Текст книги "Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России"

Дело Московского ссудного коммерческого банка

Заседание Московской судебной палаты 2—24 октября 1876 г. под председательством П. А. Дейера.

Обвиняли товарищ прокурора П. Н. Обнинский и А. М. Симонов.

Защищали: Струсберга – Спиро; Полянского – Харитонов и Курилов; Ландау – Куперник, Борисовского, Ленивова и Вишнякова – Ф. Н. Плевако; остальных – Рихтер, Пржевальский, Вульферт, Капеллер, Ясинский, Шайкевич, Геннерт и др.

Московский ссудный коммерческий банк оказался в 1875 году не в состоянии удовлетворить своих вкладчиков. Возникшее после этого следствие обнаружило в ряду других злоупотреблений и неправильностей выдачу 7-миллионной ссуды Беттелю-Генри Струсбергу под обеспечение процентных бумаг, не котировавшихся даже на бирже. Струсберг должен был банку 7 миллионов рублей, чего, однако, в его личном счете не значилось, а вся сумма этого долга разнесена была в ежедневных балансах по разным статьям – несогласно с книгами банка.

На разрешение присяжных заседателей было поставлено 127 вопросов, содержание которых сводится к тому, что директора банка Ландау и Полянский, приняв от Струсберга денежные подарки, выдали ему незаконную ссуду в 7 миллионов рублей, что Струсберг путем подкупа склонил их к выдаче незаконной ссуды, воспользовался их заведомо преступными действиями и денег не возвратил и что Ляндау и Полянский составляли после обнаружения дефицита в кассе ложные отчеты о состоянии счетов банка на 1 октября 1875 г.

Члены же Совета банка обвинялись в том, что, узнав в первых числах октября 1875 года о неверном составлении отчетов, скрывали от публики состояние дел банка, что имело последствием вовлечение третьих лиц в невыгодные сделки, а равно дало возможность некоторым вкладчикам из их среды получения вкладов полным рублем. Кроме того, члены Совета банка обвинялись в том, что распродавали принадлежащие им акции, чем также содействовали расхищению кассы.

Ответами присяжных заседателей признаны неверность и подложность отчетов о состоянии счетов банка за 1875–1876 годы, составленных Полянским и Ландау, а также подкуп Струсбергом директоров банка.

Вовлечение членами Совета третьих лиц в невыгодные сделки также признано, но остальные пункты обвинения отвергнуты.

На основании этого вердикта приговорены: к лишению всех особых прав и ссылке в Томскую и Олонецкую губернии – Полянский, Ландау, Струсберг и Борисовский; Шумахер приговорен лишь к аресту на один месяц.

Остальные подсудимые члены Совета банка – Лажечников, Милиоти, Лямин, Сорокоумовский, Крестовников, Редер, Гивартовский, Волков, Вишняков, Грачев, Ленивов, Корзинкин, Прен, Граббе, Бостанжогло и Ильин – оправданы.

Речь в защиту Борисовского, Ленивова и Вишнякова

Господа присяжные заседатели!

Ввиду продолжительности настоящего процесса с моей стороны было бы совершенно лишним повторять то, что уже было сказано, и тем отнимать у вас понапрасну время.

Но тем не менее есть вещи, о которых я только первый начну говорить и о которых до сих пор еще не было сказано, не потому, что они не приходили на память другим, а потому, что их тщательно скрывали…

Настоящее дело представляется замечательным и обращающим на себя внимание публики потому, что сидящие здесь на скамьях подсудимых 14 человек, принадлежащие к именитым гражданам Москвы и пользовавшиеся до сих пор всеобщим доверием и уважением, вдруг оказались мошенниками, ворами и грабителями.

Следовательно, вся задача присяжных заседателей, особенно трудная, состоит в том, чтобы разрешить вопрос о том, действительно ли право обвинение, которое бросило всей Москве перчатку и сказало: ваши излюбленные, именитые граждане, ваши городские головы на взгляд прокурорского надзора суть грабители, воры и мошенники: вы не умеете отличать хороших людей от дурных.

Таким образом, теперь нужно обращаться к их превосходительству и спрашивать: кто хорош и кто дурен…

Поставленный мною вопрос заслуживает полнейшего внимания, и потому считаю нужным остановиться на нем подробно. Может быть, я проговорю час, два и более и надеюсь, что вы выслушаете меня с полным вниманием. Я думаю, что честные люди никогда не вменят в вину подсудимому то, что защитник его не умел сообразоваться со временем и не пощадил вашего терпения.

Действительно, стоит остановиться на настоящем деле, потому что мы видим, что люди, которым мы с удовольствием подавали руку, которые защищали интерес общества, вдруг превратились в каторжников, в кандидатов в острог.

Поэтому если у вас даже пропадет лишний час, слушая меня, то это принесет великую пользу…

Повторяю, до сих пор вам еще не сказали всего, потому что тщательно скрывали то, что оправдывает подсудимых. До сих пор вам представляли только то, что чернило людей, которых я и вы считали еще вчера честными людьми. До настоящего дела вы бы не поверили тому, кто сказал бы вам, что Борисовский – вор, Лямин – мошенник, Шумахер – грабитель.

Но ныне не только обвинение, но целая масса гражданских истцов тешатся над ними безо всякой надобности и разражаются ругательствами. Они говорят: смотрите, это – воры, это – мошенники, это – такие люди, каких еще не было на свете.

Мне кажется, что следует относиться к этим людям со всею справедливостью. На этих скамьях сидели убийцы, государственные преступники, но и к ним никогда не относились с такими ругательствами, и до последней минуты объявления приговора мы слышали только слова: «подсудимый, обвиняемый». Никогда еще ни представители прокурорского надзора, ни гражданские истцы не кричали до вашего приговора: воры, мошенники, грабители, никогда еще в подсудимых не кидали грязью, как в настоящем деле. Ныне в первый раз храм правосудия огласился такими криками, и ныне стало стыдно за тех, которые принадлежат к одному с нами сословию, как нам стало стыдно, что они так скоро позабыли ту школу, из которой они вышли вместе с нами.

Два дня говорили здесь гражданские истцы, целый день говорили представители обвинения, – но улик они не разобрали. Вы постоянно слышали здесь только одно: «семь миллионов, семь миллионов, два миллиона, пятнадцать тысяч». Происходит не суд над человеком, а гражданский иск в 7 000 000 руб. – рассматривается требование гражданских истцов.

Но для гражданских истцов вас не оторвали бы от домашнего очага, вы не сидели бы три недели, и не было бы собрано сотни свидетелей. Задача ваша состоит в том, чтобы судить человеческую душу, разобрать, как она дошла до настоящего положения, рассмотреть, как эти люди, у которых есть средства к жизни, которые пользуются всеобщим почетом и уважением, дошли до того, что целой шайкой в 15 человек решились на обманы, подлоги и мошенничества. Для того чтобы совершить подобные преступления, надо, чтобы при своем рождении человек был со всеми пороками. Мы видим здесь людей, которые прожили по пятидесяти лет и которые могут сказать тем, которые так чернят их: «Посчитаемся прошлым, кто из нас больше принес пользы», – и тогда пришлось бы краснеть не подсудимым, а тем, которые по недостатку собственных достоинств желают корить людей, прежде чем вы произнесете свой приговор…

Подсудимые, которых я защищаю: Борисовский, Ленивов и Вишняков, обвиняются в трех преступлениях.

Первое обвинение состоит в том, что подсудимые, с целью не потерять дивиденда на акциях банка, не подвергнуться ответственности за нарушение § 11 Устава банка и скрыть от публики критическое положение дел, подложно составили отчеты за 1873 и 1874 годы и достигли утверждения их общими акционерными собраниями. Вот первое зло, первое ужасное преступление, которое приписывается им и которое ставит их на одну доску с ворами.

Второе, не менее гнусное деяние, которое им приписывается, состоит в том, что члены совета, за исключением Волкова и Сорокоумовского, знали о дурном положении дел, не закрыли банка до 11 октября и воспользовались этим временем для того, чтобы мошенническим образом сбыть свои акции.

Вот два ужасных преступления, в которых обвиняются подсудимые. Если они будут признаны виновными в этих преступлениях, то они уйдут отсюда нравственно убитыми, честное имя их будет отнято навсегда, они будут жить фиктивной жизнью…

Есть еще третье преступление, которое состоит в том, что они нерадиво относились к своим обязанностям, вследствие чего в банке были сделаны неправильности, и результатом этого было то, что у них под руками вынули 7 000 000 руб., которые перешли к Струсбергу. Я должен сказать, что это даже не преступление, а только проступок. Оправдаете ли вы или обвините их в этом проступке, честное имя их не замарается. Каждый человек может иногда недостаточно ревниво относиться к своему долгу, может иногда не совсем строго исполнять возложенные на него обязанности, ввиду желания сохранить несколько лишних часов для отдыха, – он может не исполнять того, что возлагает на него закон.

Это последнее обвинение не страшно, потому что нет ни одного человека, находящегося в этой зале, который бы мог сказать, что все обязанности, которые возложены на него законом, в точности им исполнены.

Закон, например, говорит, что когда кончится следствие по делу, то через семь дней должен быть составлен обвинительный акт. Я вызову лучшего представителя судебного ведомства, и пусть он скажет, исполняется ли этот закон. Нет, мы знаем, что по нескольку месяцев лежат дела в палате, и нередко бывает, что подсудимый появляется на скамье подсудимых через год или через два.

Поэтому люди, у которых в глазах бревно, не должны указывать на спицу, которую они заметили в глазах ближнего.

Я указал вам на три преступления, в которых обвиняются подсудимые. Защищая трех подсудимых, я имел бы право сказать три речи, но скажу только одну, и вместо того чтобы разделить ее по личностям, я разделю ее по предметам обвинений. Сначала я посмотрю, можно ли обвинять подсудимых в подлоге, потом перейду к вопросу о том, можно ли признать их виновными в нерадении при исполнении своих обязанностей, и, наконец, займусь вопросом о том, можно ли их считать хищниками и грабителями кассы банка.

Подсудимых обвиняют в подлоге, в составлении подложных отчетов в 1873 и 1874 годах. Человек не делает зла без цели: непременно нужна какая-нибудь цель. Никто не совершает преступлений для удовольствия, потому что во всяком случае покойные кресла в кабинете гораздо лучше, нежели та скамья, на которой теперь сидят обвиняемые.

По словам обвинения, члены совета совершили подлог с целью не потерять дивиденда на акции банка. Мы знаем, что у большинства членов совета было по 50 акций. Если бы дивиденд был 6 %, то им приходилось получить по 600 руб., а если бы дивиденд был 8 %, то они получили бы на свои акции 800 руб.

Я спрашиваю теперь: мыслимо ли, чтобы такие лица, как Лямин, Корзинкин и Бостанжогло, могли решиться па подлог только из-за того, чтобы вместо 600 рублей получить 800, т. е. из-за 200 руб.?

Правда, что в числе обвиняемых есть два крупных акционера, Борисовский и Корзинкин. У Борисовского было 460 акций. Следовательно, если бы дивиденд был не 6 %, а 8 %, то на каждую акцию пришлось бы получить лишнего 4 руб., а на все – с лишком полторы тысячи рублей. Как бы худо ни думали о Борисовском, но 1500 руб. не такая сумма, которой он мог бы соблазниться, а эти 1500 руб. он мог бы получить и без подлога…

Затем у них есть еще возможность получать лишние деньги. Вы помните содержание устава, который здесь читался. В нем сказано, что члены совета не получают никакого вознаграждения до тех пор, пока дивиденд не будет выше 8 %. Поэтому если бы члены совета хотели совершить подлог, то они для того, чтобы получить вознаграждение, показали бы в отчете дивиденд в 10 или 12 %, между тем они этого не делают.

Многие скажут, что ведь все-таки можно получить барыш и 1500 руб. Я должен заметить здесь, что тот, кто владеет хотя бы одной акцией, поймет, что если действительный доход на акцию 6 %, а он берет 8 %, то он сам себя обманывает, потому что кладет себе в карман то, что лежит в основном капитале. Если бы у товарища прокурора было такое основание, что они сами получили 8 %, а прочим лицам дали 6 %, то тут была бы еще почва для обвинения. Между тем в данном случае этого не было: взяв на себя обязанность обвинять людей, нужно глубоко знать их жизнь.

Таким образом, я утверждаю, что неестественно допустить, чтобы 15 членов совета решились на подлог только из-за того, чтобы получить на свои акции лишних 200 руб.

Но в обвинительном акте указана еще другая цель совершения подлога, а именно та, чтобы не подвергнуться ответственности, за нарушение § 11, п. i Устава банка. В этом пункте сказано, что банку запрещается покупка бумаг более чем на 600 000 руб.

Но обвинение забывает, что в отчете покупка все-таки была записана цифрой большей, чем устав разрешает. Где же логика и справедливость? Мы думали, что эти силы должны быть господствующими на суде, но настоящий процесс доказывает, что какие-то третьи силы, а не эти, господствуют здесь, отстраняя и логику, и справедливость, как вещи, для них непригодные.

Обвинение умолчало здесь об одной вещи, а именно скрыто то, что происходило прежде, чем отчет был представлен совету для проверки перед 12 членами совета.

Обвинение говорит, что был составлен подложный отчет. Здесь было торжественно доказано, что отчет составлен к 20 марта. А между тем правление еще за 3 месяца до этого, в ведомости о состоянии счетов на 1 января, все указанные в отчете неверности уже напечатало. Значит, оно уже к 1 января ввело в книги эти неверности.

Обвинение умолчало об этом обстоятельстве, как будто бы оно не имеет никакого значения.

Затем, что же называется подложным отчетом? Обвинение говорит, что напечатано неверно состояние счетов. По уставу, совет должен сверить предложенный ему отчет с книгами; он и сравнивает их с книгами, и само обвинение не отвергало того, что книги эти верны с отчетами. Поэтому если отчет согласен с книгами, которые ведутся неправильно, то нельзя сказать, чтобы отчет был подложный: не верны книги, которых совет не ведет.

Я уже сказал вам, господа присяжные заседатели, что немыслимо допустить, чтобы члены совета могли составить подложный отчет, так как они не достигали бы этим указанных в обвинительном акте целей.

Затем можно допустить еще третью цель составления подложных отчетов. Цель эта могла состоять в том, что члены совета хотели скрыть перед обществом недостатки тех лиц, которым они вверили управление делами банка, что они хотели скрыть ошибки Ландау и Полянского, дабы им не сказали в общем собрании, каких людей они рекомендуют.

Допустим эту цель. На это ответ ясен.

Если бы, например, купец хотел прикрыть в отчете грех своего приказчика, то на другой день он спустил бы его со двора. Между тем в настоящем случае мы видим, что приказчики эти остаются на своих местах. Мы знаем, что Ландау было сделано только замечание, что он ведет рискованные операции, что от этих операций банк может потерпеть убытки, и отдают его под власть человека, в которого верила вся Москва, – именно под власть Полянского, каким мы знали его в то время.

Но есть еще другие, высшие соображения, есть иные доводы, которые сильнее фактов могут убедить вас, что подлог со стороны совета немыслим.

Если, например, приведут к вам заслуженного полководца, который совершал великие дела, и вдруг найдут в книгах неправильность, состоящую, для примера, в том, что в книгах показано, что на покупку сапог для нижних чинов его армии истрачено 9 руб., а за них в действительности заплачено только 8 руб., то неужели же этот факт может служить основанием к обвинению этого полководца в краже? Не доказывает ли это, что человек, будучи чист и не запятнан, недосмотрел и что здесь скорее была или ошибка, или непонимание дела?

Но когда посадили сюда 15 именитых граждан Москвы, то, указав только на некоторые лица, прямо решили, что если существуют неточности, то, значит, совет виноват в подлоге, й не обратили внимания на тот вопрос, который невольно приходит в голову мыслящего человека: как эти 15 человек могли согласиться на ненужный им подлог?

Представьте себе заседание совета: сидят люди, известные своей честностью и пользующиеся всеобщим уважением, и к ним входит Полянский с неправильным отчетом и прямо предлагает совершить преступление! Да ведь для того, чтобы решиться открыть им глаза, сказать, что здесь подлог, и звать их в сообщники, надо быть вполне уверенным в том, что находишься среди таких людей, с которыми можно говорить о краже или о подлоге. Даже и дурной человек, когда он идет к такому же дурному человеку, чтобы предложить ему совершить преступление, побоится сделать прямо предложение совершить преступление. Между тем, в настоящем случае 15 именитых граждан точно из удовольствия соглашаются, по мнению обвинения, совершить подлог.

Но, господа, род человеческий не от дьявола происходит, чтобы человек совершал преступления с удовольствием; род человеческий имеет в душе своей семена добрые, указывающие на его божественную природу…

Разве прошлое этих людей таково, что обвинение могло сказать, что они похожи на людей, способных по первому предложению совершить преступление? Это не какие-нибудь откупщики, не какие-нибудь концессионеры, не такие люди, которые закрывают свое зло золотыми мешками и наживают деньги подкупами сильных мира сего, зная, по словам одного древнего владыки, что нет такой крепости, которая бы не сдалась перед ослом, навьюченным золотым мешком…

Все эти люди жили между нами, мы все знаем их, мы все знали их прошлое, знали, что они всегда занимались коммерческими делами, и не знаем ни одного из таких предприятий, служивших общественной пользе, за которые бы они не брались. Мы знаем, что всякий желал иметь с ними дело, и во всей Москве не найдется ни одного торговца, который сказал бы, что они не пользовались кредитом и когда-нибудь нарушили то доверие, которое им оказывалось.

Такие люди, сидевшие в 1873 и 1874 годах в Ссудном банке, представлялись такой силой, с которой говорить о подлогах надо было осторожно. Общество понимает это очень хорошо. Прокурорский надзор пишет обвинительный акт в 120 листов, называет этих людей мошенниками и грабителями, и общество в то же время выбирает их своими представителями и поручает им свои интересы. Ведь Купеческий банк в Москве – самый прочный банк, пользуется отличной репутацией, и дела его идут прекрасно, а между тем пора бы этому банку испортиться, потому что там служат те обвиняемые, которые сидят теперь перед вами.

Но у общества есть великий инстинкт, сравнительно с которым книжная мудрость обвинения есть прах, есть капля в море, тьма перед светом.

Таким образом, я утверждаю, не было им надобности, не было нравственной возможности совершить какой-либо подлог. Над этим вопросом поработали уже другие мои товарищи. По их усилиям вы видите, что недаром мы решились нападать на экспертов, недаром мы решились поднять свой голос. Мы пришли сюда не для того, чтобы молча смотреть, как совершается судебное следствие. Мы готовились к делу честно; каждая страница дела, каждое слово было нами разобрано, потому что мы старались в каждой странице, в каждой букве, в каждом слове отыскать все, что возможно, для разъяснения дела. Мы изучили дело, знаем его хорошо и потому не молчим здесь.

Мы спрашивали экспертов: почему они считают подлогом перенос бумаг на счет корреспондентов?

Нам сказали эксперты, что если бумага куплена, но находится не в банке, то неправильно записывать ее на счет корреспондентов.

Мы возразили и думаем, что наше возражение крепко. Дело в том, что для купца едва ли вразумительно, что находящаяся не в руках бумага может быть занесена в наличную книгу. Житейское торговое воззрение здесь не сойдется с конторским. И об этом вопросе надо было спросить не бухгалтера, а банкиров. Нет сомнения, что вызванные эксперты Дуфнер и Лазарев – очень хорошие бухгалтеры и знают, куда нужно занести ту или иную бумагу. Но банкирских дел они не знают.

Я приведу следующий пример: у многих купцов есть счетчики, которые прекрасно ведут книги. Но такого счетчика хозяин никогда не пригласит посоветоваться о том, какую лучше купить пшеницу, украинскую или казанскую…

В настоящем же деле то же самое: вызывают бухгалтеров Дуфнера и Лазарева, знающих счетную часть, а между тем требуют от них ответов на вопросы, касающиеся банковских операций. Прежде чем вызывать эксперта, надо знать, зачем его вызывают. Есть люди, которые знают банковское дело лучше, чем господа Дуфнер и Лазарев. Так, например, в Киевском университете есть профессор Бунге, пользующийся большим авторитетом, который в одном из своих трудов говорит, что такие выражения, как «условные выгоды, специальные счета» и, в особенности, «счета корреспондентов», чрезвычайно растяжимы и что под последний термин могут быть подведены какие угодно операции.

Банковское дело не так просто, и случается, что лучшие бухгалтеры иногда не знают, в какую из книг следует записать известную статью, по ее специальности требующую знания товароведения и теории банковских дел. Если бы после того, что вы выслушали здесь, вас попросили в банк и спросили, куда нужно записать бумаги, находящиеся у корреспондентов: в счет наличного или в счет корреспондентов, то у вас явилась бы простая русская сметка, что то, что в чужом кармане, то своим не пиши. Если вы теперь признаете, что отчет – не дело членов совета^ то вам сейчас же делается ясным, что для них нет никакого резона проводить этот отчет в общем собрании так или иначе. Общее собрание само по себе, как бы оно составлено ни было, не составляет преступления.

В обвинительном акте, в той его части, где говорится о подложных отчетах, указывается на то, что Борисовский являлся в собрание с большим количеством голосов против того, на которое он имел право. Эта часть обвинения не подведена ни под какую статью закона. Да такой статьи и не существует, и невозможно допустить узаконения о том, что владелец акций не может раздавать их другим лицам. Мы знаем, что многие общества не могут составить общего собрания вследствие того, что не является необходимое число акционеров, или все акции – у немногих лиц. Кому неизвестно, например, что все акции Козловской железной дороги находятся в одних руках, а нужно 40 голосов для того, чтобы составить общее собрание; и вот для этого-то владелец акций отделяет часть их другим лицам.

Но как бы общее собрание ни было составлено, важно то, какая цель достигается им. Если бы было доказано, что в общем собрании Борисовский достигал какой-либо цели, то тогда можно бы было еще сказать что-нибудь по этому поводу. Но ведь вы знаете, что Борисовский был учредителем и мог оставаться в своей должности три года, т. е. до 1875 года. Для Ленивова также не было никакого интереса в составлении общего собрания, так как он был единогласно выбран в члены совета. Несмотря на то, что сам обвинитель прекрасно сознает, что общее собрание не может считаться преступлением, здесь сообщаются разные мелочи. Например, говорят: посмотрите, в общее собрание пришли дети Борисовского, на них переведены акции.

Но обвинительная власть забывает, что отец есть единственный представитель своих детей. Обвинительная власть скрыла, что отец малолетних не нуждается в указах опеки, чтобы действовать от их имени. Против подсудимых собирают только всякую грязь, но не хотят представить то, что их оправдывало бы…

Председатель. Я прошу вас быть воздержанным в своих выражениях.

Плевако. Я воздержусь.

Прокурорский надзор цитировал здесь статьи устава уголовного судопроизводства, которыми он хотел объяснить причину, вследствие которой обвинитель отправился к прокурору Судебной Палаты после того, как у него был Шумахер. Но этот устав не был прочитан весь. В нем есть одна статья, которая гласит, что в своей обвинительной речи прокурор должен собирать не только обстоятельства обвинения, но и обстоятельства, которые оправдывают обвиняемого, и что он не должен быть односторонним в своем обвинении. Этот великий принцип, проведенный в наших законах, был ли соблюден теми, которые здесь сидят? Справедливо ли это? Я укажу лишь на то, что в течение 20 дней прокурорским надзором приводились только такие обстоятельства, которые имели целью очернить подсудимых…

Но об этом я скажу еще, когда перейду ко второму отделу. Теперь первый отдел кончен. Из всего мною сказанного вы видите, что для совершения подлога не было никакой цели и подсудимым совершать его не было никакой надобности. Учение об общих собраниях появилось в таком необдуманном виде только благодаря тому, что обвинительной власти приходится представлять обвинение по всем предметам. Здесь, в судах, возбуждаются вопросы и финансовые, и экономические, и нравственные, но на суд вызывается не экономист, не финансист, а все тот же прокурор должен выносить все на своих плечах. Понятно после этого, что нередко в обвинительном акте выставляется за истину то, от чего завтра же сама обвинительная власть отказывается…

Итак, я сказал, что составление таких общих собраний, на которые указывает обвинитель, не может считаться преступлением. Очевидно, что без перевода акций на других лиц и не могло бы состояться общего собрания.

Обвинитель говорит, что перевод акций на других лиц делался с той целью, чтобы не допустить в общее собрание других акционеров. Но ведь всех акций было 15 000, из которых, по мнению обвинителя, 6000 находилось в руках обвиняемых, их родственников и знакомых. Но отчего же не являлись в общее собрание те, у кого были остальные 9000 акций?!

Говорят, что нельзя было подавать голоса и что всегда большинство голосов принадлежало родственникам и знакомым членов совета, присланных с известной целью. Но это неверно. Я укажу здесь на свидетелей Стулова и Курочкина, которые сказали, что когда они отправлялись в собрание, то Борисовский никому никаких поручений не давал. Таким образом, Борисовский и другие не имели никакой выгоды в том, что в общем собрании подавали голоса лица, которым были переданы акции членами совета.

Последствием того, что Борисовский, Ленивов и Вишняков безвозмездно служили в банке, теперь является следующее: у Борисовского было на 200 000 акций, теперь они не стоят ни копейки; Вишняков и Ленивов потеряли часть своих денег, и теперь их же называют грабителями и мошенниками.

Но ведь грабители и мошенники наживаются, а в настоящем случае мы не видим, чтобы кто-нибудь из обвиняемых нажился от крушения банка…

Я сказал вам, господа присяжные заседатели, что второе обвинение в нерадении, существенно отличается от обвинения в мошенничестве и подлогах. Весь вопрос заключается лишь в том, достаточно ли внимательно члены совета исполняли возложенные на них обязанности, все ли они сделали со своей стороны, что должен сделать честный человек, стоящий во главе учреждения, которому вверены деньги, принадлежащие разным лицам, или же сделали слишком мало; все ли они сделали для того, чтобы они могли сказать: нас обманули, и потому мы были не в состоянии предупредить несчастье, – или же они недостаточно зорко следили за делом и тем навлекли бесчисленные бедствия.

Припомните, что обвинение ни одним словом, ни в обвинительном акте, ни на судебном следствии, не считает членов совета прикосновенными к струсберговским операциям и не считает, что акцепты выдавались с ведома совета. Словом сказать, обвинение говорит только то: вы так плохо исполняли свое дело, что, за спиною у вас и не спросясь вас, люди выкинули из вашего сундука 7 000 000 общественных денег и отдали их Струсбергу. Далее этого обвинение не решается идти и не набрасывает на членов совета другого обвинения.

Разберем теперь, насколько право обвинение и насколько правы мы.

Обвинительный акт говорит, что все подсудимые, сидящие здесь, будучи обязаны по уставу банка управлять его делами, снабжают директора-распорядителя подробными инструкциями по исполнению всех возложенных на него обязанностей: ревизовать действие правления и поверять кассу банка, определять товары и процентные бумаги, под залог коих могут быть произведены ссуды, подробно рассматривать вопросы по операциям, выходящим из ряда текущих, и наблюдать за размером покупки и продажи бумаг, правительством не гарантированных, – некоторых из этих обязанностей вовсе не исполняли, а к другим относились до крайности нерадиво.

Некоторые вопросы мы здесь устраним, так как обвинитель не коснулся их, и они, очевидно, совершенно уничтожены, судебным следствием. Так, например, по вопросу о том, будто бы члены совета не снабжали директора-распорядителя подробной инструкцией, здесь был прочитан журнал совета от 5 декабря 1871 г., в котором сказано, что такая инструкция была дана директору-распорядителю. Очевидно, что здесь была допущена в обвинительном акте ошибка, так как инструкция была дана и ею руководствовались.

Затем в уставе мы не находим указания на то, что инструкция должна быть даваема каждый год. Открылся банк, написана инструкция, которая оказалась удовлетворительной, и затем уже нет надобности давать другую инструкцию.

Я пропущу пока вторую, указанную в обвинительном акте, обязанность членов совета ревизовать действия правления, и упомяну об обязанности их поверять кассу банка.

При всех ревизиях, даже при тех, которые производились, по мнению обвинительной власти, нерадиво, все-таки касса поверялась, и всегда касса была цела, и в нецелости кассы члены совета не обвиняются.

Далее обвинение говорит, что члены совета должны были определять товары и процентные бумаги, под залог коих могут быть производимы ссуды.

Здесь был прочитан целый ряд журналов совета, в которых сказано, под какие бумаги можно давать ссуду. Затем, на основании устава, определение размера ссуд зависит не от правления, которое обязано только не давать больше 90 % по биржевой цене. Здесь было указано вам на то, – * и это не опровергнуто обвинительной властью, – что во всех банках при входе висит на стене таблица, из которой каждый являющийся в банк может видеть, какие бумаги принимаются и какая ссуда выдается по ним.

Далее обвинение говорит, что члены совета обязаны были подробно рассматривать вопросы по операциям, выходящим из ряда текущих. Когда правление признало струсберговские операции выходящими из ряда текущих и сообщило об этом совету, то он нашел первую операцию настолько выгодной, что разрешил правлению приостановиться ликвидацией иностранного отделения и предложенную правлением сделку разрешил совершить. Затем, совет бессилен рассуждать о делах, когда правление не сообщает ему о них и не говорит, что есть дела, выходящие из ряда текущих. Совет может быть признан виновным в нерадении лишь в том случае, если бы было доказано, что правление вносило на рассмотрение совета известную операцию, а совет отказался от ее рассмотрения и сказал: делайте, как знаете. Но мы знаем, что когда правление входило в совет с докладом, то он никогда не оставлял его без рассмотрения и давал свое заключение по этому докладу.