Текст книги "Фантастический калейдоскоп: Йа, Шуб-Ниггурат! Том II"

Дар моря
Евгения Юрова

Живу я тут с мамулей, вы ее видели?

Да-да, она мне разрешает гулять, мы уже освоились. Конечно, я рад таким новым друзьям, как вы: там у меня совсем не было компании, ну, кроме бабули, разумеется. Нет, она пока осталась, к сожалению. Мы не успели ее забрать. Надеюсь, пра-прадедушка что-нибудь придумает, он очень умный, как оказалось.

Я?

Да, в общем-то, привык, мне очень нравится. Не, не холодно: нырял с раннего детства. Чего, рассказать в подробностях? А вы что, не видели? Как это «тут родились»?! Разве можно? А, новое поселение… ну, ясно. Постараюсь, но вы уж не обессудьте, раз что непонятно. Мне кажется, важнее всего были последние дни, до этого скучно.

***

Наш домик стоял прямо у линии прилива, в двух сотнях метрах максимум. Город – городишко на самом деле – располагался выше, на небольшом утесе, туда вела одна-единственная стародавняя каменная лестница. Наверное, тамошние жители считали, что так защищаются. Смешные. Еще они неустанно сетовали на промозглый климат, вечно пасмурное небо, долгие дожди, сменяющиеся густыми и еще более долгими туманами.

Дураки, а?

Это ж надо предпочитать жару и солнце, вы послушайте!

Сколько себя помню, любил нашу погоду, море и спокойный берег. Кроме того, каждый раз, когда я хотел, небо становилось темным, как ночью, и шел дождь, превращавший воздух в сплошную водную взвесь, мелкий или крупный, по желанию – это тоже подарок, который мне долгое время казался совпадением.

Прекрасно, правда?

Вы тоже расскажите потом о своих подарках. Может, мы сможем устроить игру.

Бабушка не работала: она была совсем слабая и худенькая, часто кашляла, иногда я замечал кровь на ее платке. Нырять меня научила мама – это очень пригодилось. Когда мы с ба остались в домике вдвоем, то первое время еды было мало, но вскоре, годам к семи, я стал зарабатывать достаточно, чтобы кроме добытой рыбы и моллюсков на столе были молоко, масло, хлеб или даже пирожки от миссис Пейнсон. Это такая еда, с начинкой. Неважно.

Увы, бабушке это не слишком помогло: она уже не могла нормально есть, ей становилось плохо, так что я кормил ее все больше рыбным бульоном и размоченным в нем хлебом с маслом. Все равно большую часть рыбы я уносил в свой секретный тайник.

Да, жилось нам вместе хорошо, но соседство не радовало, и скучал я по…

Почему раньше не пришел? Да я и не знал… а если знал, то боялся, наверно. Я ж половинчатый. Ха-ха, ну да, сейчас уже не скажешь, а изначально мама была из этих, незнающих.

А?

Ясное дело, хотелось. Мне снилось море, пра-прадедушка, прабабушка. Чем дальше, тем больше. Часто я ощущал, что стоит мне заплыть за рифы и перестать подниматься за воздухом, радостным рывком опуститься в бездну… ну, вы понимаете сами, ага. И вот там все будет совсем по-другому: соседи не станут гонять меня и зло перешептываться, все заживут счастливо, и никто никуда не денется. Никогда. Может, чувствовал, вы правы.

Но каждый раз я выныривал – не мог же я оставить бабушку.

Что мне больше всего нравилось, после плавания, конечно, это наблюдение за чайками, бакланами, альбатросами, слушать их мелодичные голоса. Это такие птицы, тоже любят море. Ну, небесные рыбы. Так вот, я любил раскрошить остатки хлеба и кинуть в воздух – чайки подхватывали прямо на лету, так красиво! Они очень умные и не просто галдят и носятся, как думают люди там, над обрывом.

А вот что было страшнее всего – плохое здоровье бабушки. Она говорила, это плата, и ее нужно выносить с достоинством, но я же видел, я знал, что у городских докторов получалось – не всегда, но временами – вылечить и не такие болезни. Маму они тогда бросили, да. Даже не пришел никто, даже не попытался. А теперь отмахивались от бабушки. В особенно меланхоличном настроении я невольно представлял, что может случиться – я ж не был в курсе, ну… полагал, останусь там чуть ли не навсегда. Я мог, конечно, прокормиться один, но очень уж я люблю бабулю. И мама любит. Мы ее обязательно заберем!

Я обнимал ее, подчас плакал, как маленький, и просил никуда не уходить от меня.

Бабуля ничего не обещала, так как никогда мне не врала, а только трепала по волосам и выговаривала:

– Фу тебя, плакса, только бы ныть. Никто никуда полностью не девается, ерунду говоришь. Чего ж тут бояться, милый мой, разве что скучать немного. Мне такой старой не очень и удобно. Глядишь, стану тварью какой морской или вон чайкой.

– И тогда я тебя отпущу.

– Да, сынок.

Когда становилось совсем грустно, я выходил на крошечную террасу домика и дотемна смотрел на серое небо, представляя, что бабушка стала одной из чаек. Становилось легче. Я навещал свой тайник, от чего на душе теплело окончательно, и спокойно возвращался спать, чтобы утром снова отправиться в море.

Как бы тихо я ни собирался, бабушка всегда просыпалась и начинала помогать, попутно бормоча свое обычное:

– Иди осторожно, сынок, рыбаков остерегайся, совсем глубоко не заходи, возвращайся до темноты и не слушай голосов, если не видишь света. Хотя если видишь, тоже не слушай – это рыбаки…

Она звала меня именно «сынок», может быть, напоминая об отсутствии другой родни: мамы с нами нет, отца я не видел никогда. Второй муж мамы пропал как раз после этого самого… Бабушка, понятно, ошибалась, но я не имел права рассказать ей о секрете.

***

Если небо было ясное, что случалось крайне редко, только к вечеру, от нас был виден шпиль городской церкви на холме. А если прислушаться и мысленно отстраниться от прибоя и голосов чаек, можно было уловить гул колокола, зовущий жителей на службу. Звонил он единственно по утрам. Другой гул, зов, предназначенный мне, я слышал всегда, но больше – ночью. Сомневаюсь, что ухо прихожан церкви способно его различить.

А?

Да-да, я пробовал подойти поближе. Но меня не пустили. Я не слишком расстроился, но с тех пор время от времени спрашивал у бабушки о людях, собирающихся в церкви на холме, и об их вере. В чем ее смысл? Почему она предписывает не любить меня? Существует ли их бог, или они его выдумали, как лавочник мистер Грейс, выпив лишнюю рюмку, выдумывает морские подвиги, хотя в жизни не был в море?

– Не знаю, не знаю, сынок, – отвечала бабуля. – Может статься, и существует, а может, и нет. Ихний бог чудной, но чего только на свете не бывает.

Тут взгляд ее становился серьезным и задумчивым, будто подернутым прибрежным туманом, а тон – отстраненным.

– А наш существует. Поистине существует, сынок, и не приведи тебя Отец отказаться от него, – наставляла бабушка. – Правда, – добавляла она порой, – милости он оказывает редко.

Я не был с ней полностью согласен, но не мог об этом сказать.

***

Другой проблемой были городские мальчишки. Пока я не придумал, где прятать моллюсков, рыбу и вырученные деньги, они прям житья мне не давали. Взрослые не препятствовали – они бы сами рады помучить любого, кто хоть чем-то не похож на них, только ленятся и «лицо блюдут», что бы это ни значило.

Помнится, знавал я хорошего человека, его все звали просто «Джо», хотя на самом деле он именовался Пурик, что на его языке означало «странник». Это был очень остроумный и приятный парень, но в детстве его родню кто-то убил, и он попал в семью мэра, и теперь им все помыкали.

А еще, это мне рассказала бабушка, жила в городке барышня мисс Джеймс. Она нас не сторонилась, и вообще никого не сторонилась, читала вот много, всех любила – только не хотела замуж и детей, хотела, ну, учиться мож, а родители ее не слушали. Ну вот отец мисс Джеймс, убедившись, что не уговорит дочь, взял да и продал ее в какое-то нехорошее место, а она там удавилась… Эх, надеюсь, она тоже стала красивой чайкой. Или хоть мышкой – любила она мышей и крыс, вон даже подкармливала.

Изредка ребята играли со мной в пиратов или просили камешки и ракушки (ведь я находил лучшие!), но в основном кидались чем-нибудь жестким и отбирали улов. Как-то их заводила, Джонни Хейтсон, разоткровенничался и объяснил: это потому, что и я, и бабушка, и все наше семейство – мы настолько другие, что неприятны «нормальным людям», а я, как ему говорит дед, «дьявольское отродье». Звучало обидно, но не совсем понятно, поэтому, продав припрятанное, я рано вернулся и спросил об этом бабушку.

– Не слушай мальчишку, – заворчала она, – чепуху мелет.

Так она реагировала всегда: на отказ молочника приносить нам товар к двери («вонь рыбная такая, что молоко прокиснет!»), на маленькие цены, которые мне назначали на рынке за хороший улов. Я никогда ей не отвечал на это, только кивал. Невзирая на возраст, я прекрасно видел, что отличаюсь, и мальчик прав. С другой стороны, Джонни также хвалился, что у него лучшие отметки в какой-то «школе» и самая красивая мама – миссис Хейтсон, дочь прежнего пастора. Вот это был спорный вопрос. Сколько я ни размышлял, так и не понял, в чем ее красота.

Вообще у жителей городка были странные понятия. Вот, скажем, бабулю, если видели, они обходили стороной и за глаза называли «старой ведьмой» и «страшной каргой». Да, у нее дряблая кожа в пятнах, плохое зрение, скрюченные от работы и холода пальцы на руках и тонкие волосы цвета морской пены в серый день. И мама не такая молодая, как миссис Хейтсон, и у нее нет этой противной белесой гривы волос, красок для физиономии, уймы тряпья, которые принято напяливать и вертеться перед зеркалом. Ага, это у них «красиво» считается. Странные…

Мама с бабушкой столько всего знают! Они добрые, заботливые, мудрые. Если обнять их и ткнуться носом, от них пахнет семьей, детством. Они много жили – особенно бабушка, – и жили достойно, без излишеств и зла, все у них в меру. Разве это не красота? Ну вот, да, а городские считают иначе.

***

Самое важное событие, как это говорят, поворотное, произошло одним туманным вечером, на рынке. Я практически все продал и, довольный, хотел было уйти, но не тут-то было.

– Эй, ты, чертеныш, – окликнул меня мистер Грейс. – Тут тебя видеть хотят.

– Точно меня?

– А то ж. «Приведи, значит, мальчишку, что прям у моря живет в хибаре». Тебя, стал быть!

Спорить со взрослыми из города было себе дороже, так что я послушно поплелся за лавочником в бар, где собирались почти все их мужчины.

Что делают?

Да если б я знал!

Там положено пить какую-то вонючую отраву, от которой краснеет физиономия и тянет горланить неприличные песни. Может, они так развлекаются. Ну разве не странные?

Вернусь к рассказу. В баре меня и вправду поджидал незнакомец: тощий, как жердь, некогда сильный, но порядком сдувшийся. Одежда на нем была дорогая, но потертая, прям как сам ее владелец. Он курил трубку и смотрел искоса так, украдкой. Я еще запомнил его глаза – нехорошие такие, бегающие.

Кинув монету Грейсу, тощий велел мне сесть рядом и приступил к делу. Сперва он обращался со мной, как с недалеким младенцем – частая ошибка взрослых, полагающих себя умнее всех, и особенно младших. Обещал конфеты (гадость редкостная), солдатиков (ужасная, жестокая игрушка!), потом запугивал, что отвадит от меня всех друзей (несуществующих). Осознав, что я не так прост, он перешел на более жесткий тон. Задавал вопросы о нашей с бабушкой жизни, об отце, маме, торговле.

Ну что я мог ему ответить?

Честно сказал, так и так, живу на берегу с одной бабулей лет этак с пяти, безотцовщина (так им проще понять), отчим был недолго, да сплыл, и его не помню, пробавляюсь тем, что ловлю всякое. Тощий только хмурился и хмыкал себе под нос.

– А почему у тебя есть рыба? – спросил он вдруг.

Я удивленно моргнул.

– Она всегда в море есть…

– А вот и нет. Ни у кого щас нету!

И только в ту секунду до меня дошло, что я один продавал ракушки и дары моря, а рыбаки не показывались на рынке вот уже с месяц. В повседневных заботах я как-то не обратил на это внимания.

– Места надо знать, – отговорился я.

Наконец, после череды вопросов, один другого нелепее, дядька отпустил меня, пробурчав, что «теперь-то ему все ясно». Возвращаясь в родной домик, я с облегчением вздохнул и забыл неприятное происшествие – мало ли кто что спрашивал. Рано радовался.

***

Той же ночью я подскочил от резкого стука, за которым последовали крики и металлический лязг. Кто-то рвался в дом! Я сразу вспомнил давешнего незнакомца. О, как я проклинал себя за трусость, за то, что рассказал о бабушке первому встречному! Да, он все равно знал, где мы живем, а откажи я ему, и прибить мог, так-то оно так, но страху я натерпелся нешуточного.

Бабушка тоже проснулась и, отчаянно маша мне рукой в сторону шкафа для припасов, выглянула в окно. Как вы догадываетесь, я не собирался подло прятаться, а сам вышел встречать нападавших. Помимо, разумеется, тощего это были мистер Грейс и надутый, как сарделька, мясник мистер Смит. Дверь отворять не пришлось: они мигом выломали тоненькие доски, ворвались в домик и, схватив бабушку, приставили к ее горлу тесак.

– Денег у нас нет, только рыба, посуды немного да лавки, а книги вы, небось, и читать не умеете, эти уж точно! – кричала заложница. – Забирайте что хотите, не трогайте мальчика!

Я застыл в растерянности. Наброситься на разбойников? Но у них бабушка и они сильнее. Бежать в город и звать на помощь? Никто не придет, кроме Пурика, а его не пустят.

– Да не нужны нам твои мерзкие книги, старуха! – огрызнулся тощий. – Жить не надоело – давай говори, что твой чертеныш прячет в подвале.

– Совсем из ума выжил, не рановато? Какой подвал, деспот?!

– Я видел, как он носит туда тонны рыбы. А, скажешь, нет? Все бы врать! Что вы там устроили? Грейс, Смит, скажите, знаете вы про подвал?

– Т-так точно, – подтвердил Смит, запинаясь. Он явно страшился бабушки и дома, вернее, того, что о них рассказывали. – Лезет куда-то за домом, отодвигает лодку, поднимает люк – только его и видели. По вечерам обычно. Я в трубу не раз высматривал, вот и доложил, как ты вернулся.

– Ну! – снова пригрозил тощий.

У бабушки от испуга тряслись руки. Она не могла вымолвить ни слова.

В этот момент я осознал, как следовало поступить. План был рискованный и не совсем честный – ведь до поры я обещал хранить секрет! – но эти хамы угрожали бабушке…

– Хорошо! – крикнул я. – Мистер Смит, мистер Грейс и вы тоже, мистер, как вас там… пойдемте, я покажу подвал. Я просто солю там рыбу.

– Ах рыбу! – саркастически, но уже не так зло повторил тощий, переглядываясь с приятелями. Такое объяснение им явно в голову не пришло. – Ну, валяй. Обманешь – сам на засолку пойдешь.

Грязно ругаясь и ворча, мужчины потопали следом – за дом, где под маминой лодкой действительно располагался люк в тайник. Бабушка никогда не поднимала его. Она в целом редко выходила, да и не смогла бы сдвинуть тяжесть.

– Подождите, джентльмены, мне нужно отпереть внутреннюю дверь, – невинным тонким голоском промямлил я. – Лестница крутая и узкая, вы можете упасть, если толпиться всем вместе. И лампу поищу.

– Давай, но быстрее.

Они успокоились и расслабились. То, что нужно. Я спустился, двигаясь тише подбирающегося к добыче осьминога. Какая лампа! Я-то легко все видел и знал обстановку как свои пять пальцев. Я подошел к узкой кровати в углу и обнял самый дорогой свой секрет.

– Они пришли. Там, наверху, – прошептал я. – Что? Да, хорошо.

– Входите, джентльмены! – прокричал я. – Дверь открыта, лампу уже ищу.

Негодяи ввалились в подвал. Лучше б, клянусь Бездной, они этого не делали!

Они даже не осмотрелись толком. В мгновение ока острые лезвия – совсем не эти противоестественные, которыми люди сверху режут скот – сграбастали тощего.

На ухо ему прошептали:

– Думал, что получил украшения и фолианты, убил меня и забыл. А теперь попробуй того же!

– Как ты… как ты?! Я же… никто не… обрыв… я же сбросил!..

Больше он ничего не выдал – не успел. Всю историю мне удалось узнать уже потом. Очень быстро двое спутников тощего тоже отправились… Куда-то… Возможно, к своему богу.

***

Пока я, чтобы отвлечься от неприятного зрелища, любовался красивыми переливами чешуи в лунном свете, на шум пришла бабушка. Стоило ей заглянуть в подвал, как скалка, которую она тащила вместо оружия, выпала у нее их рук и с грохотом покатилась по ступеням. Круглыми от ужаса глазами бабушка глядела на тела мужчин, красные лужи на полу и мебели. И на нас двоих. Конечно, ей хотелось объяснений.

– Ты не совсем правильно говорила, бабуль. Море щедрое. Оно любит делать подарки. Я попросил, и оно вернуло маму; немного изменило, но это сущие пустяки. Ты же сама рассказывала, что когда-то оно подарило маме меня.

– Мам, – сказал я тогда, взяв ее за влажную руку, – я тебя очень люблю и никогда не хочу расстраивать. Прости, что пришлось рассказать.

Мама не сердилась, она, как всегда, все понимала. Я потянулся обнять ее, не обращая внимания на острые гребешки вместо волос, и поцеловал в нос. Мама улыбнулась и даже, как обычно, довольно закрыла глаза – теперь горизонтально, но это ей больше шло, чем прежний обычный способ.

– Мам, тебе теперь тут опасно. Мы уйдем, как ты говорила?

Она кивнула. Потом мы вышли из подвала, попрощались с бабушкой, и мама отвела меня к морю. Она сказала, у меня уже достаточно сил – так и вышло. На этот раз мы уходили вместе, держась за руки, и навсегда.

Дальше вы все знаете.

Ты же и пришел со мной знакомиться. Угу, страшно было, но здорово, что все так получилось! Я и зла на людей не держу, они же не виноваты, что так глупы.

А, это.

Нет, ребят. Я не могу вам рассказать, кто мой настоящий отец.

Притаившийся ужас
Маргарет Руан

С чего же мне начать свой рассказ, мой достопочтенный друг? С таинственной смерти Константина Приближенского или же с исчезновения помещика Владислава Мирского?

Откуда бы я ни начал, путь будет лишь один, и эти двое обязательно встретятся через века тяжёлой жизни. Порой прошлое слишком сильно влияет на настоящее. Так жизнь и судьба Владислава Мирского полностью погубили жизнь Константина Приближенского спустя несколько веков. Они не были родственниками даже косвенно. Род Владислава полностью оборвался на нём, вследствие его исчезновения.

Но об этом чуть позже, сначала я хочу познакомить тебя с Константином Петровичем Приближенским, чей путь окончился незамысловато в одной старой усадьбе, в пригороде Москвы. Возможно, мои слова покажутся тебе смешными, но Константин Петрович никогда не мечтал о смерти. Наоборот, он шёл с ней рука об руку, не боясь её костлявых рукопожатий и страшного суда. Он был палачом неприкаянных душ. Кошачьих душ.

Константин родился и вырос в Москве. Жил в двухкомнатной квартире на проспекте Андропова, с бабушкой и мамой. Отец ушёл на заработки, когда Косте было не больше шести лет. С тех пор мальчик его не видел.

Но надо отдать должное его матери: Василиса Петровна растила мальчика в ежовых рукавицах, и не балуя, и не залюбливая, словом, пытаясь заменить ему отца. Сладкое мальчик видел только по праздникам, а новые игрушки лишь на день рождения. Так Василиса пыталась взрастить из Кости сильного и стойкого мужчину.

Правда, бабушка, Анна Валерьевна, вечно мешала её планам и нет-нет да угощала мальчика конфетами, печеньем, читала ему книги и всячески хвалила да утешала. Маленьким Костя очень любил бабушку и до самого конца был сильно привязан к ней. Внешне он был милым мальчиком, а со временем стал носить очки, из-за чего дети в классе стали его дразнить. Костя всё чаще стал горбиться и к юным годам напоминал мрачного ворона, нахохлившийся, с тёмными сальными волосами и большими очками на крючковатом носу.

После его шестнадцатилетия добрая старушка скончалась, а нескладный подросток остался жить с мамой, которая продолжала губить своё здоровье на фабрике. В свои сорок с небольшим лет Василиса выглядела на все шестьдесят, да и признаться честно, чувствовала себя так же, лишний вес давал о себе знать. На фоне матери худощавый парень выглядел нелепо.

Константин, вопреки ожиданиям мамы, рос забитым и нелюдимым мальчиком. К сожалению, Василиса Петровна слишком поздно это поняла. Последний год своей жизни она пыталась восполнить недостаток любви в сыне, но умерла от инфаркта. В двадцать лет Константин Приближенский остался один.

Молодой парень замкнулся в себе ещё больше, стал носить строгие костюмы, подчёркивающие его худощавость и горб. Он учился на ветеринара, но его оценки оставляли желать лучшего. Он устроился работать в архив, занимался старыми документами.

Примерно тогда он и узнал о заброшенной усадьбе Владислава Анатольевича Мирского и до смешного низкой цене на неё. Полуразрушенный дом правительство готово было отдать за копейки. Молодому мужчине это место показалось раем, и он впервые за всю свою жизнь загорелся мечтой. Так сильно загорелся, что закончил институт досрочно, получил диплом и устроился в приют для бездомных животных. Но нельзя сказать, что он сделал это от большой любви к ним, напротив, его любимым занятием стало усыпление бродячих кошек и собак.

Часто приходилось усыплять и котят. Усыпление кошек и собак большого образования не требовало, но приносило неплохой доход со стороны. Особенно выезды на дом к хозяевам. Иногда с ним связывались в обход приюта. Эта профессия подходила ему как нельзя лучше. Он не успел и глазом моргнуть, как уже заработал на дом и выкупил его. Правда, потом он ещё около десятка лет ремонтировал и восстанавливал особняк. Местные жители только кивали головами и обходили усадьбу стороной.

Конечно, вернуть былое величие особняку Константин Петрович Приближенский не смог. Но жить в нём было можно. Строители неоднократно говорили ему, что дом подвергался нашествию крыс, и, несмотря на ремонт, те могут вернуться. Но Константин Петрович закрывал на это глаза. Какие-то там шорохи его совсем не пугали.

Ему было сорок, когда он оставил свою работу в архиве и переехал в особняк. Жители деревни смотрели на него косо, ведь к сорока годам он стал выглядеть ещё омерзительнее. Дети шутили, что чем-то Константин Петрович напоминает Квазимоду. А Константин Петрович был и не против такого отношения, ему хотелось уединения и покоя.

Периодически он приезжал в приют, чтобы усыпить кошек. Иногда к нему приезжали хозяева питомцев, что хотели либо избавиться от ненужного потомства, либо облегчить страдания любимца, но иногда бывали случаи, когда животное хотели просто отправить на тот свет. Константин Петрович брал не дорого, ему хватало отложенных средств и, казалось, ничто не помешает его уединению. Ничего, кроме сплетен, бродящих по округе.

Однажды в магазине он услышал от продавщицы странные слова. Она сказала, что очередная кошка, привезённая ею, исчезла. На что баба Нюра, что стояла перед Константином, рассмеялась и объяснила молодой девушке, что в их деревне кошки не живут. Либо умирают быстро, либо сбегают и сами никогда не приходят. Потом маленькая, словно иссохшая слива, старушка заговорила о проклятой земле и Владиславе Мирском, но никто её уже не слушал. А Константин принял это за старческий маразм.

Но позднее убедился в правдивости её слов. Кошек в деревне не было. Это знали старики, более молодое поколение просто разводило руками. Кошки убегали из деревни, словно она действительно была проклята. И никто толком не мог ничего объяснить. Говорили лишь, что так происходит не первый век.

Ах, если бы они только знали правду. Если бы только остались люди, что могли поведать о случившемся в семнадцатом веке, возможно, тогда Константин Приближенский никогда бы не купил эту усадьбу, и не встретил бы столь ужасный конец. Возможно, деревню бы бросили давным-давно. И жители бежали бы оттуда как те самые кошки. Но война стёрла воспоминания людей, оставив лишь обрывки записей из домовых книг учёта да рукописей староверов, в которых об этом месте было написано лишь пара слов: «Бегите оттуда».

Первым владельцем усадьбы был Мирской Сергей Владиславович. Он получил земли за военные заслуги. С землёй он получил и крепостных крестьян, обустроил деревню, распахал и засеял поля, и стал помещиком, а вскоре и полноценным боярином. С него и началась длинная история рода Мирских.

Но закончился их род в семнадцатом веке на Мирском Владиславе Анатольевиче, прозванным сатанистом и бесследно исчезнувшим с лица земли. Владислав родился задолго до раскола церкви и Смутного времени. Он был добрым и светлым мальчиком, который помогал кошкам. Все звали его ангелом, ведь светловолосый кудрявый малыш, что с трудом выговаривал слова, но умолял помочь всем и каждому, вызывал в сердцах людей лишь тепло и умиление.

Рос Владислав таким же добрым и светлым, и хотя его держали в строгости, он никогда не перечил и нарушал только лишь одно правило. Он не переставал тащить кошек в поместье. Лечил их, как мог, и оставлял жить, правда, в дом их не пускали. Кошки жили на улице во дворе, их сытно кормили. Со слов няни Владислав часто с ними играл, возился, гладил и даже пытался дрессировать.

Но ряд несчастий, что случились перед его совершеннолетием, изменили его. Он стал более суровым и жестоким, а детская невинная улыбка навсегда пропала с его лица.

Сначала исчезла няня. В одну ночь, когда светила полная луна, конюх Максим увидел, как кошки во дворе собрались в кучу и что-то ели. Тогда он решил, что няня по просьбе Владислава вышла их покормить. И именно с этого момента её стали считать пропавшей, ведь потом её никто больше не видел. Вещи и деньги были на месте. По поместью поползли слухи. Кто-то считал даже, что кошки могли съесть её, но все понимали, что тогда остались бы кости и разорванная одежда. Но никаких следов во дворе не было, лишь кошки да как всегда перекопанный ими двор.

Владислав грустил, но многие быстро позабыли няню. Пока через месяц не исчезла мама Владислава. Отец мальчишки после исчезновения жены совсем сошёл с ума. Слуги рассказывали, что через три дня он лично взял в руки ружье и перестрелял всех кошек во дворе, потому что жена их ненавидела. Наверное, так он надеялся вернуть супругу домой. С тех пор отец и сын не разговаривали.

Владислав похоронил кошек сам, без чужой помощи. На том самом дворе. Правда, это никак не помогло ему. На протяжении десяти лет отца семейства мучили кошмары, и он медленно сходил с ума. Лепетал о зелёных глазах во тьме, что кошки скребутся в его дверь. Но прислуга, что была рядом с ним день и ночь, ничего не видела. Через десять лет не стало главы семейства. Молодой мужчина, коим стал Владислав, похоронил отца не на семейном кладбище, а во дворе, вместе с когда-то убитыми им кошками. Это была его месть.

С управлением поместья Владислав Мирской справлялся отлично. Но ему не посчастливилось встать во главе, когда случился церковный переворот. Ему не нравилось, как в церкви обстояли дела, поэтому он вызвался помочь священникам переписать все церковные записи на новый лад. Он занимался этим больше трёх месяцев и с каждым днём становился всё более воодушевлённым.

По словам одного из работников, однажды Владислав вернулся домой с книгой в чёрной обложке, на которой были непонятные знаки и рисунки. По его словам, книгу он взял в церкви, чтобы переписать дома. Так и было, больше четырёх суток он провел за работой, а позже выгнал всех людей из поместья. Работники говорили, что его коснулась болезнь отца, что он осунулся, стал более злым и явно помешанным на той книге. Но на этом странности не закончились.

Постепенно люди стали замечать, что кошки со всех уголков деревни стали перебираться в поместье. Их становилось так много, что казалось, что они приходят со всех концов света. Кошки жили там, мяукали по ночам, по весне этот хор будил соседей вместо петухов, они сидели на заборе, хищно глядя на проходящих мимо людей, были даже случаи, когда кошки кидались на прохожих. Они воровали кур, кусали скот и вообще напоминали диких лис, а не добрых домашних питомцев.

Самого же барина почти никто не видел, лишь купцы и посыльные. А спустя год началась война, на которую должны были быть призваны все мужчины до сорока пяти лет. За барином Владиславом прислали военных, якобы он избегал военной службы. Но оказалось, что ни его, ни кошек в поместье нет. За ночь они все исчезли.

Усадьбу в итоге совсем забросили, но старики в деревне остались доживать свой век. Так она и стала маленькой и умирающей, в которой так больше и не появилось ни одной кошки. Владислав как будто проклял это место.

Полвека усадьба простояла опустошённой, война, смутное время, было не до неё. Но в 1894 году в неё въехал Сергей Васильевич Лебедев, который был исследователем. Полуразрушенную усадьбу он привёл в надлежащий вид. В 1895 начал свои опыты на животных, в том числе и на кошках, которых ему специально откуда-то привозили. Исследования шли хорошо, но кошачьи гибли в течение пары дней. Сергей Васильевич провел в усадьбе ещё с полгода, а летом 1895 года умер.

Повесился в комнате хозяина, оставив предсмертную записку:

«Не выношу этих мук совести. Они приходят за мной каждую ночь. Не позволю им убить меня, потому умираю сам. Передайте Наденьке, что я её люблю».

Записку приняли за бред, а самоубийство оставили без расследования.

Спустя двадцать лет в дом въехал Антон Петрович Кирог, он устроил из усадьбы приют, но кошки в приюте быстро умирали или сбегали. Собаки и другие животные сходили с ума. Это стало происходить не сразу, а ровно через полгода после того, как Антон Петрович въехал в усадьбу.

Именно из-за собак и случилось несчастье. Все животные, а также и сам мужчина, были ими загрызены. Хотя следователь и обнаружил, что следы зубов на теле Антона Петровича были куда меньше собачьих, словно его растерзала стая кошек, но об этой детали он умолчал. Дело закрыли, списав всё на несчастный случай.

Ещё пятьдесят лет усадьба никому не была нужна, а слухи вокруг неё продолжали ходить, пока в неё не въехала Василиса Андреевна Менжинская. Въехала со своей кошкой Мусей. Кошка была самой обычной, дворовой, полосатой и доброй. Василиса Андреевна развеяла слухи о том, что усадьба и деревня прокляты. Она дожила до девяноста семи лет вместе со своей кошкой. Их двоих считали долгожителями. Кошка прожила до смерти хозяйки, а это было около тридцати лет.

Мусю в последний раз видели на могиле хозяйки. Никто не обратил внимания на её исчезновение, думали, кошка ушла умирать в лес. Только Нюра плакала по Мусе. Да, та самая баба Нюра, которую Константин Приближенский встретил в магазине. Она была маленькой девочкой и часто ходила к Василисе Андреевне в гости, играть с кошкой. Это была единственная кошка на всю округу. Так что Нюра хорошо запомнила сплетни об усадьбе.

И вот в эту усадьбу переехал Константин Петрович Приближенский, совершенно не подозревая о страшных историях, связанных с ней. После разговора бабы Нюры с продавщицей в магазине, невольным свидетелем которого стал Константин, никто не видел его больше месяца. Отчасти многие даже забыли о его существовании, и ничто не нарушало мирного течения времени в полумёртвой деревне. Пока мужчина не стал странно себя вести.