Текст книги "Пересуды"
Автор книги: Хьюго Клаус
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Тут-то я и узнал, что сделали Кантилльон с нотариусом.
Юдит и Неджма были отправлены в Алжир на самолете компании «Сабена». Сперва все было хорошо, в своей деревне они попали под покровительство торговца оружием. Затем его автомобиль взорвали вместе с ним. Разумеется, не известно, кто это сделал. И вся деревня отвернулась от Неджмы. Соседи с ней не здоровались. Юдит много ездила, иногда, за ней следила тайная полиция.
Соседи доносили властям, что не слышат голоса Неджмы в отведенные для молитвы часы. Ее предупредили, и она пообещала, что будет молиться и почитать только одного Бога.
Соседи говорили, что Неджма носит под своими черными юбками кружевные черные трусики, как проститутка. Неджма говорила, что они напоминают ей счастливые времена в баре «Tricky».
Затем властям понадобилась Юдит, где она находится, в каком заговоре против государства участвует. И почему Неджма дала дочке еврейское имя. Неджму посадили в клетку. Сто градусов по Фаренгейту днем, шестьдесят ночью. Она едва могла двигаться в своей клетке. Мышцы атрофировались, понос не прекращался, десны гноились, волосы выпадали прядями.
Ее стали бить автомобильной антенной. Подносили к волосам паяльную лампу, волосы загорались. Потом, во время лунного затмения, когда луна прячется от стыда за грехи людей, ее убили. Утром ее отрезанная голова валялась в сточной канаве. В солнечных очках, потому что у нее больше не было глаз, а в рот ей затолкали ее кружевные трусики.
Почти час пролежала Юдит в кровати Анжелы, я обнимал ее. Молча. Потом она решила, что я задремал, осторожно встала и пошла на кухню, принять остатки кокаина. Я слышал, она вздохнула с облегчением. Я слышал, она засмеялась.
Меня разбудили колокола Синт-Баафс. И свист чайника.
– Вставай, засоня! – сказала Юдит.
На ней была нейлоновая ночная рубашка с оборками, та самая, разрисованная яркими павлиньими перьями. Она включила ТВ. Повар рассказывал, как тушить телячьи ножки с грибами и мелкими луковками. В его речь вклинился голос Юдит:
– Тебе сделать яичницу из двух яиц или из одного?
– Из двух, – крикнул я, еще не до конца проснувшись.
Продолжай.
Я услыхал резкое шипение, потом жуткий крик и стон. Я не мог поверить, что это кричит Юдит.
Мне показалось, вспыхнула молния. И я машинально стал считать и досчитал до семи, как будто ожидая вслед за молнией удара грома.
Вдруг запахло барбекю. Я выскочил на кухню, так быстро, что стукнулся локтем о косяк. Там стояла Юдит со сковородкой в руке. И смотрела на меня огромными, испуганными глазами. На ней ничего не было, нейлоновая рубашка исчезла. Остались обгорелые голубые, оранжевые, красные лоскутки, прилипшие к ее коже. Пламя газовой горелки, перекинувшееся на рубашку, она пыталась потушить сковородкой.
– Я жутко испугалась, – сказала она на удивление спокойно. – Это было так быстро, так горячо.
Я спросил ее: больно?
– Немножко.
– Я думал, ты опрокинула фритюрницу, – сказал я. И подумал: может, окатить ее водой? Увидел столовый набор: масло и уксус. Нет, масло нельзя. Или можно? Масло от загара?
И тут Юдит потеряла сознание, совсем как я. Медленно сползла вдоль кухонного шкафчика, коленки вместе, и свалилась на бок, девчонки этому с детства обучаются.
Я был в отчаянии. Вдруг понял, что никого не знаю. Позвонил в магазин «Феликс». Ответил минеер Феликс. Сказал, что пришлет Карлушу. «По какому адресу?» Адреса я не знал, зато его знает Карлуша. Он обещал прислать Карлушу в конце дня, и только потому, что это моя просьба, сказал, он надеется, что я больше никогда не позвоню в рабочее время.
Юдит поднялась. Морщась от боли. Стала, плача, отдирать остатки нейлона. Павлиньи перья на плечах и животе, словно островки красивой, неоконченной татуировки, под ними пузыри.
– Теперь не удастся поехать в Англию, – сказала.
Я рванул ручку входной двери так, что она распахнулась. На площадке стоял магометанин. Он низко поклонился. Турок в сдвинутой на затылок вязаной шапочке.
– Дверь сломалась, – сказал он.
– Я знаю.
– Анжелы нет дома.
– И это я знаю.
– Полицию не надо вызвать?
– Не надо.
Я дал ему десятитысячную банкноту.
Он попятился и, кланяясь, спустился по лестнице.
Я нашел масло от загара, фактор шесть. Но не посмел дотронуться до Юдит.
Надо было что-то делать. Она кричала от боли. Приласкать ее. Лучше боль, чем ничего. Я должен был взять ее, даже если это сто раз запрещено законом и наказывается пожизненно. Пожизненным чувством вины.
Она что-нибудь говорила об Англии? К кому она должна была ехать?
Она едва могла говорить.
Мы сидели друг против друга. Она глотала мои пилюли валиума.
Спросила, похожа ли она на маму. Я сказал, что не был знаком с ее мамой. Только слышал о ней.
– И все-таки похожа, – сказала упрямо.
– О'кей.
– Где была твоя свадьба?
– В мэрии Алегема.
– А где ты провел праздничный вечер? Двенадцатого октября?
– В нескольких кафе, в «Глухаре», в «Дерби», в «Фантазии»… Дальше не помню.
– В баре «Tricky».
– Вряд ли. Не люблю блядей.
– Ты провел ночь в баре «Tricky».
– Кто?
– Ты. И твоя невеста, жена, Алиса. И еще один человек. И этим человеком была Неджма. В тот день Неджма забеременела. В тот день, двенадцатого октября, у нее было три клиента. Один из них был избран. Сладчайший.
– Невозможно.
– В спальне Луи XVI, которую Камилла обставила по фотографиям из «Всеобщей истории искусств»…
Странно. А ведь мне иногда снятся не стаи собак, а роскошная комната, кремовые стены, кровать с балдахином, на которой лежат две женщины. Белая и смуглая. Обе целуют меня. Я им это позволяю. Время летит. А мне все мало. Я ласкаю их, но мне немного неловко. И я говорю с ними тоненьким голоском малыша, каким я говорил до того, как разбился: «Одна женщина у меня из ванильного мороженого, другая – из шоколадного».
Тут Юдит стала умирать. Он кричала так громко, что мне пришлось закрыть ей рот мокрым кухонным полотенцем.
Потом я позвонил в службу помощи, телефон 900, и попросил их найти вас. Потому что вы меня лучше всех знаете.
Минеер Блауте.
Да, Ноэль.
Я, что ли, этот… серийный… серийный… ну, о которых газеты пишут?
А кем еще ты можешь быть?
Я хочу быть собакой, которую уничтожают, если она хоть раз попробует человеческого мяса. Меня нужно уничтожить.
И это все?
Это все.
Послесловие
Хьюго Клаус и его роман «Пересуды»
Хьюго Клаус, самый известный в мире фламандец после Тиля Уиленшпигеля, родился в апреле 1929 года в самом знаменитом городе Западной Фландрии, Брюгге. Чтобы родиться в таком городе, надо быть поэтом. И Клаус им стал. А еще – художником, драматургом и режиссером. А еще – переводчиком Сенеки, Шекспира, Марло, Оскара Уайльда, Лорки. А еще – прекрасным прозаиком.
Клаус был блестяще образован, знал не меньше семи иностранных языков, друзья называли его «последним представителем эпохи Ренессанса». Но почти всему, что знал, он выучился сам: школу бросил в пятнадцатилетнем возрасте, год или два обучался в гентской Академии искусств и, наконец, выпустил свой первый роман – в двадцать один год.
За полстолетия творческой жизни Клаус опубликовал 150 книг, их перевели в двадцати странах мира, число переводов перевалило за сотню. Он получил больше 50 литературных премий, не только в Бельгии и Голландии, но и в Америке, Франции, Италии и других европейских странах. Это неудивительно, его книги – мастерски написанные, лишенные малейших признаков «политкорректности» истории о том, что волнует людей во всем мире: об уме и глупости, таланте и бездарности, любви и ненависти, силе и слабости.
Принято считать, что для достижения столь впечатляющих результатов положено много работать. Однако, судя по всему, процесс творчества у Клауса был естественным, как дыхание. Он абсолютно серьезно утверждал, что книги «пишут себя сами». Вдобавок он был компанейским парнем и умел получать удовольствие от жизни. Знал толк в еде и винах, а в жены и любовницы выбирал исключительно длинноногих красавиц (ярчайший пример – юная Сильвия Кристель, «Эммануэль», прожившая с Клаусом почти 7 лет и имевшая от него сына).
Впрочем, красавицы, скорее всего, сами его выбирали, очарованные обаянием таланта, юмором и непоказным мужеством. Последнее качество проявилось особенно ярко, когда Клаус вдруг обнаружил, что ему стало трудно работать, а врачи нашли у него начальную стадию «альцхаймера».
И Клаус не стал дожидаться конца, постепенно съезжая в слабоумие, но потребовал себе «легкой смерти». В 2008 году, находясь во вполне здравом уме, он удалился в мир иной.
«Я знаю, он хотел уйти достойно и красиво, – сказал один из его друзей. – Но смерть его – огромная потеря для всех, кто любит хорошую литературу, а он был одним из самых прекрасных поэтов в мире».
Книги Клауса, как правило, опираются на солидную реалистическую базу. Однако реализм этот своеобразен и соответствует реальности не более, чем реализм Джойса, Пруста или Фолкнера. Последним из этой троицы Клаус искренне восхищался, и влияние его творчества, в частности, на роман «Пересуды» легко видеть всякому, кто прочел хотя бы «Шум и ярость».
Клаус, подобно Фолкнеру, отдает повествование на откуп его персонажам, один из которых – не вполне адекватный юноша. Персонажей множество, есть даже один собирательный, «Мы», – общественное мнение, так сказать. Этот прием не только позволяет автору смотреть на происходящее со стороны, но и придает тексту большую объемность.
Но если у Фолкнера в «Шуме и ярости» время застывает, то в «Пересудах» оно, соскочив с оси, вылетает за пределы книги. Действие первой части романа происходит в середине 60-х годов прошлого века. Но прошлое не оставляет его героев в покое, оно властно вторгается в настоящее, и события, перетекая друг в друга, словно бы происходят одновременно, в каком-то неведомом «мартобре». Легко и непринужденно, буквально посреди фразы, Клаус уводит нас из деревни, где сосредоточено основное действие романа, то – во Вторую мировую, то – в джунгли Конго. Туда же неожиданно планируют обстоятельства и предметы из будущего – такие, как пистолет «Глок-35», к которому приценивается минеер Кантилльон и которого и через тридцать лет, когда писался роман, еще не существовало.
Клаус, собственно, никогда не стремился к тому, чтобы точно следовать фактам. «Всякая книга вранье, – отвечает он на вопрос интервьюера, много ли правды в его романе. – Писателю приходится врать. Когда пишешь книгу, пытаешься совершить чудо, сотворить новую реальность, только это никогда до конца не удается… Я полагаю, построить новую реальность можно только на основе выдумки… или снов». И – хитрая, хулиганская улыбочка: узнает ли оппонент скрытую цитату из Набокова? («…artists who fantastically re-create observed life…[119]119
… художники, творящие великолепный образ реальности… (англ)
[Закрыть]»)?
Итак, читатель, берущий в руки роман Клауса, должен быть готов к погружению в особый мир, созданный весьма неординарным человеком. Даже если в основе романа лежат факты, интрига окажется, для придания ей большей достоверности, выдуманной, а ее герои и места, где они обитают, скорее всего, приснились автору.
Итак, место действия – Западная Фландрия, точнее – вымышленная деревушка Алегем (название образовано от фламандского слова «aal», что означает «жидкое дерьмо»). Отчего вдвойне забавно выглядит цитата из местной газеты, где автор называет Алегем «жемчужиной фламандской короны». В эту самую «жемчужину» возвращается старший сын семьи Катрайссе, Рене, проведший несколько лет в Конго и заболевший там какой-то неведомой хворобой… Но сперва придется пояснить для русского читателя, что Рене, собственно, делал в Конго.
В 50-х годах прошлого века бельгийцы предложили населению этой колонии план перехода к самоуправлению, включавший обучение населения страны (в которой всего несколько человек имели высшее образование). Но желающие поуправлять государством решили, что учиться не обязательно, объявили себя независимыми и создали полсотни политических партий.
Демократически избранный парламент оказался неспособен справиться даже с собственными вооруженными силами. Жизнь находившихся в стране европейцев оказалась под угрозой, и Бельгия, ради охраны населения, ввела в Конго войска. ООН объявила это «нарушением суверенитета» Конго, но бельгийцы обозвали своих военных «советниками» и перестали вмешиваться в местные проблемы. А 25-тысячная конголезская армия, лишившись белых командиров, занялась внутренними разборками, отчего страна погрузилась в хаос и стала распадаться.
Первой, при поддержке бельгийских наемников, откололась богатая полезными ископаемыми Катанга. Ее возглавил Чомбе. Другую окраину отхватил с помощью Китая, Кубы и СССР левый радикал Гизенга. Самый большой кусок территории остался за центральным правительством во главе с генералом Мобуту, казавшимся наиболее вменяемым, его-то и поддержали западные страны. ООН потребовала, чтобы Бельгия вывела из Конго войска, но бельгийский консул смог эвакуировать только солдат регулярной армии, наемники же, покинув Катангу, вернулись туда, как описано у Клауса, через соседние страны.
Они, собственно, хотели подзаработать. Справиться с ними силы ООН не смогли, родная Бельгия бросила «блудных сыновей» на произвол судьбы, объявив «дезертирами», и им пришлось действовать тайно (Рене вспоминает, как они пробирались по джунглям, нарядившись туристами, в цветных шортах и гавайских рубахах, пряча тяжелую технику в кустах).
В начале 1964 года вспыхнуло восстание «симба» (львов). Их вождю-маоисту Мулеле помогал Китай; здесь же отметился Че Гевара, проведший у «симба» несколько месяцев. В августе 1964-го «симба» заняли Стенливиль, захватив почти 2000 белых заложников, которых пришлось спасать бельгийскому спецназу объединившемуся ради такого случая с наемниками. После чего наемники уже никому больше не были нужны.
Клаус весьма ярко показал, как с ними разобрались на родине. А Рене и Шарль, воспоминая свои приключения, расцвечивают сухие исторические факты занятными картинками, включая милые детали вроде казни вымышленного вождя, списанной с убийства Мулеле, использования африканскими временщиками солдат-мальчишек и подробностей культа вуду.
Неожиданно читатель обнаруживает, что события в Конго таинственным образом сплетаются с событиями Второй мировой. Кажется, для жителей Алегема она все еще не прошла, не стала частью истории, как Первая мировая, в память о погибших в которой устраивается ежегодное Паломничество к Изеру. Может, и не прошла, и не только для коллаборантов, поддержавших Гитлера. Клаус рассказывал: «…когда в начале войны в Бельгию вошли немцы, все страшно обрадовались. До этого здесь стояли французские солдаты, они пьянствовали и не пропускали ни одной девушки, а немцы навели порядок…» Не стоит забывать и об антагонизме между фламандцами и валлонами, неудивительно, что дурень-почтальон, точно отражая настроение толпы, называет французский язык «языком врага». Забавно, что они же, при молчаливой поддержке большинства, нарисуют на доме Альмы черные кресты свастик.
Впрочем, и Вторая мировая, и Конго, и поразившая Алегем эпидемия неведомой болезни – лишь инструменты, понадобившиеся Клаусу, чтобы показать лицемерие любезных соотечественников, их назойливое внимание к чужой жизни.
Но – сильно ли отличаются алегемцы от своих европейских соседей, да и вообще от любого человеческого сообщества? Роман не зря перевели во многих странах мира: крошечная фламандская деревушка оказалась точной картиной по-дурацки устроенного общества. Вглядитесь в его «лучших представителей»:
– лицемер-священник – обжора и пьяница, не отказывающий себе в запретных сексуальных утехах;
– идиот-учитель, с умным видом изрекающий бессмысленные сентенции;
– мэр-коррупционер;
– нечистый на руку сенатор;
– бездарный врач, ни черта не смыслящий в медицине;
– бесчестный нотариус…
Чистый паноптикум. Однако жители Алегема делают вид, будто все идет, как положено. Все, что происходит в деревне, обсуждается в баре «Глухарь» (в оригинале – De Doofpot, «Горшок с Заглушкой»), где за закрытой дверью пересказываются сплетни, но «наружу» ничего не выходит. Наружу вообще выпускать ничего нельзя – чтоб «чужие» не увидели.
Такому обществу, чтобы спускать пар, жизненно необходим «козел отпущения». Сперва это место занимает Ноэль, младший сын Альмы, которого после падения с тандема дразнит вся деревня (кто-то из безымянных «Мы» лицемерно замечает: «…должны же люди как-то общаться с себе подобными: кого подразнить, а кого и трахнуть, правда?»).
Но к моменту возвращения Рене из Конго им уже надоело дразнить Ноэля. Теперь место сына займет его мать, обвиненная во всех мыслимых и немыслимых грехах, и старший брат – дезертир, убийца, насильник. Да еще и больной вдобавок. А пастырь освятит травлю притчей, указывающей на виновника поразившей деревню эпидемии.
Кстати о пастыре, изумительно выступившем в сцене с Шарлем: «…надо сказать что-то успокаивающее, чтобы спасти и себя, и его от неминуемой конфронтации…» Прямо-таки «борец за мир», призывающий не раздражать агрессора, но попытаться умиротворить его.
Первая часть романа заканчивается, многоголосый хор смолкает, и в тишине звучит голос автора: «Знаете что, пошлите как-нибудь Альме открытку. Ей будет приятно». И только тут читатель, очарованный блестяще сплетенной историей, осознает, что адреса Альмы ему не узнать… Впрочем, узнав из второй части романа, написанной двумя годами позже, что Альма давно умерла, он пожалеет о ней не как о персонаже романа, но как об умершем знакомом.
Некоторые считают, что Клаус написал вторую книгу, чтобы показать, как бельгийская политика лицемерной скрытности позволила педофилу и убийце Дютруа[120]120
Получил 15 лет тюрьмы за изнасилование пяти девочек, выпущен через 6 лет под наблюдение психиатра и немедленно принялся за старое. Был задержан через три года по подозрению в педофилии, отпущен и вновь арестован через несколько месяцев. За попытку побега из-под стражи приговорен к 5 годам, это дало властям время на расследование основного дела. Наконец в июне 2004 года он получил пожизненное заключение.
[Закрыть] терроризировать население страны в течение нескольких лет.
Но Клаус не был бы Клаусом, если бы его история не получилась поистине многогранной. Словно в крутящемся калейдоскопе, сменяют друг друга издевающиеся над Ноэлем «интеллектуалы»-продавцы магазина «Феликс», жадная голландская родня умирающей Камиллы, исламские террористы, жуткая история Неджмы и Юдит…
Истории, которые рассказывает Ноэль, может, и не вполне адекватны, сам Ноэль говорит о себе: я – дурак. Однако, как и в первой части романа, все здесь не просто.
Ноэль – явно не такой идиот, каким пытается себя изобразить. Вина за то, что он оказался растяпой, не приспособленным к жизни, лежит на его матери. Она его чересчур жалела после несчастья, обращалась с ним, как с малышом, слишком долго держала при себе, и он, стараясь ей угодить, притворился беспомощным. И продолжает убеждать самого себя и других в своей беспомощности.
Стоит вчитаться в его истории о кровожадных убийствах, как возникает подозрение, что вымысла в них больше, чем правды, что это – привидевшиеся во сне кошмары. А беседа с экс-комиссаром – попытка найти заинтересованного слушателя, обратить на себя внимание. И может быть, «попасть в телевизор».
А ведь есть еще Юдит со своей теорией «трех отцов», Камилла, непонятно зачем поселившая в своем доме Кэпа, загадочный злодей Декерпел…
Собственно, о странных поворотах сюжета и загадках романа «Пересуды» можно писать бесконечно, тем более что роман этот пока что недостаточно обработан специалистами и критикой. Так что у заинтересованного читателя остается возможность переложить кусочки изящной головоломки Клауса по-своему и поглядеть, что из этого получится.
Ирина Гривнина
Амстердам, октябрь 2012
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.