Текст книги "Фантастический калейдоскоп: Йа, Шуб-Ниггурат! Том II"

О бойне на «Дальней, 31» в Рывице активно судачили до сих пор. Учитывая то, что правда об обитателях особнячка стала известна всего пару недель назад.

Прадед Страшилы был петербургским коммерсантом, сколотившим состояние на всевозможных спекуляциях во время Первой мировой. Он не сомневался, что скоро грядут не самые лучшие перемены, и эмигрировал на родину Жюля Верна и Шарля де Голля незадолго до того, как по Петрограду поехали грузовики с вооружённым пролетариатом.

В Париже прадед не поддерживал связь ни с одним эмиграционным центром, устранившись от любой суеты, нацеленной на борьбу с большевизмом. У него не было гложущей душу тоски по утраченной Российской Империи, зато неожиданно появилась новая, всепоглощающая страсть.

Судьба свела его с престарелым французским аристократом, собирателем разнообразнейших редкостей, не имеющим наследников. Через два года новоиспечённый парижанин вступил в законные права на наследство, увеличившее вывезенный из России капитал почти в три раза.

В коллекции старика помимо предметов утвари, оружия, растений и многого другого имелся «живой уголок».

Разнообразнейшие, найденные во многих уголках мира, уроды. Несколько десятков уродливых существ, от опаснейших до безобидных.

От «недвижимой» и неинтересной ему части коллекции прадед Страшилы избавился быстро, благо, в желающих приобрести ту или иную редкость недостатка не имелось. А вот «живой уголок» он сохранил, в довесок к этому продолжив поиски новых «жемчужин».

Неизвестно, зачем их собирал аристократ, но наследник всерьёз полагал, что полулюди, полумонстры способны притягивать к себе весь физический и моральный негатив, накопленный за любое время. Продлевая жизнь своему хозяину. Он никогда не показывал их широкой публике, со временем «живой уголок» стал для него чем-то личным, сокровенным…

Мир менялся, но этот сдвиг предка Страшилы остался неизменным, передавшимся деду, отцу и внуку – словно наследственный недуг. За время Великой Отечественной уродов изрядно поубавилось, а в рывицком особнячке (который до революции принадлежал прадеду-эмигранту) кроме убитых, полиция нашла ещё шесть безвредных особей.

Страшила решил вернуться на родину предка и перевезти сюда остатки семейной коллекции. Почему он сам выглядел как один из её экземпляров – осталось неизвестным. Возможно, теория прадеда была не такой уж и ложной, но со временем хозяева настолько сжились со своими питомцами, что негатив пошёл в обратную сторону…

Со временем состояние их рода утратило своё баснословие, и Страшила не мог обеспечить уродам такое существование, на какое мог расщедриться предок-эмигрант. Денег хватило на квартиру в Питере, особнячок и относительно сносную жизнь. Почему он не поселился в доме с карликом и прочими, а взял на себя только обеспечение всем необходимым, тоже осталось тайной. Возможно, просто не хотел, а избавиться от коллекции не мог. В жизни есть вещи, с которыми нельзя расстаться, ведь это будет разлукой с частью самого себя; и не всегда получается пережить её без неизгладимых последствий…

Не исключено, что уроды жили бы в особнячке и дальше, никому не показываясь на глаза, контролируемые Страшилой. Но пьяный водитель бетономешалки вырастил для Смерти гораздо больший урожай, чем это казалось с первого взгляда.

– Валера, сметану бери, – Глеб Ильич кивнул на контейнер с «Пискарёвской». – Ешь, пока горячее.

Посолил суп, стараясь не замечать фонаря, лежащего возле тарелки сына. Второй остался в комнате, такое Русаков-младший позволял себе только дома, на улице и в школе при нём всегда были оба. Родители ничего не говорили, надеясь, что это когда-нибудь пройдёт.

Официальная версия бойни в особнячке гласила, что уроды убили Кирилла и Мирослава: и, войдя в раж, зверски расправились друг с другом. Валерка рассказал всё без утайки, что привело только к обследованию у психиатра, не давшему никаких результатов.

Отличный специалист разводил руками: переживший кошмар подросток казался нормальным, разве что став чуть другим, немного погружённым в себя. Но это было естественно (после такого-то); вот если бы после убийства друзей Валерка не изменился совсем, тогда следовало бы бить тревогу…

Сам он не обращал внимания на то, что думают и говорят другие. Валерка ждал, когда Тень-убивай-весь-день появится снова. Что-то подсказывало ему, что исчезновение зла в доме было хитростью, обманкой.

Страх тени-убийцы появился у него два с лишним года назад. Словно кто-то невидимый шепнул в ухо: «Тень хочет убить тебя», и не верить этому шёпоту было невозможно… Первое время Валерка старался превозмочь сциофобию, но её метастазы всё глубже проникали в душу. Монстр рос, становился сильнее, с лёгкостью противясь попыткам избавиться от него. Однажды Валерка поверил окончательно и знал, что его страх однажды оживёт. Но даже не предполагал, что жизнь подкинет проверку, которую он не выдержит, позвав на выручку того, кто возьмёт за это слишком большую плату. А потом захочет ещё…

– Чего в школе интересного? – спросил Глеб Ильич. – Валера, что случилось?

Он обеспокоенно посмотрел на сына, вдруг изменившегося в лице, потянувшегося за фонарём.

– Что случилось?!

Валерка не ответил, напряжённо глядя отцу за спину. Тень возникла из ниоткуда, застыв на куске стены около старенького «Минска», как затаившийся в ожидании хищник. Но это точно была она, Валерка чувствовал это.

Луч перерубил тень крест-накрест: бесполезно. Ещё два взмаха фонарём, и всё осталось по-прежнему.

– Что? – отец шарил взглядом по кухне, пытаясь увидеть причину беспокойства сына.

«Я тебя больше ни о чём не попрошу… – Валерка неотрывно смотрел на вторгшееся в его дом зло. – Убирайся, ну!».

Тень вдруг шевельнулась, и Валера почувствовал, что в его левую ноздрю влетело что-то наподобие крохотной сосульки, мгновенно проникшей в мозг.

– А-а-а! – в Глеба Ильича полетела тарелка с супом, а следом – на него кинулся сын, неумело, но яростно орудуя кулаками.

Сознание Валерки застила багровая муть, заставляющая избивать одного из самых дорогих людей.

– Ты что… – вскрик главы семьи оборвал удар, разбивший губы в кровь.

Отец оттолкнул сына, Валерка ударился спиной о батарею, вскрикнув от боли.

Тень сорвалась со стены, и лицо Глеба Ильича превратилась в кровавое месиво. Пуговицы старенькой рубашки брызнули в разные стороны, слух Валерки обжёг тягучий, жуткий хруст, посередине грудной клетки появилась глубокая алая трещина. А потом рёбра резко разошлись в стороны, как будто распахнулись дверцы шкафчика, созданного обезумевшим мебельщиком. Сын увидел ещё бьющееся сердце, а потом оно резко сплющилось, и Глеб Ильич завалился на газовую плиту со стоящим на огне чайником.

Муть выветрилась из головы, и Валерка беззвучно заплакал, пятясь из кухни на непослушных ногах. Зло стало сильнее, теперь ему не требовался зов, достаточно было предлога для защиты породившего его человека. Человека, которым оно могло управлять…

Валерка опамятовался только на вокзале, кое-как одетый, с тремя сотнями в кулаке. Он не помнил, как очутился здесь. Что он хотел? Уехать? Куда? Тень найдёт его везде, от неё нельзя спрятаться… Выход был только один.

Прибытие электрички ожидалось через три минуты. Валерка купил билет, назвав первую пришедшую в голову станцию, прошёл через турникеты и вышел на перрон, уже прилично заполненный народом.

Огоньки электропоезда показались из-за поворота, и Валерка приготовился закончить всё здесь и сейчас.

Триста метров до платформы, сто, двадцать…

Он закрыл глаза и сделал шаг в раздавливаемую металлом пустоту.

– Ёп! Куда?!

Жёсткие пальцы смяли его предплечье, рывком втягивая обратно. Валерка разлепил крепко сжатые веки, нашёл спасителя взглядом.

Невысокий добродушный толстячок лет сорока пяти тревожно хмурился, оглядывая подростка. За спиной мужчины стояли миловидная женщина чуть выше его ростом и девушка лет восемнадцати, очень похожая на отца. Напряжённые, испуганные…

– Ты чего, парень? Сдурел?!

Валерка ошалело завертел головой, осматривая платформу: без труда найдя то, что искал…

Тень находилась шагах в семи, но потихоньку подползала к ним. Валерка чувствовал, что до броска, после которого толстячок, а возможно, и вся его семья разделят участь уродов и отца, остались секунды.

Мужчина что-то говорил вслух, скорее всего, размышляя, как быть со спасённым – искать родителей или звать полицию, – женщина вставила пару лаконичных реплик. Валерка не вслушивался в их диалог, лихорадочно ища выход из положения.

Бетонная, заполненная почти доверху урна стояла в нескольких шагах, возле столбика металлического ограждения. Среди банановых шкурок, пластиковых стаканчиков и прочего мусора торчало тёмно-зелёное горлышко пивной бутылки.

– Простите… – выдохнул Валерка помертвевшими губами.

– Что? – изумлённо спросил толстячок.

Валерка пнул его в пах, и крепко сжимающие предплечье пальцы ослабли. Мужчина со стоном схватился за пострадавшее место, а Валерка метнулся к урне, огибая женщину и девушку.

Бутылочный бок врезался в бетон, и осколки стекла разлетелись по платформе. Из тамбура, из окон ещё не отъехавшей электрички смотрели ничего не понимающие пассажиры.

Тень шевельнулась, точно так же, как дома. И в тот миг, когда ноздрю снова обожгло холодом, Валерка изо всех сил воткнул ощерившееся двумя зубцами горлышко себе в шею…

Дочь толстячка визжала, поддерживая упавшую в обморок мать, а над путями и вокзалом поплыл невыносимо жуткий вой смертельно раненного существа. Тень-убивай-весь-день доживала последние мгновения.

Кто-то топотал вдалеке, спеша на помощь. Слабеющие ноги отказали, и Валерка упал на колени, боком привалившись к урне. Уголки рта дрогнули, будто поднимаясь в улыбке, но застыли – мёртво, навсегда…

Река памяти
Ирина Новгородская

Я стою на обрыве, у его подножия застыла огромная река. Противоположного берега не видать, но отчего-то уверенность в том, что передо мной именно река, непоколебима. Возможно из-за цвета воды. Светло-серая, она словно состоит из туманной дымки. Настолько концентрированной, что та не нашла сил парить и змеёй свернулась вокруг отвесной скалы.

Рядом со мной, опираясь на замысловатый посох, стоит человек. Я почему-то считаю его своим спутником. Границы его силуэта плывут радужными пятнами и дрожат, как воздух вокруг пламени. Лицо незнакомца я не могу разглядеть из-за просторного капюшона на его голове. Одеяние неизвестного странным образом преломляет свет, разбивая солнечные лучи на отдельные цвета. Вот только солнца на небе нет. Серые облака затянули небосвод, почти полностью сливаясь с рекой, размывая едва различимый горизонт.

Пытаясь подробнее разглядеть плащ моего спутника, я чувствую, как холодок пробегает между лопаток. Приходит осознание, что я могу воспринимать только общий силуэт неизвестного. Никаких деталей образа не бросается в глаза, будь то небрежная складка или торчащая из ткани нитка. Всё его существо идеально и словно сияет изнутри, распространяя вокруг себя радужные лучи. Они скользят по моему лицу и бьют в глаза, но не причиняют боли.

Вокруг нет ни единого клочка земли, только тот, на котором мы стоим. Скала с пробивающимися сквозь камни чахлыми травинками, уходит в сторону востока крутым взлётом. Вершина утёса словно отсечена невиданным клинком, настолько ровна площадка, где мы остановились. В десяти шагах от нас пологая поверхность резко переходит в крутой обрыв. Вода внизу подобна застывшему стеклу, ничто не нарушает её покой. Замерев у края скоса, я не вижу границ дымчатой дали. Не чувствую на столь большой высоте даже малейшего ветерка. Полный штиль.

– Где я? – вопрос стремительной птицей летит над водой.

– Это Река Памяти, – отвечает незнакомец бесцветным голосом.

Странно… Стоит отвести взгляд, как из памяти мгновенно стирается образ неизвестного. Словно я и не видела его никогда. Остаётся только ощущение чьего-то присутствия за правым плечом. Желая запомнить сияние человека, я раз за разом отвожу глаза, чтобы снова взглянуть на него. Но воспоминания ускользают, как капли дождя сквозь песок. Поняв, что бесполезно пытаться осознать что-то столь непостижимое, я принимаюсь осматривать туманную реку. Там начинает что-то происходить.

Слабые волны поднимаются со дна и неспешно разрезают речную гладь. Круги, медленно расходящиеся по воде, напоминают игру рыб в замедленной съёмке. В глубине я вижу движение и подхожу к самому краю обрыва, чтобы разглядеть источник волн.

Белые вытянутые силуэты плывут по течению. Они огромны, их движения плавны и неспешны. Высота утёса позволяет полностью рассмотреть гигантских призраков. Те, которые плывут ближе к поверхности, имеют полупрозрачную оболочку поверх костей. Вероятно, такова их плоть. Она имеет слабый серый оттенок, и у некоторых почти отсутствует. Чем глубже скользит силуэт, тем сильнее просвечивают его кости. На границе, где свет едва пробивается сквозь водную толщу, медленно проплывают голые скелеты. Грудные клетки созданий хищно щерятся белоснежными рёбрами.

– Кто это? – удивлённо произношу я онемевшими губами и делаю нетвёрдый шаг назад.

Слабость стремительно нарастает, не покидает ощущение чего-то подавляющего и великого. Человек рядом со мной не спешит отвечать, секунды молчания тянутся бесконечно долго.

– Это забытые Боги, – наконец говорит мой спутник.

Я ощущаю, что его голос наполняет меня силой. Если мгновение назад колени готовы были подкоситься, то сейчас я могу покорить самую высокую вершину.

Кажется, неизвестный знает об особенности своего голоса и ровным тоном продолжает:

– Когда знания о Богах исчезают, они теряют свою «плотность» и погружаются в глубины Реки Памяти. Чтобы там, на дне, слиться с миром и вновь переродиться. Когда придёт их час.

– Смотри, там ещё больше плывёт! – Я резво подбегаю к границе утёса и пальцем указываю на особо крупное скопление Богов.

Силы возвращаются и бьют из меня фонтаном. Страх высоты исчез, и перспектива рухнуть вниз меня почему-то не пугает. Даже несмотря на то, что кусок почвы изрядно проседает под ногами, опасно покачиваясь. Странность обстановки притупляет страхи. Либо что-то намеренно вырвало из груди чувство самосохранения.

Силуэты продолжают сплавляться по течению, не предпринимая никаких попыток сменить направление или хотя бы всплыть.

Действительно, зачем им бороться, когда вера в их могущество давно иссякла?

У кого-то вместо ног неуверенно извиваются хвосты. Другие слегка перебирают похожими на крылья руками, словно хотят взлететь из глубин. Некоторые призрачные формы своей зыбкостью напоминают моего спутника. Как я ни стараюсь их разглядеть и запомнить, стоит посмотреть в другую сторону – как они тут же забываются. Только слабое воспоминание о белоснежности их костей и единой покорности течению бьётся в сознании. Тень былого величия гигантов вызывает горечь и страх.

Если им суждено сгинуть на дне Реки Памяти, что станет с обычными душами?

Зрелище не было печальным, оно разрывало душу.

Не в силах выносить пытку, я хочу отвернуться. Однако все существа куда-то исчезают, и огромная тень разворачивается возле обрыва, приковывая к себе внимание. Вся поверхность реки, насколько хватает взгляда, темнеет от чьего-то могучего присутствия. Вода больше не идёт рябью или кругами, теперь она хранит противоестественную стеклянную неподвижность.

Я застываю, не в силах пошевелиться. Могущество поднимающейся перед нами сущности тяжкой ношей давит на плечи. Из воды, не поднимая волн, показывается что-то чешуйчатое. Из-за невероятных размеров сложно сказать, спина это или часть хвоста. Но ясно одно: если это божество, то в него ещё свято кто-то верит.

Плоть бога совсем не похожа на дымку, которой были обтянуты проплывающие до него скелеты. Её вообще не видать под огромными чешуйчатыми пластинами. Они чем-то напоминают одеяние моего спутника. Точно так же чешуи сияют изнутри, разбивая свет на множество лучей. Но цвет разный: у человека рядом со мной, в отличие от плавающего божества, цветовая гамма не ограничивается только зелёными и синими оттенками. Пространство между чешуйками сияет перламутром так ярко, словно искусный мастер вырезал и полировал это огромное нечто не одну жизнь.

Божество изгибается на манер змеи, открывая моему взору чуть больше, чем я могу вынести. Неудержимая животная аура нарастает, заставляя дрожащие колени подкоситься, и я тяжело оседаю на землю.

Трясущимися руками перебирая травинки возле коленей, я замечаю медленно поднимающийся из воды плавник. Он словно вывернутая наизнанку человеческая плоть, испещрённая сетью синих пульсирующих жилок. Если чешуя неизвестного бога ослепляет великолепием, то омерзительный плавник воплощает в себе всё несовершенство человеческой плоти. Словно незримый «архитектор» злобно пошутил, смешав невообразимо прекрасное и омерзительное в одной сущности.

– А это божество, время которого ещё не пришло, – мой спутник словно чувствует, что мне необходима поддержка.

Если бы не его фраза, то мощная аура звериного бога раздавила бы мой рассудок.

Не в силах отвернуться или подняться на ноги, я склоняюсь перед непостижимым для меня существом. Когда лоб касается земли, приходит облегчение, словно гора свалилась с плеч. Больше не придётся испытывать столь ужасающую ауру. Уважение и почитание того, что находится вне человеческого понимания, резко отличается от слепого поклонения. Здесь, на утёсе у Реки Памяти, мне позволили прочувствовать эти грани.

Постепенно могущество неизвестного мне божества тает, и я понимаю, что оно ушло. Когда я поднимаю голову, порыв ветра ударяет в лицо, словно прогоняя со скалы незваного гостя.

– Поднимайся, нам пора, – говорит мой спутник безличным тоном.

Я бросаю на него быстрый взгляд и каким-то шестым чувством понимаю, что за всё время, пока змееподобное божество было рядом, он не преклонился пред ним. Словно ореол человека был в сто крат мощнее ауры звериного божества.

– На ту сторону? Но у нас нет лодки… – растерянно произношу я, и хриплый смех прерывает меня на полуфразе.

– Лодка нам не понадобится. Разворачивайся. Я провожу тебя, – произносит неизвестный с улыбкой в голосе.

После его слов туман в моей голове рассеивается. Да, так и должно быть, я это всегда понимала. Но слабое чувство разочарования звенит где-то в глубине души, рвущейся за горизонт.

Я медленно поднимаюсь с колен и кидаю прощальный взгляд на реку, где вода больше похожа на туман. Страх высоты накатывает внезапной волной, и я рывком отскакиваю от границы обрыва. Развернувшись, я вижу тонкий перешеек, соединяющий скалу с большим материком. Он окутан туманом и кажется безжизненным в своей серости. Мой спутник твёрдым шагом направляется в сторону перешейка. Его сияние начинает больно резать глаза, и я ускоряю шаг, пытаясь поравняться с ним.

Но догнать человека не получается, даже перейдя на бег. Когда холод сотнями игл пронзает ступни, приходит осознание, что я бегу босиком по снегу. Свет впереди больше не ограничен силуэтом, он льётся необъятным потоком. Я чувствую себя светлячком, летящим на холодное пламя посреди ледяной пустыни.

***

Ровно в полночь врач отложил хирургические инструменты и устало вздохнул. Снял окровавленные перчатки, кинул их в ёмкость с выцветшей надписью «отходы класса Б». Пока он снимал халат, сёстры сновали по операционной, складывая инструменты в дезинфицирующий раствор. Где-то оборвалась чья-то жизнь. Кто-то, наоборот, только явился на белый свет.

– Умирать не больно. Возвращаться с того света – вот истинная мука, – процитировал хирург тихо, перед тем как уйти заполнять историю болезни.

Ответа не последовало, только звон инструментов нарушал гробовую тишину.

Столбняк
Гог Гогачев

Вован пощелкал пальцами, выбирая закуску. Подумав, он лишь обреченно махнул рукой, подпер голову кулаком и уставился в стену моей кухни.

– Не, брат, так не пойдет. Закусывай! – я протянул ему ломтик черного хлеба с салом, обернутый стрелкой зеленого лука. – Стресс стрессом, а водочку пить надо правильно.

Вован со вздохом принял угощение и нехотя начал жевать.

– Нет, Володь, не понимаю, – я наполнил стопки. – Какой-то мужик. Ну, стоял ночью во дворе, ну, не шевелился. Может торчок какой-нибудь, мало ли.

– Антоша, – его первый за вечер осмысленный взгляд врезался мне в глаза, – ты думаешь, я того… Поехал, да?

– Нет, блин, так оно все и было. Он смотрел именно на твои окна. Конечно же.

– Не, не. Ты и правда, ничего не понял. Не на окна, – Вован замотал головой. – Этот тип… Он смотрел прямо на меня. На меня, понимаешь?! Как насквозь меня видел. В душу заглянул, как на исповеди.

– Хватит, – я поднял стопки, пресекая истерику. – Пей!

Его взгляд снова стал пустым, отстраненным. Вован взял стопку. Выпили.

– Закусывай.

Я усмехнулся, глядя, как он хрустит здоровенной редиской.

– Значит, странный мужик стоял ночью посреди двора и смотрел на тебя. Может, ты просто один-единственный дурень среди ночи на балконе торчал? Когда все нормальные люди спали?

– Он до утра стоял. Часов с трех, как я на балкон вышел. – Вован поежился. – Только знаешь, мне кажется, он там еще раньше был. Стоял, смотрел. Ждал. А около пяти пропал.

– В воздухе растворился?

– Я отвернулся на секунду, гляжу – а его нет.

– Ты понимаешь, что ты – поехавший уже, всё?

Мой сарказм Вован пропустил мимо ушей. Нет, с ним и правда, что-то не то. Я уже порядочно окосел от водки, а он – как стеклышко. Не берет его.

– Пойду я, Антоха. Поздно уже.

– Ты точно в норме? – глупый вопрос.

Видно же, что парень совсем расклеился. Но мне завтра на работу и нужно выспаться. Да и супруга за позднюю пьянку живого меня сожрет.

– Да, брат, все ок. Не переживай, – он все же взял себя в руки, улыбнулся.

В прихожей, пока Вован обувался, мы не разговаривали, чтобы не будить жену. Но когда я уже собирался закрыть за ним, он придержал дверь рукой.

– И запах этот, – его словно озарила внезапная догадка.

– Что за запах, Вова?

– Сладкий такой. Приторный, аж противно. Я его тогда всю ночь чувствовал. И сейчас он мне время от времени мерещится. Что-то такое, знаешь… Пломбир напоминает.

– Брат, тебе выспаться нужно. Утро вечера мудреней.

Он растерянно улыбнулся и нажал кнопку лифта.

***

То ли после водки, то ли от Володиной истории, я долго не мог заснуть.

У моего самого близкого друга неприятности. Вряд ли серьезные, но он нуждается во мне. Иначе бы не пришел на ночь глядя. А я отпустил его, толком не выслушав. Нет, не выгнал, конечно. Он парень тактичный, чувствует, когда не до него.

Не до друга. Не до его проблем – своих по горло. Мамочки, когда же я в такое говно превратился? Когда оскотинился?

«Завтра же после работы зайду к Вовану и все порешаем».

Успокоив совесть, я еще немного поворочался и, наконец, уснул.

Проснулся среди ночи, резко, как по команде. Рядом уютно посапывала жена. Я бросил взгляд на часы – пять минут четвертого. Ох, не люблю я это время. С детства запало в память: три часа ночи – самая пора для всякой нечисти.

Ерунда, детские страхи. Нужно выспаться. Завтра куча дел: работа, потом с женой в магазин обещал съездить. К Вовану заскочить надо. Но это ведь можно и не завтра…

Натянув повыше одеяло, я ласково провел ладонью по бедру жены, закинул руки за голову и постарался поскорее уснуть.

Я не мог понять, что не так. Какое-то смутное беспокойство не позволяло мне расслабиться, будоражило нервы. Что-то…

Запах. Легкий, едва заметный, но вместе с тем навязчивый, яркий. Приторно-сладкий аромат ванили доносился из открытого окна.

«Просто показалось. Вот и нет уже ничего. Напридумывал!»

Запах усилился.

«Мне не страшно. Мне двадцать пять, я взрослый мужик и мне ни капельки не страшно! Я не боюсь никакой мистической херни. Ничего такого не бывает».

Подбадривая себя, я встал с постели и посмотрел на окно.

«Давай, убедись, что там никого нет, и ложись, наконец, спать».

Смотреть наружу – страшно. Я подошел к окну, не смея поднять глаза. Не смотреть – еще страшней. Резко вскинув голову, я выглянул во двор.

Он стоял точно напротив моего окна, возле фонаря, на границе светового пятна. Лицо его, приподнятое и обращенное в мою сторону, оставалось в тени. Но я знал, что он смотрит на меня, ощущал его взгляд. Стараясь побороть страх, я вгляделся в темноту.

– Вован? – вздрогнув от собственного шепота, я прильнул к стеклу, не в силах отвести взгляд от его искаженного лица.

Кажется, это называется «risus sardonicus»: лицевая судорога, болезненный оскал, как при столбняке, напоминающий улыбку. Верхняя губа приподнята, обнажает зубы, брови вздернуты. То ли смешно ему, то ли больно.

Вован стоит неподвижно, навытяжку. Я не пытаюсь его окликнуть – он меня и так видит. Буравит холодным, безжизненным взглядом.

«Господи, пусть он просто уйдёт, пусть просто свалит отсюда нахрен», – эта мантра помогает сохранить рассудок.

– Ты чего не ложишься? – сонный голос жены застал меня врасплох.

Вздрогнув, я отпрянул от окна.

– Ложусь. Спи, малыш.

Супруга перевернулась на другой бок и снова засопела.

На часах без четверти пять. Я снова посмотрел в окно. Двор был пуст.

***

Утром, когда солнышко развеяло ночные страхи, я попытался вызвонить Вована, но его телефон не отвечал. Дома его тоже не оказалось. У меня в голове бродили самые мрачные мысли.

Заявление о пропаже подавать еще рано, не примут. Да и видок у меня еще тот. Не спал всю ночь, глаза красные, перегар…

Я позвонил на работу, сказал, что приболел и отправился домой отсыпаться.

Проснулся уже за полночь, еще более разбитый, чем лег.

Мне… Надо…

Самочувствие отвратительное. Голова раскалывается, во рту пересохло.

Мне надо… Идти.

Что за черт, никуда мне не…

Идти… Мне надо идти.

От ванильного смрада трудно дышать. Против своей воли направляюсь прочь из квартиры.

Идти.

Чувствую, как рот расплывается в судорожной ухмылке, обнажая зубы.

Идти. Мне надо идти.

Надо. Идти. Идти. Идти. И…