Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

А нечестивые дела, о которых нам свидетельствовали, и те, нечистые руки, ими же зло совершено и внесено в мир, от негодующего на неправду людскую мановения вашей властной руки, как исчезает дым, да исчезнут!..

Дело братьев Бострем, обвиняемых в ограблении присяжного поверенного Гольдсмита и вымогательстве у него документов

В сентябре 1874 года в семью Оскара Бострем присяжный поверенный Гольдсмит, случайный знакомый брата Оскара, Александра Бострем, поместил на воспитание ребенка.

Гольдсмит, навещая ребенка, стал часто бывать в квартире Бострем.

Молодая жена Оскара Бострем через некоторое время после принятия на воспитание ребенка Гольдсмита стала жаловаться своему мужу, что Гольдсмит ухаживает за ней и даже предлагает ей сожительство, обещая за это всевозможные блага.

24 ноября 1874 г. Гольдсмит, по его показанию, явился, как это он часто делал, в квартиру Бострем. Едва он туда вошел, как братья Бострем напали на него и, сильно избив, потребовали, чтобы он выдал вексель в 5000 руб. Гольдсмит выдал им вексель, но в тот же день заявил об этом судебному следователю, сообщив при этом, что, кроме векселя, братья Бострем угрозами же заставили его выдать долговую расписку в 1000 руб. и во время драки из бывших у него 7000 руб. похитили две тысячи.

Оскар Бострем не отрицал факта избиения Гольдсмита и получения от него векселя в 5000 руб. Он рассказал, что в этот день по приходе Гольдсмита он вместе со своим братом Александром потребовал от него выдачи векселя в 5000 руб. Сделал он это с той целью, чтобы проучить Гольдсмита за его постоянные приставания к его жене. Вексель они взяли с Гольдсмита, кроме того, в целях обеспечения таким способом ребенка Гольдсмита. Расписку же в 1000 руб. Гольдсмит выдал сам для того, чтобы вексель не был тогда же предъявлен ко взысканию. 2000 руб. ни он, ни его брат у Гольдсмита не похищали.

Гольдсмит, напротив, объяснил, что, по его мнению, вымогательство Бостремом векселя, расписки и похищение 2000 руб. сделаны исключительно с целью обогатиться на его счет; нападение на него было для него совершенной неожиданностью.

В дальнейших объяснениях Гольдсмит указал на то, что за г-жей Бострем он никогда не ухаживал; что ездил он к Бострем только для того, чтобы проведать ребенка; что в комнаты г-жи Бострем заходил редко и то только тогда, когда г-жа Бострем приглашала его туда и, под предлогом необходимости произвести различные расходы на ребенка, часто просила у него денег.

Все домашние Бострема подтвердили рассказ Оскара Бострем о постоянных, для всех очевидных ухаживаниях Гольдсмита за женой Бострема. Никаких доказательств того, что Бострем похитили у Гольдсмита 2000 р., кроме собственного показания последнего, обнаружено не было.

Братья Бострем были преданы Московскому Окружному Суду с участием присяжных заседателей.

Председательствовал председатель суда Загоскин. Поверенным гражданского истца выступил Громницкий.

Защищали: Оскара Бострема – Ф. Н. Плевако, Александра Бострем – кандидат прав Высоцкий.

Вердиктом присяжных братья Бострем были признаны по Суду оправданными.

Речь в защиту обвиняемого Оскара Бострем

Защитнику, прежде всего, необходимо постараться приобрести доверие к себе. Доверие приобретается основательностью речи; но бывают речи основательные, которым, однако, нет веры: это бывает тогда, когда явится подозрение, что человек говорит не то, что хочет его сердце, – сердце в разладе с умом.

Подобное подозрение могло явиться у вас, господа присяжные, против меня, защитника, потому что Гольдсмит в начале заседания заявил, что я собирался быть поверенным его, как гражданского истца.

Но я очень счастлив, что не искал, где глубже, где лучше, где больше дают: это видно из того, что я, слава Богу, защищаю по назначению от суда и, следовательно, никакого личного интереса, кроме душевного, сердечного расположения, в переходе из одного лагеря в другой не имел.

Поэтому я полагаю, что вы отнесетесь ко мне с доверием настолько, насколько этого будет заслуживать внутренняя правда моих слов.

В настоящем деле, что ни шаг, то трудности. На скамье потерпевшего сидит наш товарищ, присяжный поверенный, призвание которого защищать подсудимых, защищать истину и говорить на суде только правду.

После этого не положить ли уже оружие?! Если присяжный поверенный Гольдсмит говорит, что с ним поступили так-то, то не правда ли все, что он говорит от первого и до последнего слова, не делаю ли я большой ошибки против сословия, к которому принадлежу, что решаюсь доказывать возможность неправды в словах потерпевшего лица?

Господа, я не думаю, что делаю ошибку: только гнилым корпорациям, гнилым сословиям свойственна такая идея, чтобы непременно отстаивать поступки своих членов, не подвергать их критике, не подвергать суду.

Всякое же сословие, которое вмещает в себе членов, достойных доброго имени, не боится предстать перед судом, не боится слова правды…

Итак, нимало не стесняясь тем, что предо мной в качестве потерпевшего лица стоит товарищ по сословию, я скажу: я вам не дам более веры, чем каждому человеку, явившемуся на суд поддерживать свои жалобы; если вы не подтвердите их, я сочту себя не только вправе, но и обязанным не верить вам, потому что во имя высоких человеческих интересов нельзя доверять тому, чего не докажет жалобщик.

Нет сословия, звания, в котором человек не мог бы сказать такой вещи, которая оказалась бы неправдой, даже в том случае, когда он сам полагает, что говорит правду…

Подсудимые обвиняются в преступлении, которое по закону приравнено к разбою.

Но деятельность подсудимых, их общественное положение прежде всего противоречат всем известной характеристике разбойника: они только что начали жить, жили честным трудом, между тем, как имели возможность запускать свои лапы в чужое добро, если бы не были люди нравственные.

Если положение, воспитание, средства, которые они имели к жизни, не могли предохранить их от соблазна на чужую собственность, то по крайней мере, их ум, образование дают основание ожидать, чтобы средства, избранные ими для достижения корыстной цели, соответствовали их уму, развитию. Между тем все обстоятельства дела указывают на то, что это – или невинные люди, или наивнейшие нарушители чужой собственности.

Хотя товарищ прокурора отказался от одного из обвинений, взведенных на подсудимых, именно от обвинения в ограблении подсудимыми 2000 руб., но гражданский истец все-таки приводит два соображения в подкрепление этого обвинения: во-первых, он смело и свободно заявляет, что можно назвать участницами грабежа и разбоя двух честных женщин, против которых не представлено никакого пятна, заявляет только потому, что женщины эти не были обысканы, и во-вторых, – гражданский истец указывает на то, что один из подсудимых имел возможность до обыска сходить на Никольскую улицу…

Но если бы подсудимые действительно желали скрыть что-нибудь, то они скорее должны были бы позаботиться скрыть вне дома не деньги, а документы, потому что принадлежность документов видна, деньги же, приобретенные честным трудом и приобретенные преступлением, по внешнему виду не отличаются друг от друга.

Итак, по поводу ограбления 2000 р. противная сторона не представила никаких доказательств; за отсутствием данных она только бросает тень на людей честных, имя которых должно пользоваться уважением с большим правом, чем имя тех, кто возбудил настоящее дело…

Переходя к другому обвинению, – к обвинению подсудимых в вымогательстве обязательств, защитник счел нужным выяснить понятие нашего закона об этом преступлении.

Так называемое вымогательство обязательств у другого лица путем насилия или угроз по нашему закону относится к преступлениям, направленным против имущества другого лица. Конечная цель такого преступления – что-нибудь приобрести: угрозы, побои, насилие рассматриваются здесь как средства. Если я встречаю на улице человека, бью его и говорю, что буду бить до тех пор, пока он не отдаст мне своих часов, то я совершаю грабеж; но если чедрвек отправился к своему приятелю за двумя вещами – получить долг и, кстати, поссориться за неаккуратность, приходит к нему, видит на столе деньги, хватает их: «Ты мне должен, я не хочу ждать судебного решения и беру эти деньги», – здесь будет только самоуправство, а не грабеж.

Если с противной стороны будет сказано резкое слово, если я в ответ также скажу резкое слово и затем выйдет брань и драка, то, хотя здесь, как и в грабеже, были одинаково драка и перевод имущества от одной стороны к другой, но ни один серьезный юрист не станет утверждать, что тут и там было одинаковое деяние.

Это мнение имеет за себя такой авторитет, пред которым должен преклониться авторитет каждого суда. Именно, в 1869 году до кассационного Сената, как видно из решения его № 327, доходило дело, в котором возникал такой вопрос: не следует ли считать грабежом переход имущества от одного лица к другому, когда в это же время между лицами случалась драка, хотя бы эта драка и не была средством для вымогательства имущества.

Сенат признал, что грабежом называется только такое деяние, в котором насилие, побои, угрозы, – все это было затеяно для того, чтобы добиться приобретения имущества; если же одно из другого не вытекает, как следствие из причины, – тогда нет грабежа.

На основании этих соображений легко разрешить вопрос о вымогательстве.

Если обязательство выдано путем угроз, вследствие боязни, обиды действием, то тогда обязательство выдано через вымогательство; но если между двумя лицами по поводу семейных или других обстоятельств происходила ссора, драка, если оскорбленное лицо наносит побои другому не для того, чтобы взять вексель, а чтобы проучить оскорбителя, и если обязательство предложено не как последствие побоев, а как плата, чтобы я не обращался к законной власти и не оглашал действительных событий, – тогда угроз и вымогательства не было.

Посмотрим, при каких обстоятельствах происходило столкновение Бострем и Гольдсмита.

Как я уже сказал, подсудимые не занимались по ремеслу деяниями, им приписываемыми, – прошлое их безупречно. Здесь была оглашена только одна печальная сцена из их семейной жизни, печальная не в том смысле, чтобы существовал разлад в семье, а в том, что явился внешний враг, разрушитель семейного счастья.

Факты, которые мы выслушали здесь, заставляют меня согласиться с обвинительною властью относительно того, каким образом развилось настоящее дело.

Я не стану говорить о том, откуда г-н Гольдсмит привез ребенка; может быть, тот факт, по поводу которого заявлялись разные темные предположения, свидетельствует о Гольдсмите, напротив, с хорошей стороны, – человек, который, имея к тому возможность, не бросает ребенка на произвол судьбы, а воспитывает его, не достоин порицания: он исполняет только священный долг природы.

Но этот факт свидетельствует об одном, – что у почтенного нашего товарища, который здесь является гражданским истцом, были легкие воззрения на семейные отношения. Это – его дело: он за это отвечает перед судом собственной совести…

Но каково людям, к которым в дом он войдет и будет проповедовать те же легкие воззрения?!.

Есть люди, которые имеют полное право смотреть гораздо строже на семейные отношения, и идеи, разрушающие семейный союз, не должны проникать в их дом…

Я нисколько не сомневаюсь, что первоначально г-н Гольдсмит посещал господ Бострем с одною только целью, – с целью устроить ребенка, и никак не больше.

Но вот факт, который нельзя отвергать: мать этого ребенка умерла, а молодая женщина, только что вышедшая замуж, взяла на себя обязанность второй матери.

У матери – разные обязанности. Почему же не распространить эти обязанности на даму, которая была так любезна, что взяла на себя воспитание ребенка?..

И вот г-н Гольдсмит начинает разговор, не верить которому я не имею права, потому что, хотя его сообщает жена подсудимого, в нем столько внутренней правды, что не верить этому невозможно.

Г-н Гольдсмит спрашивает Елизавету Александровну Бострем: любит ли она своего мужа?

Очень удачно, с большим тактом задан вопрос!..

Но здесь, по-видимому, встретилось противодействие: жена любит мужа… любит человека бедного, живет в нужде.

Тогда, имея в виду, что блага мира всем дороги, г-н Гольдсмит указывает ей на возможность изменить свое положение. А так как она любит мужа, то лучшим средством для этого представляется приискать мужу хорошее место.

Женщина, любящая мужа, могла задуматься над этим предложением, потому что есть женщины, готовые жертвовать всем, даже жизнью, для человека, которого они любят.

Первый шаг сделан – представлена прелесть богатства.

Но у женщин, даже у тех, которых может прельщать богатство, есть еще другая, более дорогая, вещь: честь, целомудрие…

Нужно разбить и эту брешь.

Что такое честь?

Доброе имя перед общественным мнением и, в особенности, перед своим мужем.

Но ведь только четыре стены будут свидетелями наших отношений, говорит обольститель, а стены – немы: не бойтесь, они никогда не изменят…

Но и этого мало: честная женщина должна колебаться, в особенности, когда не любовь влечет к человеку, а человек этот средствами старается сбить ее с долга.

«Чего же вы боитесь? Вы знаете, что людская природа так устроена, что некоторые грехи, совершенные женщиной по выходе честною замуж, могут быть прикрыты?!.»

Я сомневаюсь, чтобы 18-летняя женщина, 5 месяцев вышедшая замуж, могла так ловко лгать, передавать так естественно историю, которая известна всем нам, – как обманывают мужчины честных женщин!..

Елизавета Александровна, как порядочная женщина, обратилась с жалобой к мужу.

И здесь является естественный факт: ее оскорбила та вольность, которую позволил Гольдсмит, поцеловав руку.

Но муж благоразумнее ее и говорит: здесь нет ничего дурного – может быть, это сделано из чувства благодарности за твои заботы о ребенке!.. Известно, что в некоторых классах общества целование руки женщины считается только вежливостью… Заводить из-за этого историю – преждевременно, говорит муж.

Но Гольдсмит счел долгом идти кверху и от руки добрался до шеи…

Этот факт – движение к шее – также был передан мужу.

Муж не нашел в лексиконе света такого обыкновения, чтобы можно было целовать шею посторонней женщины, и он решился отомстить.

Разбойничьи, грабительские идеи начинаются так человеку нужны деньги, и он обдумывает, где бы достать их.

Здесь же на первом плане желание не достать денег, а как бы наказать человека, отучить от известного дома.

Есть пословица, что известных людей можно добить не дубьем, а рублем…

И действительно, в наш девятнадцатый век, век меркантильных интересов, рублем можно задеть всякого за живое.

Почему же не наказать рублем человека, который считал в деньгах все величие, желал даже обольстить ими женщину, наказать не потому, чтобы для нас был дорог рубль, а чтобы показать, что нельзя вторгаться в чужой мир безнаказанно?!..

Обыкновенно разбойник, вор, задумав разбойничать, воровать, идет на место преступления; здесь же предполагаемые разбойники и грабители остаются дома, а жертва приезжает к ним.

Жертва эта входит в кабинет и начинает разговор.

Как этот разговор перешел в драку и как появились обязательства – история темная, которую может разъяснить Гольдсмит, а если его объяснения недостаточны, то – подсудимые.

По утверждению Гольдсмита, на него напали подсудимые, потребовали подписания обязательств и тут же вытащили 2000 руб.

Неправдоподобность этого последнего заявления ввиду того, что 4000 руб. остались целыми в кармане, когда грабители обшаривали свою жертву, достаточно разъяснена обвинительною властью, так что едва ли вы можете дать какую-нибудь веру этому заявлению об ограблении 2000 руб.

Это заявление Гольдсмита дает мне право сказать: нельзя губить целую жизнь подсудимых на основании слов такого недостоверного свидетеля, которому верить отказываются даже во имя здравого смысла.

Значит, Гольдсмит – недостоверный свидетель события…

Обратимся к другому источнику – к показаниям братьев Бострем.

Они говорят, что между ними и Гольдсмитом происходила драка, драка вследствие оскорбления, нанесенного Гольдсмитом жене одного из Бострем. Дело началось из-за этого. Цели приобрести во что бы то ни стало денежное обязательство у них не было. Обязательство это появляется как путь к соглашению, – чтобы г-н Гольдсмит не был опозорен публично, чтобы до сведения лиц, от которых зависело его положение, не было доведено об обстоятельствах, его компрометирующих.

На это указывают, между прочим, следующие факты: обыкновенно получение обязательства есть последнее действие грабежа, насилия, и потерпевшее лицо сопротивляется до последней степени.

Здесь же происходит предварительно спокойный разговор о замене одного обязательства другим, и обнаруживаются до того добрые отношения, что Гольдсмит находит даже нужным успокоить господ Бострем, боясь, что они раздумают воспользоваться документами: я, говорит Гольдсмит, дал им документ и успокаивал их, что деньги отдам.

Для чего делалось это?

Для того, чтобы явиться к следователю и накрыть противников.

Года два назад наше общественное мнение сильно возмущено было подобными фактами: известные чины полиции, узнав, что такое-то лицо желает совершить преступление, вместо того, чтобы остановить его на приготовлении или на покушении, выжидали, пока совершится преступление, чтобы накрыть преступника и получить похвалу, награду.

Почтенный наш товарищ не принадлежит к этому сословию – он не нуждается в какой бы то ни было награде; но у него была другая цель: он желал отомстить людям, которые подрались с ним.

Он дает им денежное обязательство, но боится, чтобы они не раздумали, и поэтому старается успокоить их, чтобы они, – например, но совету жен, – не отказались от злого дела.

Ей богу, мне кажется, что, если здесь совершено было преступление, то совершению его усердно помогало само потерпевшее лицо…

Затем защитник перешел к изложению доказательств того, что между г-ном Гольдсмитом и женой Оскара Бострема действительно существовали те отношения, о которых упоминается выше.

Об этих отношениях показывают: Елизавета Александровна Бострем и кухарка Матрена Федоровна.

Гражданский истец не доверяет г-же Бострем, потому что она, как существо, очень близкое своему мужу, готова показать в пользу него неправду.

Не верьте ей, – говорит гражданский истец, если она плачет; не верьте, если в ее голосе слышится правдивость; не верьте даже тогда, когда ваше сердце начинает верить.

Но источник правды есть сердце; если ваше сердце говорит вам, что такой-то человек говорит правду, то, значит, так и есть… Отказаться от этого – значит, отказаться от очевидной истины…

Затем противная сторона говорит: не верьте кухарке, что для нее показались подозрительными продолжительные свидания Гольдсмита с Елизаветою Бострем, потому что разве свидание кума с кумой – вещь редкая?..

Я не спорю, что кум с кумой могут видеться, но когда эти свидания очень часты, то у нас даже есть пословица, что они опасны.

Если бы кума молчала, то наше сомнение разрешилось бы в пользу Гольдсмита; но ввиду заявления Елизаветы Бострем следует думать, что, кроме духовного родства, в отношениях Гольдсмита к куме было еще нечто другое. По свойству человеческой природы всегда возможен переход из мира духовного немного к миру реальному, и вот этот-то реальный мир и выяснился в том факте, который видела кухарка.

Противная сторона ссылается на кормилицу, которая действительно, говорит, что Гольдсмит никогда не бывал более пяти минут у г-жи Бострем.

Но вы припомните, что кормилица – чешка, которой не с кем слова было перемолвить; вероятно, она была поставлена в такие условия, что весьма редко выходила из своей комнаты и потому не могла знать, подолгу ли оставался г-н Гольдсмит у г-жи Бострем.

Но, если действительно со стороны Гольдсмита было ухаживание за женой Оскара Бострема, то взятие с него денежного обязательства не есть ли факт нравственно безобразный, ради которого нужно отвернуться от подсудимых, и не доказывает ли этот факт преступления, в котором обвиняют Бострема?

Повторив, что в деянии подсудимых нельзя видеть корыстную цель, потому что первым побудительным мотивом и целью этого деяния не было получения от Гольдсмита денежного документа, защитник задался вопросом: самый факт взятия векселя, заемного письма всегда ли указывает на корысть?

Не всегда: например, жена живет несчастливо с мужем, и последний, хотя согласился жить врозь, но все-таки иногда приходит к ней, мучает ее, и, если с такого мужа будет взято обязательство в 15–20 тыс., с тем, что, как скоро он нарушит свое обещание не приходить к жене, то обязательство будет представлено ко взысканию, – в таком случае нет корыстной цели, потому что здесь обязательство служит средством только для другой более отдаленной цели.

Точно так же и в настоящем деле, если согласиться с подсудимыми, что документ был взят для того, чтобы отказаться от преследования Гольдсмита по суду и перед общественным мнением путем оглашения известных фактов, то здесь нельзя видеть корысть, а – месть илй приобретение документа по добровольному соглашению…

Но не приняла ли здесь месть форму чрезвычайно нелепую, отталкивающую?

Действительно, скверно бесчестье оценивать на деньги. Но когда семейство торжествует, когда человек, покушавшийся разрушить семейный союз со стыдом выгнан из дома, – тогда нет такого желания мести, которое требовало бы другой, более благородной формы, а есть только желание, чтобы тот, кто пытался нарушить мир в семье, тяжело поплатился за свою попытку.

Вот это-то обстоятельство, – что покушение на честь жены его не удалось, и примеряет с личностью Бострема.

Здесь не было вымогательства, а было получение документа безденежного, без всякой валюты.

Подсудимые считали этот документ до того законным, что, когда явился следователь, они добровольно представили его: они, конечно, этого не сделали бы, если бы считали, что приобрели документ путем незаконным, путем насилия.

Документ явился результатом соглашения: или будут оглашены такие-то факты, или должен быть представлен такой-то выкуп: при этом уголовный, преступный характер, приписываемый деянию подсудимых, сам собою падает.

Правда, если люди расправляются с другими, сами приискивают меру удовлетворения, играют в одно и то же время роль и оскорбленных, и обвинителей, и судей, то такое самоуправство нетерпимо.

Но в данном случае событие совершилось при таких обстоятельствах, которые заставляют относиться к нему более мягко.

В самом деле, в этой семейной драме, в драме между мужем оскорбленной женщины и лицом, которое желало быть обольстителем, кто был истинно потерпевший и кто нападал на самое дорогое сокровище?

Конечно, ни на одну минуту вы не остановитесь в выборе, и этот выбор, разумеется, падет не на тех, кто сидят на скамье подсудимых.

Подсудимый Оскар Бострем только за 5 месяцев до события женился и женился на девушке 18 лет, которая вышла по любви за человека, не имеющего ничего, кроме трудового рубля.

Образовав семейный мир, этот человек только что начал наслаждаться, когда в его дом явился нежданный друг в лице потерпевшего от преступления.

Этот нежданный друг, вместо того, чтобы, благодаря высшему развитию, стоять за соблюдение долга и нравственного закона, старался разрушить семью. Целое семейное счастье, с радостями мужа и жены, отца и детей, этот человек хотел принести в жертву минутного сладострастия, минутного удовлетворения своей потребности, погубить навсегда, безвозвратно, – потому что павшая и затем раскаявшаяся жена никакими слезами не заставит мужа позабыть оскорбление, нанесенное ему.

Если же люди узнали, что в их дом под видом друга вошел обольститель и если против этого обольстителя приняты меры, которые немного не сошлись с требованиями закона, то такие люди, ввиду страшного несчастия, которое угрожало им, заслуживают той доли внимания и участия, какого заслуживает человек, когда он в бедствии ополчается на своих врагов…