Текст книги "Идея совершенства в психологии и культуре"

А. Холмогорова и Н. Гаранян (2004, с. 25) считают, что философские основания учения о патологическом перфекционизме заложил С. Кьеркегор. Эстетический модус существования человека (по сути перфекционистский) противопоставляется датским экзистенциалистом естественному (лишенному рефлексии и самосознания) и этическому (духовному). Нравственная слабость эстетического существования коренится в осознанном нежелании индивида принять себя таким, каков он есть в действительности. Он бы предпочел другое Я: обладающее красотой, либо талантом, умом, силой… «Эстетический человек» подменяет в воображении свое действительное Я другим, и какое-то время ему удается так существовать. Кьеркегор пишет: «В ожидании “счастливого случая” и надеясь на перемены, он совершает, так сказать, лишь краткие визиты к своему Я, желая удостовериться, не начались ли уже долгожданные перемены…» (цит. по: Исаев С.А., 1993, с. 5–12). У «эстетического человека» «вместо определенности Я … наличествуют так и не состоявшиеся возможности и миражи воображения, гипертрофированная безличность и, в конечном счете, – аморализм» (там же, с. 11). Таким образом, резюмируют А. Холмогорова и Н. Гаранян, «ведущим мотивом такой личности является не просто достижение совершенства, а желание, избавившись от собственного Я, обрести вместо него другое Я. Нарциссический перфекционизм – доминирование мотивации достижения совершенства, получения одобрения и восхищения в ущерб всем другим мотивам, превращение достижения и признания в главный смысл жизни» (Холмогорова, Гаранян, 2004, с. 25, 27).

Может ли человек избавиться от нарциссического перфекционизма? В той мере, в которой перфекционизм образует основное ядро личности, отказ от него оказывается равен отказу от самого себя и встречает яростное сопротивление. А. Холмогорова и Н. Гаранян приводят описание психотерапевтом Д. Шваркичем нарциссической депрессии – в периоды нарциссических «провалов» нарциссическая личность не может сохранять ощущение грандиозности. При этом испытываются не специфически депрессивные чувства грусти, печали, вины и собственной никчемности. Нет, на первый план выступает чувство пустоты. Если невозможно оказывается воплощать совершенство, жизнь становится пустой и неинтересной; в итоге зависть, обида, недовольство собой выливаются в депрессию. Чувство пустоты охватывает человека, чья жизненная цель терпит крушение (цель воплощения совершенства и личного превосходства). Очень часто за известным синдромом «юношеской несостоятельности» стоит феномен нарциссического перфекционизма. Молодые люди, годами избегающие любой активности, недовольны собой, переживают свое несоответствие собственным высоким стандартам. Но попытка снижения стандартов вызывает у них яростное сопротивление – потому что именно в этих сверхвысоких стандартах и заключается стержень существования нарциссического пациента.

Но ведь человек живет не в безвоздушном пространстве – как бы он ни был сконцентрирован на себе, на идее собственного превосходства, ему приходится строить отношения с другими людьми. Эти отношения, пишут А. Холмогорова и Н. Гаранян, оказываются отягощенными мучительными переживаниями, постоянными подсчетами – кто и в чем лучше, успешнее, удачливее – «жизнь в режиме сравнения» (2004, с. 30). Невыгодные сравнения приводят к чувствам зависти, ревности, ярости, обиды. Далее возможны стратегии, позволяющие справиться с этими чувствами:

1) демонстрация своего превосходства везде, где это возможно;

2) поиск выгодного фона для сравнения, ограничение контактов людьми, восхищающимися «нарциссом»;

3) стратегия обесценивания, сверхкритичное отношение к другим, отрицание их заслуг, помогающие перейти от неприятного чувства зависти к презрению, что дает возможность поддерживать свою самооценку;

4) социальная изоляция, избегание любых контактов, вплоть до ухода в болезнь и отказа от контактов.

Но какой бы ни была компенсаторная стратегия, рано или поздно идеализированный образ приходит в противоречие с реальностью. Жизненный проект нарциссической личности – это обреченный на провал проект воплощения совершенства или, выражаясь словами Адлера, «ложной цели личного превосходства». Во многом переживания «нарцисса» сходны с переживаниями подростка, бросающегося от одной надежды к другой и переживающего затем их крушение. Антропология несовершенства, пишет Е. Калитеевская, может быть представлена на примере подростковых переживаний: «Маргиналы наиболее ясно осознают свое несовершенство, у них нет места в мире <…> Подросток – это не возраст. Это – переживание, которое может быть в любом возрасте. Избегание этого переживания означает избегание проживания стыда, зависти, унижения, разочарования, бессилия, страха, отчаяния, одиночества и ярости… Отсутствие опыта проживания этих чувств превращает их в вечную угрозу самому существованию Я. Это приводит к фиксации нарцистической части личности и дефициту эмпатии» (Калитеевская, 1998, с. 41–42).

Как антропологическо-экзистенциальный феномен нарциссизм рассматривается А. Лэнгле (2002). Одна из важнейших экзистенциальных задач человека – задача самостановления. Состоявшееся самостановление означает бытие собой с чувством внутреннего согласия и с данным себе разрешением быть таким, несмотря на все отличия от других (Лэнгле, 2002, с. 38). Это возможно только тогда, когда собственная самоценность обосновывается человеком внутренне, через внимательное, чувствующее отношение к себе, и одновременно – утверждается вовне, через других, благодаря которым для нас раскрывается наше Собственное.

Что же из этого оказывается недоступным «нарциссу»? У него прежде всего нет доступа к своему внутреннему потоку, нет настоящей аутентичности (там же, с. 55). В его переживаниях не возникает Собственное. Отсутствующее соотнесение со своим внутренним в нарциссизме заменяется, компенсируется преувеличенным соотнесением с внешним. С точки зрения Лэнгле, самым трагичным является то, что у страдающего нарциссизмом не происходит Встреч: «Так как у него нет себя самого, он не может вчувствоваться в другого. Так же, как он не чувствует свою ценность, он не чувствует и ценность другого. Так же, как не уважает свое внутреннее, он не замечает интимное другого и перешагивает через него» (там же, с. 56).

Проявлению и распространению нарциссических тенденций способствует и современный стиль воспитания, говорит А. Лэнгле. Отнюдь не скромность, а успех и стремление к нему сегодня приветствуется; ценности обладания и достижения, саморазвития ставятся выше общего блага.

Нарциссический вариант развития личности возник отнюдь не вчера. Г.Г. Шпет еще в 1919 году описал в работе «Скептик и его душа» переживания, близкие нарциссичным. В душе скептика, говорит философ, «переплетается психология отвергнутого и разочарованного с психологией “начинающего”. Ему дорого какое-то несбыточное “переживание”, которое исцелит его в его разочарованности и послужит истинным “началом” какого-то нового глубокомыслия, не болезненного и беспокойного, а увлекательного, сладостного, необычного, сверхъестественного и сверхразумного» (Шпет, 2006, с. 401). Заброшенность скептика в его одиночестве раздувает в нем самомнение и надменность, в свою очередь, развивающиеся в страсть принизить других: «Он видит в них свои же недостатки, его воображение с любовью останавливается на их слабостях, он культивирует в себе способность открывать их с первого взгляда, он беспокойно подозрителен и не верит их заявлениям о положительных целях, частичных достижениях и удачах; и если невозможно заподозрить их искренность, он видит наибольшее утешение в констатировании частичности их успехов…» Он сам, говорит Г. Шпет, «довольствовался бы только целым, а не таким мелким и ограниченным крохоборством» (там же). Как и нарциссическая личность, скептик избегает встречи с реальностью; но рано или поздно он оказывается вынужден встретиться с ней.

3.6. О совершенствовании способности любить

Итак, мечты о соответствии идеалу и в варианте, направленном на себя, и в варианте ожидания от других, нарушают естественность и доверительность, самую основу человеческих взаимоотношений. Во многом это связано с неспособностью понимать других, сочувствовать им; и с неспособностью распознавать свои чувства и принимать их во внимание.

Эрих Фромм, рассматривая любовь как искусство, как одно из искусств, говорит о тех требованиях, которые выдвигает к человеку любое из искусств. Это, прежде всего, дисциплина – ведь человек никогда не достигнет вершины мастерства, если не будет дисциплинированным в своих занятиях. Современный же человек, которому работа навязывает свой ритм, свои требования, склонен бунтовать, а это не способствует разумной дисциплине. Не способствует это и сосредоточенности – еще одному компоненту достижения успеха в любой практике. Недостаток сосредоточенности, пишет Фромм в «Искусстве любить», проявляется в том, что трудно оставаться наедине с собой. Терпение и предельная заинтересованность — без них также не станешь настоящим мастером. Всякий, кто хочет овладеть искусством любить, должен начать с того, чтобы быть дисциплинированным, сосредоточенным и терпеливым в любой момент своей жизни. Что для этого нужно? Вставать в одно и то же время, посвящать регулярно определенное количество времени размышлению, чтению, слушанию музыки, прогулкам, не позволять себе развлечений, являющихся бегством от жизни – вроде детективных рассказов или фильмов, – или хотя бы ограничивать себя в этом, не есть и не пить слишком много. Еще труднее, по мнению Фромма, научиться сосредоточиться, научиться быть наедине с собой и при этом не пить, не курить, не читать, не слушать музыку. Как это ни странно, но умение быть одному является условием способности любить. Если я привязан к другому человеку лишь потому, что сам не могу стоять на ногах, он или она может меня спасти, но наши отношения не будут отношениями любви.

Кому проще совершенствовать свою способность любить – мужчине или женщине? Оба пола сталкиваются с трудностями, но с разными. Мужчины чаще страдают от неспособности духовно сближаться с любимой, доверять ей, выражать свою нежность. Женщине труднее преодолеть неуверенность в себе. Большинство девочек с детства научаются пренебрегать своими интересами, следуя потребностям окружающих. Эта неуверенность приводит к зависимости от других людей, женщина испытывает страх перед одиночеством, боится, что ее покинут. Преодолеть эту неуверенность и страх помогает позитивное отношение к своему полу, повышение своей самооценки. Барьеры между полами, согласно психоанализу, также могут опираться на чувства мести, обиды, ненависти, испытываемые ребенком по отношению к родителям в детстве. Перенос этих чувств на возлюбленного либо брачного партнера рано или поздно подрывает доверие и ухудшает взаимодействие внутри диады.

Карен Хорни, говоря о неспособности любить тех, кто еще не преодолел детские обиды и страхи, считает, что важным признаком является игнорирование личности другого, его особенностей, желаний, недостатков, развития. В этом игнорировании проявляется тревожность, побуждающая неспособного любить человека цепляться за другого. Тонущий, говорит Карен Хорни, хватается, пытаясь спастись, за находящегося рядом, не принимая во внимание желание или способность последнего спасти его. Тревожные чувства могут маскироваться усилиями быть внимательными и заботливыми. Например, мать-«наседка» может быть убеждена, что делает все ради блага ребенка, но при этом полностью игнорирует его потребность в самостоятельности, в развитии. Или жена может быть убеждена в своей глубокой любви и преданности мужу, но при этом ненавидеть его за то, что он часто встречается с друзьями или много работает.

За сокрытием своей внутренней сути, своей индивидуальности, а значит, за нелюбовью к себе и боязнью любви нередко стоит неустойчивое самоуважение современного человека. Человек чувствует, что его стоимость зависит от его способности продавать свои качества и от того, насколько эти качества будут признаны другими людьми. Эрих Фромм назвал это «рыночной» или «маркетинговой ориентацией современного человека»:

Мы все ужасно одиноки, хотя, на первый взгляд, кажемся общительными и коммуницируем со многими людьми.

Заурядный человек сегодня ужасно одинок и чувствует себя одиноким… Он замечает, что цена его не определяется ни внутренней или потребительской ценностью его личности, ни его силой или способностью любить и ни его человеческими качествами. Она определяется тем, как он может продать эти качества или благодаря им достичь успеха и признания других людей (Фромм, 2002, с. 9).

Люди чувствуют себя намного увереннее,

если они признаны другими людьми, если они могут себя продать, если другие говорят: «ты – замечательный мужчина» или «ты – замечательная женщина».

Чувство собственной значимости, зависящее от мнения других, связано с опасением изменения этого мнения. Каждый день приносит новые испытания, и постоянно необходимо убеждать себя и других в том, что ты в порядке (там же).

Но даже если успех не покидает человека, даже если ему или ей удалось найти вполне соответствующего по «рыночной цене» партнера, возникает новая проблема – скука. Люди быстро наскучат друг другу, говорит Э. Фромм, если их отношения малоспецифичны, если они находятся в рамках предопределенных ролевых образцов. Обычно люди или стремятся к развлечениям, чтобы не встретиться со скукой, или мечтают о «более подходящем» партнере, считая, что, поменяв одного на другого, преодолеют скуку.

Но главная проблема связана с неспособностью оставаться наедине с собой, с отсутствием интереса к себе и к другим. «Иногда удается очень легко влюбляться и быть любимым до тех пор, пока другой человек, да и ты сам себе не наскучишь. Но любить и, так сказать, “оставаться” (пребывать) в любви довольно трудно – хотя это не требует от нас ничего сверхъестественного, а в действительности является самым главным человеческим качеством» (Фромм, 2002, с. 10).

«Средний человек» редко замечает в себе отсутствие этого «самого главного человеческого качества». Но в его воле – или, по крайней мере, так ему кажется, – защитить себя от дополнительных страданий уязвленного самолюбия – тем более горьких, что он всецело зависит от мнения других людей и сам себе помочь не в силах.

Карен Хорни в работе «Недоверие между полами» рассматривает типичные способы защиты мужчин от невротической тревоги, связанной с самоуважением, которая налагает особый отпечаток на его общее отношение к женщине. Именно мужчине, полагает К. Хорни, приходится вновь и вновь доказывать свою мужественность, свою маскулинность женщине: для женщины такой необходимости нет, «даже если она фригидна, она может участвовать в половом акте, зачать и родить ребенка. Она играет свою роль самим фактом своего бытия, без всякого действия, и это вечно наполняет мужчин восхищением и завистливой обидой» (Хорни, 2002, с. 137). Изначальное, несправедливое «несовершенство» требует защиты от своего осознания.

Первый типичной способ мужской защиты – сверхкомпенсация, стремление «иметь» множество женщин, самых красивых и самых неуступчивых. Другим способом защиты «ноющего нарциссического шрама от возможной опасности» (там же, с. 138) является описанная Зигмундом Фрейдом склонность к выбору недостойного объекта любви. И, наконец, третий путь поддержания мужчинами собственного превосходства, с точки зрения К. Хорни, является самым важным по своим последствиям:

Мнение, что женщины – инфантильные создания, живущие эмоциями, и поэтому не способны к ответственности и не вынесут независимости – результат работы маскулинного стремления снизить самоуважение женщин. Когда мужчины приводят в оправдание этой установки довод, что множество женщин на самом деле соответствуют такому описанию, мы должны задуматься, не культивируется ли именно такой тип женщины проводимой мужчинами систематической селекцией. Еще не самое худшее, что величайшие умы от Аристотеля до Мёбиуса затратили немало энергии и интеллектуальных усилий на доказательство принципиального превосходства маскулинности. Что действительно плохо – это тот факт, что хлипкое самоуважение «среднего человека» заставляет его снова и снова выбирать в качестве «женственного» типа – именно инфантильность, незрелость и истеричность, и тем самым подвергать каждое новое поколение влиянию таких женщин (Хорни, 2002, с. 138).

В любом случае, поиски оснований для превосходства как одним, так и другим полом не продвигают человека в направлении подлинного самосовершенствования. Далее мы остановимся на особенностях состояний, в которых – хотя отнюдь не гарантированно – может происходить совершенствование человеком самого себя, самой своей природы и сущности.

Глава 4. Состояния (само)совершенствования

 
Таким он увидал свое лицо
и заключил, что человек способен
перенести любой удар судьбы.
Что горе или радость в равной мере
ему к лицу – как пышные одежды
царя и как лохмотья нищеты.
Он все примерил, и нашел, что все,
что он примерил, оказалось впору.
 

Иосиф Бродский

 
И оставьте меня в моем состоянии
вне возраста и вне времени.
 

Марина Цветаева

Саллюстий, неоплатоник IV века, заметил, что «миф говорит о вещах, которых никогда не было, но которые всегда есть» – о совершенных вере и доблести, верности и красоте, о совершенстве дружбы и рыцарского служения. Сходным образом можно охарактеризовать и ситуации, в большей или меньшей степени способствующие переходу (точнее, постоянному движению «вверх по лестнице, ведущей вниз») к более совершенным состояниям. Дж. Стюарт Милль говорил о «хитрой стратегии счастья» – для того чтобы стать счастливым, нужно стремиться не к счастью, а к иным целям, и тогда достижение целей сделает нас счастливыми. Подступиться же «в лоб» к счастью невозможно. Представляется, что то же можно сказать и об истине, красоте, совершенстве, простоте, обо всех Б-ценностях, по А. Маслоу. Путь к ним ведет через совершенствующие нас состояния. С другой стороны, встреча с подлинным совершенством, подлинной красотой, игрой, любое движение к подлинной справедливости и т. д., говорит А. Маслоу, вообще обладает тенденцией производить пиковые переживания (цит. по: Гобл, 1999, с. 382). Совершенствование редко может быть самоцелью, когда мы говорим о достижении тех или иных состояний; но существует особый класс психических состояний, которые кажутся просто предназначенными для совершенствования, а именно духовные состояния.

Вполне очевидно, что самосовершенствование далеко не всегда представляет собой духовное состояние. Даже если не брать оттачивание технических навыков, к духовным состояниям непросто отнести формирование постоянной готовности к социальной мимикрии, нужное для «совершенного приспособления», или заучивание приемов «психологического айкидо», по М. Литваку.

Но всегда ли духовное состояние располагает именно к совершенствованию? В.В. Знаков отмечает, что «к вершинам духовного бытия субъект поднимается в редкие моменты интеллектуальных озарений и разрешения нравственно трудных этических конфликтов» (Знаков, 1997, с. 86). Так ли это? Возможно ли все же пребывать на вершинах, а не «возноситься» усилием духа на краткий миг? Попадают ли в число духовных состояний, например, экстатические? Если да, то как отделить, скажем, религиозную экзальтацию от вызванного материальными агентами измененного состояния сознания?

В.А.Пономаренко утверждает, что возникновению духовных состояний способствуют особые условия профессиональной деятельности, связанные с угрозой для жизни (цит. по: Знаков, 1997, с. 87). Неочевидно, что сама по себе угроза для жизни ведет именно к духовным состояниям, а не к страху, бесконтрольной тревоге, панике. Прекрасной художественной иллюстрацией многообразия состояний, вызванных штормом, опасным даже для сверхсовременного судна, служит роман Ричарда Хьюза «В опасности». Полюсами является поведение мистера Раба и капитана. Если первый действовал

автоматически, подобно лунатику, с непоколебимой целеустремленностью, рождаемой чистым инстинктом, – как у акулы, хватающей добычу. В этом состоянии он находился почти непрерывно с тех пор, как впервые поддался страху при первой попытке закрепить люки.

Спустя какое-то время практикант Уотчетт

посмотрел на Рабба – и первый раз в жизни увидел, как выглядит Страх во всей его наготе. Уотчетт был смертельно напуган ветром; но такой страх, как у мистера Рабба, страшнее любого ветра. Когти ветра не так сильны (Хьюз, 2003, с. 70–71).

Капитан же

был встревожен. Но только вначале. Ибо скоро шторм достиг такой силы, что стало ясно: дело решается не между ним и владельцами, а между ним и Создателем. Это все меняло. Это больше его устраивало. Поворотной точкой стал приход ребят: когда они влезли на мостик, и сами храбрые, и уверенные в нем. Они его воспламенили. Потом, когда шторм достиг немыслимой мощи, ярче разгорелось и это пламя: ум его и тело охвачены были необыкновенным возбуждением. Не осталось места для мыслей о владельцах. Ни для чего не осталось места, кроме переполнявшей его радостной энергии и сознания, что сейчас все его способности на пределе (там же, с. 64).

Возникает вопрос, не являются ли духовными состояниями любые состояния усилия, работы души и духа, сосредоточенности. Подчеркнем, что в «усилии» следует видеть не только и не столько затрату душевных и/или физических сил, но и трансцендирование, выход за пределы. Не слишком ли широкими окажутся рамки духовных состояний при таком их понимании?

Попробуем зайти со стороны не-духовных, антидуховных, бездуховных состояний. Бездуховность С. Кьеркегор определял как «стагнацию духа и искаженный образ идеальности» (Кьеркегор, 1993, с. 190). Внешне духовное и бездуховное состояние непросто различить. Важнейшим признаком бездуховности, по Кьеркегору, является ее довольство собой (что вполне можно приравнять к нетрансцендентности).

Также датский философ называет такие признаки, как бессильность, гибельность и вместе с тем надежность бездуховности. Весьма далекие друг от друга, эти качества, на наш взгляд, характеризуют бездуховность как отсутствие доступа к бытийным основам жизни, к источникам бытия. Лу Андреас-Саломе в своих воспоминаниях говорит о проснувшемся в пору отрочества и никогда больше не покидавшем ее смутном «ощущении безмерной, судьбоносной сопричастности всему, что существует», и далее находит близкое понятие и уточняет: «разве мыслимо чувство пылкой сопричастности всему сущему без благоговения – пусть даже затаившегося в самых сокровенных, неведомых глубинах нашей внутренней жизни?» (Андреас-Саломе, 2002, с. 31–32). Благоговение, чувство сопричастности, ощущение умножающихся сил при приобщении к источникам бытия, – спасительность и вместе с тем негарантированность ценностного отношения противостоят бессильности, гибельности, надежности бездуховности.

Духовные состояния не обязательно связаны с размышлениями, выбором, разрешением нравственных коллизий. Так, в чаньской практике человек достигал просветленного состояния сознания, пребывая в потоке обыденной жизни, естественные проявления в которой были сакрализованы (Suzuki, 1934, с. 362). Чаньские патриархи изображались художниками за обыденной повседневной работой, например, шестой чаньский патриарх Хуэй-нэн – за рубкой тростника (Осенмук, 2001, с. 262).

Далее, в какой мере культура и нормативные пути развития личности подталкивают нас к совершенствующим нас духовным состояниям? О процессе индивидуации Юнг пишет, что «природа совершенно не заботится о высших уровнях сознания, скорее наоборот. И общество не слишком высоко ценит эти битвы; его награды всегда даются достижениям, а не личности; личность вознаграждается, как правило, посмертно» (цит. по: Фейдимен, Фрейгер, 1991, с. 96).

XX–XXI века выдают за одно из своих достижений то, что большинству людей якобы необязательно ни совершенствоваться «частично», ни приводить свой внутренний мир в состояние гармонии (через молитву или исповедь, через созерцание природы, творчество и т. д.). Стремление к совершенствованию, присущее человеку, почти все современные культуры с потрясающей изощренностью пытаются «законсервировать» на самых низких уровнях. Кстати, люди, у которых наиболее выражены стремления преимущественно низкого уровня («избегать жирной пищи», «одеваться поярче» и т. п.), получают шанс избегнуть тревоги или депрессии, но не слишком счастливы (Эммонс, 2004).

Возможность совершенствования современная культура еще признает, но при определении необходимости маятник качнулся в иную сторону. Все вокруг человека, кажется, свидетельствует о не-необходимости совершенствования: зачем, если и так ты будешь жить в безопасности, уюте, относительном благополучии (или: нищете, опасности, агрессивной среде). А вдруг ты не достигнешь успеха на избранном тобой пути? Это, кстати, типичное проявление нарциссизма (не делать ничего, чтобы не выявить свою некомпетентность и недостаточное совершенство), о котором мы говорили в предыдущей главе.

Но без совершенствования в чем-либо почти невозможно сделать то, «в чем нуждаются другие и чего на твоем месте не мог бы сделать никто другой» (алмазно-золотое правило этики М. Эпштейна; см.: Эпштейн, 2004, с. 759). Та уникальная констелляция способностей, умений, социальных качеств, носителями которой мы являемся, требует своего развития и совершенствования.

Этика рассматривает наши актуальные и потенциальные способности в аспекте их пригодности для осуществления долженствований, в том числе и долга перед собой, о чем мы будем говорить далее. У человека, несомненно, на протяжении жизни совершенствуются способы решения конфликтов желаний и долга, различных видов долга, различных желаний. Григорий Померанц напоминает, что «совершенная любовь не просто изгоняет страх. Она его изгоняет – и сохраняет: как совесть, как опасение обидеть, причинить зло» (Померанц, 1993, с. 139). Совершенного решения нравственных дилемм не существовало и не существует, но именно в попытках их решения происходило моральное совершенствование человечества. А попытка выйти из «опасной зоны» моральных дилемм чревата выпадением из общей жизненной цепи, подобно тому как род может закончиться на отдельном человеке.

Сложным сплавом различных видов совершенствования, в первую очередь морального, выглядит деятельность, направленная на «спасение души». Показателен диалог профессора, пустынника и странника «об уединенных безмолвниках» в «Откровенных рассказах странника духовному своему отцу». Какую пользу приносит уединенный безмолвник человечеству, спрашивает профессор. Пустынник отвечает: «Уединенный безмолвник <…> неутомимо действует высшею разумною своею натурою: наблюдает, соображает, следит за состоянием и ходом нравственного своего бытия <…> Благотворящий нравственно приобретением убеждений и опытных способов к совершенствованию духовной жизни делается благотворителем целых народов…» (Откровенные рассказы… 1997, с. 262). Житель мира, говорит далее пустынник, «слыша о благоговейном отшельнике или проходя мимо его затвора, ощущает возбуждение к благочестивой жизни, вспоминает, чем может быть человек на земле и как доступно возвращать человеку первобытное свое созерцательное состояние, в каком он вышел из рук Творческих» (там же, с. 263).

Но не всякое созерцательное состояние, не любое самонаблюдение оказывается плодотворным. Д. Самойлов в «Общем дневнике» отмечает, что

современная лирика – не чувства и мысли, а ощущения и состояния. Поэтому она многословна, велеречива, жеманна и переполнена лишними предметами. Лирики относятся к своим состояниям с той же скрупулезностью, с какой старые люди к своему здоровью. Они не упускают принять снотворное или слабительное, оттого и веет от этой лирики снотворным и слабительным.

Любовь к своим состояниям – общая черта (Самойлов, 1992, с. 109).

Однако при этой «любви к своим состояниям» исчезают целые пласты внутреннего опыта. Как пишет О. Седакова, «приходится объяснять студентам такие слова, как скажем, “смущение” – и, стало быть, вместе со словом исчезла целая область внутреннего опыта, а если и не исчезла, то, не вербализуясь, ушла в ту самую “консервативную тьму”, о которой писал Оден» (Седакова, 1993, с. 6). Здесь можно заметить, что в фильмах последнего десятилетия для «сопровождения» и акцентировки этих самых «забытых состояний» вроде смущения или смятения приходится использовать классическую оперную музыку, ибо ни в эстрадной, ни в современной академической, ни в рок-музыке такие состояния не могут быть отражены (например, «Матч-Пойнт» Вуди Аллена – смятение главного героя после совершенного им двойного убийства; «Близость» Майка Николса – мучительное объяснение перед разрывом). Дж. Мартин, говоря о сложности воплощения в жанре рок-оперы драматических конфликтов, отмечает пустоту рок-музыки, выраженную в том, что в рок-песне обычно наличествует «одна эмоция, развитая порой до абсурда, – здесь нет противоборства характеров, без которых невозможно драматическое действие» (Мартин, 1986, с. 28).

Итак, состояния, в которых весьма вероятным оказывается совершенствование, лишь в небольшой мере находят поддержку в культурных и социальных схематизмах. К сожалению, и путь формирования привычки, кажущийся естественным, к примеру, при закаливании, на каком-то этапе скорее уводит от потенциально совершенствующих состояний, нежели приводит к ним. Привычки, говорил Гастон Башляр, не вписаны в подлинное бытие, а выписаны из него, даже самые хорошие и полезные. Существует опасность умирания действия, поступка в привычке. Но и: опасность по мелочам выплеснуть энергию становления и самореализации, увязнуть в мелких проблемах.

В теории информации вслед за Л. Бриллюэном принято различать «живую» и «мертвую» информацию (в настоящее время чаще используются термины «динамическая» и «статическая» информация). «Живая» информация передается с энергией, необходимой для ее обнаружения. «Мертвая» же информация не связана ни с энергией, ни с негэнтропией – чтобы ее прочесть, раскодировать информацию, требуется снабдить ее энергией («для того чтобы читать книгу, нам нужен источник света. Граммофон не работает без мотора, вращающего пластинку…» – Бриллюэн, 1960, с. 339).

Подобным же образом можно различать «мертвое совершенство» – то, что не пробуждает стремления к самосовершенствованию или совершенствованию мира, или к творческому запечатлению его красоты; и «живое совершенство», непринужденно и мягко подталкивающее нас к совершенствованию наших отношений с собой и с миром. О живом совершенстве природы хорошо сказано художником Андре Маршаном: «В лесу у меня часто возникало чувство, что это не я смотрю на лес, на деревья. Я ощущал в определенные дни, что это деревья меня разглядывают и говорят, обращаясь ко мне. Я же был там, слушая. Я жду состояния внутреннего затопления, погружения. Может быть, я пишу картины для того, чтобы возникнуть» (цит. по: Кривцун, 2006, с. 71).