Текст книги "Крысиная тропа"

46. Озеро Альбано

Проведя два дня в Риме, мы поехали на озеро Альбано – заполненный водой кратер давно потухшего вулкана. До того места, где Отто в последний раз в жизни искупался в компании Карла Хасса, – меньше часа езды на такси.

Нашей целью было узнать что-то об Энрике, дочери Хасса и его сожительницы-итальянки. Энрика родилась в мае 1949 года и теперь должна была приближаться к семидесяти годам. Но я не нашел почти никаких ее следов, не считая статьи в итальянской газете в октябре 2013 года – интервью с человеком, который ее знал[798]798
  ‘Così depistai tutti ai funerali di Hass’, Il Tempo, 20.10.2013:.


[Закрыть]. Священник Марко Шротт рассказал, как после смерти Карла Хасса в 2004 году он согласился провести погребальную службу, потому что знал Энрику с детства. «Мы вместе ходили в школу; я похоронил отца моей давней знакомой, потому что больше было некому».

Мы нашли Марко Шротта и пообщались с ним по телефону. Он оказался дружелюбным и открытым человеком, но с грустью сообщил, что Энрика ненадолго пережила своего отца. Если я окажусь неподалеку от озера Альбано, он охотно со мной встретится. И вот мы сидим на террасе ресторана теплым июньским днем, наслаждаясь видом на озеро.

Марко источал энергию, тепло, юмор и скромность. Голубые глаза, седые волосы, около 70 лет. Он прожил в этих краях почти всю жизнь и хорошо их знал. Когда ему было два года, родители переехали сюда с севера Италии, из Мерано. У них был маленький отель, «Вилла Швейцария», с баром, рестораном и танцами по выходным. Он учился в местной школе, потом стал священником, служил сначала в Италии, потом несколько лет в Сьерра-Леоне. Там он узнал на собственном опыте ужасы военного конфликта. Теперь он служил под Римом, окормлял вместе с коллегой три небольших прихода. «Он очень пожилой священник, – сказал он о своем коллеге с усталой улыбкой. – Работа приносит нам большое удовлетворение».

С Энрикой Джустини он познакомился еще в школе, десятилетним мальчиком. Они подружились, а потом соседствовали: ее родители Карл и Анджела (раньше известная как Анна Мария), носившие фамилию Джустини, переехали на Виа дель Паскорало в Кастель-Гандольфо. Марко жил в доме 8, Энрика – в доме 12. Он не знал в точности, где жила семья Хасса раньше, в 1949 году: скорее всего, недалеко от озера, возможно, в Поджи Д’Оро.

Он часто бывал у Энрики дома. Ему нравилась ее мать Анджела, простая дружелюбная женщина, стряпавшая, ухаживавшая за садом, ведшая обыкновенную благопристойную жизнь. «Возможно, так они скрывали какое-то тайное занятие своей семьи», – предположил Марко, улыбнувшись. Энрика любила Карла, своего отца – успешного человека при деньгах, с высокопоставленными знакомствами. Но он был совсем другой, не похож на Анджелу. «Он был очень недружелюбным», – так высказался о нем Марко. Ему запомнился Хасс, сидящий в кресле с газетой, «как статуя, египетская мумия»; он был крайне неразговорчив. Марко чувствовал его желание отдалиться, «спрятаться». Он не смог вспомнить ни одного разговора с Хассом за все свои детские годы.

Тогда, в детстве, он ничего не знал о прошлом Хасса, о его тайной жизни. Лишь позже он узнал о его нацистских годах, о последующей работе на разведки разных стран. «Он был членом общины, имел обыкновенный дом, вел обычную жизнь, старался никого не беспокоить». Дом был полон самых обыкновенных картинок, никаких портретов Гитлера и Муссолини, только цветы и горы. Марко засмеялся. «В один прекрасный день я читаю, что итальянское правительство дало ему пенсию! – Громкий смех. Человеку, обвиненному в “преступлениях против человечества” за убийство итальянцев, итальянское государство платит пенсию! Мир сошел с ума».

В школе Энрика носила фамилию Джустини, а не Хасс. Когда она просила у отца объяснений, тот отвечал, что имеет несколько фамилий на выбор. Марко считал, что в детстве Энрика ничего не знала об отцовском прошлом, но по-детски чутко улавливала некие трудности. Это ее мучило. «Она хорошо училась в школе, любила сочинять стихи, но все больше о смерти».

Арест отца и суд в 1998 году стали кризисным временем в жизни Энрики. «Она заплатила высокую цену», – грустно сказал Марко. Подруга его детства страдала от излишне пристального внимания и так и не смогла от этого оправиться. Ее неизменно поддерживал любящий муж, помогавший с адвокатами и очень старавшийся спасти тестя от тюрьмы. Хасса осудили за «преступления против человечества», за его роль в расстрелах в Ардеатинских пещерах. Для семьи стало облегчением, когда ему позволили отбывать срок дома, близ озера Альбано, «покойно прожить остаток жизни», – с иронией заключил Марко. Энрика беспокоилась о здоровье отца и часто приезжала к нему из Швейцарии. «Она была очень хорошей дочерью, – сказал Марко. – Она знала о прошлом, но мы – другое поколение».

Сам Марко испытывал противоречивые чувства. В принципе, он одобрил суд над Карлом Хассом, сочтя это положительным явлением, торжеством правосудия: «Хорошо, что выплыла правда, что совершивший страшное преступление был вынужден сознаться в содеянном». С другой стороны, пострадала подруга его детства; он с нежностью говорил об Энрике, об их общении в то время. «Она просила меня попытаться вернуть ее отца к вере, сделать католиком». В детстве Хасс был крещен в лютеранстве, объяснил Марко, поэтому однажды он пришел к Хассу домой, чтобы проверить, сознает ли тот свою ответственность и что происходит в его душе.

– Он осознавал содеянное, – рассказал Марко. – Он ясно высказался о том периоде: «Я хотел показать своему начальству, что я настоящий, хороший нацист, воин, хотел подавать хороший пример, поэтому убил в Ардеатинских пещерах двоих». Он хотел показать, что способен четко выполнить приказ.

Признавал ли Хасс свою персональную ответственность за содеянное?

Марко задумался.

– Он старался, хотел добраться до правды, но, наверное, ему мешала нацистская идеология.

– Он так и остался нацистом?

– Без сомнения, – ответил Марко. – Они все по-прежнему нацисты.

– Вы продолжили разговор?

– Нет, это было невозможно.

После того разговора Марко предложил Хассу помолиться с ним, и Хасс принял предложение.

– Наверное, ему понравилось, он получил удовольствие от молитвы, обрел человеческое достоинство, это важно.

Но Марко не был уверен, что Хасс искренне верил в ценность молитвы.

Хасс умер в 2004 году, через шесть лет после приговора. Местный епископ попросил Марко похоронить его как друга семьи, к тому же священник знал немецкий. Похороны вышли непростыми: по одну сторону находились коммунисты («готовые швыряться камнями»), по другую – фашисты («готовые приветствовать нацистского героя»). Тот факт, что похороны проходили на кладбище в Кастель-Гандольфо, где у римского папы летняя резиденция, лишь осложнял дело.

Марко без колебаний согласился выполнить просьбу епископа ради Энрики, своей подруги. Похороны проходили в условиях строгой секретности, «на кладбище Кастель-Гандольфо нас никто не видел». Через десять лет, в 2013 году, когда умер Эрих Прибке, шуму было больше: Ватикан запретил хоронить его в католической церкви в Риме и поблизости.

– Похороны по обряду оказались невозможны, – сказал Марко. – До сих пор никто не знает, где погребен Эрих Прибке.

Я рассказал Марко все, что знал о Хассе и о проекте «Лос-Анджелес», показал ему некоторые документы. Он был удивлен: кажется, он понятия не имел, что отец его подруги работал на американцев.

– Обращаться с врагами как с друзьями? Это ошибка. Сегодня американцы повторяют ее с Саудовской Аравией.

Вместе мы прочли документы контрразведки с именами источников Хасса.

– Капуто? Старый фашист. Альберт Гриццар? Фашист, прошедший обработку. Али Хуссейн? Мама миа!..

Монсеньор Фиоретти, Ватикан? Марко не удивило, что крупная ватиканская фигура могла оказаться американским агентом:

– Даже среди церковников есть такие, кто думает, что лучше сместиться вправо или влево.

Епископ Худал? Это имя было ему незнакомо, это был не его мир.

– Я служил миссионером в Африке. Однажды видел папу Пия XII, но давно, в 1955 году, в семилетнем возрасте. Я не поддерживаю отношений с Ватиканом и не знаком с епископами, – добавил он.

Имя Отто Вехтер было ему тоже незнакомо. Он ничего не знал ни о нем, ни о его гибели после купания с Карлом Хассом в озере Альбано.

– Я был слишком мал, чтобы знать о таких вещах.

Предположение об отравлении его удивило, он усомнился, что в этом мог быть замешан Хасс.

– Он не был серийным убийцей, – сказал Марко. – Он не из тех, кто убивает по своей инициативе.

Он помолчал, поразмыслил – и отчасти передумал.

– Что ж, может быть… – протянул он. – При некоторых обстоятельствах Хасс мог бы и убить. По идеологическим причинам или если бы ему приказали… Уверен, получив такой приказ, он бы ему последовал. Он принадлежал к поколению, обученному повиновению, верил в преимущества повиновения для человечества.

– Слабый человек?

– Человек без собственного направления, – ответил Марко без колебания. – Человек, всегда готовый действовать в интересах других.

Хорст, слушая Марко, раскраснелся и внезапно перебил его. Здесь, где купался его отец, он уже не мог сдерживаться:

– Карл Хасс был мерзкой крысой, убийцей моего отца!

Марко удивился, но сохранил хладнокровие. Хорст стал развивать свою версию:

– Хасс работал на Сталина, на СССР. Мой отец был человеком чести, это были его враги.

– Я признателен вам и вашему отцу за то, что вы такие славные люди, – сказал Марко. Было очевидно, что он никогда не слышал об Отто Вехтере, но Хорста его слова воспламенили.

– Как звали вашего отца? – спросил Марко.

– Отто.

Хорст показал ему фотографию Отто и Шарлотты на фоне гор, снятую в 1948 году.

– Они выглядят чудесной парой, – сказал Марко именно то, что хотел услышать Хорст приятным июньским утром в городке под Римом.

Мы решили пообедать в местном рыбном ресторане. Марко рассказал нам о своей семье, о двух своих братьях: Викторе, старше его на полтора года, 1946 года рождения, и Серджио, на пять лет моложе. За едой он выложил:

– Карл Хасс был членом моей семьи.

Это было неожиданностью, ничто такого не предвещало. Видя, как мы изумились, он продолжил:

– Мой брат Виктор женился на Энрике, дочери Хасса. – Час от часу не легче! – Это был длительный счастливый брак, – продолжил он. – Они жили в Женеве, там Виктор и остался после смерти Энрики (она скончалась от панкреатита вскоре после отца). У них один ребенок, сын, работающий в кофейной компании там же, в Женеве.

– Как Джордж Клуни, – продолжил рассказ о племяннике гордый дядюшка.

В каких отношениях он был с дедом, Карлом Хассом?

Марко с улыбкой пожал плечами.

– Он – само спокойствие, настоящий немногословный швейцарец.

– Его фамилия тоже Шротт? – осведомился я, предполагая, что дядя и племянник носят одну и ту же фамилию.

Сначала Марко не ответил, потом, подумав, сказал:

– Нет, он не Шротт, он Уильямс.

Мы молчали, ничего не понимая.

– Да, мой брат – не Виктор Шротт, а Виктор Уильямс. Моя мать родила ребенка во время войны…

Хорст кашлянул.

– Значит, девичья фамилия вашей матери была Уильямс?

– Нет, фон Хейкинг. Уильямсом был отец моего брата.

– Валлиец?

– Нет, американец.

Разговор продолжился, мы пытались разобраться в семейных связях.

– На самом деле все еще сложнее, – сказал Марко, добрый, мягкий, сдержанный священник.

На самом деле фамилия отца его брата была не Уильямс. Эту фамилию они изобрели сами, так как у их матери был роман с американцем, хорошо известным в Больцано, где они жили. Она забеременела и решила оставить ребенка. Американец попросил не записывать ребенка под его фамилией, чтобы избежать скандала. Так возник «Уильямс».

– Кем был настоящий Уильямс?

– Британским солдатом, он погиб на войне.

– Так значит, ваш брат не Виктор Шротт и даже не Виктор Уильямс?

– Верно.

– Кем был его отец?

– Американцем, хорошо известным человеком. Политиком или чем-то в этом роде, – сказал Марко.

Я продолжал любопытствовать. Поколебавшись, Марко все же медленно ответил:

– Т-о-м-а-з-о Л-у-с-и-т-о. – Он выговорил имя по буквам. – Примерно так.

Томазо Лусито?

– Томас Лусид? – переспросил я, не веря своим ушам.

– Вам знакомо это имя? – пришел черед Марко удивиться.

Я утвердительно кивнул и рассказал ему все, что знал. Томас Лусид работал в Корпусе контрразведки, был командиром отряда 430, охотившегося за Отто и за другими нацистами, включая Хасса. Лусид создал и возглавил проект «Лос-Анджелес». Это он допрашивал Карла Хасса, нанял его, а потом, в 1947 году, превратил в главный источник информации.

Томас Лусид, офицер американской разведки, стал куратором Карла Хасса, бывшего офицера разведки СС, превращенного в американского агента.

Марко переваривал услышанное, соображая, что из всего этого следует, Хорст тоже. Как и я.

Сын Томаса Лусида женился на дочери Карла Хасса!

Куратор и агент, офицер контррзаведки и бывший нацист, связанные браком своих детей…

– Занятное положение у вашего племянника! – сказал я Марко, усиленно шевеля мозгами. – У него два дедушки. Один был крупным нацистом, потом стал тайным агентом американцев, позже был осужден за «преступления против человечества» итальянским судом за казни в Ардеатинских пещерах. А второй дед был американским куратором первого.

– То есть один дедушка курировал другого?

– Вот именно.

Выводы напрашивались сами собой. Я набросал схему, как часто поступаю, когда надо распутать клубок семейных связей: мне проще понять факты, если изобразить их графически.

В июле 1949 года беглец Отто Вехтер принимает приглашение Карла Хасса погостить у него на озере Альбано. Хасс в то время жил с Анджелой, недавно родившей от него девочку Энрику.

В июле 1949 года Хасс тайно работает на американцев, отчитываясь перед Томасом Лусидом, офицером Корпуса контрразведки – организации, разыскивающей Вехтера. На то, что Отто мог быть осведомлен о связи Хасса с американцами, ничто не указывает. Незадолго до этого он сообщал в письме Шарлотте, что некоторые из его немецких соратников теперь работают в Риме на американцев и что таких приходится избегать.

Это наводит на два предположения. Либо американцы знали, что Вехтер в Риме, от Хасса, который должен был сообщить им об этом как главный источник проекта «Лос-Анджелес». Либо американцы об этом не знали, потому что Хасс это скрыл.

Отсюда вопрос: если Хасс не донес американцам, что поддерживает связь с Вехтером, то почему?

47. Эксгумация

События в Риме навели Хорста на мысль эксгумировать отцовские останки. Он предъявил важный документ[799]799
  Имеется у автора.


[Закрыть]. Я видел его раньше среди бумаг Шарлотты: две машинописные страницы, копия из дела Отто Вехтера, найденного в римском архиве. Происхождение документа было Хорсту неведомо. Это был не оригинал, а копия оригинала, датированного 14 июля 1949 года и озаглавленного: «История болезни, больница Святого Духа».

«9 июля 1949 года поступил пациент по фамилии Рейнхардт». Имя больного кто-то небрежно вписал от руки: «Альфред», предположительно расшифровали мы.

Дальше следовали противоречивые личные данные. На первой странице говорилось, что пациент холост, на второй – что он «женат, отец пятерых детей».

«По словам больного, с 1 июля он не может есть; 2 июля у него поднялась температура, 7 июля появились признаки желтухи. Высокий сахар, клиническое обследование выявило патологическое состояние печени – острую печеночную атрофию (icterus gravis)».

Далее в документе говорится: «После наступления уремии больной умер 14 июля».

Дата смерти отличается от названной епископом Худалом – 13 июля. Я объяснил это кончиной Отто поздним вечером. Далее в документе сказано:

«В тот же день (следуя стандартной процедуре больницы в случае кончины пациента) проводится вскрытие. Оно выявляет подозрение на болезнь Вейля (Leptospirosis ictero haemorragica)»[800]800
  Лептоспироз – инфекция, передаваемая животными, обычно грызунами, через воду или почву, содержащую их мочу.


[Закрыть].

Хорст диагноза не принял. Он остался при убеждении, что отца убили, пусть, как он теперь считал, и не американцы. Он грешил на советских агентов или на Симона Визенталя, знаменитого охотника за нацистами, имевшего, по его мнению, личные счеты к его отцу.

Двухстраничный машинописный документ уже не мог переубедить Хорста. Мемуары епископа Худала породили новые версии. К такому же результату привела беседа Шарлотты с Ханс-Якобом Штеле, о которой Хорст не знал, пока я его не просветил. «Когда я прибыла в Рим, он был мертв, лежал черный, как негр», – сообщила его мать историку.

– Трупы не чернеют за считанные часы, – заявил мне Хорст. – С чего бы ему почернеть после смерти?

После поездки в Рим он сообщил, что подумывает об извлечении останков отца из могилы для исследования.

– Если мы произведем эксгумацию тела моего отца, то станет ясно, был ли там яд, – сказал он с неофитской убежденностью.

Я был скептически настроен насчет результатов новой эксгумации. Отто похоронили в 1949 году, эксгумировали через десять лет, затем останки пролежали несколько лет в саду Шарлотты в Зальцбурге, далее были в четвертый раз захоронены в Фибербрунне, на тамошнем кладбище, в 1974 году. После смерти Шарлотты, в 1985 году, останки снова переместили.

Тем не менее Хорст предпринял шаги, чтобы выяснить, осуществимо ли это теперь. Он связался со специалистом по эксгумациям в тирольском Санкт-Иоганне, и тот навел справки[801]801
  П., Хельмут Треффер к ХВ, 28.02.2017.


[Закрыть]. Оказалось, что эксгумировать останки можно, но есть сомнения, найдутся ли они. Записей о первоначальном захоронении Отто в 1974 году не обнаружилось, а могила, в которой он покоится ныне, была «заглублена» в 1985-м, при погребении Шарлотты, а в 1993-м, в рамках общей реконструкции кладбища, могилу передвинули на 20 см. Из всего этого следовало, что «нельзя точно ответить, будут ли обнаружены при эксгумации останки г-на Отто Вехтера». В случае обнаружения пришлось бы провести анализ ДНК, а затем – токсикологический анализ. На все вместе потребовалось бы 5–8 тысяч евро.

Хорста этот отчет отрезвил, и он решил, что сначала стоит получить больше информации. «Не могли бы вы найти эксперта?» – обратился он ко мне. Я не был склонен помогать, но примерно в то время я очутился за ужином в Лондоне рядом с директором Королевского Общества, научной академии, основанной в XVII веке. За десертом разговор зашел об истории Отто, и постепенно мы перешли к теме изучения человеческих останков. Директор предложил мне связаться с членом Королевского Общества дамой Сью Блэк[802]802
  Сьюзан Маргарет Блэк, род. 7 мая 1961, Инвернесс, Шотландия. Судебный антрополог.


[Закрыть], профессором анатомии и судебно-медицинской антропологии университета Данди. Профессор Блэк занималась «преступлениями против человечества» и «геноцидом» в бывшей Югославии, Сьерра-Леоне, Ираке и многих других местах и имела богатый опыт эксгумаций. Я позвонил ей, и мы дважды побеседовали при участии ее коллеги профессора Ниам Ник Даеид[803]803
  Ниам Ник Даеид: ученая, судмедэксперт.


[Закрыть], директора университетского судебно-медицинского центра.

Они попросили меня прислать им имеющийся у меня материал. Я передал им двухстраничный документ из больницы, различные медицинские бюллетени и описания симптомов, которыми Отто делился в своих письмах Шарлотте.

В ходе беседы с профессорами Блэк и Даеид я больше узнал о человеческом организме с точки зрения патологоанатома. Они спрашивали о состоянии останков Отто, о том, каким был первоначальный гроб, саван и одежда, в которой его похоронили в первый раз, в 1949 году. Я мало что мог им сообщить. Как я объяснил, его уже один раз эксгумировали, из могилы в Риме. Много лет останки хранились в ящике в саду Шарлотты, потом попали в другой дом, потом были погребены на кладбище деревни Фибербрунн в Тироле. Если мои собеседники были удивлены моим рассказом, они этого не показали.

Сохранились лишь кости? Я не знал.

Были ли там волосы, ногти? Я и этого не знал.

Поднимали ли первый гроб, помещали ли его в другой? Вынимали ли и перекладывали ли куда-либо останки Отто? Что стало с первым погребальным саваном? Мне приходилось раз за разом пожимать плечами.

Они объяснили, зачем обо всем этом спрашивают. Многие факторы в совокупности влияют на состояние тела после погребения. Имеет значение глубина захоронения, свойства почвы, ее кислотность, уровень грунтовых вод, активность мелких грызунов и насекомых. Волосы лучше сохраняются при высоких температурах, если влажность невысока. Деревянная основа первоначального гроба, предметы облачения, погребальный саван могут предоставить искомые ответы, ибо в них могли впитаться физиологические жидкости с доступным для измерения содержанием яда.

Сью показала мне график. «По мере разложения тела и тканей тело оказывается в “супе” жидкостей, если они не уходят из могилы. Они немного кислые, поэтому разъедают мягкие ткани. Останки представляют собой скелет, кости, покрытые бурой пленкой. Представьте, что скелет обмазан шоколадом, если это поможет вам дорисовать картину. Физиологические жидкости проникают в дно гроба, в облачение и в саван, если он есть».

Следовательно, требовалось больше сведений о содержимом гроба Отто Вехтера при втором захоронении. По словам Хорста, он никогда не заглядывал в ящик с останками в саду матери. Сью сказала, что не готова на основании такой информации гадать о причине смерти. Здесь требовался квалифицированный медик, каким она не была: «Мы не можем высказываться о причине смерти, тем более при предположении о лептоспирозе, болезни Вейля».

Не была она и экспертом по ядам. Здесь требовался токсиколог. Как она объяснила, некоторые яды проявляются в тканях тела, но если единственная наличная ткань – костная, то возможности получения внятного результата ограничены. Дело в том, что в клетках костей, в отличие от волос и ногтей, очень замедлен процесс сменяемости клеток. Поэтому кость вряд ли впитала бы яд из желудочно-кишечного тракта за короткий период между его применением – скажем, за обедом с Карлом Хассом в субботу 2 июля – и моментом смерти спустя 11 дней. «В костях клетки не обновляются так быстро, за неполные две недели».

Ключевым фактором было время. Если применялся яд, то каким способом – однократно или многократно, в течение недель или месяцев перед смертью? «Был ли Вехтер уже болен, а затем отравлен?» – спросила профессор Блэк. Не менее важно, сколько времени прошло между моментом смерти и анализом останков: чем больше времени, тем меньше шанс, что удастся определить яд. Семьдесят лет – это долго, предупредила Сью. Дополнительно осложняло ситуацию перемещение останков и их хранение при неизвестных условиях.

Отравление ядом в течение длительного времени, скажем, нескольких месяцев, повысило бы шансы идентификации, но в зависимости от типа яда. Не все яды проникают в кость, в волосы, в ногти. «Некоторые буквально проходят сквозь всю систему, не оставляя следов». Яд, примененный за пару недель до смерти, вряд ли можно будет назвать. «Не скажу, что это совершенно невозможно, но сомнительно. Другое дело – многомесячное отравление, но опять-таки, все зависит от яда».

Сью объяснила, почему одних только костей Отто вряд ли будет достаточно. Кости делятся на два основных типа: «слоновая кость» и «ломкие». «Слоновая кость» похожа на клавиши фортепьяно: она плотная, как наша бедренная или берцовая, как кость предплечья. Полная сменяемость клеток в ней растягивается на 15 лет, «поэтому выделить яд из такой плотной кости нельзя, если отравление произошло всего за две недели до смерти».

Ломкая кость имеет ячеистую структуру. Это как пчелиные соты, сказала Сью, или как внутренность хрустящего шоколадного шарика. «Назначение такой структуры – перераспределение тяжести тела, и она более хрупкая». Именно такие кости могут ломаться при падении. Из-за более ускоренной сменяемости клеток в них – полное обновление за пять лет – яд входит в них быстрее, чем в плотные кости. Тем не менее, как сказала Сью, «очень-очень маловероятно, чтобы в ячеистой кости можно было определить яд, примененный всего за неделю-две до смерти».

Если яд применили раньше, то вероятность выделить его выше, так как он успел бы распределиться по активной поверхности всего скелета, не задержавшись в отдельной кости, на отдельном участке. Клиническое состояние может проявляться и в костях, продолжила она, но «ввиду медленной сменяемости клеток в кости такое состояние должно быть длительным, хроническим». По мнению Сью, кости Отто вряд ли дали бы ответ, особенно в случае одноразового отравления незадолго до смерти. Если небольшое количество яда использовалось длительное время, месяцы или годы, то что-то можно было бы найти, но и это под сомнением.

Больше пользы было бы от волос и ногтей Отто. «Там химическая информация откладывается постоянно, по мере роста тканей, даже за период в две недели». Но и тогда информация оказалась бы весьма ограниченной.

Сколько волос или ногтей нужно для внятного анализа? Ниам ответила, что с этим вопросом надо обращаться к токсикологу. Ее дело – сбор образцов для дальнейшего анализа специалистом. Если бы она искала в ногтевой ткани конкретный химический элемент, то ей потребовался бы весь ноготь, потому что в случае смерти вскоре после отравления ее бы интересовала продолжающая расти часть ногтя. «Если речь о волосах, то нужны кусочки ближе к скальпу по той же самой причине: там откладываются химические вещества».

Хорошая новость состояла в том, что ей не потребовалось бы десять ногтей или целый клок волос. Хватило бы светлого полукружья из основания ногтя, «там и отложился бы яд».

«Если Отто Вехтера убил яд, – подытожила Сью, – примененный одноразово за пару недель до смерти, то единственный шанс – это волосы или ногти, если они сохранились». Кость мало что добавила бы, предупредила она.

Сью сочла важным поставить до начала эксгумации еще один вопрос. В деле задействованы две стороны: сам покойный и те, к кому его эксгумация имеет непосредственное отношение, в особенности семья. По мнению некоторых, акт эксгумации нарушает покой останков и не должен производиться без достаточных оснований. Для тех, кого это затрагивает – друзей, родни, – существует ряд важных факторов и вопросов. Нужно ли заключение, и если да, то кому? Идет ли речь о разрешении некой загадки, которое приведет к привлечению кого-то к ответственности? Позволит ли эксгумация завершить что-то? Хотел бы этого сам эксгумируемый? Следует ли учесть, что одна эксгумация уже имела место десятилетия назад?

Я пообещал задать все эти вопросы Хорсту.

Сью и Ниам дали ясно понять, что не примут участия в каком-либо исследовании или эксгумации, пока не будут выполнены все юридические требования. Им нужно знать, что эксгумация проводится по достаточным и законным причинам и что родные покойного согласятся с ее результатом, каким бы он ни оказался.

– В связи с этим я хотела бы сперва узнать о судебно-медицинском значении эксгумации, для кого и в каких целях она будет произведена, – сказала Сью. – Ведь будут юридические последствия.

Ее предварительный вывод был ясным:

– В случае тифа или лептоспироза остатки скелета вряд ли позволят диагностировать то или другое как причину смерти Отто Вехтера. Ввиду описанных вами фактов будет крайне трудно, а то и вовсе невозможно подтвердить такой диагноз или факт отравления только по остаткам скелета.

Поэтому она предложила мне поискать специалиста по болезням печени.