Текст книги "Фантастический калейдоскоп: Йа, Шуб-Ниггурат! Том II"

– Сегодня особенная ночь! Как и все последние десять лет в этой пустыне! Все ночи за это время были особенными, но эта станет последней в череде безумных охот. Тварь уснёт, – рассказал Владимир.

– Что ты несёшь, какая тварь? – спросил я.

Владимир повернулся ко мне. На губах играла безумная усмешка, угрюмость как рукой сняло.

– О, не ври! Не прикидывайся, что ничего не знаешь! Ты тоже видел сны о чёрных песках далёкой планеты! Ветры нашептали мне, чёрная тварь поведала мне. Они служат Шаб-Ниггурат, во славу которой пожирают всё живое, а затем плодятся к вящей радости матери своей! Я стану благословенной жертвой, и это честь для двуногого скота!

От его странных слов повеяло вселенским холодом. Запредельный ужас влез в мою душу. Я впал в ступор, не зная, что ответить.

– Молчишь? Я тебя понимаю. Тяжело узнать жуткую правду. Да ещё и перед смертью, которая ждёт всех нас этой особенной ночью! – исступленно засмеялся он.

– Хватит нести бред, псих! Я не верю тебе! Даже если предположить, что сны – правда, то иномировые твари далеко! Всё это бред, ты повредился в уме окончательно! – закричал я.

– Глупец, ты ничего не понял до сих пор?! Чёрная тварь давно здесь. Разве ты не почувствовал её ужасную тоску по родному миру? Печаль и боль от вечного одиночества? Многие миллионы лет назад прибыли Древние в наш мир, ведя с собой проклятых тварей разных форм и видов, которым нет числа среди их слуг. Чёрный скат в их числе, он – потомок Великой Шаб-Ниггурат.

Но Древние ушли. Почему и зачем – нам неизвестно, это выше нашего понимания. А их многие слуги остались! Некоторые спят, некоторые никогда не проснутся. А иные следуют своим биологическим часам, просыпаясь согласно ритму своего далёкого мира. Одна ночь жатвы в мире чёрных песков равна десяти нашим годам. Потом тварь впадёт в спячку на сто тысяч лет. Сегодня последняя ночь, когда антрацитовое чудовище может насытиться, у нас ни малейшего шанса выжить в пустыне, вотчине иномировых созданий!

Неясные догадки наконец-то сложились в единую картину. Всё стало ясно. Тварь проснулась с адским голодом, сто тысяч лет пробыв в забвении под землёй. За десять лет она пожрала всё живое в пустыне. И собирается полакомиться нами перед тем, как впасть в забвение ещё на сто тысяч лет. Суровая реальность обрушилась на меня. От таких выводов меня бросило в жар. Вскочив на ноги, я тут же ослабел, и сел обратно.

Что-то нужно было делать, но я не знал что, не было сил. Расскажи я всем, меня бы подняли на смех, учитывая всю нереальность правды. Либо приняли за сумасшедшего, и сидеть бы мне рядом с Владимиром. Даже если бы мне удалось убедить коллег в реальности чудовища, то поднялась бы паника, которая привела бы к необдуманным поступкам. Всё равно в пустыне, среди песков, от неё нам не спрятаться. Чувствуя жертв на расстоянии, антрацитовая тварь всех настигнет в родной стихии. О, как бы я желал оставаться в неведении!

Я не мог решить, что нужно делать. Мы не в силах что-то изменить. Если нам суждено пережить эту ночь, то это будет подарком судьбы. Я отошёл от познавшего тьму Владимира, чтобы не слышать больше страшных рассказов, от которых леденеет кровь и душа уходит в пятки. Я никак не мог отвлечься от мрачных дум, оставалось ждать безрадостной участи. Я всё больше завидовал несведущим коллегам.

Несмотря на воспалённый мозг и натянутые нервы, усталость брала своё. Многие уже спали, иные ложились. Мои глаза стали смыкаться против моей воли. Тяжёлая экспедиция утомила меня до предела. Я впал в забытьё.

10

Дальнейшее я помню как в тумане. Словно во сне я услышал ужасные крики. Я вскочил и выбежал из лагеря. Было очень темно, и только тусклый свет звёзд падал на барханы. И тут что-то исполинское закрыло небо передо мною. Словно покрывало поднялось над ближайшими барханами. Я увидел антрацитовую тварь во всей исполинской мощи. Она вышла на поверхность. Вокруг всё дрожало, как при землетрясении. Вибрация усилилась, я упал.

Что-то металлическое коснулось ладони. Инстинктивно схватив вещицу, я вскочил на ноги. Я обезумел от страха. Сознание не выдержало увиденного. Ужасное чувство загнанной жертвы, покорно ждущей своей участи. Лагерь исчезал, пожираемый живым покрывалом. Я не мог больше смотреть на это.

Инстинкт самосохранения оказался сильнее. Он заставил тело бежать, несмотря ни на что, изо всех сил. В тот момент я обезумел, отдавшись рефлексам. Удивительно, сколько сил скрывается в организме человека. Я бежал, наверное, очень долго. Встретил рассвет, с удивлением осознав, что я ещё жив. Увидев встающее солнце, я упал без сил.

До сих пор я сжимал какую-то вещицу в руке. Это оказались наручники, что в эту ночь были на Владимире. Это он, почувствовав приход твари, вышел из лагеря, чтобы быть пожранным первым. Он и издавал те ужасные вопли, которые разбудили меня и по счастливой случайности позволили спастись.

Наручники остались целы, как и рюкзаки, палатки и другое наше имущество, которое накроют барханы, да такие, что мы больше никогда не найдём то ужасное место пиршества. Космический скат предпочитал органику. Эти наручники всё, что осталось от нашей экспедиции. Я с отвращением отбросил их от себя, они были как напоминание о моём трусливом бегстве. Все члены экспедиции погибли, а я не смог им помочь, сбежав. Теперь мне ничего не угрожало.

Тварь уснула на сто тысяч лет.

Речной-3
Максим Кабир

Впервые Тимур Строев увидел Речной-3 в конце восьмидесятых. Ему исполнилось восемь, недавно его семья поменяла место жительства. Не вся семья, отец остался в центре, они же с матерью и сестрой переехали на окраину Красного Лога. Жилым массивом Речной-2 заканчивался город. Микрорайон был тусклым, мрачным и опасным. Насколько опасным, Тимур узнал чуть позже.

Восьмой день рождения он отмечал без друзей, с младшей сестрой Мариной и мамой. Ушёл спать, не дождавшись отца. В новой спальне мальчик лежал, рассматривая потолок. Комнату заливал, мешая уснуть, лунный свет. Тимур встал с кровати, чтобы задёрнуть шторы. Девятиэтажный дом выходил окнами на небольшую речушку, дальше были лишь поля. Но не этой ночью.

Освещённый полной луной, необычайно яркой и яростной, за рекой отчётливо вырисовывался микрорайон, которого там не было на самом деле. Вместо низменности, поросшей сорной травой, Тимур видел мираж, будто зеркальное отражение Речного-2. К безоблачному ночному небу поднимались тёмные силуэты домов, странно мерцали жёлтые окна, похожие на кошачьи глаза.

Тимуру стало не по себе, он понимал, что нельзя построить целый квартал за несколько часов, это поняла бы даже дурочка Марина.

Он хлыстнул шторами и попятился к кровати. По какой-то причине он боялся поворачиваться спиной к жёлтым внимательным зрачкам, прожигающим хрупкое стекло и ткань, стремящимся заглянуть в спальню к имениннику.

***

В начале девяностых на Речной-2 обрушилась эпидемия наркомании и бандитизма. Проблема общая для рабочих окраин постсоветских городов. Но, кроме того, в Речном пропадали дети. Много детей – их фотографии облепили конус станции метротрама, тупиковой станции. Ни одного не нашли. Родители, потеряв надежду, покидали микрорайон, и дождь ночами теребил выцветшие листы, трогал мокрыми пальцами тускнеющие личики, как обезумевшая мать.

Иногда люди старшего поколения кидали обеспокоенные взгляды на противоположный берег реки, но ведь там ничего не было, только поля.

Некоторые знали. Они, эти некоторые, никогда бы не пошли в милицию, не высказали бы свои подозрения даже шёпотом. Но однажды десятилетний Тимур гулял у реки. Стоял август, каникулы подходили к концу. В нагретом воздухе носились разноцветные бабочки, их пытались тщетно ловить Тимур и его школьный приятель Коля Суханов. За игрой они не заметили, как отошли далеко от пляжа и углубились в заросли рогоза. Берег здесь был заболочен, кусты пульсировали жабьим кваканьем и душно пахли плесенью.

Человек вышел из рогоза, худой и высокий, как стебли. Было в нём что-то неправильное, отталкивающее. Неуловимо чужое. И в то же время Тимур поймал себя на мысли, что не может отвести от незнакомца глаз. Даже моргнуть не может. Он смотрел на человека минуту, но запомнил лишь общие детали: мокрую одежду, стекающий с удлинённых кистей ил. Бледное лицо. Лысую яйцевидную голову. Жёлтые зрачки, пульсирующие, словно окна привидевшихся когда-то домов.

Человек приближался. Так думал Тимур, на самом же деле это они с Колей приближались к человеку, шли на негнущихся ногах, шажок за шажком, к жёлтым неумолимым зрачкам, к огромному рту, чёрной распахнувшейся дыре…

Кто знает, что случилось бы, не появись на берегу старичок с удочками, крепкий ещё дядька в камуфляжных штанах. Возможно, Тимур с Колей превратились бы в фотографии на внешней стене станции подземного трамвая, стали бы частью тайны, окутывавшей микрорайон.

Рыбак трёхпало свистнул, и наваждение схлынуло, бабочки запорхали в августовском воздухе, вернулось солнце и запахи реки, и кваканье. Дети удивлённо оглядывались, тёрли лбы, искали ответы. Ответов не было, исчез без следа и лысый незнакомец.

– Ишь ты, чертяка, – ворчливо сказал старик. – Уже среди белого дня заявляется. Не сидится им в своём чертовнике, гадам.

Мозолистый кулак погрозил кустам. В этот момент Тимур подумал, что человек с чёрным ртом, если бы захотел, мог разорвать рыбака на части, пожрать его, слизать, не оставив и фотографии.

«Видно, он был сыт», – решил мальчик.

Суханову он ничего не сказал. Они вообще не обсудили случившееся, просто расстались у школы, разбрелись по своим дворам. Коле повезло, через год он уехал в другой город. Тимур остался в квартире, выходящей окнами на реку и поле. А иногда, лунными ночами – на Речной-3.

***

После девятого класса Тимур бросил школу и поступил в ПТУ. Учился он плохо и всё время проводил во дворе, монотонно метая нож в ствол старого клёна. Появились новые друзья, дёрганные, с мутными глазами и повадками потенциальных зеков. Сам Тимур наркотики не употреблял, разве что покуривал травку иногда. Но без фанатизма. Зелье расслабляло, он же стремился быть собранным, готовым принимать любые удары. Удары не заставляли себя ждать.

Часто на Речной совершали набеги пацаны из близлежащих кварталов. Дрались за девочек, за территорию. Отчаянно, как выросшие в подъездах полуголодные волчата. Использовали цепи, отвёртки, взрывпакеты из трамвайных предохранителей. В одной из драк Тимур едва не потерял глаз. Багровый шрам приклеился к щеке, как шнурок.

В семнадцать лет он устроился плотником в небольшое похоронное бюро. Идеальная работа для угрюмого, нескладного подростка. Мать плакала по ночам, он бил ногой в стену, разделяющую их комнаты, скрипел зубами от неизбывной злости на жизнь, такой сильной, какую способны испытывать лишь семнадцатилетние.

По пятницам он ходил на дискотеку в кафе, прозванное в народе «Зелёнкой». Здесь можно было попрыгать под шум из кашляющих колонок, подцепить девчонку и истечь кровью от молниеносного укуса безжалостной заточки. Тимур не танцевал. Он сидел в углу, мысленно метая в пол ножи, ожидая. Чего? Той самой заточки, возможно, что прервёт его бессмысленное тягостное существование.

Октябрьским вечером в «Зелёнке» было малолюдно, и он сразу приметил её. Девушка не из местных, ровесница Тимура, стояла у противоположной стены, чуть покачиваясь в такт музыке. Лёгкие, почти незаметные движения, но в них было столько грации и чуждой Речному красоты, что Тимур невольно залюбовался.

Модная мини-юбка и облегающая кофточка отлично смотрелись на стройной фигурке, оставляя открытыми длинные ноги. Густые каштановые волосы были зачёсаны на бок, и Тимуру пришла в голову совершенно новая для него мысль: «Интересно, чем пахнут её волнистые локоны?»

Грянул «Скутер». В ритм рейву забилось сердце Тимура, когда он увидел Пашу Кихаева, развязной походкой приближающегося к незнакомке. Глазки сально ощупывают, толстые губы произносят двусмысленный комплимент. В следующий миг ладошка незнакомки взлетела в воздух и обжигающе шлёпнулась на щёку Кихаеву. Тот отпрянул, изумлённый. Посетители, точно шакалы, предчувствующие кровь, вытянули шеи, облизались.

Кихаев издал рычащий звук, схватил обидчицу за плечо, грубо, без скидок. Она же вперила в него бесстрашный взгляд, хлеще пощёчины.

– Ах ты, сука!

Замах кулака.

– Стоять!

Тимур перехватил руку Паши, оттолкнул его.

– Хватит.

– Ты чо, – Кихаев замахнулся повторно, уже на миротворца, но узнал в нём гроботёса Строева.

Кулак медленно разжался.

– Тимка, ты? Мля, эт-чо, твоя баба?

– Моя, – ответ холодный, но внутри у Тимура запылал огонь.

– Так следи за ней, – ворчливо, но без прежней злобы, сказал Паша.

Зеваки обижено разбрелись.

– Ты как? – Тимур повернулся к шатенке.

Сердце, пульсирующее под «Скутер», на секунду сбилось с ритма. Лицо девушки, прелестное лицо с тонким ртом и синими арктическими глазами, имело один изъян. От уголка губ до нижнего века расплескалось родимое пятно, цвета чайной розы. Он готов был поклясться, что встречал пятно такой же формы раньше, хотя красивая девушка была ему совершенно незнакома.

– Спасибо, – сказала шатенка. – Он бы мне врезал, да?

– Сто пудово.

Девушка смотрела на Тимура улыбающимися бездонными глазами.

– Потанцуем? – предложил он, изумившись собственным словам. Облегчённо вздохнул, когда она ответила:

– Давай лучше выйдем, прогуляемся.

Снаружи Тимур набросил на плечи девушки свою спортивную курточку и зарделся ещё сильнее. Октябрьский ветер обдавал прохладой, но не избавлял от внутреннего пламени.

– Тимка, – представился он.

– Силена, – произнесла шатенка.

– Врёшь.

– Паспорт показать?

– Я что, на милиционера похож?

– Не очень.

За дискотекой располагалась спортплощадка, и они присели на врытые в землю покрышки, друг напротив друга. Близость девушки с удивительным именем Силена заставляла нервничать. До этого дня отношения Тимура с прекрасным полом ограничивались пьяными поцелуями со Светкой Приходько.

Он подумал, что девушку нужно развлекать, и продемонстрировал отсутствие мизинца на левой руке. Силена взяла его кисть в свою тёплую руку, погладила оставшийся фаланг.

– Фуганком отрезал.

– Красиво, – искренне сказала Силена. – А это?

Тонкие пальчики скользнули по его щеке, как бабочки.

Он объяснил про драку годичной давности и велосипедную цепь, едва не лишившую его глаза. Она слушала, затаив дыхание, а он говорил и говорил, изумляясь, как много слов томилось внутри, как много невысказанного. Точно из тюрьмы молчаливой угрюмости вылетали взбунтовавшиеся слова.

Потом он провожал Силену к метро, и её рука лежала у него на локте, отвлекая.

– Ты, наверное, в центре живёшь?

– Что ты, я близко живу. Одна станция отсюда.

– Парковая, – кивнул он, и подумал, что будет драться с каждым из парковых пацанов за право гулять с ней.

– Нет. В другую сторону.

Тимур вскинул брови.

– Шутишь, да? В другую сторону станций нет.

– Есть, – сказала она без тени юмора в голосе. – Разве не слышал про Речной-3?

Он запнулся. В памяти всплыл далёкий августовский день, огромный рот с чёрными дёснами, жёлтые мерцающие окна.

– Это же байка, – выдавил он. – Детские сказочки.

– А ты был на том берегу? – её глаза странно блеснули, словно лёд отразил солнечные лучи. – Неужели никогда не хотелось переплыть реку и посмотреть, что за ней?

– За ней поля, – заявил Тимур уверенно. – Мои окна выходят туда.

Она пожала плечами, будто говорила: «на нет – и суда нет». У станции она вернула ему куртку.

– Ну, я пошла?

– Мы ещё увидимся? – задал он вопрос.

– Если захочешь. Пятый дом, восьмая квартира. Сегодня впервые к вам приехала, а так я всегда дома.

Силена наклонила голову на бок, и Тимур сообразил, что она ждёт поцелуя. Он коснулся губами родимого пятна. Кожа в этом месте была бархатистой и нежной.

– Ты не сказала, на какой улице.

– Сказала.

И она пошла к станции, манящая, лёгкая…

– Я приплыву! – крикнул он вслед, сам не зная, подыгрывает шутке, или говорит правду.

Она оглянулась, лицо её озарила улыбка:

– Зачем плыть-то? В двадцать три ходит поезд.

Силена исчезла, и он посмотрел на наручные часы. Циферблат показывал двадцать два пятьдесят пять. Тимур перевёл взгляд на поля, виднеющиеся за рекой.

«А ведь странно, что никто из нас в детстве не пытался туда попасть».

***

– Слышал байки про несуществующий микрорайон?

Дядя Гриша, плотник, сплюнул в ладонь гвозди, которыми крепил обивку к гробу. Воззрился озадаченно на коллегу.

– Я думал, у тебя вообще языка нет.

Тимур пропустил его фразу мимо ушей.

Плотник вернулся к работе, но, после нескольких ударов молотка, сказал:

– Ты про Речной-3?

– Да, – равнодушно буркнул Тимур.

– А тебе зачем?

– Книгу пишу.

– Книгу, – дядя Гриша усмехнулся, показав пеньки сгнивших зубов. – Речной-3 – проект такой был. Хотели три одинаковых спальных района построить. Туннель копать начали на другой берег, но забросили. Что-то у них там случилось, под рекой, метростроевцы погибли, человек десять. Исчезли в каких-то подземных пустотах. При совке-то скрывали всё, никто правду не сказал. Ну, в итоге третий район остался на бумагах. Когда я сюда переехал, шутка такая ходила. Если кто пёрднул и не признался, говорят, это с Речного-3 приезжали и набздели.

Дядя Гриша расхохотался, закашлялся. Тимур подождал, пока утихнет приступ.

– Ты же рыбак, да?

– А то! В субботу с ночёвкой ездил. Щас расскажу, закачаешься. Сижу я, короче, в лодке…

Тимур перебил:

– А на том берегу ты рыбачил? Там ведь камыша меньше, людей. Был там вообще хоть раз?

Дядя Гриша почесал затылок трёхпалой рукой.

– Был… хотя, нет, не был. А нахрена? Чего мне делать-то там? Писатель Пушкин, чего ты вопросы дурацкие задаёшь?

Тимур промолчал. Зачиркал стамеской по древесине. Мысли витали далеко, и когда крышка гроба была готова, пришло озарение.

***

Мать удивилась, увидев его дома засветло.

– К чему бы это? Дружки все передохли?

Он был слишком погружён в раздумья, чтобы ответить на колкость.

Мать встала в дверях, наблюдая, как он обшаривает сервант.

– Потерял что-то? Совесть ищешь? Нет её там. Ты зарплату в дом приносить будешь? Я все деньги потратила, чтоб морду твою наглую заштопать, Маринке ходить не в чем, стыдно перед соседями. Куда магнитофон дел, скотина?

На шум пришла сестра. Стуча об пол китайским мячом-попрыгуном, она встала за матерью. Марина постоянно чем-то шумела: мячом, трещащей игрушкой-радугой, хлопающими пузырями жвачки, велосипедом «Школьник», и кажется, только Тимур сходил с ума от непрерывных сестриных звуков.

– Магнитофон у Лёши, дал полетать.

– Мозги ты свои полетать дал.

Сестра засмеялась, прикрыла рот рукой.

– Ну, что ищешь-то? Помогу хоть.

– Оставьте меня в покое, – отчеканил Тимур, перебирая свои школьные тетради и альбомы.

Мать, ворча, удалилась на кухню, сестра последовала за ней мерзкой прилипалой.

Альбом с фотографиями нашёлся под грудой календарей «Сад и огород».

Тимур принялся переворачивать толстые картонные страницы, шуршащую кальку. Вот отец перед отправкой в Афганистан, вот он же, усатый, красивый, обнимает маленького Тимку. Новый год, Тимка заглядывает в коляску с новорождённой сестричкой. Вся семья на фоне кинотеатра. Неожиданно вспомнилось, что ходили смотреть «Укол зонтиком» с Пьером Решаром. Мамин заливистый смех, заставляющий папу смеяться сильнее, чем шутки из фильма…

Папа исчез с фотографий к середине альбома. Нужная фотка нашлась в конце.

Тимур выскреб её из фотоуголков и выбежал в кухню. Мама подавала на стол вермишель с котлетами. Маринка сидела тут же, невообразимо громко перемешивая в стакане персиковый порошок.

– Кто это? – Тимур бросил маме снимок.

Та вытерла руки о передник, приподняла на лоб очки. Всмотрелась в детские лица.

– Твой класс, конечно. Четвёртый. Вон Лидия Тимофеевна, царствие ей небесное. Вон ты в последнем ряду. Гляди, какая у тебя причёска хорошая была, как у человека. Нет же, бритый ходит, вылитый бандит…

Тимур ткнул пальцем в девочку, стоящую рядом с классным руководителем. Каштановые волосы, гигантские белые банты, коричневая форма.

– Это кто, с родимым пятном на щеке?

У мамы была потрясающая память, и сейчас она с лёгкостью отыскала имя. Но не Силена, как ожидал Тимур. Хотя без сомнения, на фото была запечатлена его вчерашняя знакомая.

– Алла Руднева, – уверенно сказала мама. – Точно, Аллочка.

Тимур сел, налил в блюдо подсолнечное масло, посолил и окунул в него хлеб. Прожевав, спросил с деланным безразличием:

– Почему я её не помню?

– Так ведь она всего один год с вами училась.

Марина улыбнулась выкрашенными в «Зуко» губами:

– Любовь твоя, да?

– Пасть закрой, – шикнул Тимур и опередил мамино недовольство вопросом: – Она что, не местная была?

– Местная. У стадиона, по-моему, Рудневы жили. Она же пропала без вести. Горе такое. Пошла гулять и не вернулась. Десять лет бедняжке было. А ты почему интересуешься?

– Да так.

Он встал из-за стола.

– Пообедал, называется? А ну, быстро, котлету съел! Бестолочь!

– Собакам отдай.

В спальне он вытряхнул из томика Дюма пригоршню рублей. Маловато, но на одно свидание хватит. Маринка заглянула в комнату, звеня готовальней с циркулями. Он сжал кулаки. Почему эту шумную тварь не похитят, как прочих детей?

– А мы с мамой съедем, – сообщила сестра доверительно. – К тёте Вале. Без тебя. Тут работы нет. Только гробики делать и можно. Мама говорит, тебя всё равно зарежут скоро. Или сопьёшься, как остальные.

– Скатертью дорога, – тихо сказал Тимур, хлопая входными дверями.

На улице вечерело, молодёжь сходилась во дворы и детские садики, чтобы выпить псевдо-голландский спирт или плодово-ягодное пойло. Звучал смех, перебиваемый хитами «Сектора Газа». Детвора палила по голубям из шпоночных рогаток.

Рядом со станцией находился холм, увенчанный гаубицей времён Второй Мировой. Когда между микрорайонами началась война, Тимур с пацанами повернули двухтонную махину стволом к Парковой. Мол, перчатка брошена.

Возле пушки Тимур и расположился. Лениво метая в землю складной нож, он то и дело поглядывал на купол станции. Перегон Парковая-Речная-2 был наземным, с холма Тимур хорошо различал служебные пути, выходящие с восточной стороны купола. Рельсы сворачивали к коробкам депо и ремонтным мастерским. Как говорится, поезд дальше не идёт. Ни в двадцать три, ни в другое время.

– Что за бред? – пробормотал Тимур. – Она же развела меня.

Он извлёк из кармана сложенную вдвое фотографию. Прикоснулся к детскому лицу с розовой кляксой.

В половине одиннадцатого Тимур вошёл в вестибюль станции. Метро привычно пахло гидроизоляционной пропиткой и креозотом. Он устроился на лавочке, наблюдая за людьми. Представлял, какого размера гробы понадобятся для того или иного человека. Чьи семьи отвалят кругленькую сумму за ящик, а чьи предпочтут сэкономить на похоронах.

Стрелки подвешенных под потолком часов ковыляли к одиннадцати.

Состав прибыл без опозданий. Самый обычный поезд с плоской мордочкой и круглыми глазищами фар. Сине-зелёный, а вовсе не чёрный-пречёрный. Поезд выпустил пассажиров, но медлил отправляться в металлическую люльку.

Тимур встал и подошёл к открытым дверям пустого вагона.

«Меня просто выгонят оттуда», – подумал он.

Поезд загудел, и Тимур сделал шаг в его нутро. Двери закрылись, отрезая обратный путь. Состав тронулся.

«Ну что ж, – решил Тимур, хватаясь за поручни, – хотя бы побываю в депо».

И поезд въехал в туннель.

***

Сначала за окнами царила абсолютная темнота. Потом он разглядел рыжую стену подземки в потёках воды, змеящиеся кабели, глубокие трещины. Запах ила проник в вагон, наполнил ноздри. Тимур крепче стиснул поручень, чувствуя себя посетителем рискованного аттракциона.

Поездка длилась три минуты – ровно столько, сколько нужно, чтобы преодолеть реку, которую легко переплыть, да никто никогда не переплывал. По крайней мере, с этого берега.

Медленно и величественно поезд выехал из туннеля. Распахнулись двери. Тимур шагнул на платформу и очарованно завертел головой. Станция находилась ниже уровня земли, о чём свидетельствовала высокая, уходящая вверх лестница. Лампы в плафонах давали скудное освещение. Тьма сгущалась в углах и подкупольном пространстве, где-то журчала вода, но следы запустения отсутствовали. Тимур постучал по колонне, убеждаясь, что перед ним не мираж. Ощутил холодное, шершавое, настоящее.

Поезд не двигался. Головной вагон погрузился в продолжение туннеля, и темнота спрятала таинственного машиниста.

Тимур прошёл вдоль состава. Шаги отдавался гулким эхом. Он стал взбираться по лестнице, выше и выше. Навстречу двум фигурам, замершим у турникетов.

Никто в Речном не посмел бы назвать Тимку Гроботёса трусом. Окрестные пацаны уважали и опасались его. И сейчас, поднимаясь по ступеням, он контролировал каждый мускул, готовый бежать, а если надо, сражаться. Но капля холодного пота всё же скатилась по его пояснице.

Две пары глаз уставились на гостя. Во взглядах сквозила неприкрытая враждебность. Женщина, судя по одежде, дежурная или диспетчер, куталась в шерстяной платок, так что открытой оставалась лишь верхняя часть лица. Бровей не было, надбровные дуги полукругом нависали над глазными впадинами.

Человек в милицейской форме был именно «человеком в милицейской форме», а вовсе не настоящим милиционером. Одежда висела на нём, как на огородном пугале, фуражка норовила соскочить с яйцевидного лысого черепа. Кожу мужчины покрывал тонкий слой лоснящейся слизи. Рот представлял собой широкую складку плоти, и Тимур не хотел знать, что она скрывает.

Лже-милиционер живо воскресил в памяти встречу с великаном из рогоза.

Тимур, как ни в чём не бывало, прошёл мимо парочки. Его не остановили.

Стену слева украшал барельеф. Он успел заметить счастливых пионеров, марширующих за высокой безобразной фигурой. Понимая, что парочка провожает его взглядами, он не стал задерживаться у стены. Распахнул створки дверей и очутился на улице.

Озарённые полной луной, перед ним высились новостройки, те самые, из далёкого детства. Монолиты темноты, притворяющиеся панельными домами. Ни в одном окне не горел свет.

Тимур повернулся к станции. Гранитные буквы над входом гласили: «РЕЧНОЙ-3».

«Добро пожаловать», – мрачно подумал Тимур и зашагал по аллее.

Тишина давила на барабанные перепонки. Лай собак, пьяные выкрики, музыка остались на том берегу. Он один был источником звука: дышал, точно к диафрагме подключили усилители, топал слоновьими ногами по плитам. Столько шума не издавала и Маринка в минуты вдохновения.

Пейзаж был самым обычным. Тропинка, ведущая между домами, гаражи-ракушки, голые деревья, электрические будки с «невходитьубьёт», ржавая карусель….

И всё же Тимура не оставляло ощущение, что он ходит среди декораций, что вещи вокруг нефункциональны, а лишь кажутся таковыми.

«Речной-3, 22» – прочитал он адрес на здании. Первый этаж дома был выделен под гастроном, здесь же висела табличка: «ГЛААКИ».

Резкий шум выпотрошил тишину. Пронзительный писк невидимой гигантской мыши донёсся издалека, струной натянулся в воздухе и сошёл на нет. Тимур завертелся, ожидая удара в спину, но микрорайон вновь укрылся мхом тишины. Словно истошный писк почудился ему.

Двери «ГЛААКИ» были приглашающе открыты.

– Вы меня не напугаете, – сказал Тимур кому-то и вошёл в магазин.

Эффект нормальности присутствовал в полной мере. Овощной отдел, колбасный, кондитерский, соки и воды. Но чем дольше гулял Тимур по безлюдному магазину, тем больше странностей замечал. Львиная доля товара была порченой. Капуста завяла, картошка зацвела, от прилавка с колбасами исходил характерный сладковатый аромат. Холодильники то ли выключены, то ли сломаны, бутылочки с лимонадом покрылись пылью. Алкогольная и табачная продукция отсутствовала. Зато было много сладостей. Сваленные в кучу пастила, зефир, вафли, батончики «Tupla», «Wispa», сушёные бананы.

Тимуру пришла в голову мысль, что всё это украли или подобрали на помойке, прежде чем принести сюда.

– Тебе чего?

Продавщица, выползшая из подсобного помещения, застала его врасплох. Она напоминала жабу, которую малолетние садисты надули воздухом через соломинку. А ещё она могла быть родственницей лже-милиционеру и лже-диспетчеру. Такие же глубоко посаженные глаза под гладкими надбровными дугами, складки плоти вместо губ, такой же влажный блеск кожи. Прозрачная плёнка киселя покрывала жабье лицо и руки, поправляющие парик.

– Как ты тут оказался?

Она смотрела на посетителя так, будто он был облезлым котом, забредшим в порядочное заведение.

– Я здесь по делам, – не моргнув, ответил Тимур, и добавил: – Есть портвейн? «Три топора» или вроде того?

Кожистые складки рта расползлись в ухмылке.

– Вот оно что! Вот что за дела!

Голос продавщицы чавкал, как болото с кикиморами.

Она наклонилась, пошарила под прилавком. Извлекла пыльную бутылку с чернильно-чёрным содержимым без этикетки. Наличие этикетки не имело никакого значения для парней с окраин, но вот глиняная пробка Тимура озадачила.

Он высыпал на стол мелочь и пару мятых купюр. Цена за ординарный суррогат продавщицу устроила.

Она сгребла деньги и произнесла:

– Не заблудись, Орфейчик.

Выйдя из магазина, Тимур взглянул на часы. Циферблат «Электроники» был пуст. Он встряхнул запястьем, нажал на кнопочки – тщетно. Луна ехидно скалилась с небес, микрорайон по-прежнему безмолвствовал. Тимур поспешил по тропинке, читая таблички: дом 16, дом 14, дом 12…

Пройдя арку, он очутился в замкнутом кольце новостроек. Посредине располагалась детская площадка, пара турников, кривая горка. На краю песочницы сидела маленькая девочка в белых колготках и дутой куртке. Лицо её пряталось в тени.

Тимур приблизился к девочке, мысленно рисуя её обличье: без бровей и волос, с мокрой кожей и широкой полоской уродливого рта. Но луна осветила песочницу, и он разглядел миленькое личико, детские глаза, полные слёз. Малышка лет девяти наматывала на пальчик проволоку и всхлипывала.

– Почему ты одна? – спросил Тимур осторожно. – Что случилось?

Девочка утёрла слёзы кулачком и посмотрела на незнакомца. В её зелёных глазах он увидел проблеск надежды.

– Ты поможешь мне?

– Конечно. Разреши.

Тимур деликатно забрал у девочки проволоку. Она не противилась. Конец проволочного мотка крепился к изогнутой спице, уколоться ею было проще простого. Он отбросил опасный предмет в темноту.

– Это не игрушки, – сказал он и присел на корточки рядом с песочницей. – Я помогу тебе.

Девочка робко улыбнулась.

– Мой пёсик сбежал. Его надо поймать.

Тимур подумал, что несколько минут назад слышал тихий собачий скулёж, доносящийся из кустов. Первый звук после кваканья продавщицы и жутковатого писка.

– Я найду твоего пёсика, но ты пойдёшь со мной.