Текст книги "Фантастический калейдоскоп: Йа, Шуб-Ниггурат! Том II"

Город Чёрной Козы
Андрей Каминский

Мрак обступает меня со всех сторон, и черные тени тянутся от углов кельи. Пятая лучина догорела, еще одна вот-вот погаснет, и останутся только три горящие щепки, чтобы развеять кромешную тьму. И все равно у меня не хватит смелости выйти из своего убогого пристанища и пройти по темному коридору, чтобы взять еще щепы.

Каждый шаг во тьме для меня как пытка, и ужас заставляет трепетать мою бессмертную душу – страх, от которого не спасают ни крест, ни молитва, древние силы зла, что правили миром до того, как Господь вдохнул жизнь в праотца Адама. Мне уже нет спасения, но я еще могу успеть поведать людям о черном зле, что таится во тьме внешней, лишь попущением Божьим оставаясь до поры в оковах.

Что это за звук за дверью кельи? Нет, показалось. Ну что же, начну.

Аз, грешный раб божий, при крещении был наречен Романом. С ранних лет влекла меня ратная служба и, возмужав, попал я в дружину Мстислава Святославича, великого князя Черниговского. И много славных походов совершили мы с ним, пока великая беда не пришла на Русь. В год 6731 впервые явились к нам татары и Мстислав, с другими князьями дал им бой на реке Калке. И было разбито воинство русское и воды рек текли русской кровью.

Окруженный татарами, взмолился я богу, пообещав, что если останусь жив – посвящу жизнь служению Христу, оставив ратную службу. Господь, вняв моим мольбам, сохранил мне жизнь и свободу, и я остался в числе тех немногих, кто вернулся с поля боя. Тогда же я оставил мирское и ушел в леса возле Козельска. Там в простой землянке, я ежедневно возносил молитвы Господу.

Семнадцать долгих лет жил я в чащобе, среди медведей с волками. Но не только звери лесные нарушали мой покой. Встречались тут охотники да бортники, хоронился всякий разбойный люд да беглые холопы. Да и лесовики – вятичи да голядь – нередко посещали те места. Многие из них были погаными, почитавшими Перуна да Хорса, были и те, кто принял Христа.

Все они впрочем, относились ко мне сносно – много ли возьмешь с нищего монаха? Даже язычники меня не тревожили, предупредив только, чтобы я не искал их кумирен. Я ответил, что поганские святыни мне ни к чему и что я не лазутчик, чтобы наушничать князю.

Но было в том лесу место, которое даже закоренелые язычники обходили стороной. И поганые, и христиане предупреждали, чтобы я не подходил к «чертову городищу». На вопрос что там, лесовики не отвечали, только плевались, хватались за нательные кресты или обереги, да поминали, кто Христа с Богородицей, кто Перуна с Мокошью.

Атаманом у всей разбойной братии был вятич Бративой – бывший воевода князя Рязанского, ушедший к своим, когда вятичи восстали. Ко мне у него была некоторая приязнь – как-никак оба вои, есть что вспомнить обоим. Поэтому он и не стал отнекиваться, когда я спросил о «чертовом городище».

– Плохое место, Романе, – покачав головой сказал Бративой. – Капище там, старое, очень старое. До вятичей тут было, до голяди даже, кто возвел – не знаю. Сейчас кладет там требы нечисть лесная, там же устраивает свои пляски бесовские. На Купалу оттуда такое услышать можно – к утру седым вернешься, если вообще богам душу не отдашь.

Он замолчал, а потом неохотно выдавил.

– Два года назад один храбр пошел на спор к городищу. Ночью пошел.

– И что? Не вернулся?

– Вернулся, – кивнул Бративой, – дня через два. Одежда разорвана, глаза безумные, заикался так, что слова вымолвить не мог, лицо слизью зеленой вымазано. Всю ночь в горячке провалялся, а к утру и помер. Мне с тех пор лучше одному против всей орды встать, чем на Купалу или, не приведи Перун, на Корочун там очутиться.

Бративой замолчал, и мне больше не удалось вытянуть из него ни слова. Может и пугал он, но не думаю – мало кто в козельских лесах шутил о таких вещах. Однако служителю Христа не пристало бояться бесовского капища, и я решил попрать дьявольские козни верою. Однажды утром, помолившись и вкусив скудный завтрак, я вышел из скита и пошел к «страшному месту». Боже, какая дьявольская гордыня обуяла меня тогда?! Не в тот ли момент зло, притаившееся там, впервые заметило меня?

Продираясь сквозь чащу, я чувствовал, как вокруг воцаряется тишина, словно с каждым шагом смолкали обычные звуки леса. Деревья здесь не были похожи на остальной лес – с раздувшимися стволами, ветвями, похожими на когтистые лапы. Под ногами стелились папоротники, оплетавшие стволы деревьев, словно плющ.

Но вот уродливый лес расступился, и я увидел большой холм, из которого торчали огромные валуны столь странных и мерзких очертаний, что пальцы мои невольно сложились в щепоть для крестного знамения. Иные из тех камней напоминали ужасных чудовищ, другие имели гнусный и непристойный вид, будто выйдя из сладострастных мечтаний греховодника.

Прочитав молитву от бесовского искушения, я начал обходить холм. Чуть ниже вершины его охватывали остатки огромного вала – все, что осталось от городка, возведенного давно забытым племенем. Но и нынче кто-то не забывал о капище – возле большого камня, испещренного рытвинами и ямками, я видел остатки кострищ, а в них – обожженные кости. В самих ямках виднелись следы засохшей крови. Кто-то и по сей день приходил сюда, дабы воздать почести языческим лжебогам.

На западном склоне холма зияли небольшие пещеры и гроты, в иных из которых легко мог поместиться человек. Внутри рос странный мох – никогда раньше я не видел такого. Само это место давило на меня – я кожей чувствовал, что из листвы и расщелин за мной кто-то следит. Тысячи глаз какого-то неведомого существа, что было всюду и – нигде. Я ощутил себя жалким мышонком, за которым наблюдает ленивый сытый кот.

Сзади послышался странный звук – что-то вроде стрекота цикады. Я обернулся и успел заметить как чья-то скрюченная фигура мелькнула у входа в пещеру. Я не разглядел, кто это – о, лучше бы я и по сей день этого не знал – но было в этом существе нечто, от чего у меня по спине пробежали мурашки. Всем нутром я чувствовал, что в каменных норах таится Зло, угрожающее не только моему телу, но и бессмертной душе. Обливаясь холодным потом, я развернулся и устремился прочь. Продираясь сквозь чащу, я не смел обернуться, хотя каждый миг опасался, что в спину вонзятся когти лесной нечисти.

Домой я добрался, когда солнце садилось. До глубокой ночи молился я о том, чтобы Господь укрепил мой дух, защитив меня от дьявольских козней. Лишь под утро меня сморил неспокойный сон.

Мне снилась та проклятая скала – только на этот раз я был тут ночью, и в небе сияла полная Луна. И словно в ответ ее сиянию, мох в пещерах засветился призрачным светом. Видел я, как сквозь мох начинает просачиваться пузырящаяся черная слизь, как она стекает к подножью холма. В полупрозрачной толще вспыхивают зеленые огоньки – словно светлячки, завязшие в смоле. И вот из образовавшейся лужи поднимается что-то огромное, черное, окутанное мерцающим маревом.

С криком я проснулся на лежанке и чуть не расплакался от счастья, увидев солнечный свет. В этот момент я почти понял язычников, считавших солнце милостивым богом. Я упал на колени и вознес самую горячую молитву за всю свою жизнь. С тех пор дал я зарок не подходить к проклятому месту – лишь через десять лет мне пришлось нарушить обет.

Я хоть и жил отшельником, но не чурался людей. Слухи, что в лесной чащобе поселился святой подвижник, распространились далеко, дошли они и до Козельска. Порой его жители приезжали ко мне за благословением, да и я время от времени выходил в город: узнать новости, прикупить что-то на ярмарке, дать пастырское напутствие.

В ту зиму я снова отправился в город и заодно навестил Благоту, охотника, часто посещавшего мое убежище. У него как раз родился сын, и он хотел получить мое благословение. Так вышло, что я слишком задержался, и когда, наконец, засобирался домой, уже темнело. Отвергнув уговоры Благоты заночевать у него, я одолжил лошадь, чтобы добраться до дома.

На полдороге к дому я услышал волчий вой и увидел, как меж деревьев замерцали звериные глаза. Лошадь понесла, и как бы я не пытался ее остановить, мне это не удавалось. В конце концов, она скинула меня и умчалась в лес, волки кинулись за ней, забыв обо мне. Дальше мне пришлось идти пешком, хромая, с поврежденной лодыжкой. Вскоре я стал узнавать деревья вокруг и понял куда попал. Давний страх сжал мое сердце, когда я осознал, что угодил в проклятый лес рядом с Чертовым городищем.

Внезапно за деревьями блеснул костер. Порыв ветра донес до меня чьи-то крики и бой барабанов. Разум подсказывал мне бежать отсюда, но пагубное любопытство охватило меня, и ноги сами понесли к бесовскому празднеству.

Словно летящий на свет мотылек, я приближался к огню, что становился все ярче, распадаясь на множество костров, зажжённых и на вершине холма и на его склонах. То и дело костры заслоняли черные тени, и иные из них были таковы, что я счел за благо остановиться, укрывшись под ветвями разлапистой ели. Оттуда все было слышно, а видеть все своими глазами, уже не очень и хотелось.

Со стороны городища доносились заунывные песнопения, изредка прерывающиеся взрывами безумного хохота. Речь была вроде как на русском, но я поначалу не мог разобрать ни одного слова. Лишь позже меж завываний и бессвязных выкриков я стал различать сильный голос, перекрывавший общий гвалт.

…Она Владычица Леса… зов раздается в ночи средь мертвых и живых… из колодцев ночи во Тьму Внешнюю, и из Тьмы Внешней в колодцы ночи… Черная Коза с Тысячью Младых! Йа, Шуб-Ниггурат!

– Йа, Шуб-Ниггурат! – послышалось в ответ.

…Веками таились во тьме… от развалин древнего алтаря восстанет Черная Госпожа… сонм шогготов, вурмисов, гхолей, шантаков… в Праздник Огней будет принесена жертва, что освободит Повелительницу Лесов!

Вновь взревело многоголосое сборище, и среди всего этого я услышал два звука, которые, несмотря на мороз, заставили меня облиться холодным потом. Первым был жалобный плач ребенка. А второй…

Даже на капище в тот миг воцарилась зловещая тишина. Это был голос – но такой голос не мог принадлежать ни человеку, ни даже лесной нечисти. Если бы земля исторгла из себя всех покойников, и они разом заговорили, и их словам вторили бы все могильные черви – может тогда это было похоже на то, что донеслось до моих ушей, где каждое слово самим своим звуком оскорбляло имя Божье.

А потом я увидел – сквозь колышущиеся голые ветви, подобные кистям скелетов, сквозь хлопья падающего с деревьев снега. Увидел, как огни костров и мельтешащие тени закрывает исполинская тень, не похожая ни на человека, ни на животное. Ужас с новой силой захватил мое сердце, и я услышал, как плач сорвался на истошный крик, внезапно оборвавшийся. И вслед за этим послышался утробный хохот.

Этого ужаса я уже не мог выдержать и, вырвавшись из-под ели, я помчался вперед, не разбирая дороги, не чувствуя боли в ноге и не думая о волках.

Не помню, как я добрался до своей землянки и как рухнул на лежанку, подперев дверь бревном. Я забылся тяжелым сном, в котором видел кошмары. Мне снились леса огромных папоротников, вздымающихся выше дубов, и огромные валуны, вокруг которых выплясывали рогатые бесы, чудовища с мордами крыс и иные создания, коих я даже не могу описать. Все они толклись возле камней, выкрикивая: «Йа, Шуб-Ниггурат»!

Неделю я провалялся в горячке, вставая лишь затем, чтобы подкинуть дров в печку и выпить воды из растопленного снега, зажевав сушеными ягодами. Немного окрепнув, я решил покинуть лес – мне было невыносимо находиться рядом с местом, где творились столь богомерзкие страсти. Собрав нехитрый скарб, я не медля, отправился в Козельск.

Прибыв в город, я застал его необычайно взволнованным. Из обрывков разговоров я понял, что меня настиг еще один кошмар времен прошедших – только уже не столь давних. В ночь, когда проходил шабаш на Чертовом городище, татары взяли Рязань, убив всех жителей. На Русь пришла Орда.

Поселился я при городской церкви – скромной и неприметной, как и подобает приходу столь малого города. Два месяца назад старый батюшка сгорел от лихоманки, а нового прислать уже было некому. Вот я и заступил на его место. Многие знали о моем прежнем затворничестве, но никому я не говорил о том, что заставило меня покинуть лес.

Впрочем, всем было и не до того – вести приходили одна хуже другой. Пали Владимир, затем Суздаль, Переяславль-Залесский, Тверь, Кострома, Ростов, Ярославль. Отовсюду стекались известия о разорениях и убийствах, что чинят татары, как они истребляют всех мужчин, а женщин угоняют в полон, как гонят пленных под стрелы осажденных горожан.

Вскоре пришла весть и о том, что поганые, не дойдя до Новгорода, повернули на юг. Говорили, что и Козельск окажется у них на пути. И вправду – через несколько дней у стен города появились узкоглазые всадники. Через толмача-пленника было сказано – к городу идет огромное войско. Козельск должен открыть ворота – или всех его жителей вырежут. Ответ должен быть дан через день.

Сразу после ухода послов на площади созвали вече, где были все – бояре и купцы, огнищане и смерды. Были тут и язычники из леса – вятичи и голядь, во главе с Бративоем. Был тут и князь Василий – мальчишка с не по-детски серьезным лицом, окруженный гриднями. Бояре Федор и Тимофей, тысяцкий Харитон, купцы – все говорили, что не выстоять городу против силы татарской. Другие говорили, что позор нам будет, коль поганым без боя сдадимся.

Взял слово и я – рассказал про Калку, сказал, что верить татарам нельзя – предадут и город сожгут. Бративой же воскликнул, что «лучше нам всем на мечи свои пасть, чем неруси предаться на поругание». Все спорили, стараясь перекричать друг друга, а так ничего и не решили.

И тут слова попросил еще один человек. Даже язычники вздрогнули, когда увидели высокого незнакомца, худого, словно скелет, обтянутый кожей. Черные глаза в запавших глазницах поблескивали как у безумца. Поверх обычной одежды лесовиков он носил полушубок из черной козлиной шкуры, увешанный странными оберегами – я таких и у язычников не видел. Его обступили несколько белобрысых голядинцев.

– Среди вас уже есть те, кто знает меня, – начал человек, – а кто не знает, тому я расскажу. Было время, когда меня звали Семеном, странствующим монахом, семнадцать лет назад проповедовавшим Христа половцам. Тогда я впервые и узнал о татарах, – когда они вырезали становье, где я вёл проповеди.

Меня они распяли на кресте, в насмешку над моим распятым богом. День я провисел на кресте в разоренном селище. А когда стемнело, пришел Чёрный Монах. Усевшись у подножия распятия, он начал говорить со мной о вере. Он говорил мне, что все земли Руси открыты татарскому войску, а мой трусливый бог не сможет никого защитить.

Возмущенный гул был ответом, но волхв не обратил на него внимания.

– Всю ночь Черный Монах рассказывал о величии Шуб-Ниггурат, говорил, что она защищает верных Ей. И под утро я проклял Христа и плюнул на Библию, которую Чёрный Монах положил у моих ног и принял в сердце Черную Козу с Легионом Младых.

– Молчи, богохульник, отступник! – вскричал я. Теперь я узнал этот голос – именно его я слышал на поляне в Чертовом Городище. – Князь, прикажи гнать плетьми его, а лучше казни на месте! Он хуже язычника и еретика, он…

– Пусть говорит, отец Роман, – совсем по-взрослому сказал князь. – Не время сейчас ссориться русским. Так что ты хочешь предложить, Семен?

– Я больше не Семен, князь, – с поклоном произнес лесной колдун. – Семь долгих лет странствовал я по свету, с тех пор как Черный Монах снял меня с креста. Я преклонял колени в храмах забытых богов Тмутараканской Топи, поедал человеческое мясо в капищах Чертова Леса и приносил кровавые жертвы в святилищах Збруча. На горе Могила, что в галицких землях, я лежал на сырой земле рядом с Черным Камнем и слышал голос, что шептал тайны, неведомые никому из смертных. Там же принял я посвящение в жрецы Шуб-Ниггурат и нарекся именем угодным богине.

Имя мне – Нот-Цорканош. Если хочешь князь – все свое искусство поставлю тебе на службу и истреблю врагов.

– И что же ты хочешь взамен? – подал голос опекун князя боярин Доброслав.

– Ничего не хочу боярин, – по-волчьи оскалился колдун. – У меня к татарам свой должок. Мне бы за крест тот их отблагодарить.

Дернулся я, сказать, что-то против – да смолчал. Видно было – князь да бояре уже все решили. Город маленький, тут поганые и христиане испокон веков уживались. Коль еще одного бога язычник о помощи попросит – чем плохо-то?

– Мы о спасении всем миром будем Христа молить, – сказал отрок-князь. – А ты колдун, коль можешь – помоги.

Колдун осклабился – и ушел прочь. На вече же препирались до утра, но решили в конце – город не сдавать, биться до победы или смерти. Так татарским послам и ответили.

Под утро все небо тучами заволокло, откуда-то гром раздался – хоть зима недавно кончилась. И молнии на небе сверкали бесовские – синие да зеленые, не так как по воле божьей бывает. А после и ливень пошел, какого и летом я не видал. Уже позже узнал я, что в это же время в чаще гремели барабаны, и в шелесте ветра слышалось множество голосов, называвших одно и тоже богомерзкое имя. Кое-кто видел, как в струях дождя маячили черные тени, и в речных водах замечали странных существ.

А наутро пришла весть – Жиздра и Другусна разлились да так, как и при половодье нечасто бывает. Много поганых, кто переплавлялись, потонуло, а те, что живы остались – оказались отрезаны от главного войска. Однако для осады города хватило и их.

Стоит ли сейчас описывать, как все козельчане поднялись на защиту города?

Сейчас татары запрещают о том говорить, но все русские люди – христиане и поганые – помнят, как сражались защитники Козельска, как тревожили они врага отчаянными вылазками, сколько пало татар, пытавшихся взять маленький город. Все это я видел своими глазами: я был среди защитников города, я благословлял козельчан на битву, а когда надо и сам брал в руки оружие. Даже пороки и тараны татарам не помогли, а полон, который они собирались на стены гнать, потонул при разливе рек.

Но было и то, что в летописи не попало.

Татары воевали не только с защитниками Козельска – приходилось им отвлекаться и на «лесных братьев» Бративоя, тревоживших татар смелыми вылазками, истреблявших отдельные отряды, рыскавшие в поисках продовольствия. В городе кончались запасы, но и татарам неоткуда было брать еду и корм для лошадей.

К тому же у них начался мор. Поговаривали, что и его наслал на врага верховный жрец Черной Козы. О нем вообще много говорили в то время – говорили, что не только лесные братья, но и неведомые бесы, призванные колдуном, убивают ворогов. Впрочем, другие говорили, что если бы дело было так, то эти бесы бы уничтожили всех татар, а те, несмотря на все потери, не только держали город в осаде, но и раз за разом шли на приступ. Впрочем, я этому был только рад – какими бы силами не обладал расстрига, это не стоило душ козельчан.

Я и без того содрогался от ужаса, представляя сколь тяжкий грех совершал молодой князь, приняв помощь жреца Черной Богини. И князь видно и сам это понимал, когда вызвал меня ночью, чтобы исповедаться – напуганный отрок, подавленный ответственностью, что свалилась на его плечи. Он старался держаться со взрослой серьезностью, столь не вяжущейся с его напуганным видом.

В детинце я бывал нечасто и с непривычки заплутал. Свернув не туда, я оказался опять рядом с горницей – только с другой стороны. Ненароком прислонившись к стене, я услышал голоса князя и дядьки его Доброслава. Я хотел отойти, чтобы не подслушивать княжеские разговоры, но тут услышал третий голос. Его бы я не перепутал ни с кем.

– Ты обманул нас Нот-Цорканош! – гневно говорил боярин. – Обещал, что твоя нечисть уничтожит поганых, но их еще много, а силы города тают на глазах. Говорят, что с запада к татарам идет на помощь новое войско. Будь уверен, они найдут как переправиться через реку – и Козельск падет.

– Ты много от меня хочешь, боярин, – прошелестел жрец, – или ты думаешь, что я могу приказывать Черной Матери? За первую помощь, горожане не отблагодарили Ее ничем – это я приносил жертвы Шуб-Ниггурат на Чертовом городище. Но богиня хочет еще.

– Чего хочет? Треб? Мало что ли татар уволокла на капище твоя нечисть? – произнес князь.

– Дело не в том, сколько тех треб, – вкрадчиво произнес жрец. – А в том, кто их класть будет, – он замолчал, и я почувствовал, как он наслаждается растерянностью остальных.

– Ну, так чего ты хочешь, ведьмак? – зло выкрикнул боярин. – Или ты сам не можешь требу принести на свое капище.

– Я-то могу, – ответил колдун. – Но Богиня хочет ее не от меня, а от князя.

– Что?! – выкрикнул Василий.

– В своем ли ты уме жрец? – вознегодовал Доброслав.

– В своем боярин, в своем, – я как наяву увидел, как ухмыляется Нот-Цорканош, – еще и с тобой могу умом поделиться. О земле этой рассказать, о городе, в котором ты князь княжишь, а ничего-то про него и не знаешь.

– Слова выбирай, колдун, – холодно произнес Василий.

– Как скажешь, княже, как скажешь. Просто знаю, я кое-что о городе сем, что ни волхвы вятичские да голядские, ни попы греческие не ведают. Было время и Чертово городище и Козельск в одном городе были, великом и славном. Давно то было – еще и греков на земле не было, и египтян – другие народы правили миром.

Там, где сейчас леса глухие, стоял Каликс, град Черной Козы. Там, где нынче Городище Чертово – главное святилище Шуб-Ниггурат стояло. А там, где Козельск – там царский дворец был. Владыка Каликса, завсегда жертвы приносил Черной Козе – и славен и крепок был тем град сей.

А коль уж ты городом сим правишь – значит, ты как бы и наследник приходишься тому владыке. Принесешь жертву на алтаре Черной Козы, как в старые времена – так и она о тех временах вспомнит, когда поймет, что здешний князь ее чтит. Ну и поможет – мор на всех татар нашлет, демонов призовет, пред которыми нечисть лесная – что мышь перед волком. Сколько бы татар не пришло – все под Козельском смерть примут.

– Точно свихнулся ты, – подал голос Доброслав, – или может, морочишь нас?

– Мне что толку вас морочить? – послышался злой смешок. – Иль не в одну землю ляжем, коль татарам подмога придет? А она придет – скоро спадет река. Продержится до этой ночи – ведь праздник сегодня, древний и великий. Только в этот день и может свершиться, то, что спасет ваш город. А то, что я не вру, так хоть сейчас поклясться могу. Не крест целовать буду, а именем Шуб-Ниггурат клятву даю, что не солгал.

Даже я почувствовал, что колдун не врет – не посмеет он именем своей лжебогини лгать.

– Он же малец совсем, – проворчал боярин, – и ты его заставишь человека резать? Сам-то ты человек или нежить лесная?

– Кто я, то неважно совсем. А вот он не малец, боярин, а князь. Жизнь всего города на нем, ему решать – выстоит Козельск или падет. Этого ли ты хочешь, Доброслав?

– Хочу не хочу, а все равно не дело это, – буркнул Доброслав.

– Хватит! – сказал Василий. – Коль такое дело – я согласен. Но как из города выйти?

– Да как я и пришел князь – есть ходы потайные, старые очень. Я одним таким в Козельск пришел, вторым тебя мимо татар в лес проведу.

– Тогда веди, – со спокойствием обреченного произнес князь.

Все это время я стоял словно скованный ужасом, но при последних словах князя дернулся, хотел прокричать, чтобы не верили нехристю. Но вскрикнуть не успел, как дверь хлопнула и вышли они.

В смятении я кинулся следом, надеясь перехватить князя с боярином, отговорить их. Однако, как назло, никого рядом не оказалось, кто подсказал бы, куда могли пойти все трое – попадавшиеся мне по пути холопы и дружинники только мотали головами. Неожиданно я вывернул на порог и в дверях столкнулся с Бративоем. Никогда еще я не видел его таким взволнованным – его лицо раскраснелось, он шумно дышал, словно бежал.

– Князя не видел? – выдохнул он

– Сам ищу, – ответил я. – Постой, а тебе он зачем?

Бративой искоса посмотрел на меня, потом кивнул.

– Добре, поп! – сказал он. – Тебе я поверю. Упредить мне князя надо.

– Упредить? О чем?

– Чтобы не верил колдуну с Чертова Городища, – серьезно проговорил он, и вдруг я понял, что его голос дрожит. – А еще, чтобы боярину своему не верил.

– Боярину? Доброславу?

Бративой кивнул.

– Давеча сидели мы в засаде, стерегли одну тропку – по ней татары часто ездят, полоняников ищут. Видим – едет всадник, плащом укутан, лицо скрывает – но и лошадь не татарская и сам, видно, не из них. Ну, я молодцам своим сказал тропку стеречь, а сам поехал за тем странным. Ну и приехал, куда бы ты думал?

– На городище?

– Верно. Есть там потаенная поляна, там этот всадник и остановился. Капюшон скинул, а под ним этот змей, боярин, – Бративой выругался. – Я уж вязать его хотел – тут гляжу, из-за деревьев еще всадники выезжают. И первый среди них – ведьмак этот. У них там разговор начался – особо не таились, думали, что никто их не услышит.

– И о чем они говорили? – жадно спросил я.

– Я если честно, половину и не понял – колдун так говорил… странно, не пойми о чем вообще. Но главное я понял – они сговаривались о том, чтобы князя подвести к городищу и заставить жертву принести козлище этой. Он говорил, что важно, чтобы это сделал именно князь Козельска.

В небе, что-то там сдвинулось, звезды стали как этим лиходеям нужно, так что самое время. Мол, это двери темницы порушит, и богиня эта проклятая выйдет вместе со всем своим отродьем. Они сразу коней направили к городу, я думал прежде них успеть, короткой тропой пошел, – он прервался, с тревогой глядя мне в лицо. – Что с тобой, Романе?

– Князь… он вышел уже, – с трудом выговорил я. – Но как Доброслав мог? И отговаривал он мальца, и спорил с еретиком этим.

– О чем ты говоришь? – Бративой дико глянул на меня.

Я рассказал все, что услышал за стеной.

– Экая мразь! – выдохнул вятич. – Это он так мальца подзадоривал – знал, что тот от чести княжеской не отступится.

– Но зачем это боярину? И этот Нот-Цорканош – он же именем своей богини клялся, что как только князь жертву принесет, татарам смерть будет.

– А он и не врал, – криво усмехнулся Бративой. – Изворотливый, как гадюка, только яду побольше. Я слышал, как он похвалялся, что ему столько силы черной подвластно – всех татар у Козельска можно разом истребить. Только Нот-Цорканошу другое надо – чтобы татары и город не взяли, и не отступились. Он-то не зря первый раз как бы по доброй воле помог. Кинул приманку – и затаился. Знал, что татары придут своих выручать. Знал, что и город, который так защищался, они не пощадят.

А как время настало, он и пришел к князю – мол, помогу, ты только жертву принеси. А освободится богиня – так и всем смерть. Татарам раньше – он что-то говорил, что ей жрать будет надо, чтобы свое отродье рожать. А как народит – так и пойдет по миру рать, по сравнению с которой татары, это тьфу, плюнуть и растереть. Орда, да не людей, а нечисти такой, что и в кошмарном сне не привидится. Я видел кое-что из того отродья – мало никому не покажется.

– Ну а у боярина-то какой интерес?

– Они и о том говорили. Доброслав давно присягнул Шуб-Ниггурат, а может кто и еще в городе – эта зараза в Козельске давно. Доброслав поверил, что когда Шуб-Ниггурат вырвется на свободу, она их над людьми править поставит.

– А вот это мы посмотрим, – сжав зубы, ответил я. – Можешь мимо татар в лес провести?

Про то, как мы за городские стены выбирались да мимо татар проскочили – то отдельный сказ можно рассказать. До леса дошли, а там нас уж и молодцы Бративоя встретили. Подвели мне лошадь, и помчались мы во весь опор к городищу. Недалеко от капища мы спешились – оставив своих людей с лошадьми, Бративой вместе с несколькими лесовиками пошел на разведку, а с ними увязался и я.

Великий боже, кто описал бы то, что мы слышали, продираясь сквозь чащу к полыхающим на городище огням и барабанному бою! Даже сквозь деревья было видно, что там творится сейчас – не от мира сего. Костры полыхали синим и зеленым пламенем, и жуткие тени мелькали там. Лес оглашало нелюдское завывание, блеяние, шипение вперемешку с человеческими криками. Эти вопли прорывались сквозь ночную чащу, словно запутываясь в ветвях, растекаясь над головами, словно смрадные испарения из бездны ада.

Временами беспорядочное улюлюканье прекращалось, и человеческие и нечеловеческие голоса в едином порыве распевали страшный призыв:

– Йа, Шуб-Ниггурат!

И вот мы приблизились к шабашу, дойдя до места, где деревья росли реже. То, что мы увидели, своей мерзостью превосходило все, что могло появиться под луною. Сам вид этого сборища был оскорблением Господу. Меньшая часть собравшихся была людьми – у костров, разожженных вкруг камней, видел я и вятичей, и голядь, и мордву с мерей. Приметил я тут и степняков – и половцев и других, не узнать которых было невозможно. Так значит и в стане врага были сторонники у Нот-Цорканоша? Сколько же их было, таившихся по темным углам по всему миру, поклонников Черной Козы?

Поверхность валунов в свете костров блестела от пролитой крови, алая влага заполняла и дырки на «чашечном» камне. А на земле валялись тела тех, кого закололи на бесовском алтаре. И на этих трупах пировали самые страшные твари, каких только мог извергнуть Ад. Козлоногие черти дрались за куски человечины с клыкастыми уродами с серой, словно мышиная шерсть, кожей и красными глазами. Огромные птицы с лошадиными головам сидели на трупах и терзали их острыми, как у волков, зубами. Были здесь и псиглавцы, и болотницы с перепончатыми, как у гусей, лапами, и огромные раздувшиеся жабы, и много кто еще.

Но особо выделялись чудовища, похожие одновременно на ящериц, рыб и муравьев. На задних лапах они были чуть ли не в человеческий рост, длинная морда оканчивалась пастью, полной острых зубов. Остальная нечисть опасливо сторонилась этих созданий, терзающих изуродованные тела. От них исходило едкое зловоние, заставляющее слезиться глаза даже в нашем укрытии.

Один из распростертых людей вдруг пошевелился – молодой татарин, валяющийся чуть поодаль от остальных тел. Был он голый, но без единой раны. Не успел я удивиться, что никто из беснующейся нечисти не обратил внимания на лакомый кусок, как татарин громко застонал и приподнялся на локтях, обводя всех мутным взглядом. Внезапно скуластое лицо скривилось от боли, от него отхлынула кровь. Татарин закричал, изогнувшись дугой, его живот вздулся как у беременной бабы.

– Перуне батюшка, – прошептал у меня под ухом Бративой. – Да в нем сидит кто-то.

– Богородица, спаси и сохра… – я поперхнулся своими словами, когда натянутый живот лопнул, разбрызгивая кровь и внутренности.