Текст книги "Пересуды"

Мари

В тот день бойцы спецотряда перебрались к Симону Букуле.

Сперва играли в футбол на газоне. Букуле участвовал в игре, принимал все посланные ему пасы, мчал наперерез мячу, даже когда мяч пролетал метрах в десяти от него, а тех, кто пытались играть против, лупил локтем в живот. Он забил шесть голов, последний влетел в ворота в руках вратаря.

Потом играли в покер на террасе. Под монотонное буханье минометов со стороны вулкана. Под крики невидимых попугаев, подпевавших любимой песенке Шарля: «Ах, Мариетта, розы расцвета-а-ают, хотя тебя здесь нет». Потом они услыхали жалобные крики Мари, перемежающиеся звонким щелканьем.

– Мари расстроена, – заметил Симон Букуле. – Она видела, как пигмеи прикончили ее братца Нене. Странно, обычно женщины легче переживают потерю.

Он уткнулся носом в развернутые веером карты. Был слишком ленив, чтобы носить очки. Элегантно покачивал левой ногой, обутой в кроссовку сорок шестого размера.

Рене раздражал вид его кроссовки. Он поднялся.

– Ты должен мне шестьсот долларов, – обронил Букуле.

– Шестьсот долларов?

– Шестьсот долларов.

– Симон похож на Габсбургов, – заметил Кэп. – Ничего не забывает и при этом ничему не учится.

– Делать долги в стране, где я правлю, – громаднейшая ошибка, – сказал Букуле.

Рене заплатил и пошел в кусты.

Приставленный к Мари сторож храпел, растянувшись на земле. Метрах в ста от него Рене разглядел поросшую шерсткой мордашку.

– Мари-Мари-Мари, – позвал он.

Она лежала, пристегнутая наручниками к пеньку. Ломала на кусочки ветку баобаба и выдергивала волосы, росшие на груди.

– Не надо, Мари.

Она послушалась, перестала выдирать шерсть. Он дал ей баночку кока-колы, она выпила все, высосала баночку досуха. Рене присел на корточки, повторяя ее имя. Она скакала взад и вперед, слизывала синим язычком колу со своих заросших шерстью щек.

– Мари, Мари.

Она протянула ему руку, подтащила его к себе, от нее пахло чесноком, катом и дерьмом. Она спокойно смотрела на него, обнюхивая подвижным, блестящим носом его рукав.

И не отпустила его даже после того, как сунула ему в рот несколько листков ката. Рене сердито жевал. Он хотел оторвать ее от себя, его рука скользнула с ее влажной шеи к проплешинам на груди, маслянистым соскам. Услышал странный горловой звук. Это она зевнула. Шафранно-желтые зубы. Она разжала лапы. Стальной наручник причинял ей боль, изо всех сил вцепившись в Рене, она попыталась выдернуть из браслета руку. Потом, весело хрюкнув, разорвала на нем пуленепробиваемый жилет, и Рене еле сдержался, чтобы не ударить ее. И тут Мари вцепилась лапами ему в спину. Когти, как крючья мясника. Волна боли накрыла его. Издали до Рене доносились веселые возгласы и смех, повторяемые многоголосым эхом попугаев, их голубые и золотистые перья сверкали, словно маленькие факелы, грозящие поджечь деревья. Ему казалось, что лес загорается, устремляясь в небо огненным собором, а он стоит в нефе под сводом джунглей, пламя лижет его плечи, но он не чувствует ничего, кроме звериной похоти, сжигающей его плоть.

Рене

– Камни, – говорит Рене.

– Алмазы, – говорит Кэп.

– Моя доля.

– Пойдет наследникам. Никто никогда не посмеет сказать, что Кэп неаккуратен в расчетах.

– Половину Юлии.

– Как скажешь, так и сделаем.

– Вторую половину – моей матери.

– Тебе стоит только намекнуть.

Кэп поворачивается к Рене спиной, чтобы вытащить нож.

– Кончили базар, – говорит. Ожидая свиста ножа и прикосновения прохладной стали, Рене, не веря своим глазам, видит, как Кэп охотничьим ножом с зазубренным лезвием чертит в воздухе крест. Знак, который Бог знает, с каких времен творят в Алегеме фермерши прежде, чем разрезать хлеб.

– Dieu le veut, – говорит Кэп. Впервые голос его звучит с такой теплотой, нож со свистом рассекает воздух и адамово яблоко, останавливает его лишь позвоночник, и капитан, профессионал в «мокрых» делах, отскакивает назад, чтобы не запачкаться, но все равно поток крови, вырвавшейся из взрезанного горла Рене, заливает его рубаху и штаны.

Рене падает на колени со странным звуком, словно он сломался оттого, что ему перерезали горло.

– Вот и все, – говорит Кэп. Он снимает с Рене часы, вытаскивает из внутреннего кармана куртки бумажник и несколько тысячефранковых банкнот из кармана штанов. Накрывает тело куском тяжелой парусины. Салютует одному из лучших своих солдат и выходит на палубу, чайки взлетают и кружат над ним.

Мы

Причины болезни устранены. Деревня спасена.

В лаборатории профессора Майербака выделили паразита, который совмещает в себе свойства циклоспоры гватемальской малины и бактерии, выделяющейся в ходе технологического процесса на местной молочной фабрике. Кровотечение из поджелудочной железы в обоих случаях – первый симптом. Но теперь у нас есть противоядие.

Дольфа все больше мучают перемены в привычном укладе жизни. Ему не хватает криков точильщиков, мороженщиков и продавцов мидий, доносившихся раньше с улицы, и их ярких, безвкусно размалеванных тележек, влекомых взмыленными пони. Ему некому об этом рассказать. Может, так оно и лучше, ведь когда человек слишком много говорит о чем-то, он не только сам начинает верить в это, но и других старается убедить в своей правоте.

Вдову ван Хоофа не назовешь несчастной. Она постоянно занята, потому как считает, что должна обращать внимание на всякие мелочи, к примеру, раздражаться оттого, что никто не купил автомобиль ван Хоофа, выуженный из канала.

Мы здорово повеселились пару дней назад, спасибо Схампхеларе, Леону. Вы его знаете, Леона, самого безбашенного из всех нас. Мы играли в карты, в «Глухаре», было многовато народу для рабочего дня, и вдруг мы заметили, что Леон то и дело отвлекается и почти не следит за игрой. Мы решили, он задумался о своей болезненной мамаше, с которой живет, или о зяте, которого едва не сделал инвалидом, учинив ему взбучку, но тут Леон и говорит:

– До чего странно, сижу я тут и вижу, что у меня пальцев на руках не хватит пересчитать, сколько из присутствующих здесь мужчин побывали в койке с моей супругой.

Мы думаем: «Господи-сохрани-и-помилуй, да сейчас он разнесет наш "Глухарь" к дербеням собачьим, волна гнева нашего безбашенного, черт знает во сколько баллов по шкале Рихтера, вполне может докатиться и до границ Бельгии». Однако ничего не происходит. Схампеларе, Леон, говорит:

– Эх, парни, когда сам получаешь до хрена удовольствия от обладания ею, почему бы не поделиться с другими? – Потом глядит в свои карты и спрашивает: – Так что у нас козыри?

Наша Диана бродит, как тень, по резиденции пастыря. Ждет, когда явится новый хозяин. Она больше не готовит обедов. Ах, для меня хорош и американский суп из банки. Родственники Е.П. Ламантайна забрали из подвала все вино.

Да, вот еще что: Алиса и Ноэль поженились. Похоже, им пришлось пожениться. Было много народу, лучшие люди нашей деревни. Но потом все пошло наперекосяк. Жених и невеста, она – в белом подвенечном платье, он – со своим обычным изумленным лицом, заглянули не только в «Глухарь», но посидели и в «Фантазии», «Дерби», «Индиго», а первую брачную ночь Алиса планировала провести в каком-нибудь дорогом отеле, но когда они прибыли на такси к отелю «Кентербери» и с трудом взобрались по каменным ступеням… Вцепившись друг в друга, чтобы не упасть (метафора, которую нашел Учитель Арсен для обычного состояния новобрачных)… Налетая на всех, кто попадался по дороге, и хохоча во весь голос, портье не пустил их внутрь.

– Нет, мадам, нет, минеер, мы не можем позволить вам войти, у нас солидная репутация, мы значимся в списке «Мишлена».

– О'кей. Хорошо! – сказал шофер такси. – Может, вы и правы, но это не по-людски. Нельзя портить новобрачным праздник. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отправить вас в длительный нокаут.

Так что Ноэлю пришлось успокаивать не только Алису, но и шофера:

– Поехали, у нас есть еще шанс пропустить по рюмочке в «Радуге».

Короче, солнце вставало, но все трое были полны энтузиазма, только несколько утомлены, глаза у них слипались, и они вспоминали добрые старые времена, закончившиеся навсегда, когда зараза поразила Алегем, и куда же подевались пьяные новобрачные в своей законопослушной деревне? Можете угадывать до трех раз. Они отправились в бар «Tricky»!

Камиллы не было. И Неджма, которую после ее североафриканских приключений ничем не смутишь, приютила новобрачных. Она пригласила их войти и устроила в номере четыре, который Камилла с помощью открытой коллекции предметов искусства, превратила в спальню Луи Шестнадцатого. Пробудившись в три часа пополудни, парочка обнаружила, что в постели они не одни: между ними лежала бронзовая, обнаженная Неджма.

– В одном не везет, повезет в другом, – заметил Ноэль. Как обычно.

Кажется, он все еще играет на банджо, но, говорят, прогресса не заметно.

Теперь Юлия. Эта перебралась в Амстердам, где все шумит, кружится и взрывается, где все готово к рождению нового, прекрасного мира, который, если я правильно понял, должен выглядеть так: возможно, все будут очень бедными, зато у всех всего будет поровну. Она выступает вместе с Сержем, поет по-английски, старательно копируя лондонский акцент. Они называются «группа Фламинго». Их даже показывают иногда по ТВ: на Рождество, в детских программах. Или в программах для тинейджеров, не помню точно. Во всяком случае, Гедвига Ромбойтс говорит, что ее дочь – личность творческая и весьма успешна. Я думаю, Юлия до сих пор тайно встречается с Рене Катрайссе, для этого она и перебралась в Амстердам. Старая любовь не ржавеет.

Хотя Жерар у себя в «Глухаре» открыто заявляет, что Рене навсегда убрался с лица земли. Или, лучше сказать, под лицо земли. Он догадался об этом по тому, с каким безмятежным видом шествует по миру экс-комиссар Блауте.

– Мне не нравится этот поступок Блауте, – говорит Жерар. – Вообразите только: прямо у нас под носом один из нас, человек, которого мы знаем с детства, безнаказанно, бессовестно убит? Как в Сицилии? Поневоле усомнишься в том, что у нас есть власть и она следит за исполнением законов.

– Сомневаться полезно для здоровья, – говорит Учитель Арсен. – Сомнения указывают на то, что мы не готовы воспринимать реальность такой, какая она есть.

И так как в «Глухаре» не нашлось никого, кто мог бы его остановить, он заговорил о тотальных тенденциях связи между духом и материей, о невозможности непрерывного материального «я», и пошел, и пошел. Он долго бы еще разорялся, но тут мы услыхали срочные сообщения о более серьезных вещах: случилось наводнение, какого за сто лет не припомнят, с полутора тысяч гектаров смыло плодородный слой, погибли животные, и – что там еще у нас? – потонул танкер с горючим, на котором двадцать человек сгорели живьем. Ах, минеер, поговорим-ка мы лучше о чем-нибудь другом.

– Весь ужас смерти состоит в том… – начал было Учитель Арсен, но мы не дали ему договорить:

– Учитель, остановитесь, вы не в классе.

Теперь Альма. Ей придется переехать, потому что пивовар хочет отдать ее винный магазин своему племяннику. Она кашляет и с трудом двигается. Иногда болезненно улыбается Дольфу.

Обычно она сидит в плетеном кресле в саду за домом, среди разросшегося ревеня и сорняков.

– Нет смысла бороться с сорняками, все равно переезжать, – говорит Дольф.

Сорняки опутали все, включая проржавевший тандем со сплющенным передним колесом, который валяется у забора.

Знаете что, пошлите как-нибудь Альме открытку. Ей будет приятно.

II
Незавершенное прошлое
Двадцать лет спустя

Садись сюда. И придвинься поближе. Этим ухом я лучше слышу. Все выходит из строя. Вот доживешь до моих лет – увидишь. Ревматизм. Память отказывает. Моя идеальная память. Каждую детальку каждого дела помнил.

Когда в комиссариате не могли разобраться с делом даже при помощи компьютеров, говорили: «Передайте-ка это досье Жильберу!»

Ладно. Вот только куда я трубку дел? Видишь, начинается. Наверное, оставил где-то. А, вот она.

Тебе удобно? Нам ведь, скорее всего, до вечера не управиться. Мне нужны детали. Главное – разобраться в деталях.

Ты не торопись. Если трудно о чем-то говорить, остановись, переведи дыхание. Я заметил, ты иногда заикаешься. Это ничего. Некоторые над этим смеются. Только не я.

И еще, я навострился понимать с полуслова. Многолетняя практика, годы допросов. Они и рта не успеют раскрыть, а я уже знаю, правду мне говорят или врут.

Ладно, начинай сначала. Если ничего не хочешь сказать перед тем, как начнешь.

Начать сначала, «Begin the beguine»[100]100
  «Begin the Beguine» – песня Коула Портера (1891-1964).


[Закрыть]. Я играл на банджо.

Ты еще играешь на банджо?

Нет. Больше никогда.

Кажется, ты хорошо играл.

Они меня чересчур сильно хвалили.

Наверное, хотели, чтобы ты продолжал играть. Хоть час в день. Если регулярно заниматься, каждый раз выучиваешь что-то новое. Я договорюсь с директором, чтобы тебе разрешили здесь играть. Если ты честно ответишь на все вопросы. И не станешь морочить мне голову.

Вы очень добры, минеер комиссар.

Экс-комиссар. Уже двадцать три года как.

Вы очень добры, минеер экс-комиссар.

На твоем месте я не стал бы на это рассчитывать. В нашей профессии добрые мало чего добиваются. Начинай.

Это случилось, когда на пляже потерялась тринадцатилетняя девочка, а две четырнадцатилетние пропали возле Хаспенгау. В сентябре.

Двенадцатого сентября. Я проснулся весь в поту, из-за жары и собак.

Огромные пятнистые доги, семь штук, у всех из пасти текла кровь, морды квадратные, как у бультерьеров, наяву я никогда таких не видел. Рылись в земле окровавленными мордами, грязь летела во все стороны. Рычали и сопели, только ничего не было слышно.

Разбудил меня, как всегда, жалобный вой и громкое пение соседей-магометан. Они всегда молятся громко, чтобы все вокруг слышали. Мне больше всех достается, между нами стена в один кирпич. Я умылся и побрился.

Да, сперва пришлось вытащить трусы из раковины, они там отмокали, выжать и положить на диван, чтоб сохли. Я плохо переношу жару. С трудом натянул обувь на отекшие ноги.

С тех пор как Алиса ушла, я разговариваю сам с собой. Утром спрашиваю: «Господи, что сегодня еще случится?»

В тот день тоже. Нельзя сказать, чтобы я ждал ответа. Я ничего не жду. Выпил чашку растворимого кофе. Две ложечки кофе, два кусочка сахара. Горячую воду налил из кухонного крана, только она не очень горячая. Мне то и дело мерещились огромные собаки, бесшумно роющиеся в глине.

Накануне вечером я постирал и выгладил рабочий халат, сложил, убрал в пластиковую сумку.

Алиса, пока не ушла, заставляла меня носить портфель из искусственной кожи. Но я против. Я рабочий. Все должны это видеть.

Выходя из гостиной, я помахал пластиковой сумкой нашей свадебной фотографии, она стоит на буфете в овальной серебряной рамке. Иногда я подмигивал Алисе и махал на прощанье рукой. Бледная, пухленькая Алиса в свадебном платье. Робкий жених, некто-из-прошлого, держит ее под руку, этого я давно прогнал.

Откуда у тебя пластиковая сумка?

Из магазина, у меня их большой запас. Аккуратно сложены в гараже. В основном, то есть большую часть, я брал из ящика для мусора. Их все равно бы выкинули.

Моросил дождик. Я хотел взять зонтик, который забыла Алиса, но подумал, меня засмеют на работе из-за женского зонта, разрисованного яркими кругами и квадратами.

Я надел куртку-сафари, с капюшоном и множеством кармашков. Как будто собрался в экспедицию, в джунгли. В трамвае я вспомнил, скоро на работе будет инвентаризация. Из-за этого в магазине «Феликс: книги и канцтовары» все нервничали. Не только сам минеер Феликс, другие тоже. Патрик Декерпел из книжного отдела, минеер Ваннесте из отдела компьютеров, Рита, она торгует канцтоварами, и я. Только Карлуша, он помогает мне на складе, не волновался. Ему нервничать нельзя, у него понос начинается.

Было жутко много людей. Они торопливо пересекали под дождем Коорнмаркт. Я увидел свою тень от прожекторов, которые укреплены на стенах Гравенстейн[101]101
  Средневековый замок фламандских графов в Генте.


[Закрыть], тень скользила рядом, по блестящим камням. Я наступал на свою тень. Трое магометан с густыми мокрыми усами мели тротуары у старинных кирпичных домов. Когда я проходил мимо булочной Даэмс, оттуда вкусно пахло, мне захотелось купить специальный хлеб, полезный для кишечника, но стояла очередь. По часам на здании почты выходило, что у меня есть время, но я решил не рисковать, вечно мне попадается впереди стерва из тех, что много о себе понимают, и заказывает десяток пирожных, и еще печенье, и еще марципаны, и еще пирожки.

Минеер Докс стоял в дверях своей аптеки в белом-пребелом халате и пялился на величавый, мрачный Гравенстейн. Какие-то шумные юнцы пытались украсить его флагом с фламандским львом.

– Студенты, – мрачно заметил минеер Докс. – Надо будет днем опустить жалюзи на наших окнах.

Так и сказал: наши окна, как будто я мог принимать решение по поводу этих жалюзей вместе с ним, но я промолчал. Только кивнул.

– Сегодня у них шествие, – говорит.

– Тогда они много чего попортят, – отвечаю.

– Кто?

– Студенты.

– Но они правы: пока молод, надо сражаться за свои идеалы!

Я учуял резкий запах из нагрудного кармана его халата. Эфир? Он отворачивается, белая спина халата. Уйти я не решался.

– Куда мы катимся? – спросил он. – Невозможно отпустить детей одних в школу.

– Да-да, – поддакнул я, чтобы хоть что-то сказать.

– Позор! А ведь это только верхушка айсберга.

– Я тоже так думаю.

Он недоверчиво смотрел на меня. За ним в витрине плакат, тощий, длинный юноша смахивает рукой с лица прыщи размером с клубнику, а в другой руке держит оранжевый тюбик.

– До свидания, минеер Докс.

Флаг со львом, как намокшая тряпка, уныло свисал со стены.

Рита по-новому расположила товар в витрине. Три глобуса по тридцать сантиметров в диаметре, подсвеченные изнутри. Вокруг изящной шкатулки розового дерева веером разложила ручки для каллиграфии с тонкими перьями. Я как-то купил такую шкатулочку Алисе, и еще баночку коричневой туши. С тридцатипроцентной уценкой. Алиса взяла подарок, развернула, посмотрела на ручки.

– Как ты догадался? – спросила. – Я всегда такую хотела.

– Потому что у тебя красивый почерк.

– Я правда давно жду такого подарка.

Только через несколько месяцев, когда ее уже не было, я понял, что она издевалась надо мной.

Я оставил грязные следы на полу, но никто не заметил.

На складе я объяснял Карлуше, что ему сегодня делать, пока надевал халат. Он никому не должен подчиняться, но позволял мне изображать начальника. Его морщинистая остренькая мордочка освещалась улыбкой, когда он отвечал: «Да, шеф!», «Определенно, шеф!», «Как скажешь, шеф!»

В то утро он сказал, что Декерпел совсем охренел.

– Он все время орет! Грубиян! Как будто завел, черт побери его совсем, собственные правила поведения.

То есть Карлуша заметил что-то необычное в поведении Патрика Декерпела?

В тот день, двенадцатого сентября. Я, кстати, тоже заметил.

Я понес наверх папки из цветного картона, 330 миллиметров шириной, чтобы разложить по местам. Декерпел тотчас подошел ко мне.

Я очень долго привыкал к неодобрительному, высокомерному выражению, застывшему на его лице. Пока не узнал, что правая щека у него парализована из-за ошибки зубного врача. За это он получил очень хорошие деньги от страховой компании. Некоторым женщинам нравятся такие надменные рожи. Костлявые и рябые, как у Декерпела.

– Ты давно пришел? – спросил.

– Только что.

– Слишком рано. Отчего бы это?

Я было начал объяснять, что трамваи ходят нерегулярно, но тут подошел Ваннесте и сказал, что все сотрудники носят часы, что мне тоже пора к этому привыкнуть и что за шесть-семь сотен франков можно купить вполне надежные.

Через месяц после свадьбы Алиса подарила мне часы. Их не надо было заводить, и в них можно было плавать. Но на них вместо цифр стояли какие-то черточки. Она заметила, что я их не ношу, потому что не понимаю, что значат эти черточки, и стала сама их носить. Они лежат в гараже, если тебе захочется на них посмотреть. Вместе с ее красной кожаной сумочкой.

Много багажа взяла с собой твоя жена, когда уходила?

Багаж?

К примеру, чемодан, сумку.

Нет. Не думаю.

Это случилось так неожиданно. Она сказала: «Ты хороший парень. Но мы не подходим друг к другу. Лучше бы я вышла за твоего брата».

Продолжай про то утро. У нас полно времени.

Рита принесла на склад термос кофе. Сказала, что расстроилась и не знает почему. Потом призналась, что никто в магазине не похвалил ее новую витрину. Декерпел тоже. Она сказала, что Декерпел человек недобрый, он относился к ней с нежностью, когда она только пришла работать в «Феликс», даже пригласил в свой любительский театр «Талия». Но постепенно потерял к ней интерес, стал хамить. И выгнал из театра, сказал, что она слишком стара, а ей еще и двадцати восьми не исполнилось.

– Он у нас специалист по малолеткам, – Карлуша говорит и улыбается мне широко, как довольный кот.

Иногда мне кажется, Карлуша мой единственный друг в этом мире. А сразу за ним – минеер Феликс, хозяин магазина.

Я иногда минут по десять за ним наблюдал, пока таскал книги или ящики в отдел компьютеров. Минеер Феликс часто сидел, прикрыв глаза, в нише, на возвышении, сооруженном еще для его деда сразу после Первой мировой, изнутри нишу украшала резьба по дубу: папоротники, артишоки, цветы, а среди них помещалось что-то вроде трона.

Если впервые попавший к нам покупатель шел в канцелярский отдел, он замирал, разинув рот от восторга. Тогда минеер Феликс говорил:

– Такого в наши дни уже не делают. Не умеют и не хотят. Отказываются работать руками. Мне жаль тех, кто придет нам на смену.

Ваннесте обычно комментировал:

– Мои-то руки готовы поработать, Рита.

А Рита откликалась:

– Похабник!

И Ваннесте с Декерпелом противно хихикали.

Приятно было видеть, как минеер Феликс восседает на своем троне. Как он проверяет чеки, как, не поворачивая головы, ухитряется следить за всем, происходящим в магазине, как аккуратно ест пирожное с горьким шоколадом и взбитыми сливками, ни одна крошка не упадет на пол, или уносится мечтой во времена молодости, когда он победил в парусной регате.

В прошлом году накануне Рождества перед кассой появилась дама в роскошной шубе. В магазине было не протолкнуться, продавцы теряли голову, Рита была на грани истерики, за дамой скопилась длинная нетерпеливая очередь. А дама держала две авторучки и требовала, чтобы минеер Феликс сказал, которая из них тяжелее, «Монблан» или «Шеффер», ей необходимо это знать, ручка – рождественский подарок мужу, агенту по торговле драгоценностями, который во время сафари фотографировал антилопу, а та прыгнула и сломала ему правую кисть.

– Вон та тяжелее, – не моргнув глазом сказал минеер Феликс. Невозмутимый и опасный, как страдающий запором носорог.

– Какая? Вы указываете на обе, – укорила его дама.

– Эта.

– Вы уверены?

Минеер Феликс приподнялся, словно хотел поправить прилипшие к заднице брюки. Взял обе ручки, посмотрел их на свет и спросил:

– Что тяжелее: кило свинца или кило слив?

– Мне это совершенно не интересно, – сказала дама, – мой муж…

– Мефрау, – сказал минеер Феликс громко.

Все насторожились. И я, конечно, тоже.

– Мефрау, – сказал минеер Феликс, – возвращайтесь на свою виллу в Синт-Мартенс-Латем[102]102
  Деревня неподалеку от Гента, где живут бельгийские богачи.


[Закрыть] и сравните яйца своего мужа, проверьте, которое тяжелее.

Ты говорил о Патрике Декерпеле, что он делал двенадцатого сентября?

В то утро он стоял около Ваннесте и что-то шептал ему на ухо. Я решил, они, как обычно, говорят обо мне. Я помог Рите разложить ручки по местам. Студенты, когда пробуют фломастеры и ручки, бросают их как попало. И закрывают неплотно, так что чернила высыхают.

Ваннесте рассказывал о трех пропавших девочках. Декерпел сказал, что мужиков, которые делают такое с детишками, надо немедленно лишать мужского достоинства.

– Ржавым штыком, – сказал Ваннесте, который когда-то служил наемником в Конго. Иногда он рассказывал об этом, но я никак не мог понять, в чем разница между хуту и тутси, а в чем – между Руандой и Угандой. Еще он говорил, что поджигал деревни потому, что ему это нравилось. Я слышать не мог его самодовольной болтовни об Африке. Потому что вспоминал брата, который там живет, а я не хотел.

У тебя давно не было вестей о брате?

Давно. Раньше мы регулярно получали открытки из-за границы.

Какие открытки?

С изображением аборигенов, и дворцов, и хижин, и водопадов. Потом вдруг раз – и ничего. Мне кажется иногда, что он умер. Но я не хочу об этом.

Время лечит.

Не меня.

Сигарету?

Нет. Спасибо.

Что еще делал Патрик Декерпел?

Он стоял возле большого почтового ящика, стукнул крышкой, поискал что-то на полу и спросил, не видал ли я письма на его имя. Я сказал, что нет, иначе бы я сразу ему отдал. Потом он спросил, не отведу ли я его «ситроен» на автомойку.

– Сейчас съезжу, минеер Декерпел.

– Только не во время работы, Братец. В полдень, во время перерыва.

Вы видели по ТВ, как человек сидит в своем «БМВ», пока его машину моют? Все готово, смывают остатки пены, а человека-то и нет. Решение загадки оказалась слишком сложным, я так и не понял, как это вышло. Человек вроде Ваннесте, который знает о компьютерах все, решил бы ее сразу. Мозги у него такие. Я как-то показал ему открытку от брата, на которой обезьяны дрались.

– Это не драка, – сказал он, – это карликовые шимпанзе, они мирные. Как твой брат. И вспыльчивые, как ты.

Похоже на правду. Я глупый и вспыльчивый. Таким уж меня Господь сотворил.

Откуда твой брат присылал открытки?

Из стран Африки и другой части мира, самой большой, Азии. Из каких точно, уже не помню, забыл, извините. Наш адрес был написан печатными буквами, рядом его имя, тоже печатными. Каждый раз, как открытка приходила, мама просто с ума сходила от радости. Дня по три каждый раз.

Когда Ваннесте рассматривал открытку с обезьянами, он сказал:

– Мог бы написать, хотя бы из вежливости, как у него дела, чем он занимается.

А я, из дурацкого упрямства, ответил:

– Может, он приберегает свои рассказы до того времени, когда вернется.

– Братец выкинь ты это из головы, – сказал Ваннесте.

Не люблю я Ваннесте. Умный чересчур для меня. И эта его причесочка, стрижка в кружок, как у монаха. Я раз застукал его в туалете, он подстригал себе челку ножницами, которые стащил с витрины, номер двадцать восемь, матовая сталь, асимметричные пластиковые ручки. Я еще сказал:

– Минеер Ваннесте, не удивительно, что раковина постоянно засоряется.

Если на то пошло, Ваннесте можно доверять не больше, чем Декерпелу. Взять хотя бы историю с пропажей денег в прошлом году. Судилище на полтора часа, минеер Феликс в роли председателя. Но одного меня заставили вывернуть карманы: карманы халата, брюк, в общем, все, какие нашлись, даже карманы вязаной куртки, которая с прошлой зимы висела на вешалке; остальные стояли вокруг, глядели на мои руки.

Как будто я и вправду дурак: украсть деньги и сунуть их в карман мог только недоумок, на складе сотни полок, ящиков, корзин и других укромных мест, и отыскать там что-то могу только я, ну, может, еще Карлуша.

Я все рассказал Алисе, пока она вычесывала кошку Карамель. Она возмутилась:

– И ты не ушел с этой работы? И даже ничего им не сказал!

Карамель жалобно мяукнула. Женская логика, даже кошки удивляются.

– Куда я пошел бы? – сказал я. – Радоваться надо, что я, в моем возрасте, нашел хоть такую работу. Помнишь, как трудно было попасть к минееру Феликсу? Минеер Фердонк из Либеральной партии, дальний родственник мамы, попросил за меня. Все равно минеер Феликс и его мамаша целый час меня расспрашивали. Она меня спросила, много ли у меня холестерина. Наверное, холестерин – это что-то ужасное, так что я быстро сказал, что совсем нету.

Только со счетом у меня не очень получалось. Но мамаша Феликс сказала:

– Ты выглядишь здоровым, братец, это главное. Послушание и здоровье.

После этого меня и прозвали Братцем. Сперва – для смеха, потом все привыкли. Я думаю, Рита даже не знает моего настоящего имени.

– Братец, – сказал Декерпел, он пришел в перерыве, когда я ел бутерброд с ветчиной. Вообще-то он редко заходил на склад, а в перерыве играл в шашки или в шахматы с Ваннесте. – Братец, тебе точно не попадался пакет, на котором написано мое имя?

– Нет, минеер Декерпел.

– Абсолютно точно?

– Абсолютно, минеер Декерпел. Попадись мне этот пакет, тут же бы отдал.

– А не могло так случиться, что ты по ошибке, случайно сунул его в карман?

– Зачем это?

– Откуда мне знать зачем? Чтоб яйца мне прищемить.

В тот день дела в магазине шли неважно.

Студенты теперь ходят чаще во ФНАК или в Супер-Бюро, против университета. Ваннесте, лентяй паршивый, говорит: «Универ», трудно ему слово целиком произнести.

Карлуша дремал в нераспакованном кресле у стола. А я думал о том, что было вчера вечером в кафе «Чудесный вид». Мадлена, хозяйка кафе, прочитала на отдыхе в Торремолиносе книгу и три вечера подряд проплакала. Книга о проблемах одинокой женщины, о том, что ей пришлось пережить – парочка неблагодарных детей, муж-пьяница, четыре аборта.

– Но, – сказала Мадлена, – вряд ли тебе будет интересно ее читать.

– Наверное, ты права.

– А что тебе интересно? – спросил торчавший у стойки Ванкеркхове, слесарь.

Я не знал, что ответить. Иногда я читаю, даже с удовольствием, но не могу запомнить того, что прочел. Самую суть не могу. О чем сказано в книге. Слова-то я запоминаю, много слов могу запомнить, особенно если они начинаются с одной и той же буквы. Ужасно умный. Страшная страна. Большущий балбес. Или странные слова. Я такие видел в журнале минеера Феликса по мореплаванию: брам-брамсель-бакштаг.

Мне, как всегда, стало стыдно, что я такой дурак, и я угостил его пивом.

– Проблемы с памятью, дружок? – сказал Ванкеркхове.

– Хорошая память еще не все, – сказал кто-то. – Надо ею с умом пользоваться.

Я тогда подумал, что чем просиживать вечера в кафе «Сливки общества»[103]103
  De Finefleur – «высший сорт» («шикарное» заимствование из французского, плюс фламандский артикль «de»).


[Закрыть] или «Чудесный вид», лучше взять серьезную книгу и прочитать от начала до конца. Это, конечно, трудно, но вряд ли вредно для мозгов. Хотел спросить совета у Риты, но она уткнулась в учебник. Учится на физиотерапевта. Вот, еще одно слово.

Минеер Феликс сидел, уставившись в пространство, мечтал о яхтах или о блинах.

Я сказал:

– Минеер Ваннесте, можно вас о чем-то спросить?

– Спрашивай, Братец.

– Если бы… один мой знакомый захотел научиться читать, я хочу сказать, читать серьезные книги, с какой ему надо начать?

Но тут подошел Декерпел – дерьмо парализованное, носатый рябой урод и все такое.

– Это зависит… – сказал Ваннесте.

– Вот именно, – подхватил Декерпел, – что он за человек, твой знакомый? Мужчина или женщина?

– Или что-то среднее, – ввернул Ваннесте.

– Мужчина.

– Братец, мы прямо сейчас решим твою проблему, правда, Ваннесте? Очень интересный вопрос.

– Мигом, – сказал Ваннесте и пошел к книжным полкам. – Мне кажется, но я могу и ошибаться, что любому человеку, женщине, мужчине и даже гермафродиту, будет полезно прочесть… эту, – его палец скользил по корешкам книг, – или лучше эту… но, конечно, тема должна его заинтересовать… Что ты думаешь, Декерпел, о «Перспективах нейрокомпьютерных моделей памяти», авторы: мистер и миссис Чурланды?