Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Дело об искусственных авариях в Керченском проливе (Франческо и др.)

Керчь-Еникальский пролив был очень мелок и вследствие этого для прохода больших судов неудобен. Пароходы приходилось перегружать, но, несмотря на это, были частые случаи посадки пароходов на мель. Для устранения такого неудобства, вредно отражавшегося на интересах русской торговли, Керчь-Еникальский пролив в 1876 году был правительством значительно углублен путем устройства канала.

Преследуемая при этом правительством цель не была, однако, достигнута, так как аварии и посадки судов на мель продолжались и даже чаще, чем до устройства канала.

Последнее обстоятельство в связи с состоянием погоды, временем дня и при условии существования одной только конторы по спасанию и перегрузке больших английских судов навело следственную власть на мысль о существовании правильно организованной шайки, которая искусственно устраивала аварии с целью извлекать для себя доходы.

Следствием было установлено, что организатором и душой такой шайки был Александр Франческо, служивший вначале матросом на каботажных судах, затем кухарем и, наконец, цеховым лоцманом.

Еще до устройства канала Франческо обзавелся лодками для перегрузки судов и путем всяких операций приобрел значительные средства, что побудило его к расширению своих операций. С этой целью он привлек к делу лиц с видным общественным положением. В числе последних был и великобританский вице-консул Иосиф Колледж, наживший до занятия этой должности состояние на всяких темных делах. Участие Колледжа являлось особенно важным, так как все контракты по спасению и перегрузкам ставших на мель английских судов заключались в его конторе; этим, между прочим, объясняется и то, что жертвой шайки были только английские суда.

Очень важным также являлось участие начальника лоцманского цеха А. Прасолова, по указаниям которого все члены цеха, узнавая из великобританского консульства об ожидаемых английских судах, переставляли бакены с таким расчетом, чтобы суда садились на мель; либо, будучи сами приглашены для проводки судна, сажали его на мель. Вызывавшиеся затем Франческо пароходы своими действиями умышленно увеличивали только аварию судна. Являлась необходимость заключать договор с Франческо о спасении судна, и для этого приходилось ездить в контору Колледжа.

Таким образом все действия шайки были сосредоточены в английском консульстве.

Так как для компании Франческо было чрезвычайно важно участие карантинного начальства, то к делу был также привлечен и помощник капитана над портом Михайлопуло.

Кроме всех этих лиц в состав компании вошли еще следующие лица: английский подданный Иван Подесто, греческий подданный Анастасий Мурато, купец Константин Зворано, приказчики Спиро, Кефала, Коруано, члены лоцманского цеха и др.

В отношении распределения прибылей между членами компании соблюдалась строгая последовательность, размер дивиденда каждого пайщика соответствовал положению его в деле: Франческо и Колледж получали более всех, менее их получали Зворано и Коруано, Мурато же, Падесто и Кефало получали только жалованье.

Совокупность всех данных, добытых следствием, привела к следующим выводам:

1) что в конце 1870-х и в начале 80-х годов в Керчи возникло преступное сообщество, имеющее целью путем умышленной посадки на мель в канале и в проливе английских судов и создания искусственных, ложных аварий достигнуть материальных выгод;

2) что во главе этого сообщества стояли, в качестве начальных его составителей, купец А. Франческо и скрывшийся великобританский подданный И. Колледж, которые руководили действиями остальных членов шайки и распоряжались теми операциями ее, ради которых она была составлена;

3) что членами этого сообщества были: купец Константин Зворано, греческие подданные Спиро, Кефала и Анастасий Мурато и великобританский подданный И. Подеста;

4) что помощник капитана над Керченским портом, коллежский асессор Михайлопуло и бывший начальник Керчь-Еникальского лоцманского цеха Прасолов, зная о существовании вышеупомянутого сообщества и его преступных целях, доставляли ему средства к достижению этих целей, смотря по обстоятельствам, бездействием или превышением власти;

5) что все цеховые лоцманы еникальского цеха, зная о существовании сообщества и его целях, также оказывали ему непосредственное содействие, выражавшееся в том, что за получаемое от шайки вознаграждение они умышленно сажали на мели поручаемые их управлению английские суда и переставляли входные на канале бакены с целью посадки тех судов, шкипера коих принимали сами на себя управление ими во время следования по каналу, и

6) что некоторые, не привлеченные к настоящему делу шкипера английских судов, также принимали участие в деятельности шайки, умышленно сажая на мель и заграждения в канале и проливе вверенные их управлению суда за получаемое от членов шайки вознаграждение.

Вследствие изложенного обвиняются:

1) Керченский 2-й гильдии купец А. И. Франческо, 42-х лет, в том, что в конце 1879 или в начале 1880 гг. в г. Керчи, совместно с другими лицами, составил преступное сообщество или шайку, с целью повреждения, путем умышленной посадки на мель в Керчь-Еникальском канале и проливе иностранных судов, для извлечения из сих умышленных аварий противозаконных выгод, посредством спасения тех судов и их грузов.

2) Керченский 2-й гильдии купец К. Зворано, 50 лет, греческий подданный С. Кефала, 32-х лет, и А. Мурато, 33-х лет, и английский подданный Подесто, 58 лет, – в том, что в конце 1879 или в начале 1880 гг. вступили с корыстной целью в составившееся в Керчи упомянутое выше преступное сообщество или шайку, зная о его целях и в качестве членов таковой содействовали достижению этих целей.

3) Помощник капитана над керченским портом коллежский асессор К. Михайлопуло, 70 лет, и бывший начальник еникальского лоцманского цеха, капитан 2-го разряда А. Прасолов, 57 лет, в том, что тогда же и там же, зная о существовании вышеуказанной шайки и ее целях, не только не противодействовали достижению этих целей, но вопреки своим служебным обязанностям, из корыстных или иных личных видов, доставляли ей средства для совершения предположенных ею преступлений: Михайлопуло – тем, что допускал членов шайки в допросное отделение керченского карантина для свидания со шкиперами прибывавших в Керченский порт иностранных судов, а Прасолов – тем, что, зная о преступных деяниях подчиненных ему лоцманов еникальского цеха, не только не принимал никаких мер к прекращению их злоупотреблений, но явно им покровительствовал и даже исключал из цеха тех лоцманов, которые действовали не в интересах вышеуказанной шайки.

4) Тот же А. Прасолов еще и в том, что, состоя начальником Керчь-Еникальского лоцманского цеха, при определении на службу подчиненных ему лоцманов того цеха, требовал и получал с них незаконные поборы.

5) Лоцмана еникальского лоцманского цеха мещанина Атманаки, 42 лет, Богданов, 45, Барнасузов, 37, Влахов, 49, Вальянопуло, 37, Чуприн, 39, Ткаченко, 35, Кацадаки, 37, Атманаки, 56, Васильев, 33, Коцик, 45, Дракопуло, 43, Бехливанов, 52, Попов, 28, Ефимов, 42, Пекарников, 31, Костюков, 27, Манераки, 52, Туфекчи, 39, Метакса, 42, Кушнарев, 28, Анищук, 40, Панаиоти, 29, Врето, 59, Деспотули, 63, Кантаржи, 34, Бурилин, 39, Пиченевский, 34, Николаев, 57, Зак, 34, Радити, 27, Петров, 62, и сын губернского секретаря Виноградов, 45 лет, – в том, что, зная о существовании указанной выше шайки и ее целях, в качестве членов ее, из корыстных или иных личных видов, содействовали осуществлению предположенных ею злодеяний тем: а) что умышленно ставили на мель в канале проводимые ими английские суда и б) что перемещали поставленные по распоряжению надлежащей власти, для безопасности мореплавания, предостерегательные знаки, ограждавшие вход в Еникальский канал, с целью причинить крушение тем судам, которые решились бы следовать по тому каналу без их содействия.

6) Те же Франческо, Зворано, Подесто, Кефала и Мурато – в том, что, состоя членами описанной выше шайки и в видах более успешного достижения ею целей, посредством убеждений или подкупа, склоняли перечисленных в предыдущем пункте лоцманов еникальского цеха к перемещению поставленных по распоряжению надлежащей власти, для безопасности мореплавания, предостерегательных знаков, ограждавших вход в Еникальский канал, для крушения иностранных судов, следовавших по тому каналу.

7) Тот же Виноградов – в том, что, в качестве члена вышеописанной шайки, в мае или июне 1881 года, приняв по званию лоцмана команду английского парохода «Сольвай» при следовании его через Еникальский канал, с целью создания аварии того парохода умышленно поставил его на мель.

8) Тот же И.Атманаки – в том, что, в качестве члена описанной выше шайки, в октябре 1881 года, приняв по званию цехового лоцмана команду английского парохода «Амбрук», при следовании его через Еникальский канал, с целью создания аварий того парохода умышленно управлял им так, что он неминуемо должен был стать на мель, причем намерение это не исполнил по обстоятельствам, от воли его не зависевшим.

9) Те же: А. Франческо, К Зворано, И. Подесто, С. Кефала, А. Мурато – в том, что, состоя членами описанного выше преступного сообщества, в конце 1879 и в начале 1880 гг., в виде создания аварий, с корыстной целью, при посредстве и содействии других лиц по предварительному с ними соглашению, умышленно посадили на мель в Керчь-Еникальском канале и проливе английские пароходы «Сольвай», «Ашорук», «Стефанотис», «Трегена», «Ларполь», «Дора-Тулли», «Селинен», «Нора» и многие другие, каковые пароходы потерпели от этих умышленных посадок повреждения.

А посему все эти лица были преданы суду одесского окружного суда с участием присяжных заседателей.

Слушание дела началось в Одесском Окружном Суде под председательством товарища председателя П.А. Крижанского 10 декабря, а кончилось 20 декабря 1885 г.

Присяжные заседатели вынесли всем подсудимым оправдательный вердикт.

Речь в защиту подсудимого Франческо

Господа присяжные заседатели!

Я попрошу у вас немного внимания: я буду говорить один только час и несколько минут и надеюсь, что за это время мне удастся передать вам всю сущность моих мыслей и чувств, вызванных во мне настоящим делом.

Все, что я скажу вам, вы, конечно, выслушаете с глубоким вниманием: я не сомневаюсь в этом потому, что это – ваш долг, долг, состоящий в том, чтобы прежде, чем произнести свой беспристрастный приговор, разделить свой слух поровну, отдав одну половину обвинению, а другую – защите.

Но чтобы исполнить свою задачу в возможно короткое время, я позволю себе поставить, выражаясь хорошо знакомыми нам терминами, так сказать, бакены и вехи, которые будут облегчать мне мой путь.

Я выскажу свой взгляд на обязанности защиты, взгляд, который будет моей отправной точкой.

Защитник не должен искать новых данных, не должен стараться выставлять перед вами дело в новом виде, и этим самым возбуждать в вас чувство недовольства. Защитник должен руководствоваться теми же нравственными убеждениями, какими руководствуетесь и вы.

И я, конечно, не буду проповедовать перед вами, что вольный грех не наказуем: вы не услышите от меня восхваления того, что по естественному чувству человека считается преступлением, беззаконием. Я не предложу вам, чтобы вы своим приговором расчистили путь людям порочным и вредным для общества.

Я не хочу, чтобы ваш приговор шел вразрез с теми великими нравственными идеями, которыми вы руководствуетесь. Я хочу, чтобы вы беспристрастно высказали ваше мнение.

Но вы должны помнить, что от вас требуется мнение решительное. Если бы вы его писали, то я сказал бы, что концом вашего пера острее, чем мечом, вы касаетесь души человека.

Не могу скрыть от вас, что, когда я слушал здесь весь этот прошедший перед вами устный материал, я волновался.

Воспитанный в понятиях, что клятва перед Крестом и святым Евангелием – священна, я болел душой, видя все то, что здесь происходило.

Мы видели, как здесь отказывались от своих слов простые люди. Неужели же, думал я, русская земля так оскудела верой и доброй нравственностью, что даже простолюдин не считает преступлением нарушить клятву, данную перед Крестом и святым Евангелием?

Я понимаю, что мог найтись один, другой человек, не боящийся преступить клятву; но перед нами прошли не один, не два и не десять…

И вот я задумался.

Если поверить обвинению, которое утверждает, что все, что они говорили здесь, – лживо, то где же порука в том, что на предварительном следствии они говорили правду? Ведь здесь они клялись!

Страшно – верить здесь, а еще страшнее – там…

Все предварительное следствие есть материал, по которому мы можем судить, как чувствовали свидетели, когда их допрашивали.

Представьте себе, что в известном городе живут люди, из которых каждый занимается своей работой.

И вот возникает какое-то грандиозное, но еще таинственное дело, к которому привлекают без разбора, – берут и сильного, и слабого, и на весь город наводят и ужас, и страх.

Сегодня призвали Зворано в качестве свидетеля, а завтра он уже в тюрьме, как подсудимый, и есть опасение, что это может случиться со всяким.

Под влиянием страха нетрудно столкнуться с истиной даже людям обыкновенной порядочности…

Это первое.

Далее, мы должны рассмотреть, насколько бескорыстны были те побуждения, которые дали ход этому делу.

Я должен сказать прямо, что совершенно убежден в порядочности и бескорыстии следователя и чистоте его намерений и не хочу заподозрить ни на одну минуту.

Но нужно помнить, что едва ли лучи света, исходящего от истины, когда-либо доходят к нам в чистом виде: прежде чем прийти к нам, они проходят сквозь известную призму и преломляются в ней.

Итак, посмотрим, откуда началось это дело.

Мы видели здесь свидетеля Гунченко, который занимался негласным расследованием и добыл значительную часть материала.

Но кто такой этот Гунченко?

С одной стороны, он служил и старался угодить властям, рассчитывая, может быть, на похвалу и поощрение; с другой – хлопотал, и притом успешно, получить награду от заинтересованных страховых обществ.

Так в этом состоят его бескорыстные побуждения?!.

Были тут еще и другие обстоятельства, которых не должно бы быть в видах открытия истины.

Еще при самом начале дела были допущены гражданские истцы. По закону, они должны быть допущены уже только на суде, когда закончено собирание материала; пока же еще не собран точный материал, гражданские истцы представляются орудием, опасным для правосудия.

Но тогда, во время возникновения настоящего дела, это еще не было разъяснено. И вот, благодаря, может быть, именно этим чисто личным и корыстным побуждениям, дело доходит до того, что судебную власть прямо дурачат, над нею прямо смеются.

Вспомните комическое положение, в которое поставил судебную власть умерший свидетель Муссури. Он сообщает массу данных, клонящихся к обвинению, следователь с радостью сейчас же записывает. В его рассказе даже ни разу не встречается так часто упоминаемая в других показаниях фраза: «Нет, господин следователь, вы меня не так поняли».

Но вот он к своему рассказу прибавил еще какую-то греческую подпись, а следователь, не обратив на нее внимания, не потрудился даже перевести ее.

А между тем в этой фразе было отречение: Муссури подписал то, что показал в прошлом году!

Это, конечно, недосмотр. Может быть, следователь не знал греческого языка?

Нет, он знал греческий язык. Посмотрите, каким прекрасным русским языком записаны у него показания трех свидетелей, которые говорили здесь по-русски, как говорят попугаи, заучившие несколько слов…

Словом, материал, предоставленный нам предварительным следствием, это – какая-то разорванная и притом плохо написанная книга, читая которую, я никак не мог доискаться смысла…

Но как же было дело? Судебное решение – это не простое житейское решение: его нельзя отложить до тех пор, пока соберется более точный материал. Во что бы то ни стало его, это решение, надо высказать. И я думаю, что у нас найдется особенный материал, который не станет противоречить себе ни с присягой, ни без присяги, ни без Креста и Евангелия, ни перед Крестом и Евангелием.

Это – материал обеспеченный. В материале этом цифры и камни играют огромную роль, и свидетель, сказавший, что о злоупотреблениях в Керченском проливе «говорят не только люди, но и камни», сказал больше, чем думал сказать.

В Керчи издавна велась торговля с иностранными судами, но условия были неблагоприятны, пролив был слишком мелок, и нужны были лоцманы и перегрузчики.

Правительство принимает меры и углубляет канал.

Едва это совершилось, как оказало уже на все дело свое влияние: суда стали строиться больше и глубже сидящие, изменяется самая конструкция их и т. п.

Вследствие расширения торговли и перегрузка принимает формы обширного капиталистического производства, входит в свои права борьба за существование, причем сильный побеждает слабого. Мы можем не одобрять это явление с точки зрения нравственной, но должны признать его естественность.

И вот, едва успели прорыть канал, как основания для зависти и злобы уже налицо. Таков источник тех слухов и толков, которые послужили основанием для этого дела.

Но было и другое явление: здесь говорили много о том, что именно со времени прорытия канала начинаются учащенные посадки пароходов на мель. Это походит на то, как если бы сказали, что в городе, где нет никакой эпидемии, вдруг стал умирать народ.

Да, это странное явление! Но, может быть, вы припомните те неблагоприятные свойства канала, о которых говорили здесь свидетели, вспомните о ходатайствах Агищева и об исправлении канала.

Это уменьшает число необъяснимых посадок, но это еще не все объясняет. Тут есть еще остаток, который нужно исследовать, и только тогда, когда будет исследован последний остаток, можно будет сказать, что и самый предмет исследования – таков: в этом, кажется, метод позитивной науки.

Обратимся к статистическому методу.

Нам говорят, что с появлением на сцену следователя вдруг всякие посадки прекращаются. Но никто не представляет нам точных доказательств этого, а, напротив, мы видим, что аварии были и в 1883 и 1884 годах. Это раз. Уже, значит, нужно скинуть известное число из 52 случаев посадок.

Но из 52 случаев немало было и без аварий, – придется еще кое-что скинуть.

И вот уже в статистических данных мы видим не такое сильное колебание, как это кажется.

Далее: в прежнее время случаи перегрузки до входа в канал не считались авариями. Колледж дает закону новое толкование: авариями начинают считать перегрузки и в канале. Понятное дело, что некоторые капитаны, держащиеся старого взгляда, не могут сразу согласиться с новым, и вот именно этим объясняется показание Праута: Праут никак не хочет согласиться с этим толкованием.

Но как бы то ни было, а новый взгляд, высказанный английским вице-консулом и агентом «Ллойда» Колледжем, создал соблазн насчет страховых обществ. И вот мы видим, что в книгах страховых обществ там, где в сущности были перегрузки, говорится об авариях.

Вот и еще приходится кое-что скинуть с 52-х, и таким образом расчет товарища прокурора оказывается не совсем точным.

Предварительное следствие шло своим чередом, а слухи в обществе – своим; а раз послышался слух, уже говорят, что что-нибудь да есть.

И вот в обыденных разговорах начинают говорить о какой-то шайке.

Но нужно различать шайку юридическую и шайку житейскую.

Возьмем такой пример: молодые люди подвыпили и безобразничают. Вон собралась их целая шайка. Это шайка – житейская.

Здесь было так. Были в Керчи прежде мелкие дела, теперь образовались крупные, явились предприниматели, которые стали, так сказать, командирами цен; как убитым конкурентам не назвать их «шайкой»! Ведь говорим же мы: «шайка капиталистов» или «железнодорожная шайка»?!

Нет ничего удивительного, что конкуренты предпочитают войти в союз, а раз вошли в союз, образуется стачка. Они понимали, что стоит им только соединиться, чтобы назначать за перегрузку цены, какие хотят.

Здесь говорили много о том, что была опасность для русской торговли. Не видно этого из дела! Капитаны платили, и все-таки пароходы продолжали проходить во множестве. Цены, действительно, были доведены до maximum’a и, несомненно, что это было злоупотребление с точки зрения нравов, но не с уголовной.

Переходим к положению дел в карантине.

Мы видим на каждом шагу, что человек самого демократического образа мыслей тем не менее принимает простого человека в передней, а даму – в гостиной…

Не то же ли самое было в карантине? Михайлопуло, как человек чиновный, с известными привычками, людей достаточных допускает туда, где сам проводит время, а более простых принимает в передней. Что здесь преступного?

Я не отрицаю, что здесь могла получиться для него выгода, но эта выгода всегда уже сама собою вытекала, и это совершенно понятно.

С чисто нравственной точки зрения это, конечно, несправедливо. Но представьте, что по одному и тому же делу и к одной и той же цели – один, достаточный, стремится по железной дороге, а другой, бедняк, – плетется пешком. Это сплошь и рядом бывает, и это тоже несправедливо, но не преступно, – это не запрещенное деяние.

Колледж в Керчи в особенном положении. Приезжает английский шкипер, который не говорит по-русски: естественно, что он идет к Колледжу.

Говорят, что шкиперов заставляли насильно принимать те или другие условия. Но неужели, если бы это было так, не нашелся бы между ними ни один, который огласил бы это?

Но такого не нашлось, однако. Надо предположить, что здесь не было того, что здесь называли разбойничеством, а была лишь простая торговля.

Допустим, что у Колледжа шли переговоры о пасадке на мель. Но ведь на это бесчестное дело не всякий же согласится; нельзя же допустить, чтобы такое дело не всплыло наружу. Но ни один из шкиперов ни здесь, ни в своем отечестве не обмолвится об этом ни одним словом.

Что же это? Только догадка!

Немалую роль играло здесь и такое обстоятельство: для «шайки» и для товарищества внешние признаки существуют одни и те же. И вот мы под законную форму подводили все, что нам захотелось.

Уж если бы в самом деле это была шайка, то Франческо, конечно, согласился бы вступить в нее за большой куш. Что за расчет рисковать из-за пустяков?!

Между тем, из расчетных книг мы видим, что барыш у него оставался обыкновенный – какие-то рубли, а сотни остались там. Колледж брал себе львиную долю, а ему давал или очень мало, или расплачивался расписками, по которым он и поныне ничего не получил.

Нет, если бы это была, шайка, то члены ее делились бы поровну. Если Колледж и шкипера понимали, что совершают преступление, то именно Франческо им вовсе не расчет было принимать в свое сообщество. Франческо живет в России, где действуют известные законы, он, конечно, потребовал бы от них в виде самосохранения, чтобы ему указали на какие-нибудь законные формы.

Нет, если у них была шайка, то они делили барыш между собой, а Франческо только уплачивали что следовало. Если это было злодеяние, то ведь злодеяние всегда ищет тайны. Сами они были гарантированы. Они совершили свое злодеяние в стране чужой, имея возможность всегда убежать, а Франческо был дома, над ним висели законы его страны, и вот этот самый Франческо вступит в такую «шайку» ради наименьшей доли, которая ему доставалась?

Если это была шайка, то не русская, а английская шайка. Не мое дело обвинять Колледжа и шкиперов. Но мы это допустим. Скажите же, разве кто-нибудь из свидетелей присутствовал при том, как он входил в соглашение с этой «шайкой» или слышал его преступные разговоры с ними?

Нет, говорили только о торговых отношениях, о сближении. А когда нет неопровержимых данных, то нужно брать наиболее благоприятное объяснение. Этого требует голос справедливости. И вот оно.

В Керчи его видели с этими людьми, видели, что он ведет с ними дела и, называя их «шайкой», называли так наравне с этим и тех, кто соприкасался с ними. Отсюда – заблуждение, в которое было введено общество.

Да зачем здесь говорить о шайке? Всякий интерес собирает людей без всякого соглашения.

Я приведу пример.

Не знаю, как здесь, а у нас в столице так водится. Где-нибудь в доме появится покойник, и вот пономарь идет к гробовщику и сообщает ему, что в таком-то доме нужен гроб, можно заработать, за что получит маленький доход. Тут не было никакого соглашения, а только общий интерес.

Контрабандисты продают товар на рынке – это преступление; а обыкновенные люди приходят покупать этот товар, потому что хотят купить подешевле. Они не соглашались и, конечно, не участвуют в преступлении.

Около бойкого места все ходят без всякого соглашения. Это может повести и к сообществу – могут явиться и преступные средства, но из этого не следует, что и в данном случае непременно было так.

Дело это блистает отсутствием надлежащих доказательств. Где эти все лоцмана и шкипера, участвовавшие в посадках, приведите их к нам, и они, может быть, докажут, что крушений не было.

Франческо обвиняется в привлечении к шайке и лоцманов. Но в таком случае зачем же он платил им по 100 руб.? Если он состоял с ними в сообществе, имеющем целью умышленную посадку, – зачем же он платил им за благополучный провод?

Да платил он потому, что был обыкновенный грузоотправитель.

Спрашивается, почему он платил сравнительно большую сумму – 100 руб.? Да очень просто. Его дела шли лучше, чем других, он получал больше и считал своим долгом платить больше.

Если бы допустить, что лоцманский цех подкупался, то плата была бы не 100 руб., а гораздо более: за такое преступление, как перенесение бакенов, это была бы ничтожная плата.

Тут следует остановиться и на этом обвинении – в перенесении бакенов.

Зачем, спрашивается, нужно было это перенесение? Ведь, по закону, без лоцмана нельзя провести судно. Но если подкуплен лоцманский цех, то вместо того, чтобы переносить бакены для пилотов, не лучше ли было бы наложить безусловный запрет на этих пилотов, так чтобы без лоцмана в самом деле не проводилось ни одно судно?

Говорят, что Франческо был душою дела. Это строго наказуемое данное, но решительно не обладающее какой бы то ни было ощутительной доказательностью.

Где то видимое помещение «души»? Покажите мне его! Ведь раз Франческо – душа дела, нужно, чтобы были ясны нити, связующие его с другими. Если бы было доказано, что лоцмана по вечерам ходили к нему, если бы было доказано, что лоцман после свидания с ним вдруг стал богат и пр., – ну, тогда была бы понятна связь между ними. Но ничего этого нет, и здесь все связано не духом Франческо, а духом подозрительности и предвзятости.

Надо отличать годный материал от негодного. Разве могут общие теории заменить точные доказательства? А нам вместо этих точных доказательств говорят о «пагубном влиянии на русскую торговлю».

Но дело в том, господа присяжные заседатели, что, принимая во внимание интересы торговли или не принимая, – все равно вы должны решить дело справедливо. При отправлении правосудия, при решении судьбы живого человека вы, конечно, не станете справляться, упадет ли или подымется завтра от вашего решения курс русской валюты…

Говорили о том, что за все заплатит русский мужик. Вникал я в дело и этого не видел: ничем это не доказано.

Потерпели английские страховые общества, но и они взяли назад свой иск, может быть, убедившись в его несправедливости, или, как говорили здесь, «не доверяя русскому правосудию».

Что за обида! Я не взошел бы на трибуну, если бы хоть на минуту разделил это мнение.

Если бы англичане считали своих шкиперов виновными, они преследовали бы их в своей стране, но те живут на свободе. За них же несут на своих плечах обвинение вот эти люди. А что, если вы их обвините, и вдруг через 3–4 месяца англичане скажут, что Колледж невиновен!

Защита председательствует перед вами, господа присяжные заседатели, и надеется выйти победоносной.

Я, конечно, не смею утверждать, что в Керчи было царство добродетели. Я понимаю, что конкуренция там переходила границы нравственного, но она не переходила законных границ.

Быть может, все эти люди и знали, что там происходят противозаконные дела, но между ними не нашлось человека, столь мужественного, чтобы донести об этом.

Это все равно, как иной человек везет какой-нибудь преступный предмет, не зная, что это за предмет, и думает: «Ой, хороша ли моя кладь».

А все-таки везет!

Ведь он именно, а никто другой совершает преступление…

И разве вы его обвините?!