Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Конечно, теперь, когда собрали все сведения, легко говорить, что струсберговские бумаги ничего не значат. Но когда они лежали в форме накладных, в форме приоритетов, то надо было быть ясновидящим, чтобы сказать, что эти бумаги ничего не стоят, а члены совета – не ясновидящие.

Когда открылось, что принятые обеспечения не имеют биржевой цены, то члены совета приглашают представителей других банков, просят у них помощи, но им отказывают в ней, и тогда они едут к министру финансов с просьбой оказать помощь. Говорят, что не надо было ехать к министру, так как цель не была бы достигнута. Но так могут рассуждать только люди, которые не знают коммерческой жизни. Я могу здесь сослаться на факты.

Кому неизвестно, что в России был кризис, когда горные заводы оставались без всяких средств? Правительство летело к ним со своими миллионами, чтобы поддержать их. Эти заводы отдохнули и впоследствии сделались передовыми борцами по русскому железнодорожному делу.

Кому неизвестно, что один из больших банков в Москве, именно Волжско-Камский, получил огромные субсидии, чтобы поддержать банк. Наконец, кому неизвестна субсидия, которая была дана Петербургскому Коммерческому банку?

Ввиду этих примеров члены совета имели полное основание обратиться за помощью к министру финансов.

В улику совету ставят то, что речь его депутатов перед министром была не просьбой о помощи, а упреком правлению. Представьте себя на месте членов совета, на месте людей, потерявших голову, и вы поймете их язык, этот возбужденный страхом и переполохом язык отчаяния…

Говорят, что после обнаружившихся беспорядков надо было закрыть банк. Но мы знаем, что по уставу члены совета не могли этого сделать, так как в нем сказано, что ликвидация дела банка может быть разрешена только общим собранием.

Если 11 числа и закрылся Банк, то это потому, что тогда нельзя было составить ни присутствия, ни правления, и в это время прокурорский надзор вмешался в дело Банка. Строго говоря, нельзя сказать, что Банк перестал существовать, что он был закрыт, а можно только сказать, что члены перестали собираться, потому что негде было. Считать Банк закрытым можно только с того времени, когда была учреждена ликвидационная комиссия, которая приняла дела Банка.

Между тем это-то незакрытие Банка есть существенный пункт обвинения. Обвинение говорит, что не потому не закрыли Банк, что не могли, а потому, что обвиняемым нужно было не закрывать его.

Но я опять спрашиваю: как же члены совета могли закрыть Банк, когда по уставу они не имели на это права? Говорят, что здесь разыгрывалась комедия. Но обвинение забыло о представителях других банков, которые говорили, что вопрос о закрытии Банка был разбираем ими вместе с членами совета весьма тщательно и что все были за закрытие Банка, но г-н Чижов, председатель Торгового банка, сказал, что вы будете врагами всех банков, если закроете банк. Затем, когда было решено закрыть Банк, то до получения ответа от министра члены совета еще не знали, что будет впереди, как разыграется эта история и даст ли правительство помощь или нет.

В это время, кроме Банка, члены совета были ведь и хозяевами своих собственных дел; и, видя, что их имущество находится в месте опасном, естественно, спасали его.

Где же тут мошенничество? Ведь мошенником может быть назван тот, кто берет чужое, а Шумахер брал свое, Вишняков брал тоже свое, Ленивов взял тоже свои 30 000 руб. для того, чтобы заплатить свой долг по векселю в тот же банк.

И это называют мошенничеством!

Давно ли честная расплата с кредиторами стала называться мошенничеством? Человек наиболее из них образованный и развитой, г-н Шумахер первый понял, что все-таки на служащих в совете лежит обязанность заботиться об интересах лиц, вверивших Банку свои деньги, и рассуждал так, что если будет беда, то по справедливости она должна отразиться на всех поровну.

Я думаю, что именно этим соображением и руководствовался г-н Шумахер, когда вносил в Банк взятые им оттуда деньги. Мне важно говорить здесь о г-не Шумахере потому, что ему принадлежит эта идея, и идея не преступная, как говорит товарищ прокурора, а идея честная, – о том, чтобы не пользоваться чужим ущербом, вместе со всеми нести ущерб от грозившей беды. Эту мысль он сообщил Ленивову, который сделал то же самое, т. е. внес свои деньги обратно в Банк.

Здесь говорят, что он не внес все деньги, что он взял деньги, принадлежащие наследникам Сенькова, которых он не возвратил в Банк.

Я должен сказать, что по отношению к Сеньковым ЛениВов был приказчиком. Но можно ли порицать приказчика за то, что он заботился об интересах своего хозяина или доверителя и берет из Банка обратно деньги, которые он должен беречь? Если бы он не взял из Банка те деньги, которые принадлежали Сеньковым, то обвинительная власть, может быть, точно так же посадила бы его сюда и сказала бы, что вот, глядите, этому человеку вверили имущество, принадлежащее малолетним, или его верителям, этот человек знал, что дела Банка плохи, и, несмотря на это, он не взял из Банка вверенного ему имущества, – следовательно, он грабитель.

Но вот он взял эти деньги обратно, а его все-таки обвиняют и видят в этом преступление.

Вообще обвинительная власть видит здесь во всем преступление. Берут деньги из Банка – обвинитель видит в этом преступление, продают акции – в этом тоже видит преступление, утирают слезы нищим, отдавая им деньги за понесенный ими убыток, – в этом опять-таки видят преступление…

Надо очень дурно смотреть на человека, чтобы говорить, что все делается им из корысти. Нет ничего легче, как бросать в человека подозрением. Прежде чем решаться сажать его на скамью подсудимых, нужно взглянуть на него как на человека. Прокурорскому надзору следовало бы разобрать хорошенько те факты, которые приводятся как улика. Суд У нас идет не старый, когда уликой представляли нередко такие факты, которые не имели никакого жизненного значения. У нас идет теперь суд человеческий, суд по совести, а потому надо судить не по одним фактам, но нужно войти и в душу человека и осветить эти факты вопросом об их цели и смысле. Обвинение этого не сделало, и мы должны были исполнить ту задачу, которой оно не исполнило.

Искупили ли обвиняемые тот грех, который они сделали и который, по моему убеждению, не может быть рассматриваем и обсуждаем судом присяжных? Да, они совершенно искупили его! Когда Борисовский продавал акции, он продавал их не нищим, не бедным, а людям со средствами, которые могли рассчитывать на выгоды. Затем, когда эти люди пришли к Борисовскому, прося взять назад купленные у него акции, он возвратил им деньги. Ведь банку совершенно безразлично, кто владеет акциями, Иван или Петр, и вкладчики нисколько не страдают от того, что Борисовский продает акции и что владельцем их, вместо Борисовского, будет Залогин.

Мы знаем, что покупателями акций были такие лица, как, например, Сазиков, Алексеев, Залогин и Хлудов. Когда эти лица сказали, что они понесли ущерб, то им предложено было получить деньги обратно. Мы знаем, что проданные Сазикову 500 акций были возвращены обратно точно так же, как были возвращены акции Мочалкина. Напрасно обвинение говорит, что возвращение последовало после возбуждения следствия. Здесь Борисовский заявил, что Мочалкину деньги были возвращены еще до возникновения следствия. Кроме того, здесь было доказано, что, едва только Купчинский прислал купленные акции, ему тотчас же были возвращены деньги.

Наконец, нам известно, что когда продавались акции Борисовского, то никогда не скрывали того, что акции эти принадлежали Борисовскому. Никогда никто не упрашивал купить акции, принадлежащие Борисовскому, а за ними приходили те люди, которые желали купить их, чтобы впоследствии получить барыш.

Итак, я повторяю, что все эти лица получили обратно деньги, заплаченные за акции, и единственное исключение составляет Лучков, который потерял 4500 руб.

Я не стану смеяться над его несчастьем, как это делали гражданские истцы, смеясь над Миллиоти, который говорил, что в его положении можно было голову потерять. Я только скажу, что Лучков хотел выгодно поместить свои деньги и в этом ошибся. Но разве вы не слышали, что Борисовский хотел отдать деньги обратно. Здесь, во время судебного следствия, была сделана ссылка на некоего Щукина, который будто бы, по просьбе Борисовского, предлагал Лучкову по 50 коп. с рубля и что он говорил об этом Лучкову.

По этому поводу я обратился к г-ну председателю и сказал, что Щукин не мог этого говорить, причем просил вызвать сюда Щукина в качестве свидетеля.

За два дня до предъявления этой просьбы явился в заседание свидетель Протасов, который был вызван по просьбе товарища прокурора; просьба о вызове этого свидетеля была заявлена товарищем прокурора во время судебного следствия и была удовлетворена без всякого замедления. Но когда мы заявили такую же просьбу о спросе свидетеля Щукина, то нам отказали.

Протасов был нужен, чтобы подтвердить три или четыре слова, ошибкой приписанные прокурором другому лицу, и вот, чтобы поддержать достоинство прокуратуры, мчится курьер суда и приводит его. Но когда понадобился подсудимому свидетель, от слов которого зависела судьба и честь подсудимого, вы помните, как поступили с нами… Таким образом, с нашей стороны была полная готовность представить все дело в чистоте и доказать, что Борисовский был безусловно прав и что слова его были справедливы.

Таким образом, Лучков оказывается единственным человеком, который не получил обратно денег. Он потерял 4000 и, однако, отказывается получить назад затраченные им на покупку акций деньги. Он сказал: я хочу через правосудие получить эти деньги, я хочу насладиться страданиями тех, которые мне причинили зло.

Вы видите, что за люди явились сюда обвинять!

Вообще есть очень много злых людей, которые желали причинить много зла Борисовскому и другим. Мы видели здесь много таких людей, которые относились к обвиняемым с большой жестокостью и как бы хвалились тем, что вот им удалось посадить на скамью подсудимых городского голову Шумахера. В этом деле было много страсти, и это понятно, потому что здесь замешан вопрос о деньгах: везде здесь на первом плане деньги, а люди забыты. Когда у человека украдено последнее его имущество, то он выбегает на улицу и сразу же схватывает первого попавшегося ему честного человека, потом другого, третьего и каждого спрашивает, не он ли украл.

То же самое совершается в настоящем деле.

Я могу простить тем лицам, которые действительно много потеряли, но не тем представителям гражданских интересов, которые, ослепленные гражданским иском, говорили здесь много такого, за что можно только краснеть.

Один из представителей гражданских истцов вызывал здесь тени мертвых, умерших будто бы от крушения Банка. Один из представителей гражданских истцов говорил здесь, что он пришел защищать интересы бедных, интересы нищих, а между тем сам проговорился, что он явился от Залогина, которого я никогда не видал нищим у церковной паперти…

Затем говорят: пожалейте бедных!

Бедных пожалели прежде вас! Тех 950 гражданских истцов, о которых с таким сожалением говорил г-н Фальковский, теперь уже нет, – им утерли слезы, и они не проклинают сидящих здесь перед вами, а может быть, молят об их спасении.

В деле имеются бумаги, из которых видно, что вкладчики до 2000 вполне удовлетворены. Если деньги пропали у благотворительных учреждений, то мы отдали им потом до последней копейки. Мы возвратили деньги многим церквам, и не пришли за деньгами только те, которые не хотели.

Если бы это делалось для комедии, то мы платили бы только тем вкладчикам, свидетельство которых для нас опасно.

Мы спросим теперь вас по совести: кто утер слезы нищим – обвинение? Нет!

Может быть, гражданские истцы? Нет! Они заботятся только о том, чтобы, если мы внесем деньги, – чтобы их Сазиковы, Залогины были удовлетворены.

Судите, какой смысл во всем этом деле, какие страсти играют в нем!

Здесь к обвинению припуталась еще другая сила: на помощь ему явились гражданские истцы. Один из гражданских истцов, г-н Владимиров, говорил, будто бы уголовное обвинение должно быть солидарно.

Но по здравому смыслу в уголовном деле каждый отвечает за себя. Может быть, мысль г-на Владимирова и верна, но не в этом случае.

Неправду говорит г-н Тростянский, что только в уголовном суде можно говорить об убытках. Нет, с требованием об убытках можно обратиться в гражданский суд, в котором сосчитают их на счетах. А вас приглашают сюда не для этого, а для того, чтобы судить по совести действия человека.

Вы знаете, господа присяжные заседатели, что я – представитель трех лиц: Борисовского, Ленивова и Вишнякова. Не осудите меня за то, что я, может быть, отнял у вас много времени. Ведь с меня началась защита членов совета.

Я не стану вам много хвалить их – они в этом не нуждаются. Вы сами можете судить о том, могли ли эти люди сделаться так скоро бесчестными. Вы знаете их прошлое, знаете те огромные заслуги, которые они оказали обществу. Они смело могут смотреть в глаза своим порицателям и хулителям и сказать им: встаньте перед нами и укажите, кто из вас делал в жизни больше, чем мы, укажите, чья жизнь прошла так незапятнанно, как наша…

Здесь со стороны обвинения была сделана попытка доказать вам, что прошлое Шумахера не совсем чисто. Но вы знаете, что эта попытка оказалась очень неудачной.

Я укажу вам на прошлое и других обвиняемых. От какой общественной должности отказывался подсудимый Борисовский? В каком общественном учреждении он не служил? От какого дела бежали Ленивов и Вишняков?

Все они прожили с лишком по 50 лет, и пора им сходить в могилу. Время ли им делаться мошенниками и грабителями? Как могли эти люди, прожившие всю жизнь свою честно, сделаться вдруг дурными людьми и своими действиями довести банк до крушения?

Прежде чем произвести суд над ними, возьмите каждую отдельную личность и посмотрите на действия ее в банке.

Возьмем Борисовского и поглядим, что он сделал в этом банке такого, чтобы его можно было называть мошенником. В совершении подлогов он не нуждался, скрывать чужие преступления ему не было надобности, и он не может быть судим за это, потому что ошибки со стороны Ландау отразились на кармане Борисовского, как и на прочих.

Он обвиняется также и в нерадении. Но мы знаем, что по мере сил своих он исполнял все свои обязанности и назначал ревизии, когда было нужно. Правда, он не знал хорошенько дел иностранного отделения, не знал иностраяных языков, но незнание не есть еще преступление.

Когда случилась беда, когда, благодаря злым людям, последовало крушение банка, этот человек сначала увлекся и стал продавать свои акции, но потом он одумался, возвратил полученные им деньги и вознаградил за тот ущерб, который он лично причинил.

За что же остается судить этого человека? Разве можно его судить за то, что он до сих пор был честным человеком и примерным членом общества?

Возьмите его прошлое. Он был пионером русской промышленности. Он участвовал в таких предприятиях, которые делали честь его деятельности…

И вот за все это его посадили на скамью подсудимых и теперь называют мошенником, грабителем и составителем подлогов!..

Обратимся к Вишнякову. Он пошел служить в банк безвозмездно, имея только 50 акций, и никакого другого имущества у него не было. Ему не было расчета совершать подлог, потому что это отразилось бы весьма существенно на его имуществе. Он исполнял свои обязанности честно, как умел. Я напомню вам его последние слова: «Вся моя вина в том, что я пошел служить в этот банк».

Наконец, возьмите Ленивова. Он считался в Москве человеком, в прошлом которого не было позорящих обстоятельств. Он вел широкую торговлю, и мы ни от кого не слыхали, чтобы этот человек, пользовавшийся большим кредитом, нарушил когда-нибудь оказанное ему доверие. Когда разразилось это несчастье и когда, следовательно, он мог предвидеть, какая его ждет беда, не лучше ли бы ему было скрыть свое имущество. Между тем он созвал своих кредиторов и отдал им все свое состояние.

Здесь говорят, что эти люди – грабители. Но ведь грабители делаются богаче после преступления. Между тем мы видим, что один из подсудимых разорен и потерял все свое состояние, у других погибли сотни тысяч…

Защита должна беречь ваше время, и не пройдет четырех минут, как я умолкну.

Страшная минута наступает для подсудимых. Защита должна была сделать все, что могла, но она должна щадить ваше терпение.

Много тут перенесли они в это время и едва ли по заслугам. Тяжело человеку, чье прошлое чисто, кто сознает, что и в настоящем совесть его не замарана виной в позорных делах, стоять два дня под градом оскорбляющих обращений, допущенных гражданскими истцами. Их горе было сугубое, их позор слышали здесь пришедшие их утешать их матери, дети, жены. Они должны слышать, как их терзали, обвиняя в похищении струсберговских миллионов, когда в самом деле эти деньги не у них, а напротив, в миллионах Струсберга лежат и их сбережения, отнятые незаконными путями, допущенными правлением и Струсбергом. Адские муки, медленная смерть – их положение…

Пора покончить. Я настолько верю в то, что подлоги и мошенничество чужды им, что готов был бы прямо вручить обвинителям секиру, если бы закон карал подобные поступки смертью, и уверен, что в решительную минуту сомнение овладело бы их душой.

Но здесь не место вопросу о казни, здесь место вопросу о правосудии.

Меч этого правосудия в ваших руках.

Извлеките его и рассеките… не сидящих перед вами, – они да живут! – но тот узел клеветы и хитросплетений, который враги собрали над головами осужденных…

Дело Харьковского общества взаимного кредита: Левченко и др., обвиняемых в растрате и небрежном хранении денежных сумм

В 1880 году в делах Харьковского Общества Взаимного Кредита назначенной советом банка ревизией был обнаружен целый ряд злоупотреблений.

Было выяснено, что в течение многих лет неправильно велись книги. банка; что, вопреки уставу банка, не делалась ежегодная проверка его отчетности; что банк производил недозволенные уставом сделки и т. д.

Производившиеся в отделе текущих счетов операции не оставляли сомнения в преступном их характере. Стоявший во главе этого отдела кассир и член правления А. Левченко был одним из видных деятелей банка. Он слыл богатым человеком, видным дельцом, обладающим в финансовых делах большими способностями. Доверие к нему как со стороны его сослуживцев по банку, так и со стороны публики было неограниченное, чем он широко воспользовался.

В течение нескольких лет он путем неправильного ведения книг присвоил себе около 350 тыс. руб. Вносимые вкладчиками деньги по его распоряжению записывались более ранними числами лишь тогда, когда вкладчики являлись за своими деньгами; он скрывал вносимые в банк ценные пакеты и учитывал в свою пользу представленные банку для учета векселя. По его объяснению, неправильное счетоводство велось потому, что у него за массой работы не хватало времени, для того чтобы следить за книгами, а из денег он присвоил себе лишь 50 тыс., которые он обязуется возвратить.

Помимо действий Левченко, неправомерной казалась и деятельность других членов правления.

Было обнаружено, что банк принимал к учету векселя не только без подписи бланконадписателя, как это требуется уставом банка, но и без всякой подписи; именные ценные бумаги принимались банком без передаточной надписи и, следовательно, ни в каком случае не могли сделаться собственностью банка.

Правила банка о ежегодной проверке отчетности не исполнялись и за 1879 год, в который больше всего было присвоено Левченко, никаких упущений в книгах замечено не было.

Все эти обстоятельства привели к заключению, что правление, обязанное в силу устава банка заведовать его делами, относилось к своим обязанностям небрежно, и поэтому весь состав правления с председателем Сливицким во главе был предан суду за небрежность при исполнении служебных обязанностей (ст. ст. 351 и 359 Уложения о наказаниях).

Левченко был предан суду за растрату и за злонамеренные действия при производстве ссуд и выдаче вкладов.

Трофимов, ведший книгу текущих счетов, обвинялся в составлении неправильных отчетов для сокрытия преступных действий (ст. ст. 13 и 359 Уложения о наказаниях.).

Лысогоренко – в том, что, как депутат, небрежно исполнял свои обязанности (ст. 417 Уложения о наказаниях).

Все подсудимые были преданы Харьковскому окружному суду с участием присяжных заседателей. Заседание происходило с 21 по 25 мая 1881 г.

Председательствовал Любовицкий. Обвинял Дукмасов. Гражданский иск со стороны Харьковского Общества Взаимного кредита поддерживал Ф. Н. Плевако.

Защищали присяжные поверенные: Андреевский, Стойкий, Белинский, Клопов, Сахновский и Краснопольский.

Присяжные заседатели оправдали всех, кроме Левченко. Он признан виновным, но заслуживающим снисхождения, в присвоении и растрате как банковских денег, так и денег Миссионерского общества.

Суд приговорил его к ссылке на 4 года в Омскую губернию с лишением всех особенных прав и преимуществ.

Речь поверенного гражданского истца

Я задержу ваше внимание на перепутье от обвинения к защите.

Так как всякая задержка неприятна, то я буду немногословен.

Меня обязывает к этому и то, что материал данного дела делает бесспорным, что я хотел доказывать на суде: г. Левченко признал ущербы, нанесенные Обществу взаимного кредита, а защита и прочие подсудимые серьезно не оспаривали итогов ущерба, определенных экспертизой.

Бороться со злом я буду не ввиду законов, которые формулировали в обвинительном акте совершившийся факт; я буду бороться ввиду закона, вытекающего из изучения приговоров, выносимых присяжными, нашими русскими присяжными, – закона, обобщающего факты из истории этого молодого института: этот закон – значительное количество, быть может, нигде не повторяющееся, оправданий при создании вины, доходящее до отрицания подсудимым признанного факта.

Здесь, несомненно, немалую роль играет все переносящая, незлопамятная, любвеобильная славянская натура русских присяжных; несомненно, еще более влияет ваше знание среды и условий всякого дела, мощно диктующих вам внешне непонятное, но внутренне разумное суждение о людях и фактах.

Ввиду этого закона я должен доказать вам, что здесь нет данных для отрицания тех преступных фактов, которые открывает иск от общества к виновникам факта.

Возникновение настоящего преступления – история древняя; это – история о возникновении общества взаимного кредита в Харькове, история возникновения подобных обществ в России. Одна и та же, почти шаблонная летопись: додумалось и наше общество до идеи товарищества, банков, как конкуренции союза малых капиталов с крупными капиталистами. Начали возникать одни за другими многоразличные союзы. Сначала, конечно, вера в идеал, восторг: служатся молебны с приглашением чудотворных икон, устраиваются обеды, на которых пьют тосты за предержащую власть, произносят спичи, задыхаются от восторга, что у нас так много гениев и мужей добра и правды, моментально могущих осуществить самые пламенные мечты общества.

Первый день банковской жизни кончается изобильными излияниями, объятиями, поцелуями, а затем банк вступает в свою нормальную жизнь. Избраны люди, которые должны руководить делом, избраны власти, которые должны установить порядок и достигнуть тех целей, которые предположены.

Но проходит пора. Избранники начинают забираться властью, начинается несоблюдение тех форм, которые только и могут служить гарантией для всякого члена общества, что избранные власти делают дело. Начинается известная картина: большею частью один человек, более опытный, забирает все дело, выказывает большую сноровку, избирается своими товарищами и дело принимает форму единовластия – великий визирь и спящий диван.

Но великий визирь, заправляя делами банка, все-таки должен помнить, что власть принадлежит тем, кто избрал его, и нередко возвращается к своему источнику в форме перевыборов. Некоторая мягкость, доброта, снисходительность к заемщикам – и для русского человека этого довольно.

Впоследствии на общем собрании проверки не делается. Начинаются овации, «хорошо», «благодарим», «управляйте нами» и «распоряжайтесь».

Года через 2–3 выражается желание возвеличить своих избранников стипендиями, серьезно помышляют об увековечении дорогих черт лица благодетеля в потомстве помещением его портрета в совете общества.

Но вот очарование прошло. Как ни быстро мы создаем, а еще быстрее разбиваем наши идолы, веру заменяем безверием, доверие к избранникам – доверием ко всякой клевете, ко всякому слуху о наживе, захвате, растрате.

У вас в харьковском обществе разочарование тоже настало.

Но у вас по крайней мере разочарование было основательно. Левченко можно поблагодарить за единственно оказанную им услугу во время его управления: он ценой расхищенных денег, правда, несколько высокой ценой, купил вам правомерное разочарование. Если он привел дело в такой порядок, что чуть не пропали все капиталы, то можно было прийти к основательному заключению, что такой человек никуда не годится.

Великим визирем харьковского общества взаимного кредита был Левченко. Он один при дремоте своих, метко названных «аксесуарными», помощников правил самовластно делами общества и разрушил его чуть не в конец.

Рождается вопрос: каким образом общество могло так жестоко ошибиться относительно этого человека?

Левченко внушал доверие двумя своими качествами: внешним и внутренним.

Внешнее, это – его крупная коммерческая сила; его имущественная мощь, благодаря которой он был, по мнению общества, способным не только взять на себя, но и выполнить самые ценные обязанности.

Внутреннее, это – его снисходительность, верность данному слову, способность не только войти, но и развести чужое горе.

Случаи, о которых говорил Левченко, случаи, где, благодаря ему и ему одному, спасались целые состояния, не подлежат никакому сомнению. Но действительно ли эти качества так прочны, как думали о Левченко его доверители?

Я думаю, что и в лучшей поре своей в них было много кажущегося, искусственного. Если вы отнесетесь критически к направлению моей задачи, то увидите, что богатство Левченко значительно суживается. Он делается крупным собственником только тогда, когда касса общества переходит в его руки. И немудрено. Не фабрики и шахты каменноугольные обогатили его, а обогатила его ему одному ведомая шахта в форме банкового сундука, шахта, не требовавшая больших затрат и снабжавшая своего владельца ассигнациями и благородным металлом по желанию…

Если вы отнесетесь критически ко внутренним качествам Левченко, то вы исключите из числа их доверие.

Доверие – сестра веры. Оба качества не всегда в ладу с логикой. Пламенной вере часто не соответствует предмет веры. Доверие, это – не качество того, к кому его питают, а того, кто его питает. Один из величайших умов средних веков выражался о вере, что вере логика не нужна: credo quia absurdum.

А Левченко не мог не заботиться о доверии. Ведь время от времени власть возвращалась к избирателям. Надо было действовать на них одним из лучших свойств хорошего человека – делами, внушающими доверие. Исполнять же слово, когда оно относилось к общественному кредиту, помогать деньгами и средствами Левченко было и легко и нужно: легко – ибо ничего нет легче, как творить добро чужими средствами.

Не зная источника добра, люди восторгаются делами деятеля; но деятель добра тогда только высок и свят, когда свои добрые желания он исполняет своими собственными средствами, побеждая во имя добра эгоистическую волю, неохотно расстающуюся с тем, что нужно самому обладателю. Тогда деятель добра добродетелен действительно.

При изучении дела мы видим, что не только Левченко пользовался доверием, но он и сам доверял другим. Однако доверие его к другим основывалось на простом соображении, что он должен жить в мире с обществом, которое избрало его, потому что при малейшей ссоре, при малейших нехороших отношениях он мог потерять место, а это было бы моментом, при котором старых грехов нельзя было бы прикрыть и пришлось бы за них рассчитываться.

Вот в каком виде рисуется мне нравственный образ Левченко, – виде, правда, менее радужном, но зато объясняющим нам бытие в его воле и тех прекрасных действий, которые и до сих пор не могут быть забыты, и тех поступков, которые он совершал к изумлению его бывших, им очарованных избирателей.

При этом спешу оговориться, что я этим вовсе не хочу сказать, что Левченко – злодей, вроде Струсберга, Юханцева, что он из числа тех хищников, которые не могут равнодушно взирать на чужое.

Я не могу не напомнить, что он не скрывал, может быть, большей части средств своих: видно, что он верил в свое дело, для которого брал деньги, вероятно, убежденный, что выгоды им задуманного предприятия обеспечат его самовольные захваты сумм общества. Этим он отличается от всех растратчиков, которым имя легион, а тип – Юханцев.

Он не скрывал особенно своих средств: дома его на виду и не заложены по разным закладным, копи также на виду, – скрыто разве что-нибудь себе на черный день. В нем нет этого обыкновенного явления, как в других растратчиках, что у них на виду только такое имущество, которое при быстрой продаже ничего не стоит и которое свидетельствует об утонченном вкусе тех, которые привыкли жить на чужой счет.

Но как бы ни смотреть на дело, он бесспорно виноват в ущербе, нам причиненном. О цифре я говорить не буду по той причине, что для уголовной ответственности цифра играет роль и в скромном размере 300 руб. Точное определение цифры будет принадлежать суду, который будет обсуждать последствия вашего вердикта, и тогда мною будет представлен расчет.

По отношению к прочим подсудимым слово мое тоже будет недлинно. Я прежде всего, чтобы быть верным принятому мною, как человеком известной профессии, началу, должен заявить, что ни одним словом не стану поддерживать даже в смысле гражданского иска обвинения, направленного против Житкова.

При всем моем уважении ко всяким актам, исходящим от судебной власти, я решительно не могу понять, каким образом могло случиться такое явление, что, начав обвинительный акт словами: «в 1880 г. в марте месяце, вступив в число членов правления, Житков тотчас начал изучать делопроизводство и открыл беспорядки», кончают его: «на основании вышеизложенного Житков обвиняется в том же».

При такой деятельности Житкова единственное, что гражданский истец, по отношению к нему, может заявить, это – что он не находит возможным не только поддерживать как гражданский истец обвинения против него, но даже не находит возможным признать хотя бы в одной копейке ответственным его перед тем обществом, которому он хотел служить честно и добросовестно.