора назначено было 10 000 руб. Деньги не были отданы, а ограничились одним обещанием. «Я верил его слову, – говорит Гудков, – я жил у Гаврилова прежде и знал его хорошо». Если Гудков, живя у Гаврилова, вынес впечатление, что последний настолько честный человек, что ему можно поверить на слово 10 000 руб., и если он ему после на слово поверил, то значит, что мнение Гудкова о Гаврилове осталось одинаковым, неизменным.

Но Гудков же говорит, что, однако, в бане, когда ему палач принес водки от имени Гаврилова, он не стал ее пить, потому что слышал кое-что о Спесивцеве и других. Если это правда, то значит Гудков уже не считал Гаврилова человеком хорошим и, следовательно, вряд ли на слово ему поверил бы 10 000 руб.; если же поверил на слово, то не значит ли это, что свидание в бане изобретено Гудковым и что вообще Гудков способен на изобретательность.

Более правдивый Зебе поддерживает оговор Гудкова, однако нигде не указывает на то, чтобы Гаврилов вел переговоры лично с ним: все делалось через Гудкова, значит, достоинство его показаний держится и падает вместе с достоинством показаний Гудкова, от которого он все слышал. Обвинение ссылается на записку, которой Гаврилов просил у сестры присылки 515 руб., как на несомненное вещественное доказательство подкупа. На что, мол, Гаврилову в остроге деньги?

Мы хорошо знаем происхождение этой записки. Когда она была писана Гавриловым сестре, она его спросила: не 15 ли рублей он просит? Она изумилась сумме 500 руб. Значит, Гаврилову в острог деньги не посылались, если требование 500 руб. изумило его сестру. А на 500 руб. подкупа нельзя было сделать, ведь, по показанию Гудкова и прочих, один он по 200–300 руб. проживал в месяц, да сверх того, жили роскошно друзья и подруги Гудкова.

Обвинение утверждает, что всех сериистов содержал Гаврилов через свою сестру Тимченкову; подтверждает это книжкой Тимченковой, где нашли расход в 20 руб. с пометкой «Сантор», «Санжер.»; утверждают, что это значит «Санторжецкому 20 руб.», а Санторжецкий – арестант, повар, который кормил подсудимых по делу серии. Но на самом деле никакого Санторжецкого в остроге не было, а был Свенторжецкий; в то же время на свете жил некто Санжеревский, хозяин бахмутской квартиры Гаврилова, которому, как он здесь показал, Тимченкова раз платила от 25 до 30 руб. за брата, когда он уже содержался в остроге. Платеж этот ему памятен, потому что она всего раз ему и заплатила. Тимченкова говорит, что этот платеж и был занесен в ее книжку.

Ей не верят. Но я думаю, что «Светоржецкий» нельзя писать через «Санторжецкий» и что Тимченкова совершенно верно объявила, что эксперты совершенно неверно читали ее руку. Выводы прокурора уже и потому неверны, что на 20 руб. Свенторжецкий бы не прокормил целую семью преступников, а между тем в той же книжке нет других выдач на имя этого арестанта.

У Тимченковой в книжке нашли расход в 300 руб. и около него слово «Трущобы». Она объяснила, что купила роман Крестовского «Трущобы» и заплатила 6 руб., а рядом поставила 300 руб., истраченные на какой-то наряд. Обвинение не верит и, руководясь уроками Гудкова и Зебе, свободно истолковывающих телеграммы и письма, без их помощи на этот раз, решает, что «Трущобы 300 руб.», – это значит; «израсходовано на острог 300 руб.».

Опровергать можно выводы; но я не знаю, как и чем опровергать изобретения…

Найдены черновые бумаги, копии тех, которые поданы Коротковым, Гудковым и Зебе в уголовную палату. Нашли заметки и поправки, и опять заподозрили участие Гаврилова. Как еще не задавались вопросом: чьей рукой проведены на этих бумагах черточки и знаки препинания? Экспертиза, вероятно, и тут нашла бы сходство и изменение. Обращаю внимание ваше на то, что поправки относятся, большею частью, к тем местам бумаг, где указывают обстоятельства, не имеющие влияния на судьбу Гаврилова; обращаю ваше внимание на то, что нахождение этих бумаг у Гаврилова вовсе не странно. В остроге не всегда строги. Арестанты все знают друг про друга; и если один из арестантов подает бумагу, затрагивающую интересы другого, поверьте, этот другой узнает и, если бумага эта важна для него, открывает ему надежду на лучшее, он сумеет достать и ознакомиться с ней.