Текст книги "Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1"

На когнитивном уровне внедрение положительно окрашенного концепта ЛИДЕР НАЦИИ происходит за счёт его аффилиации (когнитивная дискурсивная стратегия аффилиации), например, со сценарием ВИЗИТ ПРОСИТЕЛЯ К ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОМУ ХОЗЯИНУ, в который вовлечены Николя Саркози («Сарко», как зовут его французы) и Владимир Путин. Так, один из репортажей о встрече Н. Саркози и В. Путина помещается в рамку известного универсального сценария, вследствие чего каждый элемент описания встречи получает новое значение.

Следует подчеркнуть, что Н. Саркози является одним из тех политиков, кому французы симпатизируют в наименьшей степени. Накануне президентских выборов 2012 года всё тот же журнал Forbes писал о нём [Forbes – S.]: «Французам очень не нравился стиль правления президента – “сумасшедший” и “дерганый”. Им не понятна его слишком переменчивая позиция». В статье от 30.10.2015, рассказывающей о визите Н. Саркози в Москву, Шарль Жэг в «LeFigaro» [Jaigu – F.] следующим образом формулирует заголовок: «В гостях у Владимира Путина Николя Саркози хлопочет о разрядке международной напряжённости». Интересна в этом отношении роль визуального компонента статьи – фотографии, запечатлевший один из моментов визита. Как отмечает А.Я. Сарна [Сарна 2012: 164], «визуальный текст предстаёт как сложный организованный феномен, способный объединить различные средства репрезентации (знак, символ, образ, метафору, “визиотип” и пр.), которые воспринимаются как осмысленное сообщение, определённым способом доносящее информацию до реципиента с помощью изображений». На анализируемом изображении в фокусе находится фигура Н. Саркози, спокойно сидящего на стуле напротив В. Путина. Поза бывшего президента Франции напоминает позу послушного милого ребёнка в гостях: его руки сцеплены вместе и лежат на коленях, взгляд опущен, он застенчиво улыбается. Таким образом формируется макропропозиция дискурса: наконец нервный Саркози успокоился и присмирел пред очами Хозяина.

В дальнейшем тексте статьи актуализируются следующие этапы сценария: ожидание Хозяина (il a attendu sept minutes – он прождал семь минут), знание его привычек и характерных черт (опаздывать на встречи – это одна из путинских привычек: le retard aux rendez-vous est une habitude poutinienne; путинским вкрадчивым голосом: de sa voix fluette); получение оценки своих действий от Хозяина (В. Путин Н. Саркози: Я видел, что все были под впечатлением твоей речи…Она была высоко оценена как во Франции, так и за рубежом). Импликатура привлечения такого сценария для контекстуализации новости достаточно прозрачна: Франции нужен такой сильный лидер, перед которым даже взбалмошным политикам, подобным Саркози, приходится присмиреть.

Рис. 1. Фото из статьи Шарля Жэга (Jaigu – F.)

Когнитивная стратегия рефрейминга реализуется в большинстве проанализированных статей. Рефрейминг – когнитивная операция трансформации уже сложившегося представления о некой ситуации, положении дел (его участниках, их действиях и качествах) в некое другое упорядоченное представление-схему, производимая, как правило, при помощи механизма концептуальной метафоры. Традиционно, начиная с эпохи перестройки, образ и деятельность российских политиков концептуализировались в западном политическом медийном дискурсе в рамках «неспортивных» фреймов РАЗВЛЕЧЕНИЯ ПРИ КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЕ, ЦИРК, ДИКАЯ ПРИРОДА, поскольку Б. Ельцина, например, называли во франкофонных СМИ эхом, повторявшим слова американских изданий [Carley – V.], le fou du roi (‘дурачок при дворе короля’), а Путина, олицетворявшего собой Россию, изображали безжалостным агрессивным медведем, который, вырвавшись из-под контроля «западных дрессировщиков» (см. рис. 2–3), может разорвать на части Европу.

Рис. 2. Путин и Обама

Рис. 3. «Это просто самозащита»

В то время как для концептуализации в массовом сознании деятельности западных политиков устоявшимся фреймом является фрейм ИГРА В ШАХМАТЫ, где политики и их соперники – игроки, просчитывающие наперёд свои решения, а ходы – политические акты, действия. Интересно, что, с момента начала активных действий России в Сирии, в рамках именно такого когнитивного контекста конструируется во французских СМИ и образ российского президента. Например, Андре Беркоф (Bercoff – F.) в «Фигаро» назвал свою статью «Пока Путин играет в шахматы, Олланд дуется в карты», тем самым играя на повышение российского президента, который хладнокровно и умно вершит мировую политику, и одновременно – на понижение Ф. Олланда, бесцельно тратящего время на ничего не значащие рокировки. Политолог и журналист Винсент Депорт начинает статью «Poutine, le terrible» («Этот ужасный Путин») в газете «Либерасьон» (Desportes – L.) с предикатива: Vladimir Poutine est un maître en stratégie, un champion au jeu d’échecs. Il excelle dans ces domaines où nous nous contentons du rôle de candides, incapables même de retenir les leçons de l’histoire (Владимир Путин – мастер стратегии, чемпион по игре в шахматы. Он одерживает победы там, где нам уготована лишь роль простаков, неспособных даже припомнить уроки, которые уже преподала нам история). Находим аналогичные аллюзии и в других статьях. Так, в уже упоминавшемся интервью политолога Жана-Франсуа Колозимо изданию «Фигаро» присутствует метафорический образ политика-шахматиста: Là où Poutine profite de la faiblesse de la position occidentale et renverse habilement l’échiquier, c’est lorsqu’il demande si al-Qaïda est préférable à Daech (Когда Путин ставит вопрос о том, лучше ли Аль-Каида, чем ИГИЛ, он пользуется уязвимостью позиции западных политиков и умело меняет расстановку сил на шахматной доске). Однако следует признать, что в одних и тех же контекстах можно зачастую наблюдать конкуренцию двух метафор, восходящих к разным фреймам: ПУТИН – МЕДВЕДЬ, ПУТИН – ШАХМАТИСТ. Например, в интернет-издании «Деловой мир» журналист Франсуа Норман (Normand – Af.) начинает статью, называя Путина «гроссмейстером, терпеливо продвигающим вперед свои пешки вот уже 15 лет» (Tel un maître d’échecs, Vladimir Poutine avance minutieusement ses pions depuis 15 ans), однако в дальнейшем тексте, описывая поведение В. Путина на внешнеполитической арене, вновь возвращается к фрейму ДИКАЯ ПРИРОДА: La donne a toutefois changé en 2014, quand l’ours russe blessé a sorti ses griffes (Политический расклад тем не менее изменился в 2014-м, когда раненый русский медведь выпустил свои когти).

Таким образом, мы можем наблюдать, как идеологема ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ претерпевает рефрейминг, будучи перенесена из концептуализирующего дискредитирующего контекста дикой природы (Путин – медведь) в более привычный для концептуализации европейского политика, а потому – «повышающий» контекст интеллектуальной игры (Путин – шахматист).

Таким образом, в рассмотренных нами случаях схематические, когнитивные и семантические дискурсивные стратегии служат средством внедрения в массовое сознание французов идеологемы ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ в целях дальнейшей её адаптации в национальной картине мира в позитивно-оценочный концепт СИЛЬНЫЙ ЛИДЕР НАЦИИ. Обсуждаемая идеологема служит оружием информационной войны правых политических сил против левых и центристов. При этом подчеркнем, что отмеченные нами дискурсивные стратегии затрагивают в основном уровень знаний потенциальных реципиентов текста – французов: знания о традициях построения античных текстов, знания о сценарии прецедентной ситуации «визит просителя к хозяину», ставшей, кстати, одним из «бродячих сюжетов» как фольклорной, так и классической литературы, типичные фреймы, в рамках которых структурируются действия политиков.

Идеологема ПУТИН ‒ ЛИДЕР НАЦИИ как мишень информационной войны в российских СМИ

В отечественных оппозиционных СМИ наблюдается обратный процесс – процесс разрушения идеологемы ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ. Рассмотрим несколько типичных дискурсивных стратегий на примере дискурсивного пространства оппозиционных изданий «Сноб» и «Новая газета», а также интернет-сайта радиостанции «Эхо Москвы»; в последнем случае проанализированные ниже тексты были взяты нами из рубрики «Блог», представляющей собой реакцию одного из обозревателей радиостанции на актуальные для новостной ленты события, высказанную в форме небольшого текста объёмом 2000–3000 знаков. Временные промежутки публикации проанализированных дискурсов очень значимы – один приходится на первую неделю, прошедшую после авиакатастрофы над Синайским полуостровом, а второй – на середину декабря 2015 года, когда В. Путин провёл ежегодную пресс-конференцию по итогам года.

Итак, в дальнейшем анализе мы постараемся показать, как идеологема ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ, став мишенью информационной войны, последовательно разрушается в массовом сознании при помощи ряда дискурсивных стратегий разного уровня.

Одной из действенных когнитивных дискурсивных стратегий является стратегия «логической манипуляции», когда журналист вербализует серию логических посылок, из которых вытекают нужные автору и разрушительные для «мишени» выводы. При помощи такой стратегии достигаются одновременно две цели: 1) у читателя создаётся ощущение рациональности, логичности, а значит, благодаря универсальной концептуальной метафоре КОНТРОЛЬ (РАЦИО) – ВЕРХ, ЭМОЦИЯ – НИЗ [Lakoff, Johnson 1980], – правильности получаемого вывода; 2) автор защищает себя от юридических рисков – имплицируемые им выводы формулируются самим читателем. Рассмотрим следующий фрагмент статьи «А зачем вам Путин?» из рубрики «Блог» под авторством Антона Ореха (Орех – ЭМ.):

Сказать по совести, я и не ждал от Путина никакой особой реакции на гибель десятков пассажиров самолета, в большинстве своем, кстати, его земляков. И не понимаю, почему кто-то так сильно на эту реакцию рассчитывал. Да и зачем она вам? Какие невероятные слова вы хотели услышать? Соболезнования, заверения?

Я не помню, чтобы Путин как-то регулярно по таким поводам выступал с обращениями. Во-первых, он не любит, когда его имя и его лицо возникают на фоне трагедий, поражений и просто неудач. Для таких случаев пригодятся министры, МЧС, премьер Медведев, еще кто-нибудь. А Путин будет ловить тигров, поднимать со дна амфоры или играть в хоккей. А во-вторых, люди его типа вообще не знают, как вести себя в подобные моменты. Это даже не какое-то отрицательное качество, а просто особенность характера. Не даются человеку искренние проявления доброты, сострадания, печали. Такие люди считают, что всегда должны выглядеть сильными. Что показать свои чувства – значит, проявить слабость, а слабыми они быть не имеют права. Просто такой человеческий тип. <…>

Вообще, пора уже перестать нам по всякому поводу ругать и хвалить президента Путина. Случилась беда – виноват Путин, он за все в ответе. Улыбнулась удача – спасибо ему за наше счастливое детство, без него и лыжники не пробегут, и стерхи не перезимуют, и России без него не будет, в конце концов. Погиб самолет. Погибли люди. И нам не слова Путина нужны, а скорейшее расследование. Нам надо знать точные причины крушения, чтобы другие самолеты не разбивались. Конечно, надо поддержать семьи погибших. Тем более что многие семьи потеряли сразу нескольких близких людей.

Проанализируем логику построения дискурса.

Имеются компоненты Z, не-Z, Х и Y. Компонент Z задаётся на уровне прагматической пресуппозиции, фоновых знаний коммуникантов: Z (крушение самолёта) – это событие, которое каждого касается. Компонент не-Z определяется контекстуально относительно Z – это события, которые имеют значение только для конкретного «обычного» человека или его окружения (играть в хоккей, поднимать амфору и т. д.). Компонент Х так же, как и Z, задаётся на уровне прагматической пресуппозиции – реакция, поступок, которые естественны для каждого человека в заданном типе ситуации. Y – это Путин.

Дальше автор употребляет череду внутренних предикатов (предикатов, фиксирующих некоторое положение дел, доступное наблюдению только самого субъекта, что, как правило, связано с внутренними мыслительными процессами) в конструкциях отрицания: я не ждал, я не понимаю, я не помню. Наличие таких внутренних предикатов сразу же позиционирует автора текста как некого «пророка», вещающего сокровенные истины, доступные только его внутреннему «оку». В связи с этим можем отметить также наличие в дискурсе журналиста тактик ухода от правовых рисков, в частности, тактики манифестации субъективности [Дягтерёва, Осадчий 2012].

Далее развёртывается структура логической аргументации, построенная сначала на контрасте, проявляющемся в противопоставлении синтаксических конструкций по типу стилистической фигуры хиазма: «АБ; БА» (Y обычно делает Х, если не-Z; Y никогда не делает Х, если Z).

Я не ждал, что Y сделает Х, если Z;

я не понимаю, почему многие думали, что Y сделает Х, если Z;

я не помню, чтобы Y сделал Х, если Z.

Наоборот, Y обычно делает Х, только если не-Z;

Y никогда не делает Х, если Z;

следовательно, Y не способен на Х, если Z,

значит, он атипичный человек,

может ли он быть нашим лидером?

Возникает извечный вопрос об атипичности лидера и о знаке (+/–) этой атипичности: если он не такой как все, то одно из двух: а) он имеет какую-то особенную власть над миром (+) или б) он просто аутичный маргинал (–). Ответ имплицируется в последнем абзаце текста (Вообще, пора уже перестать нам по всякому поводу ругать и хвалить президента Путина…): ни Z, ни не-Z от Y не зависят, Y – просто маргинал без особой власти над судьбой и событиями, зачем нам такой лидер?

Ту же стратегию логической манипуляции мы видим в тексте «Зачем спрашивать Путина?» (блог Бориса Вишневского, депутата Законодательного Собрания Санкт-Петербурга (фракция «Яблоко»)), размещенном на сайте «Эхо Москвы» (Вишневский – ЭМ.):

Десять лет назад у Бориса Стругацкого поинтересовались: о чем бы он хотел спросить Владимира Путина?

«Ни о чем, – сухо ответил Борис Натанович. – У нас с ним нет общих тем для разговора».

Пару дней назад Михаил Соколов на радио «Свобода» в преддверии пресс-конференции Путина задал мне такой же вопрос. И получил такой же ответ: у меня нет вопросов к президенту. А к тем, кто смотрел пресс-конференцию, у меня один вопрос: каких ответов на заданные вопросы они ждали?

«Экономический кризис – результат внешней политики, которую я провожу»?

«Чайка будет уволен, как и Турчак»?

«За организаторами убийства Немцова уже выехали, и вы знаете, куда»?

«Правительство завтра будет отправлено в отставку, премьером будет Кудрин»?

«Закон о запрете иностранного усыновления мы отменим»?

«Я говорил неправду об отсутствии наших военнослужащих на востоке Украины так же, как раньше говорил неправду об их отсутствии в Крыму»?

«Военную операцию в Сирии я начал, чтобы отвлечь внимание от провала операции на Украине»?

«Сбор Ротенберга» – ужасная ошибка, мы его аннулируем»?

«Чемпионат мира по футболу мы получили за взятки функционерам ФИФА»?

Ах, на такие ответы никто не рассчитывал? Зачем тогда было вообще его спрашивать – если заранее было ясно, какими будут его ответы?

В центре дискурса – тема диалога. Неслучайно лексемы спрашивать/отвечать, вопрос/ответ встречаются в относительно небольшом тексте в общей сложности 11 раз. На уровне макропропозиции дискурса формируется следующее утверждение: «Диалог – это единственная форма коммуникации, свидетельствующая о существовании реальных отношений между людьми». Далее вводятся дополнительные пресуппозиции: диалог имеет смысл, если коммуниканты А и В (1) доверяют друг другу и (2) заинтересованы в обмене информацией. Первая пресуппозиция имплицирует то, что если А запрашивает у В информацию Х, то он должен получить от В эту информацию Х, а не Y, например, а вторая – то, что А ожидает от В запрашиваемую информацию Х, а не Y, а В не стремится выдать за Х какой-нибудь Y.

При помощи семантического механизма уравнивающей дистрибуции автор текста «уравнивает» себя и, бесспорно, авторитетного классика отечественной литературы (Стругацкий ответил Х, «я» ответил Х, значит Стругацкий = «я»), продолжая имплицировать: А («я» и Стругацкий) не может диалогировать с В (Путиным), поскольку отрицает возможность обеих пресуппозиций (не доверяем и не заинтересованы). Напротив, «народ» (вы) утверждает, что Путин – реальный лидер нации, что обоих субъектов связывают диалогические отношения, основанные на доверии и заинтересованности. Это ложь. Если «народ» (вы) спрашивает об Х, но получает Y (длинным списком даются «честные» ответы на поставленные вопросы, которые могли бы прозвучать, но так и не прозвучали), значит, ни о каком доверии между коммуникантами А и В речь идти не может. А если «народ» (вы) не ожидает честную информацию Х в ответе на запрос об Х, то тогда и никакой заинтересованности в обмене информацией нет. Следовательно, нет и диалога, а значит, ничего не связывает лидера и его нацию. Подчеркнём, что, как и в предыдущем проанализированном случае реализации стратегии логической манипуляции, автор в полной мере использует механизмы легевфемизации, стараясь максимально уйти от правовых рисков, опираясь исключительно на инференциальные механизмы выводного знания при реализации дискурсивной стратегии.

Развенчание идеи единства лидера и его народа в сочетании с утверждением макропропозиции ДОВЕРИЕ НАРОДА К ЛИДЕРУ НЕ ПОДЛИННО является целью целого ряда семантических дискурсивных стратегий. Так, в статье К. Мартынова в «Новой газете» «Не геополитик, но политэконом» анализируется пресс-конференция В.В. Путина по итогам 2015 года. Преимущественно лексическими средствами реализуется тактика контраста, когда противопоставляются три лексико-семантических поля (далее – ЛСП): «магия», «театр» и «технологии». Такой контраст, подобный нисходящей градации в стилистике, в три этапа низводит сакральный образ правителя и защитника своего народа через идею неискренности, лицедейства до сфабрикованного пиар-технологами имиджа.

Рассмотрим единицы ЛСП «магия»: Ставки слишком высоки: тысячи аналитиков открыли свои сигналоприемники и готовы, словно средневековые герменевты, трактовать каждый слог – в буквальном, аллегорическом, гомилетическом и мистическом смыслах; Сенсаций от президента не ждали, разве что локальных чудес…; Энергия той массы проблем, которая надвигается на Россию, используется для того, чтобы усилить личную харизму президента…; Экономика – вещь для этого большинства темная, загадочная, но подлая – когда она вдруг наносит удар, в карманах становится пусто. Большинству нужен человек, который экономику не столько бы объяснил, сколько приручил.

Образ лидера нации рисуется в контексте таинства и мифа. Именно эта сила приписывалась издревле королям и правителям: власть вызывать дождь, богатый урожай, бороться с тёмной силой (в данном конкретном случае – экономическим кризисом), приручать её [Bloch 1998].

Однако контрастное сопоставление с театром значительно снижает градус мистичности и сакральности, оставляя лишь флёр загадочности, компрометируемый семами «неискренность», «двуличие». Рассмотрим ЛСП «театр»: Пресс-конференции Путина – особый и уже традиционный жанр российского политического театра…; Так что импровизации должны быть точными – и подкреплять собой именно тот эффект, который Путин хотел произвести на этот раз…; Ответы часто были уклончивыми, но здесь важнее факт новой драматургии…; Хорошая новость состоит в том, что роль кризис-менеджера все-таки предполагает меньше рисков, чем роль идеологического вождя «русского мира».

Элемент загадочности, свойственный перевоплощению, и вовсе нивелируется и профанируется благодаря третьему ЛСП, участвующему в конструировании контраста, – «технологии»: Кажется, он занялся поисками-конструированием своего нового имиджа…; и пытаются продемонстрировать политический прием из арсенала восточных единоборств…; и найти новые рычаги для удержания стабильно высокого рейтинга; Из подчеркнутой простоты Путина, его способности «рубить с плеча» состоит второй элемент имиджа решительного кризис-менеджера.

Идея незаконности, неподлинности того влияния и той поддержки, которые имеет президент в стране, утверждается за счёт конвергирующей (по аналогии с явлением конвергенции в стилистике, когда в одном текстовом пассаже наблюдается высокая плотность стилистических приёмов различной языковой природы) семантической стратегии «дискредитирующей пассивизации», когда посредством грамматических, семантических и интертекстуальных средств формируется образ народа – послушного безвольного большинства. Так, политик и правозащитник Н. Гулевская в публикации «Путин разрывает путы» отмечает: Мы все больше начинаем походить на жителей-камикадзе, которых создают и формируют для основной цели всей пропагандистской машины Кремля и Лубянки – для референдной атаки на основы нашей Конституции, чтобы разорвать путы на ногах и руках Путина и покончить с демократической правовой светской идиллией цивилизованного мира. Лексема камикадзе актуализирует семы «идущий на смерть», «добровольно», «под влиянием правил, системы, идеологии» (лётчик, в боевой операции идущий на гибель вместе со своим самолётом, а также боевик, идущий на гибель для совершения террористического акта [Толковый словарь… 2010]). Неопределённо-личное предложение с формами глаголов в 3 л. мн. ч., в котором камикадзе с точки зрения семантических падежей Ч. Филлмора выполняют роль пациента, претерпевающего действие (камикадзе, которых создают и формируют), усиливает идею недобровольности послушания при принуждении. Появление в одном контексте с создают и формируют лексемы машины создаёт интертекстуальные связи с прецедентными текстами романов «Мы» Е. Замятина, «Земля людей» А. де Сент-Экзюпери, где технологическая метафора ИДЕОЛОГИЯ (у Замятина) / ПОВСЕДНЕВНОСТЬ и НИЩЕТА (у Сент-Экзюпери) – МАШИНА ДЛЯ ОТУПЛЕНИЯ ЛЮДЕЙ (machine à emboutir во французском варианте) занимает центральное место, а лексема камикадзе, являясь кодовым (по И.В. Арнольд [Арнольд 1999]) интертекстуальным включением, апеллирует к прецедентной ситуации – участию империалистической Японии, страны с традиционно сильной идеологической машиной, во Второй мировой войне. Совместный эффект локальной семантики, грамматики неопределённо-личного предложения и интертекстуальных связей актуализирует в сознании реципиентов текста идею нерефлексирующих, отуплённых идеологией масс, послушно следующих за кем-то в силу то ли привычки, то ли принуждения, но только не сознательного выбора. Другой журналист того же СМИ, А. Мельников, заканчивает статью, посвящённую трагедии над Синаем, так: Завтра траур закончится. Вздрогнувшая страна вновь двинется в свой упрямый поход к обрыву. И здесь мы видим метафорическую аллюзию на прецедентную ситуацию, многократно обыгранную в фильмах («Тёмные силы», например), в художественных текстах (Мураками «Паразиты»), анекдотах, в которых овцы, бараны или олени бросаются один за одним с обрыва (Сидит чукча на обрыве. К обрыву подходит стадо оленей. Один олень свалился в воду, второй… Вот уже все стадо упало с обрыва. Чукча задумчиво: – Однако, тенденция). Таким образом формируется дискредитирующая импликатура – тот народ, который идёт за таким лидером, – бараны, овцы, олени, т. е. олицетворения глупости, послушности и стадности.

Другой лексической единицей, актуализирующей семы «пассивность» и «внушаемость», является слово психотерапевт, например в следующем контексте: Год назад Путин был военным вождем, а теперь у него совсем другая функция – он психотерапевт и пытается всем объяснить, что все не так плохо, как им кажется. Необходимо подчеркнуть, что лексема психотерапевт имеет в русской лингвокультуре отрицательную оценочность и неблагоприятный коннотативный ореол (используем данный термин вслед за [Шулежкова 2013: 222], будучи ассоциирована с прецедентной для русских ситуацией – тяжёлым для страны периодом перестройки и деятельностью В. Кашпировского. Таким образом, формируется кореференциальная цепочка, последнее звено которой актуализируется имплицитно за счёт интертекстуальных и ассоциативных связей: Путин – не военный вождь – психотерапевт – Кашпировский. Данная кореференциальная цепочка может быть сокращена до «Путин – Кашпировский», а затем «синхронизирована» с другой кореференциальной цепочкой «Россия Путина – перестроечная Россия 90-х (время телесеансов Кашпировского)».

Наблюдая за дискурсивными стратегиями разрушения идеологемы ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ в той информационной войне, которую ведут отечественные оппозиционные СМИ, следует отметить две тенденции: 1) тенденцию к использованию преимущественно имплицитных средств для реализации дискурсивных стратегий, призванных разрушить анализируемую идеологему, и 2) тенденцию авторов подобных текстов избегать правовых рисков при помощи непрямого формирования общественного мнения, излишней субъективизации точки зрения.

При сравнительном анализе двух прямо противоположных тенденций – внедрение идеологемы ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ в массовое сознание французов и ее разрушение в массовом сознании русских, – характерных для внутренних информационных войн во Франции и в России, следует отметить следующие сходства и различия на уровне используемых дискурсивных стратегий и конкретных средств их реализации.

Различия на содержательном уровне.

Во французском медиадискурсе идеологема ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ рассматривается как подлинное, истинное явление, подлежащее позитивной оценке и являющееся социально привлекательным. Основные концептуальные признаки, приписываемые данной идеологеме: маскулинность, сексуальная привлекательность, сила лидера, амбиции, отношения уважительного подчинения, ясные перспективы нации. Фоном для постулирования данных концептуальных признаков является образ слабой, безвольной, женоподобной власти во Франции и на Западе в целом. Функция обсуждаемой идеологемы – выступать оружием информационной войны правых с левыми, орудием внедрения в массовое сознание идеалов «сильной» власти.

В российском оппозиционном медиадискурсе идеологема ПУТИН – ЛИДЕР НАЦИИ предстаёт как нечто, не имеющее реального бытия, как миф, ложь, идеологический продукт, подлежащий разоблачению и высмеиванию. Основные концептуальные признаки, приписываемые данной идеологеме: «атипичность лидера как человека», «неспособность лидера и нации к коммуникации», «бессилие лидера», «неискренность лидера», «безропотность и серость самой нации», «наличие нескольких людей, которые понимают всё». Фоном для постулирования вышеописанных концептуальных признаков является общий пессимистический пейзаж экономической и социальной ситуации в стране. Функция данной идеологемы – выступать мишенью информационной войны, которую ведут оппозиционные прозападные партии с правящим блоком единороссов.

Различия на уровне организации и построения воздействующего дискурса. Во французском медиадискурсе преобладают когнитивные и схематические стратегии организации дискурсивного воздействия для внедрения анализируемой идеологемы. Опора на прецедентность, на культурный фон, когнитивные структуры, сформированные в рамках системы образования и масс-медиальных традиций, является характерной чертой дискурсивной организации. На таком фоне дополнительные нюансы добавляют семантические стратегии, основанные на определённом семантическом «рефрене», – повторяемости лексически и грамматически реализованных смыслов.

В русских оппозиционных медиа мы наблюдаем использование семантических дискурсивных стратегий, характерной особенностью которых является имплицитное формирование смыслов, формулировать которые в полной мере должен читатель, а также излишнюю субъективизацию мнений, суждений, оценок, которая может рассматриваться как продуманная стратегия избегания правовых рисков – легевфемизация. Опора на локальную семантику дискурса приводит к широкому использованию риторических приёмов аллюзии, семантического контраста, градации, хиазма.