Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Дело супругов Замятниных, обвиняемых в вымогательстве векселей

13 марта 1881 г. в Козьмодемьянске, в своей квартире купец Семен Замятнин путем угрозы убийством, с револьвером в руках, заставил казанского купца Устина Курбатова подписать в свою пользу 4 векселя на сумму 100 000 руб.

В дом Замятнина Курбатов явился к его жене Марии Алексеевне по делу о поставке последней дров для своего пароходства.

Еще до 13 марта проездом из Нижнего Новгорода, постоянного места своего жительства, в Ирбит Курбатов заезжал к Замятиным, но не видел их и оставил записку, что заедет на обратном пути в Нижний.

С Замятиной Курбатов и раньше имел торговые дела. После смерти первого мужа Замятиной между ней и Курбатовым установились близкие отношения. Со вторым мужем Замятиной Курбатов познакомился впервые 13 марта 1881 г.

Когда Курбатов явился к Замятиным, им прежде всего была заключена с Замятиной сделка о поставке дров, по которой он вручил Замятиной в задаток 3000 руб.

После предложенного чая Замятнин пригласил Курбатова из зала в другую комнату и здесь, вынув из кармана револьвер, заявил ему, что за существовавшие между ним и женой Замятнина отношения пришло время расплатиться. Продолжая держать револьвер в руке и угрожая смертью, Замятнин заставил Курбатова подписать сначала два векселя по 25 000 руб., затем один в 50 000 руб., а оставшиеся при нем вексельные бланки еще на 150 000 руб. он тут же уничтожил, заявив, что удовлетворяется векселями на выданную им сумму, хотя раньше собирался требовать их на 250 000 руб.

Угрозой мести Замятнин потребовал от Курбатова молчания обо всем происшедшем между ними.

Очень взволнованный этим Курбатов немедленно уехал к себе домой. По приезде своем из Петербурга, куда он должен был немедленно выехать, он сообщил обо всем происшедшем прокурору.

Тогда же Курбатов узнал, что подписанные им Замятнину векселя уже представлены последним к учету в Волжско-Камском банке.

Спрошенная обо всем этом Замятнина рассказала следующее.

Во время своего вдовства она сблизилась с Курбатовым. Еще за 4 года до этого случая, в 1877 году, Курбатов, в виде подарка, выдал ей 4 векселя по 25 000 руб. каждый и затем ежегодно векселя эти возобновлял.

В этот приезд Курбатова в Козьмодемьянск ее муж Семен Замятнин, знавший о бывших ее отношениях к Курбатову и о подарке, который последний сделал ей, предложил Курбатову уплатить по векселям деньги. Курбатов сказал, что у него с собой денег нет, и на означенную в прежних векселях сумму написал новые векселя.

По поводу показания Курбатова Замятнина заявила, что он говорит неправду для того, чтобы не платить по выданным им векселям.

Общественное положение Курбатова, его очень значительное состояние, отзывы о нем людей как о крупном благотворителе, не позволили думать, что Курбатов говорит неправду, и С. Замятнин был привлечен к ответственности за получение от Курбатова векселей путем угроз, а его жена – за пособничество в этом преступлении.

Добытые следствием обстоятельства, заключение экспертизы о том, что подписи на векселях сделаны человеком, находившимся в волнении, показания домашних Замятиных, что им ничего не было известно о пребывании в их доме Курбатова, что приезд его был обставлен какою-то таинственностью, – объяснения Замятиной не подтвердили.

Замятины судились в г. Козьмодемьянске выездной сессией Казанского Окружного Суда с участием присяжных заседателей 7–9 июня 1882 г.

Подсудимых защищал присяжный поверенный Н. П. Шубинский.

Гражданский иск со стороны Курбатова поддерживал Ф. Н. Плевако.

Присяжные заседатели, признав доказанным факт вынужденного получения Замятиными с Курбатова на 100 000 руб. векселей, по вопросу о виновности в этом преступлении Замятиных ответили отрицательно.

Окружной Суд постановил: признать С. и М. Замятиных по суду оправданными, а векселя, выданные Курбатовым, уничтожить.

Речь в защиту интересов гражданского истца Курбатова

Шестнадцать лет я – адвокат.

Профессия дает нам известные привычки, которые идут от нашего труда. Как у кузнеца от работы остаются следы на его мозолистых руках, так и у нас, защитников, защитительная жилка всегда остается нашим свойством не потому, что мы хотим отрицать всякую правду и строгость, но потому, что мы видим в подсудимых по преимуществу людей, которым мы сострадаем, прощаем и о которых мы сожалеем.

Годы закаливают нас в этой привычке…

Рядом с ними к нам приходят и другие люди, которые жалуются на преступников, подсудимых и говорят: «Они нас обидели, защитите нас, просим вашего содействия: у нас нет других защитников, нам не к кому обратиться».

Кроме нас, защитников, для прямой защиты их от обидчиков законом не создано иного класса. При нашей привычке защищать, при нашей привычке к снисхождению мы встречаемся с необходимостью требовать восстановления нарушенных прав, отнятия из их рук того, что они захватили.

Если ко мне является человек, у которого сняли с плеч кафтан, я действую таким образом, чтобы возвратить похищенное; но если этот же человек требует наказания преступника, то его заявление кажется мне еще недостаточным.

Как же примирить это?

Очень легко!

Нужно только уметь поставить пределы того чувства к подсудимому, о котором я говорил, и чувства справедливости к тому человеку, который страдает.

Заявляют иск разного рода люди: иные хлопочут о том только, чтобы выиграть свой иск, иногда даже несправедливый. Защита, готовая клеветать, явиться пособником такого человека, – позорна и нечестна.

Наоборот – нет выше задачи, как защищать невинно потерпевшего…

Но есть противоположный класс потерпевших, где сила смеется над всем.

Когда приходят к нам обиженные люди и говорят, что у них силой отняли то, что им принадлежало, что им негде искать защиты, – тогда указываешь им на Бога; но они отвечают, что там – пустое место, вот туг нужно уличить, покарать преступника, доказать ему, что насилие – презренно, потому что нарушает человеческие права…

Бывают еще третьего сорта дела, когда, под влиянием гнева, вражды и других житейских обстоятельств, человек порой совершит преступление, а потом сам не может додуматься, как он его совершил; дело поправлять поздно, и вот, из чувства самосохранения, он начинает отпираться. Может быть, он не прочь возвратить несправедливо отнятое, но боится дать улики обвинению.

Тогда он начинает давать невероятные показания, говорит неправду; между тем потерпевший – страдает, интересы его – нарушены… Тут мы будем вполне правы, защищая эти интересы, но не будем правы, если захотим карать обвиняемого.

Для меня безразлично, останется ли обвиняемый в этом городе или будет сослан. Позор подсудимого для интересов Курбатова не имеет значения.

Вся наша просьба заключается в том, чтобы вы рассудили, законны ли те документы, которые находились в руках Замятнина, – выданы ли они добровольно, как всякий честный акт, или же взяты силой из рук того, кому имущество принадлежало.

Задача поверенного гражданского истца заключается в удовлетворении его гражданского иска, и только в этих пределах я буду разъяснять перед вами настоящее дело.

Вопрос, как вы знаете, поставлен ребром. Приходит человек и говорит нам: «Меня обманули – заставили силой и угрозами подписать векселя… Прошу признать их недействительными».

Приходит также другой и говорит: «Документы – мои собственные; я получил их в обмен на старые документы».

Выступает жена и говорит: «Эти документы – законные; получив от Курбатова, я передала их мужу, правда, я денег ему не давала, не трудилась для него, но когда-то он оставил у меня документов на 100 тыс. в благодарность за то, что проводил у меня время, отдыхал от забот… Теперь я с ним рассталась и вышла замуж».

Вот задача, которую я должен объяснить вам и решить вопрос, который в глубине вашей совести, верно, уже явился.

Для разъяснения дела я прошу вашего внимания, прошу вас мысленно отправиться в тот дом, куда мы сегодня с вами ходили.

Я увидел этот дом в первый раз; увидел обстановку человека обеспеченного, достаток которого начался не сегодня, не вчера, а, вероятно, уже давно. Во всей этой обстановке видна женщина не нуждающаяся, имеющая в руках довольно средств, чтобы жить Спокойно, не выпрашивая, не унижая себя до того, чтобы продавать кому-нибудь свою честь за более или менее значительное вознаграждение.

Без сомнения, на такую продажу Мария Алексеевна нравственно не была способна.

Как мы видим из всей ее прежней жизни, она после смерти первого мужа вела торговые дела, пользовалась всеобщим уважением, считалась женщиной достаточной. Когда же она погрешила против известных правил нравственности, что говорит: «Я получила от Курбатова документов на 100 тыс.»?

Нам нужно рассмотреть, правда ли, что такой факт был.

Мария Алексеевна говорит, что она серьезно полюбила Курбатова, что между ними были отношения настолько короткие, что должны были перейти в брак; в ожидании его они не были слишком сдержанны и позволили себе отношения очень близкие. Мария Алексеевна говорит, что эти отношения не оглашались, но что Курбатов бывал у нее, что она появлялась с ним у знакомых, каталась на его лошадях, бывала в театре в его ложе.

Курбатов этих отношений не отрицает.

Но смотрел ли он на Марию Алексеевну как на будущую жену? Это обстоятельство нужно проверить.

Обращаю ваше внимание на один факт: люди этого романа, по крайней мере один из них, не были молоды в начале своего знакомства: если Мария Алексеевна была не старше 25 лет, то Курбатов приближался уже к 50-летнему возрасту.

Молодой человек, встретив женщину, которая ему понравилась, хотя бы эта женщина была и легкого несколько поведения, имеет достаточно мужества, чтобы не стать к ней в неловкие отношения.

Но этого возраста люди, встретясь с женщиной, не так легко поддаются впечатлению, не так легко забываются.

Поэтому, если Мария Алексеевна говорит, что она серьезно полюбила Курбатова, я все же думаю, что до замужества было далеко; он все-таки оставался для нее чужим человеком, который не решился бы ввести ее в свой семейный круг.

Если бы отношения между ними не дошли до известной степени короткости, то в словах Марии Алексеевны было бы много правды; разбивать эту правду пришлось бы с большим трудом.

Но раз она говорит, что «спозналась с ним», то такой человек, как Курбатов, после этого нелегко изменяется. Женщина, которая имела полную свободу идти с ним к венцу и которая отдалась ему до свадьбы, – такая женщина, прежде чем он решится назвать ее своей женой, всегда заставит подумать: если она легко отдалась мне, то почем знать, как жила до встречи со мной? Молодой человек, если полюбит женщину, то не задумается жениться на ней, каково бы ни было ее прошлое; пожилой же – не скоро на это решится.

Раз Мария Алексеевна не отрицает своих близких отношений к Курбатову – она сама себе произносит приговор, она созналась, что о будущем браке он с нею не говорил. И действительно, в отношениях их мы подтверждения этому не находим.

Правда, он приглашал ее к себе, они вместе посещали общих знакомых…

Здесь были свидетели, которыми мы могли проверить эти слова.

Так, свидетель Четвергов показал, что Мария Алексеевна была у него на вечере в числе других знакомых. Но они бывали не вместе, не как жених с невестой, – это вещи разные. Другое дело, если бы Курбатов, приехав с Марией Алексеевной, прямо сказал, что это – его объявленная невеста, если бы он приводом ее оглашал их будущий брак; но мы знаем, что этого не было.

Из свидетельских показаний видно, что, судя по их обращению, никто не подозревал их близких отношений. Напротив, при известных отношениях приличие наружно соблюдается тем строже, чем свободнее они внутри.

Объяснения Замятниной, что Курбатов хотел вступить с ней в брак, лишены всякого основания. Это подтверждается показаниями близких знакомых Курбатова, которые ничего об этом не слыхали. То обстоятельство, что Мария Алексеевна бывала в ложе у Курбатова, посещение общих знакомых, объясняется, в сущности, весьма просто: Мария Алексеевна вела свои торговые дела настолько крупно, настолько видно, была такой значительной негоцианткой известного торгового дела, что поэтому, конечно, входила в сношения со многими лицами купечества, которые смотрели на нее как на одну из своих добрых знакомых. Может быть, при этом Мария Алексеевна отличалась некоторой свободой в разговорах, свободой в своих приятельских отношениях – такой долей свободы, при которой женщину все-таки не стесняются принимать в обществе. Благодаря тому, что она часто бывала в обществе, где мог быть и Курбатов, последний легко мог пригласить ее бывать с ним в театре…

Итак, установив положение, что никакого вопроса о будущем браке не было, можно ли допустить факт подарка 100 тыс.?

На этот вопрос я отвечу отрицательно.

Здесь я встречусь с одним положением, для меня не совсем приятным: мне придется утверждать, что в этом важном вопросе Мария Алексеевна говорит неправду. Если бы она говорила правду, то не могло бы и быть настоящего дела; если же допустить, что она говорит неправду здесь, то вы можете не поверить ей во всем остальном и вообще смотреть на нее другими глазами.

Здесь мы находим и объяснение, почему по поводу этого признания она позволяет себе говорить неправду.

Замятнин – ее муж; вряд ли прав г-н прокурор, говоря, что Мария Алексеевна раскаивается в том, что вышла за него замуж; вероятно, он остался для нее самым дорогим человеком: дорогому человеку нужно подать руку, ему нужна помощь, его нужно выручить, а для этого следует не противоречить ему, и вот – самый близкий человек, жена, поет ему в унисон.

По моему мнению, этого нельзя ставить ей в вину. Если посторонний человек совершает преступление, закон обязывает нас заявить об этом, а если кто-нибудь докажет, что не заявили, то нас предают суду; но если брат, отец, жена позволят себе до известной степени укрывать близкого человека, то у закона рука не поднимается наказывать их за это: он знает, какая страшная мука видеть, как пропадает близкий человек.

Таким образом, Мария Алексеевна своим рассказом только прикрывает грех своего мужа. Ста тысяч рублей Курбатов ей дать не мог.

Прежде всего не мог он сделать этого потому, что она лучше тех женщин, которым платят деньги. Плохую услугу оказывают те, которые уверяют, что Курбатов заплатил ей за их отношения. Я уже указал, что Замятина стоит на такой высоте, которая не позволяет женщине падать до продажи своей любви и ласки. Я утверждаю, что, довольная своим личным состоянием, она не могла дойти до такого положения, когда прежде, чем отдаться человеку, с ним условливаются о вознаграждении, заставляют его покупать любовь! К чести самой Марии Алексеевны, я не могу этого допустить!..

Но если даже Курбатов и смотрел бы на свои отношения к Марии Алексеевне как на подлежащие оплате, то даже и тогда он не мог бы дать за них такого чудовищного вознаграждения: за такие деньги покупаются женщины известного рода, любви которых добиваются многие, когда одни лица стараются перебить любовь у других, одним словом – такие деньги платят за модный товар. Это имеет известное значение тогда, когда мужчина во что бы то ни стало хочет сделать женщину своей, – тогда не жалеют денег, тогда действительно платят сотни тысяч…

Платят деньги еще и в других случаях: когда последствием отношений к женщине являются дети; тогда, чтобы не поставить женщину в трудное положение, чтобы дать ей возможность не зависеть от других, чтобы дать возможность воспитывать детей, порядочные люди платят большие деньги.

Но мы знаем, что Мария Алексеевна умела устроить свои отношения к Курбатову таким образом, что даже самые приближенные к ней люди отрицали существование этих отношений; знаем также, что никаких последствий этих отношений не осталось, и, следовательно, видим, что Курбатов не имел никакого основания выдать ей за прошлую связь 100 тыс. руб.

Если допустить, что векселя на эту сумму были ей выданы несколько лет тому назад и потом, после ее брака с Замятиным, были переданы ее мужу, то, мне кажется, нашелся бы случай обнаружить эти векселя, когда отношения между Курбатовым и Замятниной прекратились, когда он, по ее словам, охладел к ней: она, оскорбленная холодностью, могла бы обнаружить векселя.

Между тем до 13 марта никто о них ничего не знает…

Получив их по бланковой надписи, Замятнин по наступлении срока мог ими воспользоваться. Раз ему показалось неловким обнаружить векселя раньше и предъявить их до истечения срока, когда никто не знал о существовании их, то почему он нашел возможным после 13 марта представить их к учету в банк? Ему легче было сделать это раньше, пока векселя не были еще просрочены, или же требовать, чтобы Курбатов уплатил ему по этим векселям деньги, если они самому ему были нужны.

Ничего этого сделано не было. Вот почему я думаю, что выдача документов на 100 тыс. руб. ничем не доказана.

Если векселя, как показывает Замятнин, уже несколько лет находились у них, то неужели бы не нашлось ни одного свидетеля, который бы об этом знал? Мы видели, что между приказчиками у Замятиных были такие, которым дела их были очень хорошо известны, – один из них даже высчитывал наизусть, сколько, на какой пристани находится пятериков замятнинских дров. Неужели не нашлось никого, кто знал бы что-нибудь об этих документах? В какой-нибудь книге они были бы записаны!..

А между тем нигде о них не упоминается…

Таким образом, фактических доказательств, что эти документы существовали, нигде нет.

Обратите внимание на показание потерпевшего Курбатова, сравните его с показаниями Замятнина и решите: которому из этих показаний больше верить?

Неправду можно говорить и со скамьи свидетелей, и со скамьи подсудимых. Но когда слова потерпевшего находят себе подтверждение, а слова подсудимого не находят, когда характер показания первого таков, что ему можно верить, когда ему нет надобности кривить совестью, то очевидно, чьи слова заслуживают большего доверия.

Для Курбатова, получающего 250 тыс. ежегодного дохода, потерять 100 тыс. не значит лишиться состояния: ради чего же человек мог бы покривить душой?

Курбатов жертвует большие суммы на благотворительные учреждения. Понятное дело, что для человека с таким имущественным положением что-нибудь да значит его честное имя: он не стал бы им жертвовать для того, чтобы спасти крохи из своего состояния!

Если противоречия в фактах нет; если о документах нигде не заявлялось во все время, когда, по показанию Замятнина, они находились у его жены; если документы эти находились под спудом, – то будьте уверены, что они не существовали, и если на доске значилось, что тут находятся векселя, то под доской было пустое место!

Я объясняю показания Марии Алексеевны о векселях только желанием спасти мужа…

Перехожу к вопросу: доказана ли вынужденная выдача векселей 13 марта 1881 г.?

Пред этим числом, по обычаю предшествовавших лет, Курбатов, отправляясь из Нижнего в Ирбит, дорогой заехал в Козьмодемьянск к Замятиной. Посещение это не имело в себе ничего чрезвычайного, небывалого: он часто заезжал к ней и прежде, так как Козьмодемьянск находится на пути из Нижнего в Казань.

Курбатов приезжает поздно ночью, приходит в дом Замятниных, прямо в контору, и просит разбудить супругов Замятиных; на ответ, что они спят и их видеть нельзя, он пишет записку, что заедет на обратном пути из Ирбита и привезет деньги за покупку дров.

С этого времени Замятиным делается известным, что торговые отношения с Курбатовым не прекращены и что на днях нужно ожидать его обратно.

Вернулся он 13 марта, так как несколько времени жил в Казани. Ирбитская ярмарка кончается в конце февраля, так что в первых числах марта можно было ожидать Курбатова в Козьмодемьянске. Так, в 1881 году он приехал туда 5 марта, – мог приехать и раньше.

В то время, как он был в Ирбите, в последних числах января, в нижегородском казначействе совершается крупная покупка вексельных бланков – на 250 тыс. – покупка настолько необычная, особенно ввиду глухой поры, в феврале месяце, что продавец этих бумаг, свидетель Благосмыслов, запомнил эту покупку.

Кто был человек, купивший эти бланки, долгое время оставалось неизвестным, пока Благосмыслов не указал на Замятина.

Вернувшись 13 марта из Ирбита, Курбатов, согласно обещанию, зашел к Замятиным и на этот раз был бесспорно принят обычным порядком – новостью было только то, что в этот свой приезд он в первый раз увидел супруга Марии Алексеевны; затем дал ей задаток за дрова 3 тыс. руб., и после этого муж ее вступает с ним в разговор весьма пикантного свойства, из которого видно, что он знает о прошлых отношениях Курбатова к жене.

Результатом этого разговора является подпись векселей. Векселя подписаны 13 марта, а текст же показывает – 2-го.

Что же это значит?

Замятин говорит, что выставил это число по примеру прежних лет, и по его желанию Курбатов написал расписку, что векселя от 2 марта подписаны 13 марта.

Затем, обманутый таким образом, Курбатов распростился, вышел и тотчас же уехал в Нижний.

Замятину, в тот же день уехавшему в Нижний, понадобились деньги, и он отправился в банк, чтобы учесть векселя.

Так как вы много раз слышали все эти подробности, то я прошу позволения не распространяться о них.

Из осмотра книги Никольских номеров в Казани видно, что Курбатов был 5 марта в Казани, следовательно, не мог быть 2 марта в Козьмодемьянске. Это подрывает веру к словам Замятнина, и то обстоятельство, что векселя, подписанные 13 марта, действительно помечены 2 марта, согласно и с показаниями Курбатова.

Экспертиза текста векселей доказала, что он отличается особенно тщательным и старательным письмом и написан орфографически правильно, без одной ошибки; между тем как по сравнении этих векселей с письмом, писанным рукой Замятнина, эксперты нашли, что он не умеет правильно писать и делает много ошибок: чтобы писать безошибочно, нужно иметь в голове известные правила правописания, а человек, ничему не учившийся, не может писать грамотно. В полчаса научиться грамоте невозможно, следовательно, текст векселей не мог быть писан Замятиным без посторонней помощи или без того, чтобы он откуда-нибудь их списывал.

Но такого объяснения Замятнин нам не давал. Быть может, он дал бы его теперь, но это было бы слишком поздно: он не ждал выстрела с этой стороны и не приготовил ответа; мы замечаем, что на неожиданные вопросы Замятнин не умеет отвечать.

Векселя были написаны на разные сроки и немедленно учтены.

Прошу обратить внимание на следующее обстоятельство: если на другой день по приезде в Нижний Замятину настолько понадобились деньги, что он идет в банк учитывать векселя, то спрашивается: какое имел он основание ожидать от Курбатова уплаты по старым векселям? Если мне нет надобности в деньгах, я могу не оглашать неисправность должника и брать новый вексель; но раз мне самому деньги нужны и вексель просрочен, то это далеко некоммерческий расчет – согласиться на отсрочку платежа, и учитывать векселя в банке.

Притом, мог ли Замятнин войти в какую-нибудь сделку с Курбатовым? Припомните, что векселя были даны Замятину как талон за позор жены; следовательно, он решается торговать позором жены; раз этот человек напоминает ему ошибку жены, может подсмеяться над ней, вызвать краску стыда в ее лице, то с таким человеком сделки не заключают, такому человеку векселей не переписывают: раз мне самому деньги нужны, то я ждать не стану 13 марта, если вексель был от 2 марта, а попросту предъявлю просроченный вексель.

Ясно, что Замятнин 2 марта векселей не имел, иначе он предъявил бы их в срок; между тем он до того времени никакому нотариусу об этих векселях не заявлял.

Отсюда я вывожу заключение о несправедливости его показания.

Раз вы признаете, что векселя были безденежные, для меня не важно, с пистолетом в руке или без него сделано принуждение: отягчение участи подсудимого не входит в интересы Курбатова.

Для меня также не важно проверять, хотел или нет Замятнин лишить жизни Курбатова, или это была одна угроза.

Я только утверждаю, что векселя – результат какого-то насилия, так как до 13 марта их у Замятнина не было.

Насилие, которому подвергся Курбатов со стороны Замятнина, меньше всего может быть объяснено ревностью. Ревность человеку свойственна. Человека, который был причиной измены жены, который опозорил семейный мир, поселил среди супругов вечный разлад, обыкновенные натуры встречают с ненавистью: ревность свойственна мужскому сердцу: я дорожу всякой лаской любимой женщины, я не хочу делиться ею, я всю, всю хотел бы взять ее себе!

В такой ревности, которая проявляется потемнением всех сил духовных, человек совершает страшные деяния: она появляется мгновенно и заглушает собою все другие чувства.

Но та ревность будет плохая, где, ревнуя соперника, мы в то же время заключаем сделки в свою пользу; та ревность будет плохая, которая замолчит, если ее прикрыть вексельным листом на более или менее значительную сумму: это уже будет не ревность – это хуже позора, который себе позволила жена!..

Ревнивец не скажет жене: я за твой позор удовлетворен векселями… Он не будет ценить честь жены на деньги!..

Ошибка Замятнина – в его нравственной неразвитости, в том, что, примирив в душе своей противоположные чувства, он только огласил прошлое своей жены, и теперь это отражается не только на ней, но и на всей их семье, начиная с маленьких детей.

Без сомнения, Замятнин теперь сознает свою ошибку и страдает в душе…

Я бы желал, чтобы это внутреннее страдание было для него единственным наказанием…

Из объяснений Курбатова я пришел к искреннему убеждению, что подарка в 100 тыс. руб. не было, что никаких векселей не было и что 13 марта они произошли насильственно. Этот вопрос вам будет предложен, и я попрошу вашего правдивого разрешения.

Думаю, что фактически вопрос этот доказан, что все вы убеждены в неправильности векселей и что вопрос этот следует разрешить согласно с моим ходатайством.

Факты неопровержимы, и их отвергать бесполезно. Смею думать, что векселям этим произнесен смертный приговор, что деньги никогда не получатся из той могилы, откуда не смогут извлечь их поверенные целого света.

В этом отношении я ничего не боюсь, но мне было бы больно, если бы, внутренне сознавая, что векселя неправильны, руководствуясь каким-нибудь посторонним побуждением, вы ответили на этот вопрос отрицательно, потому что суд есть самое светлое учреждение нашей страны: суд помогает человеку сознавать свою ошибку, не дает ему эту ошибку довести до конца; заставляя его ответить за те поступки, которые он уже совершил, не покровительствует ему, однако, в преступных деяниях и прощает человека, достойного милости.

Факты отвергать нельзя: снятой головы к плечам не приставишь.

В делах подлога, в делах насилия, если мы видим, что подсудимый, действительно, желает воспользоваться неправильными документами, – отвергая факт, присяжные как бы говорят: позволяем тебе подложные акты считать за настоящие, благославляем на такие поступки, весь твой нравственный грех принимаем на свою совесть!

Дорожа судом, где я провожу свою жизнь, мне было бы больно встретиться с подобными фактами.

Пределы нам даны, я их не касался: к великому моему счастью, я имел право не касаться уложения о наказаниях; я шел дальше – я указывал вам факты, значительно смягчающие вину подсудимого.

Если нет свидетелей преступления и если по вашему нравственному убеждению обвинять человека в подлоге документов нельзя, то никто не может лишать вас принадлежащего вам права помиловать его.

Если бы явилось сомнение относительно того, точно ли все так произошло, как нам говорят, то, я думаю, нужно поставить вопрос таким образом: если сомнительно, как произошли эти неправильные документы, то зачем отягощать свою совесть сомнением? Зачем не оказать милость такому человеку?..

Председатель в своем последнем слове, вероятно, скажет вам, что всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого. При таком положении дела вам легко быть справедливыми, не позволив только человеку взять то, что ему не принадлежит.

Документы эти можно рассматривать как грех: смерть греху, но оставьте жизнь грешнику!

Простите человека, который обвиняется: пусть в его пользу говорит то положение, в котором он находился все это время, то страдание, которое ему пришлось вынести!..

Оканчивая мое обвинительное слово, я жду вашего решения. Думаю, что вы сознаете, что дело правосудия есть дело великое. Надеюсь, что мне, как вашему собрату по стране, не придется краснеть за вас, что вы сознаете, что нужно давать руку помощи упавшему, поднять грешника кающегося, оказывать милость страждущему…

Но, милуя грешника, не давайте ему пользоваться плодами греха!..