Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Если это так, то никакой преступной цели здесь не было, а было неумение составлять два счета с особливой целью в каждом.

Дело в том, что убытки Невского завода обусловливались не соотношением между материальными затратами и продажной ценой произведений, а массой убытков от прежней задолженности и несоответствием стоимости заказа со стоимостью производства, по неверной расценке при заказе. Выходило, что завод в данный год, вычитая расходы производства из цены заказа, имел или прибыль, или меньший убыток, обусловленный недостатком оборотных средств и недостатком в людях, но на баланс ложился бременем тяготеющий долг. Завод, значит, сам по себе оправдывал свое существование или свое упорство в существовании, но хозяин нес ущербы от наложенных платежей. А завод надо продавать. Кто же даст цену за завод, который рекомендует себя как пропасть? Вот и надо было выделить заводское дело с точки зрения соотношения его расхода и прихода без влияния на это тех пассивов, которые на приобретателя не перейдут.

Позвольте мою мысль иллюстрировать примером. У меня есть дом: обошелся он в 10 000 руб. и доходу дает тысячу рублей. Но я на постройку занял семь тысяч у одного из тех капиталистов, которым приходится посылать деньги-проценты или просить отсрочки телеграммами в Олонецкую губернию. Плачу ему этих процентов 1400 руб. Выходит: что ни год – убытка 400 руб… Но значит ли это, что самый дом есть дело, приносящее убыток? Продавая его, я говорю, купите вещь, приносящую 1000 руб. дохода, и говорю правду, ибо тот, кто купит и даст десять тысяч, которые у меня будут фондом покрытия моего долга, купит вещь, дающую десять процентов дохода. Надо различать доходность дела от доходности хозяина, обремененного платежами, не обусловливающимися наличной деятельностью предприятия.

На оценку вины Саввы Мамонтова влияет вопрос о количестве убытка, который им наносился дороге в момент авансирования и в момент, когда дорога выручала долг продажей паев. Вам известно, что паи проданы по 30 за рубль их нарицательной стоимости: разница образовала убыток. Мы говорим, что убыток этот не верен, ибо правление дороги, с г-ном Хитрово во главе, продешевило и не проявило достаточной заботливости в ограждении интересов вверенного им дела. Словом, завод стоит несравненно дороже. А ведь если бы было выручено все сполна, то вся вина приняла бы почти формальный характер.

Эта часть дела – самая суть процесса. Мы утверждаем, что продажею заводских паев по 30 % продавцы добровольно расстались с возможностью выручить более подходящую цифру: ведь было же соглашение с бельгийцами, в легендарности которого никто не упрекал Савву Ивановича, – многомиллионное предложение.

Как же это случилось?

А вот как. Получили предложение оценить с точки зрения покупателя Невский завод господа Дрейер и Калашников, кстати, ныне заседающие в новом заводском управлении. Исполняя поручение начальства, они громаднейшее предприятие осмотрели будто бы во всех частях в три или четыре дня, да, кажется, и осматривал их один г-н Дрейер. Они составили счет, по которому выходит, что больше 30 % дать нельзя.

Г-н Дрейер, делая это заключение, был тогда еще в добром расположении духа. Сначала был он и здесь таким же и стоял на той же цифре. Вы помните этого свидетеля, властно, крикливо отвечавшего на законный перекрестный допрос моих товарищей. Когда же ряд вопросов или, может быть, некоторая страстность их ему не понравилась, то он заявил, что и два миллиона за семь давать не следовало, ибо завод, по его настоящему положению, и ни копейки не стоил (в смысле додач за паи).

Удивительный свидетель-эксперт! Или он не берег казны и бросил даром два миллиона, поскольку его мнение было решающим, или он очень сердит: раздражился, – и на два миллиона хочет оштрафовать нас.

Недоумеваю. Разве помириться на мысли, что обессмертившаяся героиня в пьесе великого писателя, замоскворецкая купчиха, различавшая обыкновенные миллионы от особливых, маленьких, не умерла еще!..

Нет, я не верю этому неустойчивому свидетелю и обязан ему не верить. Спорный вопрос о ценности этого завода, к счастью для нас, имеет ответ, произнесенный сведущими людьми не того узкого кругозора, каким руководился г-н Дрейер. Судом, по моей просьбе, допущено здесь удовлетворение нашего законного требования огласить точное содержание документа высокой важности: журнала «Совещания» о приобретении заводов в казну. Вот что мы там читаем: «вмешательство в управление делами товарищества вполне обеспечивает дальнейшее существование завода, серьезное значение которого, в особенности для государственного судостроения, не подлежит сомнению.

По заявлению вице-адмирала Тыртова, завод этот в течение последних 6 лет исполнял большие заказы морского министерства с ассигнованием 90 000 000 руб. на государственное судостроение; на нем, главным образом, сосредоточена постройка минных и других судов небольшого размера, а также мелких механизмов и паровых котлов, для чего товариществом произведены были значительные затраты на оборудование завода новыми машинами и станками, и в настоящее время он может успешно соперничать с иностранными заводами.

Вполне удовлетворительное состояние завода в смысле его оборудования и продуктивности засвидетельствовано также действительным тайным советником князем Хилковым и тайным советником бароном Икскулем, по мнению которого происходившие на заводе неурядицы объясняются не неудовлетворительным состоянием завода, а недостатком оборотных средств и слабой организацией управления, обусловливаемой частой переменой директоров.

Как могло случиться такое противоречие между мнением о благосостоянии заводов и недостатке их лишь оборотными средствами и людьми, высказанное умами, способными и призванными решать государственно-хозяйственные вопросы, – и умом человека, имя которого, быть может, впервые огласилось дальше той конторки, где он нес свою службу?

Да полно, все ли эти три дня он осматривал завод? Судя по созерцательному характеру его заключения, которое не требовало обмера и осмотра, не уделил ли он часть своего делового времени на уединение в каком-нибудь, во всяком случае отдаленном от завода клубе, ресторане, где удобно думать о порученном деле, но откуда не видать даже заборов и труб оцениваемого здания…

Странное свидетельство! Особая точка зрения!.. Новоустроенный завод оценивается ниже действительности на несколько миллионов, когда с его стоимости, несмотря на новизну и образцовое, выдерживающее конкуренцию с иностранными предприятиями состояние, сделан уже общий бухгалтерский список.

Люди дела свидетельствуют о нахождении того, что отрицает г-н Дрейер. Как ни больно, но свидетель, в ревностном умалении действительности, напомнил, только в сторону отрицания, прием бессмертного продавца, который, продавая свое имение, говорил покупателю: и это – мое, и что дальше – мое, и то мое, что там, дальше, чего не видать отсюда…

В увлечении услужить начальству свидетель, видимо, боялся переплатить, думая, что государственная казна заинтересована, подобно покупщикам с молотка, купить на грош пятаков. Нет, ни высокое положение казны, как государственного хозяина, ни политика ее заправил никогда не руководились этим началом. Казна даст больше частного лица, потому что лишний рубль в карман частному лицу – это усиление его же полезной производительности, но выгадывать на вынужденной продаже, но пользоваться стесненным положением продавца – этой черты не было и не будет в практике казенного хозяйства.

Я крепко убежден, что состояние заводов соответствует тому, что мы читаем в журнале совещания и верю в полнейшую обоснованность мнения лиц, подписавших его.

Не идолопоклоннический страх перед сильными мира диктует мне эти слова, не трепет перед саном, – да они и не нуждаются в этом, – а простая, свободная критика фактов. О состоянии заводов, о готовности их к выполнению не только железнодорожных, но и морских заказов, о важном значении их в будущем говорят лица, компетентности которых не только вверены, но компетентности которых обязаны своим состоянием обширные отрасли государственного хозяйства, именно в тех областях, которые связаны с глубоким знанием машиностроительного и судостроительного дела.

Мне может сказать обвинение: вы подрываете следственный материал, вы умаляете значение свидетеля, показание которого так полно и подробно записано в предварительных актах следствия, что не верить их положительному содержанию нельзя.

Нет, господа, бумага предварительного следствия и обвинительный акт прокурора, на актах следствия обоснованный, свидетельствуют только о том, что следователь делал свое дело, т. е. точно отмечал показания свидетелей, а прокурор точно вывел из них надлежащие выводы.

Но только здесь, на суде, расценивается вами истинная годность свидетеля. Ведь свидетель, как и потерпевший, потерпевший, как и привлеченный, могут быть под влиянием всевозможных впечатлений и состояний духа, когда слова их, по намерению правдивые, в самом деле только плод душевных движений, иногда своекорыстного пристрастия к своему интересу и т. п.

Попутно надо остановить ваше внимание на происхождении паев на 6 000 000 руб. в руках Саввы и Николая Мамонтовых.

Говорят о безденежном получении ими этих паев. Это мнение – просто результат малого знакомства с бытовыми условиями промышленности.

Невский завод всем достоянием своим обеспечивал долг Ярославской дороге. Но как реализовать этот долг, раз дорога нуждается в возврате денег? В кассе наличности мало… Предъявить иск и с молотка продать завод? На многомиллионную покупку (тогда казна еще не заявляла своего согласия на покупку) немного охотников, потому что немного людей со свободными миллионами. Публичная продажа может бросить завод за ничто в руки покупателя, предложившего самую скромную, до неприличия скромную цифру.

Сходите в дни торгов в кредитные учреждения, и вы увидите, как буквально за рубль, надбавленный к оценке, пропадают миллионные здания неисправных должников.

Продать завод? Но охлаждение иностранцев, замечаемое в последние годы, объясняет временную неудачу этой попытки. Оставалось одно: превратить долг завода дороге, как имущество, пошедшее на оборудование его и на выдержку в неудачные годы, балансируемую ожидаемыми выгодами от будущих морских и железнодорожных заказов, в паевое дело. Паевой выпуск правительство разрешило. Что же? Выпускать на 6 миллионов бумаг на биржу? Это – удар, отражающийся на всех делах. Только медленным сбытом, по мере подъема завода, можно привлечь капиталы. И вот поступают так: дорога списывает долг с завода, а завод валюту этого долга, как цену стоимости завода в его позднейшем состоянии, оплачивает паями тому лицу, которое за него уплатит долг дороге. Долг этот принимают Мамонтовы и за это получают паи. Паи эти они сейчас же вносят в ту самую кассу Ярославской дороги, перед которой обязываются погасить долг.

Цель всего этого: спокойное, без публичной продажи, реализование ценности завода, вырученными, по партиям проданными, паями, которые, как обеспечение долга, лежат в сундуке дороги и выдаются только по представлении вырученной за партию цены.

С точки зрения обвинения, которое соглашается с Дрейером в оценке завода, выходит, что завод всего долга своей стоимостью не покроет. Тогда ведь разницы нет, получит ли дорога по векселям завода неполное удовлетворение, равное выручке из продажи, получит ли эту выручку частью по векселям, частью по паям – в итоге, в сумме стоимости завода.

Справедливость требует сказать, что новое правление ничего не сделало в интересах дороги. Упрекая старое правление, не следовало бы новому с большой заботливостью отчуждать обеспечительные ценности. Но делалось другое, недостаточно красивое.

Вы помните: к Савве Ивановичу едет г-н Хитрово и достигает того, чтобы он заявил его кандидатом в председатели нового правления, даже опирается на ценз из акций, которые ему любезно вручает Савва Иванович, а он принимает от него.

Хорош прием. Невольно скажешь, что иногда действительно носимые фамилии напоминают манеру старых писателей давать прозвище своим персонажам по основной черте их характера: Правдины, Скалозубы, Стародумы…

Время возникновения нового правления знаменательно. В это время разрешается вопрос о Вятской дороге. Впервые устав дороги меняется. Выпустятся новые акции. Старые получат право на получение новых по шести на одну. В мире биржи и спекуляции оживление. Акции поднимаются, несмотря на слухи о задолженности и неудаче по постройке Архангельской линии.

В это знаменательное время, в неясных контурах обрисовываются новые деятели, по-видимому, решившие, что страдное время работ по устройству северных путей прошло и приближается-жатва. Савву Ивановича приглашают вступить в синдикат; его акции выкупаются от банка, который, будучи мало осведомлен в железнодорожном деле, тяготится портфелем (акции Саввы Ивановича лежали в банке для Внешней торговли): они переходят по солидной стоимости в Международный банк. Приходится Савве Ивановичу вести разговор о синдикате, знакомиться с деятелем, с фамилией не на «ов», к каким он привык в своем северном районе. Услужливый юрист, тоже с фамилией не на «ов», а на «вич», не помню его фамилии (в это время подсудимый Савва Мамонтов поправляет защитника, громко напоминая фамилию Шайкевича), – пишет условие сделки: полторы тысячи акций должны перейти в портфель Международного банка не в залог, а в собственность.

Все спутывается… Будущая дорога перейдет в руки деятелей, которым чужда идея спасти ошибку старого путем солидарности между заводом и дорогой. Для них завод – только неисправный должник, стоящий столько, сколько можно выручить от продажи его с молотка. Мечты Саввы Ивановича лопаются. Его мероприятия, из которых он тайны не делал, которые все занесены в книги, напечатаны в балансах и утверждены своевременно общими собраниями, объявляются сплошным рядом преступлений, и человека, которого восторженно благодарили за 25-летнюю службу акционеры, получившие по несколько сот рублей на акцию дивиденда, которые аплодировали его смелым планам, – теперь, при первой неудаче, сбившей с акций лишь биржевую спекуляционную цену и спустившей ее до цифры в 500 руб. (почти вчетверо против номинальных 150), бросаются, под предводительством г-на Хитрово, в камеру прокурора…

Сибирское дело – особенное дело. На него набросился Савва Иванович не по своей воле. Здесь говорили, что принять это дело его просили очень большие люди. А просьбы эти – хуже приказаний. Не исполнишь приказания, накажут тебя по ст. 29 Устава для мировых судей – и все. Но просьба, не исполненная Цросьба, оставляет более глубокий след, изменяет мнение о человеке, решает его нравственную оценку у сильнейших людей. Толкала его на это и его жажда не отдавать дел в инородные руки, заманчивая перспектива оживить умершее дело и блеснуть русской сметкой.

Надо всем, конечно, господствовала надежда найти новый источник для получения в кассу дороги ошибочно истраченных сумм. И это дело он внес в книги дороги и не скрыл от акционеров… И тут не было ни одного зявления или критического запроса…

Остается сказать о третьяковской ссуде.

Я утверждаю, что это был заем, прикрытый формой ссуды. Ведь в это время дела Мамонтова уже были трудны. Знаменитый маклер Шульц не мог этого не знать. Г-н Шульц не мог не знать, что у самого Мамонтова нет казенных подрядов. Это было просто подражанием тому, как прежде, чтобы увеличить ответственность должника, давали ему деньги под вымышленную сохранную расписку, грозя обвинением в растрате, если он в срок не уплатит процентов или капитала.

Здесь все налицо для этого предположения. Юноша Третьяков верил Шульцу. Этот последний брал гласный договор о ссуде беспроцентной и сейчас же сопровождал ее тайным договором о процентах сверх купонов. Когда защитники интересов г-на Третьякова подавали жалобу, то они представили договор беспроцентный и позабыли о приложениях.

Шульц знал, что он дает деньги не Мамонтову. Перед выдачей 400 000 руб. он встретился на Ильинке со свидетелем Альбертом, тогда деятелем Невского завода, и крикнул ему: «Я вам приготовил уйму денег». Нужна была только рука и голова Саввы Ивановича.

Как долг, мы его не отвергаем: он должен быть возмещен из арестованного имущества, какое успел сберечь к судному дню когда-то богатый, кредитоспособный Савва Иванович…

Исчерпав материалы следствия, обвинитель возбуждал наше гражданское негодование против подсудимых указанием на удар русскому кредиту за границей, на затруднения и ущербы казны, на страду за чужие грехи бедного русского крестьянина, который в лице казны отплачивается за их грехи.

Иностранцы – не дети и знают лучше нас, что и в более сильных промышленных странах совершаются отдельные крахи, но они, как песчинка на мече, не извращают общего состояния страны.

Казна оборудовала Ярославскую дорогу оборотным капиталом. Но оборотный капитал, внесенный в приобретенную дорогу, не есть расход, а только видоизменение ценности. Обменивая осенью свои деньги на семена и работу, которые мне нужны в моем имении, я не беднею, а только в чаянии грядущего урожая заменяю металл трудом и семенами.

А о народе лучше бы не говорить. Казна купила имение-дорогу за ее действительную цену; приобретая вместе и право иска, казна, конечно, как благоразумный хозяин, не ценила иска на разоренных людей выше стоимости заарестованного имущества.

Народ? Серых людей в числе хозяев-акционеров мы не встречали на общих собраниях Ярославской дороги. Солодовниковы, Грачевы, Джамгаровы и подобные им в лаптях не ходят, а преспокойно выбирают проценты на капитализованные доходы и на учетверенную плату, данную им за акции казной. А если не так, если они вам кажутся нищими и разоренными и удовлетворить их надо нашей карой, – что ж, подайте Христа ради им!..

Я не возношу на пьедестал Савву Ивановича. Он – не герой, не образец. Но я оспариваю обвинение в том, что он умышленный хищник чужого.

Ущербы его ошибок – не плоды преступления. Он погиб от нетерпения тех, кто быстро пожинали плоды его удач, но были слабопамятны, когда пошатнулся подсудимый.

Я утверждаю, что быстрота продажи имущества и смутное время ликвидации не выяснило настоящей цены и не ввело в оценку Невского завода той идеальной ценности, какую имеет всякое дело, если оно вовремя и на месте потребностей рынка.

Правда, против моего последнего воззрения авторитет г-на Дрейера.

Господа, значение и ценность завода, связанные с его значением, нам засвидетельствовали авторитеты, участвовавшие в совещании.

Если в своей вере ошибался Савва Мамонтов, если вместе с ним ошибаюсь и я, а прав только г-н Дрейер, то, припоминая, что противный взглядам г-на Дрейера вывод звучит в мнениях господ Тыртова, князя Хилкова и статс-секретаря Витте, я лучше ошибусь с ними, нежели доверюсь свидетелю г-ну Дрейеру…

Возражение обвинителям

Если бы Мамонтовым не помешали – все их грехи были бы забыты и Россия обогатилась бы и новыми путями сообщения, и прекрасными заводами, которые в русских руках служили бы государству.

Упрек, брошенный мне прокурором, – упрек в том, что здесь, на судебном следствии, произнесены были неуместные и неосторожные слова, – этот упрек несправедлив.

Между положением прокурора и защитника – громадная разница.

За прокурором стоит молчаливый, холодный, незыблемый закон, а за спинами защитника – живые люди.

Они полагаются на своих защитников, взбираются к ним на плечи, и…страшно поскользнуться с такой ношей!

Если я сказал лишнее слово, я сам должен держать и ответ: на меня негодование, но ни одной стрелы – туда!..

Несомненно, что завод в тяжелую минуту продан с убытком. Увлекся ли Савва Иванович, или это была ошибка человеческого расчета, во всяком случае, убытки – результат не умысла, а несчастья…

Русское правительство никогда не желало купить рубль за грош. Просто выбор Дрейера был неудачен. Этот человек – преданный казне, что и говорить. Но Дрейер считает ценность имущества только по его убыточности, забывая другие условия…

В торговом деле много значит известность предприятия, его возраст. Газета, просуществовавшая один год с убытком в 20 тысяч, по мнению Дрейера, будет дешевле той, которая, просуществовав 5 лет, дает 50 тысяч убытка. Земледелец, вспахавший землю с осени и засеявший, по мнению Дрейера, будет беднее того, который сохранил в кармане 20 руб., оставив землю без обработки.

Люди, более Дрейера понимавшие, говорили, что завод, это – дело, нужное русскому народу…

Неправильно далее толкование обвинителями слова «умысел». Ведь перед присяжными заседателями судятся не дела, а люди: что можно требовать от людей, имеющих 10 талантов, того нельзя требовать от человека, имеющего один талант…

Закон властен во всем, но он говорит присяжным: «Судите». Это потому, что он считает себя лишь формальной истиной, а вам, судьи, предоставляет искать и найти жизненную правду.

В книге, в святость которой мы все верим, – в Новом Завете, сказано, что приидет некогда суд общий, на котором Судия будет судить, «зане Он Сын человеческий».

И вы рассудите по-человечески!

Здесь нет героев, но нет и преступников.

Сказалась ли в Савве Ивановиче преступность по распоряжению чижовскими капиталами, которыми он был бесконтрольным распорядителем? Газеты нападали на него, кричали, что капиталы пропали. И что же оказалось?!

Он выгодной операцией утроил эти капиталы и создал то дело, благодаря которому Кострома теперь по постановке промышленного образования может соперничать с любым уголком Европы…

Сюда явились Лазаревы и обвиняют Мамонтова в том, что жалование рабочим на Ярославской дороге платилось маленькое.

Однако там рабочие жили по 20 лет и по 2 тысячи человек подписывались под адресом. Это оттого, что к рабочим относились по-человечески, не возносились над ними, не углубляли пропасти…

Говорят, что в Америке прислуга берет меньше жалованья, если по условию она может не снимать шляпы перед хозяином…

Московские лакеи ходят в таких же сюртуках, как мы, однако крестьяне не любят отсылать своих детей в Москву…

Человеческое достоинство, человеческое отношение – дороже рубля…

Вручаю вам судьбу подсудимых. Судите, но отнесите часть беды на дух времени, дух наживы, заставляющий ненавидеть удачных соперников, заставляющий вырывать друг у друга добро.

В наше время мало работать – надо псом сидеть над своею работой.

Если верить духу времени, то – «горе побежденным!»

Но пусть это мерзкое выражение повторяют язычники, хотя бы по метрике они числились православными или реформаторами.

А мы скажем: «Пощада несчастным!»…