Текст книги "Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей"

IX

Сопоставив высказывание Сандры Калниете о равноценности коммунистической и национал-социалистской диктатуры и вытекающей из этого необходимости для Европы пересмотреть свою политику в отношении прошлого с суждением Петера Эстерхази о нерешительности Восточной Европы в деле преодоления прошлого, мы получим наглядное представление о диапазоне разброса культур памяти в посткоммунистической части континента. Одновременно становится ясно, что и решительное требование латвийского министра, и пессимистическое наблюдение венгерского писателя резко отличаются от упомянутого в начале статьи «немецкого индустриального стандарта» политики прошлого.

Специфика национальных культур воспоминания в европейских странах, переживших диктатуру, определяется многочисленными и имеющими разный вес факторами, в том числе идеологией, исторической политикой, формой диктатуры, ее продолжительностью, тем, как она возникла и как закончилась, и т. д. Эта национальная специфика заметна и в посткоммунистических культурах памяти Восточной Европы, даже несмотря на внешние сходства между ними – такие, например, как подчас ироническое обращение с памятниками, оставшимися от эпохи коммунизма[224]224
  Здесь следует назвать, например, Парк статуй (Szoborpark) на окраине Будапешта, в рекламе которого посетителю обещают «гигантские памятники коммунистической диктатуры»; в парке имеется также магазин сувениров под названием Red Star Store (http://www.szoborpark.hu; последнее посещение 21 января 2005 года). Можно упомянуть и Музей советских скульптур (Sovietinių skulptūrų muziejus Grūto parkas) в городе Грута неподалеку от Друскининкая (Литва) (http://www1.omnitel.net/grutas/; последнее посещение 21 января 2005 года). О проекте Lenin on Tour см. также: Herz R. Lenin on Tour. 10th September – 6th October. München, 2004 (http://www.lenin-on-tour.com; последнее посещение 21 января 2005 года).


[Закрыть], или мания перезахоронения вождей, проявившаяся в 1989 году и выполняющая структурообразующую функцию, которую Кэтрин Вердери определила как «постсоциалистическая некрофилия»[225]225
  Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies: Reburial and Postsocialist Change. N.Y., 1999 (цитата – с. xiii). См. также: Naumescu V. Burying Two Bishops: Legitimating the Church through the Politics of the Past in Romania // Memory, Politics and Religion. P. 137—156; Benziger K.P. The Funeral of Imre Nagy: Contested History and the Power of Memory Culture // History and Memory. 2000. № 12. Vol. 2. P. 142—163.


[Закрыть]. На этом фоне германская культура памяти, нередко выставляемая в качестве европейского «эталона», предстает скорее особым случаем или даже исключением, подтверждающим правило. Соответственно, если мы концентрируемся на различиях между «особым путем» культуры памяти в ФРГ в годы холодной войны (и в нынешней объединенной Германии) и описанными здесь типами восточноевропейской культуры воспоминания, наше представление о предмете неизбежно искажается. Вряд ли есть что-то специфически восточноевропейское в активном обращении к национальной истории или в зависимости культуры памяти от типов и форм функционирования диктатур. Не уникальна и диспропорция воспоминания и забвения, включая «заметание под ковер» особо щекотливых моментов прошлого. Всеобщий заговор молчания, как и фиксация на национальной истории, являются скорее обычными практиками в Европе, о чем свидетельствует ситуация в Испании, Португалии и Греции. Если прав Герман Хаймпель, считающий самой «европейской» характеристикой истории Европы существование наций, тогда культура памяти в Европе была и останется в первую очередь национально окрашенной.

X

В этой связи отметим, что начало расширения ЕС на восток ознаменовалось сразу двумя инициативами в области культуры памяти, явно претендующие на транснационально-европейский характер. Вопреки ожиданиям, обе инициативы нацелены не на канонизацию европейских «мест памяти»[226]226
  См. об этом: Lottes G. Europäische Erinnerung und europäische Erinnerungsorte? // Jahrbuch für europäische Geschichte. 2002. Bd. 3. S. 81—92; Corni G. Umstrittene lieux de mémoire in Europa im 20 Jahrhundert // Ibid. S. 93–100.


[Закрыть], а на критическое исследование одного особого аспекта «века крайностей», который в новых мнемопроектах предстает как «век изгнаний». Речь идет, во-первых, о создании по предложению польского сейма Центра памяти народов Европы под эгидой Совета Европы. Проект Центра разрабатывается Комитетом по делам миграции, беженцев и населения Парламентской ассамблеи этой старейшей панъевропейской организации. Тематическим стержнем проекта должна была стать репрезентация «общего характера преступной деятельности тоталитарных режимов, будь то нацистов или коммунистов»[227]227
  Решение сейма Республики Польши от 27 ноября 2003 года об основании Центра памяти народов Европы под эгидой Совета Европы. См. о более ранней польской инициативе: Gluza Z. Dokumentationszentrum der Vertreibungen im Europa des 20 Jahrhunderts // KARTA: Zeitzeugnisse aus Ostmitteleuropa: Historische Zeitschrift. 2002. Bd. 3. S. 1–3.


[Закрыть]. Но в результате дискуссии, начавшейся в 2003 году в Германии и между Германией и Польшей по поводу требований Союза изгнанных о создании Центра против изгнаний в Берлине, назначенный вышеупомянутым комитетом уполномоченный, швед Матс Эйнарссон, радикально сместил фокус инициативы Совета Европы. Теперь она должна отражать такие темы, как «депортации, переселение, изгнание, вынужденная миграция населения, обмен населения, этнические чистки» в Европе ХХ столетия[228]228
  Establishment of the Centre for European Nations’ Remembrance under the auspices of the Council of Europe. Revised memorandum. Parliamentary Assembly of the Council of Europe. Committee on Migration, Refugees and Populations. Rapporteur Mr Mats Einarsson, Sweden, Group of the Unified European Left (AS/Mig [2004


[Закрыть] 18 rev. 3 30 September, 2004 Or. Eng.).]. Соответственно, Комитет принял для своего детища название «Европейский центр памяти [жертв] вынужденной миграции и этнических чисток»[229]229
  Programme. Seminar on the Establishment of the Centre for European Nations‘ Remembrance under the auspices of the Council of Europe followed by a visit to the International Red Cross and Red Crescent Museum [4 November, 2004


[Закрыть]. Parliamentary Assembly of the Council of Europe. Committee on Migration, Refugees and Populations. (AS/Mig[230]230
  2004


[Закрыть] 25 rev. 4. 2 November, 2004).], что встретило одобрение исполнительных органов Совета Европы. Планируется вынести проект на утверждение III встречи глав государств и правительств стран – членов Совета Европы в мае 2005 года в Варшаве.

Одновременно с этим инициированным Польшей проектом Совета Европы возникла совместная немецко-польская инициатива, преследующая примерно те же цели. Она предполагает создание сети исследовательских институтов и гражданских инициатив, которые занимались бы изучением этнических чисток и других политически мотивированных вынужденных миграций в Европе ХХ столетия[231]231
  О предыстории вопроса см.: Bingen D., Troebst S., Borodziej W. Erklärung zum internationalen wissenschaftlichen Kolloquium “Ein europäisches Zentrum gegen Vertreibungen: Historische Erfahrungen – Erinnerungspolitik – Zukunftskonzeptionen”, Darmstadt, 7. Dezember, 2002 // Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 2003. Bd. 51. S. 102—104; Meckel M. Gemeinsame Erinnerung als Schritt in die Zukunft. Für ein Europäisches Zentrum gegen Vertreibungen, Zwangsaussiedlungen und Deportationen – Geschichte in Europa gemeinsam aufarbeiten, Juli, 2003 (http://www.markusmeckel.de/ pdf2/zentrum-vertreibung/aufruf-europaeisches-zentrum-gegen-vertreibun-gen.pdf; последнее посещение 21 января 2005 года); Erklärung B. Europäisches Netzwerk Zwangsmigrationen und Vertreibungen im 20 Jahrhundert. März, 2004 (http://library.fes.de/history/boll-eu-netzwerk-bonner.pdf; последнее посещение 21 января 2005 года).


[Закрыть]. Отправной точкой проекта стало решение бундестага «О создании европейски ориентированного центра против изгнаний» от 4 июля 2002 года. Оно дало толчок научным исследованиям по новейшей истории[232]232
  См. об этом прежде всего сборник докладов конференции: Vertreibungen europäisch erinnern?; а также: Flucht und Vertreibung in europäischer Perspektive / Hrsg. von J. Danyel, P. Ther (= Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 2003. Bd. 51. № 1); Pamięć wypędzonych: Grass, Beneš i środkowoeuropejskie rozrachunki: Antologia tekstów polskich, niemieckich i czeskich / Hrsg. von P. Buras, P.M. Majewski. Warszawa, 2003; а также: Troebst S. Unterwegs in Europa: Wissenschaftler plädieren dafür, die Vertreibung europäisch zu erforschen und zu erinnern // Freitag. 2004. 30 Januar. № 6. S. 15; Troebst S. Geschichte als politisiertes Szientifikum: Ein europäisches Netzwerk zur Erforschung ethnopolitisch motivierter Zwangsmigration // Geschichte als Politikum: Ein europäisches Netzwerk gegen Vertreibungen / Hrsg. von F. Boll, B. Faulenbach. Bonn, 2004.


[Закрыть], и, кроме того, его следствием стало совместное заявление федерального президента Германии Йоханнеса Рау и президента Польши Александра Квасьневского в Гданьске 29 октября 2003 года:

Европейцам нужно вместе по-новому оценить и документировать все случаи депортации, бегства и изгнания, которые имели место в Европе в XX веке, чтобы разъяснить общественности их причины, историческую подоплеку и многообразные последствия. <…> Мы призываем к тому, чтобы вести откровенный европейский диалог по этому важному вопросу, касающемуся нашего прошлого и нашего общего будущего, и ожидаем, что пользующиеся высоким авторитетом лица, политики и представители гражданского общества внесут в него свой вклад. Они должны также сформулировать рекомендации, в каких формах и структурах может вестись работа по сбору данных и документации в европейском масштабе.[233]233
  Erklärung von Bundespräsident Johannes Rau und dem Präsident der Republik Polen, Aleksander Kwaśniewski, Danzig, 29 Oktober, 2003 (http://195.43.53.184/dokumente/,-93344/Rede/dokument.htm; последнее посещение 21 января 2005 года).


[Закрыть]

Вопреки скептикам, говорившим об обреченности «преждевременной европеизации»[234]234
  Dietrich S. Verfrühte Europäisierung. Die Auseinandersetzung um ein Zentrum gegen Vertreibungen geht weiter // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 2003. 16 Juli. № 162. S. 10.


[Закрыть], гданьский импульс побудил польского министра культуры Вальдемара Домбровского принять предложение своей немецкой коллеги Кристины Вайсс[235]235
  Weiss Ch. Niemand will vergessen: Aber nur ein Netz von Geschichtswerkstätten in ganz Europa dient der historischen Aufklärung // Die Zeit. 2003. 1 Oktober. № 41. S. 46; Weiss Ch. Europa als kultureller Raum: Kulturpolitische Perspektiven der EU-Osterweiterung // Osteuropa. 2003. Bd. 53. S. 1603.


[Закрыть] о расширении формата встречи министров культуры государств Вышеградской группы (Польши, Чешской Республики, Словакии и Венгрии) в апреле 2004 года в Варшавском королевском дворце. В состав участников были включены представители Германии и Австрии. А тема встречи – «За взаимопонимание» – была использована для обсуждения такого щекотливого вопроса, как: «политические и этнические конфликты, вынужденная миграция и изгнания с точки зрения нашего культурного наследия». Стороны пришли к единому мнению о необходимости включения тематики беженцев и изгнания «в европейский контекст» и создания «общеевропейской сети [институций], которые бы занимались историей Европы в ХХ веке и сосредоточили свою деятельность на распространении знаний об этом историческом периоде, особенно среди молодежи»[236]236
  Presseerklärung № 199 der Bundesbeauftragten für Kultur und Medien vom 23 April 2004: “Konferenz zum Thema Vertreibung in Warschau: Kulturstaatsministerin Weiss zieht positive Bilanz” (http://www.bundeskanzler.de/ Pressemitteilungen-.7916.641242/a.htm?printView=y; последнее посещение 21 января 2005 года). См. также: Zachowicz P. Opowiedzieć Europejczykom historię: Sześć państw jednym głosem o wypędzeniach // Rzeczpospolita. 2004. 23 April. № 96. S. A7; Gnauck G. Schwierige Debatte über Vertreibungen: Fünf Länder wollen den Austausch vertiefen // Die Welt. 2004. 23 April. S. 28; Ludwig M. Schön reden: Korrekte Minister: Warschauer “Initiative gegen Vertreibungen” // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 2004. 24 April. № 96. S. 36.


[Закрыть]. Немецкий министр культуры охарактеризовала Варшавскую встречу как «неописуемое переживание, потому что мы все осознавали, что впервые с 1945 года министры культуры Германии, Польши, Чехии, Венгрии, Австрии и Словакии встретились, чтобы говорить друг с другом о таких вещах»[237]237
  Interview mit Kulturstaatsministerin Christina Weiss // Die tages-zeitung. 2004. 4 Mai (http://www.bundeskanzler.de/Interviews-.7911.647138/ a.htm; последнее посещение 21 января 2005 года).


[Закрыть]. В результате интенсивных переговоров, ведшихся на протяжении всего 2004 года, назначенные министрами культуры Польши, Венгрии и Германии представители и эксперты договорились о названии проекта: «Европейская сеть „Воспоминание и солидарность“». Они также приняли проект учредительного манифеста, в котором задачи, структура и порядок работы нового учреждения описаны следующим образом:

Предметом [деятельности] сети является сбор и анализ документов и распространение знаний по истории ХХ столетия, – столетия войн, тоталитарных диктатур и страданий гражданского населения, становившегося жертвами войн, угнетения, оккупации, вынужденных миграций, а также националистических, расистских и идеологически мотивированных репрессий. <…> Задачи «Сети „Воспоминаниe и солидарность“»: a) объединение уже существующих в отдельных странах инициатив, а также организация сотрудничества между общественными, государственными и неправительственными организациями, исследовательскими институтами и местами памяти; б) поддержка, финансирование и проведение совместных исследовательских и образовательных проектов, а также конференций, выставок, публикаций и прочих мероприятий. <…> Для координации работы «Европейской Сети „Воспоминание и солидарность“» учреждается секретариат в Варшаве. <…> «Сеть „Воспоминание и солидарность“» стремится к тесному сотрудничеству с Европейским Союзом, Советом Европы и с ОБСЕ.[238]238
  Entwurf einer Erklärung über die Gründung des Europäischen Netzwerks Erinnerung und Solidarität: Expertentreffen im Internationalen Kulturzentrum Krakau, 22 November 2004.


[Закрыть]

Впоследствии министр культуры Чешской Республики фактически вышел из проекта, а его словацкие и австрийские коллеги демонстрировали безразличие к его реализации. Это свидетельствует о сохранении различий между европейскими обществами в сфере культуры памяти. В то же время нельзя не заметить, что этот проект, инициированный Германией и Польшей и охватывающий государства Вышеградской группы, до сих пор никак не скоординирован с инициативой Совета Европы по созданию Центра памяти народов Европы и с Европейским центром памяти [жертв] вынужденной миграции и этнических чисток. Однако линии раскола в обоих случаях проходят не между «западной» и «посткоммунистической» Европой, а между отдельными национальными государствами (Польша/Германия/Венгрия vs. Чехия/Австрия/Словакия) или между организациями (Вышеградская группа vs. Совет Европы). Очевидно также, что национальные культуры памяти в Европе, которые раньше вступали в двусторонние контакты друг с другом в ситуациях конфликта, теперь начинают в поисках консенсуса искать связи на транснациональном уровне. И тот факт, что все это происходит именно в связи с болезненной темой изгнаний и депортаций в Центральной и Восточной Европе (охватывающей XX столетие, начиная с Первой Балканской войны 1912—1913 годов и до войны в Косове в 1999 году), представляет собой, без сомнения, прорыв – как в области культуры памяти, так и в области исторической политики. Важно, что с помощью названных инициатив пережившие травму диктатуры общества Восточной Европы, вместе с немцами, обладающими большим опытом в вопросах преодоления прошлого, пытаются перепрыгнуть через тень собственного прошлого. И есть надежда, что в обозримом будущем все забудут про «украденный коммунистами ковер».

Игорь Мартынюк
Потускневшее «золото» русского зарубежья: опыт критического очерка новейшей историографии межвоенной европейской эмиграции

12 февраля 1945 года представители делегации русских эмигрантов во главе с бывшим послом России во Франции, одним из лидеров кадетской партии Василием Маклаковым, публично подняв бокал за здоровье Сталина во время посещения советского посольства в Париже, совершили поступок, шокировавший русскую эмиграцию, пережившую военное лихолетье. В декабре этого же года в девяти товарных вагонах вывозятся в Москву из Праги под присмотром советских военных архивариусов более 600 коробок с документами из фондов расформированного Русского заграничного исторического архива и Архива донского казачества. Оба события, конечно, внешне никак не связаны, но внутренняя их связь предельно символична: первое знаменовало конец эмиграции как политического сообщества в рассеянии, второе – фактический конец его истории, с конфискацией исторического имущества в пользу исконной «хозяйки» наследия дореволюционной России, триумфально покончившей, хотя бы так, на символическом уровне, с проблемой своего культурно-психологического постреволюционного «раздвоения». В последовавшие несколько десятилетий «Россия № 2» существовала уже как миф на страницах мемуаров, исторических работ, создававшихся на Западе потомками эмигрантов первой волны или немногочисленными ее представителями. Иногда о ней вспоминали в Европе и Америке, принимая новые волны мигрантов. В России же вывезенные архивные коробки по-настоящему стали изучать только после смерти самой хозяйки-империи. Оговоримся сразу, что в фокусе данного очерка – история изучения и мифологизации преимущественно русской эмиграции.[239]239
  В работе используется и термин «российская», подчеркивающий не столько этническую принадлежность, сколько культурную и политическую связь внутри России и в рассеянии, характерную для «воображаемого сообщества», многонационального по составу. О национальных эмиграциях см.: Сачанка Б. Беларуская эмiграцыя. Менск, 1991; Трощинський В.П. Мiж-воїнна украïнська емiграцiя в Європi як историчне и соцiально-политичне явище. Киïв, 1994; Нарiжний С. Украïнська емiграцiя: культурна праця украïнськоi емiграцiï мiж двома свiтовими вiйнами. Прага; Київ, 1942—1999. Т. 1: Студii Музею визвольнoï боротьби Украïни; Т. 2; Гайнетдинов Р.Б. Тюрко-татарская политическая эмиграция: начало ХХ века – 30-е годы: исторический очерк / Под ред. И.Р. Тагирова. Набережные Челны, 1997; Евреи России – иммигранты Франции: Очерки о русской эмиграции / Под ред. В. Московича, В. Хазана и С. Брейар. М.; Париж; Иерусалим, 2000.


[Закрыть]

Новейшую историографию русского зарубежья можно назвать постраевской, т. е. появившейся вне непосредственного мощнейшего влияния работы Марка Раева о культуре русского зарубежья[240]240
  Raeff M. Russia Abroad: A Cultural History of the Russian Emigration, 1919—1939. N.Y., 1990; русский перевод: Раев М. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции: 1919—1939 / Пер. с англ. А. Рытобальской; предисл. О. Казниной. М., 1994. См. также: Raeff M. Recent Perspectives on the History of the Russian Emigration (1920—1940) // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2005. Vol. 6. № 2. P. 319—334.


[Закрыть]. Посмотрим, что было характерно для литературно-историографического бума последних десятилетий, отдавая себе отчет в сложности поставленной задачи: в одном очерке невозможно исчерпывающе представить как новейшую западную, так и российскую историографию эмиграции. Для начала определим задачи, которые стояли перед исследователями накануне историографического бума последних десятилетий[241]241
  Вот, например, некоторые из них, упомянутые в статье А. Квакина: «…комплексное рассмотрение причин эмиграции представителей российской интеллигенции в прошлом и настоящем. Изучение проблем адаптации к инокультурному пространству, вживания в чужую культуру, противостояния полной ассимиляции. Анализ религиозных аспектов социокультурных процессов российской эмиграции. Выявление общих черт российской диаспоры и специфики ее в отдельных регионах и конкретных странах… Аналитический обзор деятельности культурных обществ, организаций, союзов и центров российского рассеяния. Оценка взаимовлияния российской культуры метрополии и российского Зарубежья… Оценка вклада эмигрантской интеллигенции в общемировой культурный процесс» (Квакин А.В. Культурная миссия российской интеллигенции в эмиграции: к постановке проблемы // Культура русского зарубежья. М., 1995. С. 27). В нашем обзоре мы вынуждены опустить религиозный и региональный аспекты, имеющие солидную литературу. Оба они так или иначе связаны с основными направлениями в исследовании зарубежья (или соответствуют им, как в случае с многочисленными сборниками в жанре «Русские в…»), рассматриваемыми в данном обзоре. Литературная эмиграция также представляется отдельной масштабной темой, по возможности мы будем касаться ее в ссылках. Региональные аспекты см.: Исаков С.Г. Русские в Эстонии (1918—1940): Историко-культурологические очерки. Тарту, 1996; Казнина О. Русские в Англии: русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине ХХ века. М., 1997; Русская эмиграция в Югославии. М., 1996; Козлитин В.Д. Русская и украинская эмиграция в Югославии. Харьков, 1996; Алексеева Е.В. Российская эмиграция в Королевстве сербов, хорватов, словенцев, 1920—1941 годы // Отечественная история. 2000. № 1. С. 32—40; Серапионова Е.П. Российская эмиграция в Чехословацкой республике, 20–30-е годы. М., 1995; Шишкин М. Русская Швейцария: литературно-исторический путеводитель. Цюрих, 2001; Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов: гражданские беженцы, армия, учебные заведения. М., 1994; Русская эмиграция во Франции: вторая половина XIX – середина XX в. М., 1995; Русская эмиграция во Франции, 1850–1950-е: Сб. научных статей. М., 1995; Страна синей птицы: русские в Бельгии / Под ред. Э. Вагеманса. М., 1995; Ипполитов С.С. Три столицы изгнания: Константинополь, Берлин, Париж, центры зарубежной России 1920–1930-х гг. М., 1999 и в множестве других, в том числе в статьях в сборнике: Культурное наследие российской эмиграции, 1917—1940 / Под ред. Е.П. Челышева и Д.М. Шаховского. М., 1994. Т. 1–2.
  Западная историография – см.: Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941: Leben im europäischen Bürgerkrieg / Hrsg. von Karl Schlögel. Berlin, 1995; Бялата эмиграция в Булгария: материали от научната конференция: София, 23 и 24 септември 1999 г. / Ред. Дончо Даскалов. София, 2001; Burchard A. Klubs der russischen Dichter in Berlin 1920—1941: Institutionen des literarischen Lebens im Exil. München, 2001. На данный момент глубоко исследована русская чехословацкая эмиграция. Итоговой работой следует считать монографию Елены Чиняевой, в ней же можно ознакомиться с теоретическими и методологическими аспектами, свойственными современному изучению зарубежья на Западе, включая проблему анализа политического языка эмигрантов: Chinyaeva E. Russians outside Russia: The Émigré Community in Czechoslovakia, 1918—1938. München, 2001 (= Veröffentlichungen des Collegium Carolinum; Bd. 89). С многочисленными статьями по этому же региональному частному случаю можно ознакомиться в двух многотомных сборниках: Ruská a ukrajinská emigrace v CSR v letech 1918—1945 / Ed. Vaclav Veber, Zdenek Sládek, Miluša Bubeníková. Praha: Seminár pro dejiny východní Evropy pri Ústavu svetových dejin FF UK v Praze, 1993—1995. Vol. 1–3; International Conference “Russian, Ukrainian and Belorussian Emigration between the World Wars in Czechoslovakia. Results and Perspectives of Contemporary Research: Holdings of the Slavonic Library and Prague Archives.” Prague, August 14—15, 1995. Proceedings. Slavonic Library Attached to the National Library of the Czech Republic, Slavonic Institute of the Czech Academy of Sciences and Arts, Society for East and Central European Studies in the Czech Republic. Prague, 1995. Vol. 1–2.


[Закрыть], и проследим, насколько современные исследовательские направления смогли приблизиться к их решению. В качестве преамбулы – несколько слов об источниковедении…

В начале было… дело, фонд и опись

Растущий с каждым годом корпус работ по истории российского зарубежья неизбежно повлек за собой столь же стремительное расширение источниковедческой базы, придав импульс не только работе по выявлению новых исторических источников, но и по систематизированию и описанию уже накопленного материала, имеющегося в российских федеральных архивах. Зарубежная россика превратилась в перспективное самостоятельное направление архивоведения. Освоение культуры и истории «России №2» материализовалось в десятках монографий и справочных пособий, тысячах страниц новоприобретенных документов из личных фондов и эмигрантских организаций[242]242
  О количественных показателях деятельности федеральных архивных служб и перечне наиболее значительных источников основных поступлений за последние несколько лет, обмене документами с зарубежными архивами и др. см.: Зарубежная архивная россика: итоги и перспективы выявления и возвращения // Отечественные архивы. 2001. № 1. С. 47—53. Об этапах работы дает представление: Козлов В.П. Зарубежная архивная россика: проблемы и направления работы // Новая и новейшая история. 1994. С. 13—23; Зарубежная архивная россика: Итоги и перспективы возвращения: Материалы Международной научно-практической конференции, 16—17 ноября 2000 г. М., 2000—2001. Отдельная тема – региональное дробление в изучении и описании источников: см., к примеру, статью А. Попова «Формирование комплекса архивных материалов российской эмиграции» в сборнике «Россика в США: 50-летию Бахметевского архива Колумбийского университета посвящается» (М., 2001 [= Материалы к истории русской политической эмиграции. Вып. 7]. С. 242—248).


[Закрыть]. Академическое поле историографической индустрии формировалось несколькими мощными центрами Российской академии наук: Институтами российской и всеобщей истории, Институтом славяноведения и балканистики, научно-исследовательскими группами сразу нескольких отделений ИНИОН, Институтом культурологии Министерства культуры, Центром архивных исследований Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета и даже Институтом русского зарубежья при Академии естественных наук. Список задействованных государственных учреждений бесконечен и представляет интерес сам по себе. Впрочем, государственная монополия на историческое наследие была серьезно подорвана сформировавшейся в середине 1990-х годов группой конкурирующих общественных независимых организаций, таких как Архив-библиотека Русского фонда культуры, солженицынская Библиотека-фонд «Русское зарубежье», Научно-исследовательский центр «Архив-РОА», научный центр «Мемориала» и др., деятельность которых была всецело сфокусирована на комплектовании, хранении и пропаганде материалов зарубежной России.

Вероятно, подключение именно этого нового сектора стимулировало библиографическую и архивоведческую работу, несколько запаздывавшую после появления многочисленных перепечаток литературных работ, пробных антологий философской мысли эмигрантов и монографических исследований[243]243
  Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье… Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990; Литература русского зарубежья: Антология: В 6 т. / Под ред. А.Л. Афанасьева, сост. В.В. Лаврова. М., 1990; Пути Евразии: русская интеллигенция и судьбы России / Сост. И.А. Исаева. М., 1992.


[Закрыть]. Первые библиографические указатели эмигрантской периодики появляются в начале 90-х[244]244
  Наиболее полные каталоги были изданы во Франции: L’Emigration russe: revues et recueils, 1920—1980: index général des articles / Publié par la Bibliothèque russe Tourguenev et la Bibliothèque de documentation internationale contemporaine; [ouvrage édité sous la direction de Tatiana Gladkova, Tatiana Ossorguine]. Paris, 1988; L’emigration russe en Europe: catalogue collectif des périodiques en langue russe, 1855—1940 / Établi par Tatiana Ossorguine-Bakounine. 2e éd., rev. et complétée. Paris, 1990 (1-е изд.: 1976); L’émigration russe en Europe: catalogue collectif des périodiques en langue russe, 1940—1979 / Établi par Anne-Marie Volkoff. 2e éd. ref. Paris, 1981. См. также: Зарубин В. Путеводитель по русской и русскоязычной периодике в Европе // Москва. 1991. № 1. С. 198—207; Сводный каталог русских зарубежных периодических и продолжающихся изданий в библиотеках Санкт-Петербурга: 1917—1992. СПб.: РНБ, 1993; Шаховской Д.М. Библиография русского зарубежья // История и историки. М., 1995. С. 389—410.


[Закрыть], чуть позже выходят путеводители по соответствующим архивным фондам[245]245
  Один из первых ключевых путеводителей по истории межвоенного периода был издан в Праге: Русская и украинская эмиграция в Чехословацкой республике, 1918—1938: Путеводитель по фондам и собраниям в Чешской республике. Прага, 1995; Русское зарубежье, 1917—1994: Каталог изданий из фондов Архива Русского зарубежья. М., 1992—2002.
  Т. 1–2; Литература русского зарубежья в фондах библиотек Москвы: Краткий справочник / Сост. И.В. Балдина. М., 1993; Алексеев А.Д. Литература русского зарубежья: Книги 1917—1940 гг.: Материалы к библиографии. СПб., 1993.


[Закрыть]. Наконец, в 1997—1999 годах увидели свет сразу три основополагающих издания: путеводитель, составленный архивистом-зарубежником Андреем Поповым; биографический справочник, содержащий около 400 статей, – «Русское зарубежье: „Золотая книга“ эмиграции»; и путеводитель по фондам Русского исторического архива в Праге[246]246
  Фонды Русского исторического архива в Праге: Межархивный путеводитель. М., 1999; Попов А.В. Русское зарубежье и архивы: Документы российской эмиграции в архивах Москвы: Проблемы выявления, комплектования, описания, использования. М., 1998; Русское Зарубежье: Золотая книга эмиграции: первая треть ХХ века: Энциклопедический биографический словарь. М., 1997.


[Закрыть]. Исчерпав вскоре библиографический потенциал центральных фондов, архивисты обращаются к поиску и описанию (точнее, популяризации для русскоязычной научной аудитории) материалов, хранящихся в депозитариях Соединенных Штатов – Гуверовском и Бахметевском архивах.

С середины 1990-х по настоящее время было реализовано несколько проектов «тотальной» истории по воссозданию детальной хроники научной и культурной жизни предвоенной эмиграции в двух европейских странах – Германии и Франции. С 1994 года в нескольких номерах «Российского литературоведческого журнала» печатается «Хроника литературной жизни русского зарубежья», охватывающая 1924—1933 годы[247]247
  Хроника литературной жизни русского зарубежья: Франция (1929—1930) // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4; Хроника литературной жизни русского зарубежья: Франция (1931—1933) // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5–6; Хроника литературной жизни русского зарубежья: Германия (1924—1925) // Российский литературоведческий журнал. 1997. № 8.


[Закрыть]. В 1997—1998 годах аналогичный, но еще более амбициозный проект завершается публикацией четырех томов хроники жизни эмиграции во Франции с 1920 по 1940 год.[248]248
  Русское зарубежье: хроника научной, культурной и общественной жизни, 1920—1940, Франция (= L’emigration Russe: chronique de la vie scientifique, culturelle et sociale, 1920—1940, France) / Под ред. Л.А. Мнухина. М.: ЭКСМО, 1995—1997.


[Закрыть]

К этому же жанру принадлежит еще одно издание – «Историческая наука российской эмиграции, 1920–1930-е годы: Хроника».[249]249
  Историческая наука российской эмиграции, 20–30-е гг. ХХ в.: Xроника / Сост. С.А. Александрова. М., 1998.


[Закрыть]

В него вошли данные из эмигрантских газетных публикаций, «Записок русского исторического общества» в Праге, Русского научного института в Белграде. Авторы компиляции сосредоточились на тематике и периодичности выступлений ученых-эмигрантов, относящихся не только к истории, но и к политике (учитывающих их потенциальную аудиторию). В качестве долгосрочного проекта литературоведческим сектором ИНИОН РАН с 1997 года издается «Литературная энциклопедия Русского зарубежья: Писатели Русского зарубежья», насчитывающая к настоящему времени уже четыре тома. В западной историографии подобная энциклопедическая работа началась давно[250]250
  Beyssac M. La vie culturelle de l’emigartion russe en France (1920—1930). Paris, 1971.


[Закрыть] и все еще продолжается, правда, инициатива практически полностью перехвачена российской стороной.[251]251
  Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918—1941 / Hrsg. von Karl Schlögel et al. Berlin, 1999.


[Закрыть]

Нынешние российские историки могут использовать опыт своих зарубежных коллег не только применительно к систематизации письменных источников, но и к работе в жанре устной истории. В 1990 году Майкл Гленни и Норманн Стоун ввели в оборот три типа потенциальных источников: записанные в Англии, Франции, Израиле, Швейцарии и Соединенных Штатах интервью с эмигрантами (только одна треть из 160 включена в их книгу), неопубликованные письменные воспоминания из личных фондов и статьи, печатавшиеся в малоизвестных изданиях[252]252
  Копии интервью хранятся в The School of Slavonic and East European Studies (University of London) и The Russian Archive, Brotherton Library (University of Leeds). См.: Glenny M., Stone N. The Other Russia. London, 1990.


[Закрыть]. Эти материалы, особенно интервью, имеют большой хронологический и тематический охват – от эпохи расцвета думской демократии до времени третьей волны эмиграции, включая «травелоги», описания бегства в Европу, эмигрантского быта беженцев в 1922—1945 годах и др.

Как в современной российской, так и в западной историографии межвоенной эмиграции в качестве особого жанра можно выделить тематические сборники статей. Универсализм одного из первых таких сборников – «Культурное наследие российской эмиграции, 1917—1940», похоже, стал образцом для последующих публикаций, структурно очень схожих: «Культура российского зарубежья» (1995) и «Россия в изгнании: судьбы российских эмигрантов за рубежом» (1999)[253]253
  Культура российского зарубежья / Под ред. А.В. Квакина, Е.А. Шулеповой. М., 1995; Россия в изгнании: судьбы российских эмигрантов за рубежом / Под ред. Е.И. Пивовара. М., 1999.


[Закрыть]. Материалы в них сконцентрированы вокруг нескольких взаимосвязанных тем: определение эмиграции; дебаты о ее культурной миссии / ее фиктивности; социальный статус эмигрантов в странах-реципиентах; жизнь в культурных центрах Европы; обширное идейное наследие, как философское, так и военно-политическое; биографии историков; деятельность научных центров и академических групп русского рассеяния. Среди аналогичных западных изданий отметим книгу под редакцией немецкого историка Карла Шлегеля «Великий Исход: русская эмиграция и ее центры, 1917—1941»[254]254
  Der grosse Exodus: die russische Emigration und ihre Zentren 1917—1941 / Hrsg. von Karl Schlögel. München, 1994.


[Закрыть]. К сожалению, этим сборникам присущи недостатки всех сборников – «братских могил», лишенных какой-либо концептуализации, что свидетельствует о назревании кризиса академического перепроизводства. Ценность подобных работ, пожалуй, заключается не столько в представленных в них результатах исследований, сколько в том, что они позволяют представить, как много исследователей вовлечено в изучение тех или иных аспектов истории эмиграции.[255]255
  Вполне возможно отнести к последней категории один из сборников: Зарубежная Россия, 1917—1939. СПб., 2000. Фактом своего появления он обязан международной конференции «Культурное наследие российской эмиграции, 1917—1939», проводившейся в ноябре–декабре 1999 года Сами составители и редакторы книги, впрочем, видят в ее условном структурировании преимущество: количество помещенных материалов, как и участников конференции, имеющих разные представления об уже существующем уровне и стандартах историографии, свидетельствует, по их мнению, о популяризации и демократизации темы.


[Закрыть]

Более подробные представления и характеристики документальных коллекций, впервые вводящихся в научный оборот и представляющих интерес для исследователей культуры, литературы и истории российского зарубежья, удобнее включать в специальные обзоры основных научных направлений новейшей историографии эмиграции[256]256
  В отличие от традиции «общих работ» по эмиграции составление коллекций документов, охватывающих одновременно разные аспекты ее жизни в разных географических центрах, не является характерным для современной историографии первой волны. См.: В поисках истины: пути и судьбы второй эмиграции: Сб. статей и документов / Под ред. А.В. Попова. М., 1997. В региональном аспекте упомянем многотомное собрание «Балтийский архив»: Балтийский архив: Русская культура в Прибалтике / Под ред. И. Белобровцевой. Таллинн, 1996. Т. 1–5.


[Закрыть]. Одна из удачных недавних публикаций подобного рода – многотомный альманах «Диаспора: Новые материалы».[257]257
  Диаспора: Новые материалы / Отв. ред. О.А. Коростелев. СПб., 2001—2002. Вып. I—III.


[Закрыть]

В России серьезных попыток осмысления и анализа накопленного за последнее десятилетие историографического опыта пока еще нет[258]258
  Наиболее полный библиографический свод представлен в приложениях к журнальным публикациям: Библиография: Русское зарубежье. Ч. 1–2 / Сост. И.Л. Беленький // Россия и современный мир. 1998. Вып. 3–4 (20—21). Перечень содержит около 500 научных и публицистических работ, изданных за прошедшие несколько десятилетий как в эмиграции, так и в СССР/РФ. К сожалению, западная историография отображена крайне фрагментарно.
  См. также: Российское зарубежье: итоги и перспективы изучения. М., 1997; Квакин А.В. Россия познает русское зарубежье // Новый журнал. 1998. № 211. С. 155—172 (главным образом пишет о мифологизации темы в начале 90-х годов); первый заметный очерк, правда малоаналитичный, см.: Бочарова З.С. Современная историография российского зарубежья 1920–1930-х годов // Отечественная история. 1999. № 1. С. 91–102.


[Закрыть], а первые историографические очерки, как правило, описательны: читателю самому приходится «картографировать» перспективные направления (и их дробление) в исследованиях, как и прогнозировать возможные этапы их последующего развития.[259]259
  См.: Изучение истории российского зарубежья в 90-е годы: Некоторые итоги и перспективы // Россия в изгнании: Судьбы русских эмигрантов за рубежом. М., 1999. С. 7–28. Один из последних номеров американского журнала Russian Studies in History был целиком посвящен российской эмиграции, в том числе ее историографии. См., к примеру, статьи: S е lunskaia V.M. The Integration of the Russian Emigré Community Between the World Wars in Russian and Soviet Historiography // Russian Studies in History. 2002. Summer. Vol. 41. № 1. P. 8–37; Bocharova Z.S. Contemporary Historiography on the Russian Émigré Community in the 1920s and the 1930s // Ibid. P. 66.


[Закрыть]

Утром – подданные империи, вечером – диаспора

Как предмет исследования, зарубежная Россия, «обживаемая» историками постсоветского периода, парадоксальным образом изменила свой статус: она представляет тем больший интерес, чем меньше она становится по своей сути собственно «зарубежной». Академическая индустрия начинает делать свои первые обороты именно в начале 1990-х годов, когда «зарубежная Россия» задним числом объединяется с культурным пространством Российской империи. Далее воображаемая грань между рассеянием и метрополией катастрофически быстро размывается контекстуально: большая часть сказанного и написанного о превратностях психологической адаптации эмигрантов, угрозе ассимиляции и потере идентичности обращена не только и не столько к этой уже почившей мифической Атлантиде, сколько к реалиям катастрофы современной России, потерявшей в несколько дней империю и получившей в качестве нежданного наследства сотни тысяч сограждан-россиян в ближнем зарубежье. В результате метаморфоз ельцинской «Веймарской России» сама метрополия превращается в новую «Россию в изгнании»: научная интеллигенция ощущает не только его «горький привкус», но и, по сути, оказывается в том же положении, что и соотечественники в ближнем зарубежье, со всеми присущими эмиграции атрибутами: вживанием в изменившуюся среду и поиском новых форм собственной индивидуализации в ней, с новыми правилами игры в профессии, законодательстве, с потерей прежнего социального статуса и др. Именно при таких обстоятельствах и легитимизируется одно из наиболее обширных исследовательских течений в истории русского зарубежья, связанное с изучением процесса адаптации и аккультурации эмиграции, что в идеале должно рассматриваться как часть общей, более широкой проблемы миграций современности.

Эта проблематика, с недавних пор расширившая источниковую базу (после открытия архивов)[260]260
  См., в частности: Тарле Г.Я. Эмиграционное законодательство России до и после 1917 года (Анализ источников) // Источники по истории адаптации российских эмигрантов в XIX—XX вв.: Сб. статей / Под ред. Ю.А. Полякова и Г.Я. Тарле. М., 1997.


[Закрыть], объединяет сразу несколько аспектов: правовой, социальный и психологический. Современная российская историография уже имела традицию обращения к подобной тематике, правда, предметом исследования были процессы реэмиграции и миграции XIX и начала ХХ века, а также эмиграция из стран Америки в Россию. Книга М. Раева помогла историкам перевести фокус на межвоенную эмиграцию как малоисследованное социальное явление. Послереволюционный исход в страны Европы и Азии поражал не только масштабностью, но и фактической полнотой социальной структуры эмиграции, практически аналогичной существовавшей в имперской России[261]261
  О социальном составе эмиграции, конечно, дают представление только частные региональные случаи. На основе данных анкетирования, проводившегося югославскими властями (материалы полностью сохранились в фондах Архива внешней политики России), можно воссоздать общую социальную панораму эмиграции не только в этой стране. Анкетирование включало в себя множество опросных показателей (профессиональной занятости, образования, знания языков, заработка беженцев, последующей миграции и т. д.). О содержании этих уникальных материалов и их значении для социальной истории зарубежья см.: Социальный портрет российского зарубежья 20-х годов (по материалам массового обследования российских эмигрантов в Югославии) // Россия в изгнании: судьбы российских эмигрантов за рубежом. М., 1999. С. 320—348.


[Закрыть]. Более того, послереволюционный исход совместил в себе сразу несколько разнокачественных миграционных потоков, разделить которые не всегда легко, даже если иметь в виду преобладание интеллектуального и военного компонентов в этой волне эмиграции. Проблемы правового статуса в принимающих странах подчас подчеркивали противоречия эмигрантских самооценок, одновременно совершенно лишая актуальности прежний социальный статус эмигрантов. А.Б. Ручкин в своей работе «Российское зарубежье 1920-х годов» показывает, как бытовые проблемы, возникшие с увеличением потока эмигрантов и его социальной диверсификацией, превращались в политические, требующие, во-первых, придания мигрировавшей массе определенного правового статуса, во-вторых – оказания ей институциональной поддержки. Примечательно, что эмиграция не принимает внешнюю оценку своего положения как бедствия, а стремится стать посредником между «страной-реципиентом» и «страной-донором». «Это противоречие между самооценкой и политическими реалиями, – считает А. Ручкин, – обусловило особенное, двойственное положение русской эмигрантской интеллигенции, поставившей целью объяснить Западу смысл революционных событий и гражданского противостояния… и идентифицировать русскую эмиграцию как особую категорию международного правопорядка»[262]262
  Ручкин А.Б. Российское зарубежье 1920-х годов: проблемы адаптации ученых-эмигрантов на примере Экономического кабинета С.Н. Прокоповича. М., 1999. С. 23.


[Закрыть]. Проблема правовая, несомненно, перетекала в проблему выбора стратегии: сохранение потенциала эмиграции или безоговорочная ассимиляция/репатриация. По мнению историка, именно благодаря политическому давлению эмигрантов Лигой наций в 1921 году была найдена формулировка «беженской проблемы» и положено начало юридического признания зарубежной России. Двойственность выбора (адаптация – реэмиграция) зависела теперь не только от позиции самих изгнанников, но и от типа иммиграционной стратегии, которая была принята в том или ином государстве Европы. В этой же работе А. Ручкин описывает наиболее яркий образец государственной «адаптационной политики без ассимиляции» – «русскую акцию» чехословацких властей.

Ряд исследователей указывает на недостатки раевской интерпретации социальной истории зарубежья, подчеркивающей, как известно, гипертрофированный изоляционизм, ставший следствием главной задачи русских в рассеянии – сохранения национальной культуры. Они считают, что обозначенная выше композиционная пара (ассимиляция-репатриация) может иметь промежуточный вариант, и это, как правило, и было нормой. В данном случае важен «фактор адаптационно-ассимиляционного воздействия, оказываемого государством-реципиентом»[263]263
  Синдеев А.А. Политика государственных и общественных институтов в вопросах адаптации и ассимиляции российской эмиграции в 1920-х гг. в Германии // Социально-экономическая адаптация российских эмигрантов (конец XIX—XX в.): Сб. статей. М., 1999. С. 173.


[Закрыть], равно как и фактор его культурной среды. По мнению Г.Я. Тарле, «сохранение национальных черт не может противопоставляться процессу интеграции в новое общество»[264]264
  Тарле Г.Я. Об особенностях изучения истории адаптации российских эмигрантов в XIX—XX веках // История российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX—XX веках. М., 1996. С. 30.


[Закрыть]. В среде межвоенной эмиграции преобладала смесь старых традиций и нового образа жизни, однако, действительно, однозначного отказа от всего, что относилось к традициям, не было, поскольку оставалась возможность репатриации или повторной эмиграции в другие страны. В Германии, к примеру, власти отказались от прямого ассимиляционного давления на беженцев, в качестве агента социализации и аккультурации действовала сама культурная среда. А. Синдеев приводит пример осуществления этой стратегии на практике – русско-немецкое масонство как форма адаптации. Он предлагает даже ввести в оборот термин «миграционный тип страны», обозначающий «исторически сложившуюся систему миграционных потоков, детерминированных политическим, социальным, экономическим, демографическим и национально-культурным развитием страны, обусловленные этим развитием формы миграций… вопросы адаптации и ассимиляции, весь комплекс отношения к чужакам».[265]265
  Синдеев А.А. Указ. соч. С. 185.


[Закрыть]

В собственно ассимиляционных процессах, более длительных, чем процессы адаптации, роль государственного регулирования была не менее значительна, чем сопряженное с языковым барьером и прочими факторами личное желание или нежелание идейного эмигранта растворяться в инокультурной среде. Ю. Бойко использует как аргумент статистику смешанных браков и получения гражданства и их зависимость от изменений в законодательстве и делает вывод об успешности не только адаптации, но и долгосрочной ассимиляции русских во Франции в 1920–1930-х годах, особенно после упрощения процедуры натурализации. Таким образом, он оспаривает утверждение М. Раева о замкнутости русского рабочего сообщества во Франции[266]266
  Бойко Ю.В. О влиянии смешанных браков на процессы социальной адаптации россиян во Франции 1920-х годов // История российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX—XX веках. М., 1996. С. 111.


[Закрыть]. Впрочем, для разных социальных групп в разное время ситуация складывалась по-разному. В студенческой среде на первых порах было заметно противодействие ассимиляции и негативным эффектам обособления, свойственным политизации. Оно приобретало различные формы социальной организации (профессиональные сообщества, участие в экуменическом движении), затем последовал его спад, а с появлением младшего поколения произошло сползание молодежного движения к банальному скаутингу[267]267
  Герасимова Н.П., Елисеева Е.Н. Объединение русских эмигрантских студенческих организаций в Праге // Российское зарубежье: Итоги и перспективы изучения. М., 1997. С. 57—59; Жданов Д.Н. Студенческие организации в европейских центрах русской эмиграции и адаптация русского студенчества (1920-е годы) // Социально-экономическая адаптация российских эмигрантов. С. 150, 159; Евсеева Е.Н. Профессора и студенты // Русские без отечества: очерки антибольшевистской эмиграции 20–40-х годов / Под ред. С.В. Карпенко. М., 2000. С. 262—379; Постников Е.С. Студенчество России и проблемы получения высшего образования в эмиграции // Культурная миссия российского Зарубежья: История и современность. М., 1999. С. 92–102. Ф. Буббайер в монографической биографии С.Л. Франка приводит интересную ремарку из письма Франка Н. Бердяеву: Франк жалуется ему на то, что влияние его и русских философов на молодое поколение в конце 20-х годов уже практически отсутствует – молодежь предпочитает религиозному угару спорт и скаутинг. См.: Boobbyer P. S.L. Frank: The Life and Work of a Russian Philosopher, 1877—1950. Athens, 1995. P. 151.


[Закрыть]. Военная эмиграция, в силу особенностей психологии и профессиональной подготовки, выказывала наибольшее сопротивление тенденциям аккультурации, противопоставляя им централизацию с постоянной оглядкой на оставленную родину. Многочисленные военные эмигрантские организации тяготели друг к другу, несмотря на идеологические расхождения. Антиассимиляторские настроения поддерживались и руководством РОВСа, отрицательно относившимся к возможности принятия военными беженцами иностранного гражданства[268]268
  Ершов В.Ф. Адаптация российской военной эмиграции в странах размещения в 1920-е годы // История российского зарубежья. С. 89.


[Закрыть]. Немаловажную роль в этих процессах сыграли внутригрупповые факторы адаптации, в первую очередь необходимость самоорганизации (in-group policies) для отстаивания своих прав, распределения помощи, оказания социальной поддержки или просто для создания среды общения – это направление также нашло своих исследователей, обратившихся к истории десятков эмигрантских профессиональных и общественных союзов, вспомогательных организаций, в частности Объединения российских земских и городских деятелей (Земгор).[269]269
  Серапионова Е.П. Деятельность земских и городских объединений и комитетов за границей (1920–1930-е годы) // Социально-экономическая адаптация российских эмигрантов. С. 61—73; Сабенникова И.В. Земско-городской комитет помощи русским беженцам за границей (Земгор): состав, структура и географические центры // Зарубежная Россия, 1917—1939: Сб. статей. СПб., 2000. С. 7–10; Никишин И.Ф. Русские врачи в Чехословакии в межвоенные годы // Культура русского зарубежья. М., 1995. С. 134—139. О религиозном аспекте адаптации: Шулепова Э.А. Роль и место Православной Церкви в процессе адаптации русской эмиграции // Культурная миссия российского зарубежья. С. 21—27.


[Закрыть]

Изучение внутригрупповых практик не может не быть мультидисциплинарным, поскольку сам феномен эмиграции многогранен. Его психологический срез предполагает анализ личностных механизмов адаптации мигрантов и корректировки их идентичности. Первый обобщающий теоретический опыт психологического исследования сразу нескольких волн эмиграции, а также определения социально-психологических особенностей межвоенного рассеяния относится к 1995 году[270]270
  Фрейнкман-Хрусталева Н.С., Новиков А.И. Эмиграция и эмигранты: История и психология. СПб., 1995. Впрочем, эта работа сильно сте-реотипизирует представление об эмигранте. См. также: Поливанов О.А. Психология русской эмиграции. (Наблюдение над мемуарами) // Из истории русской эмиграции. СПб., 1992; Партаненко Т.В. К вопросу о стереотипе поведения русской эмиграции во Франции // Русская эмиграция во Франции: вторая половина XIX – середина XX в. СПб.: Минерва, 1995.


[Закрыть]. Профессор Санкт-Петербургского университета Нелли Хрусталева, рассмотревшая субъективные и объективные факторы, влияющие на динамику адаптации эмигрантов к новой среде, отметила, что эмигрантам первой волны было свойственно не только состояние психической раздвоенности и скрытого напряжения вследствие тяжелых бытовых условий, но и «социально-психологический универсализм», открытость в отношении культурных влияний, совмещенная с подчеркнутым национальным патриотизмом и ностальгией, компенсирующими в условиях невозможности возвращения чувство удаленности от родины.[271]271
  См. статью: Хрусталева Н. Адаптация выходцев из бывшего СССР. Взгляд психолога // Диаспоры. 1999. № 2–3. Здесь же она оговаривается, что результаты психологических исследований интересны не только в историческом отношении; они могут быть актуализированы в условиях продолжающихся миграционных процессов в России и соседних странах СНГ. В этой области можно считать новаторской работу Дэвида Лэйтина «Становление идентичности: русскоговорящее население ближнего зарубежья». Касаясь проблематики ответа русскоязычных диаспор на вызовы национализма в государствах ближнего зарубежья, в частности в Прибалтике, Д. Лэйтин подробно рассматривает в свете теорий идентичности и национализма психологические механизмы слома традиционных моделей поведения у русскоязычных меньшинств (к примеру, так называемый каскадный эффект перехода на язык титульной нации) и делает предположения о пределах их языковой адаптации. См.: Laitin D. Identity in Formation: The Russian-speaking Populations in the Near Abroad. Ithaca, 1998. О феномене психологии изгнания в западной историографии: Psychoanalytic Perspectives on Migration and Exile / Ed. by Leon Grinberg and Rebeca Grinberg. New Haven, 1989.


[Закрыть]

В современной историографии заметен переход от анализа психологических проблем к изучению эмигрантского отношения к отечеству и патриотизму. Этот новый подход несколько расширяет тематический охват захиревшего интеллигентоведения[272]272
  Квакин А.В. Идейно-политическая дифференциация российской интеллигенции в период НЭПа, 1921—1927. Саратов, 1991; Он же. Культурная миссия российской интеллигенции в эмиграции: некоторые проблемы изучения // Российская интеллигенция на историческом переломе: первая треть ХХ века. СПб., 1996.


[Закрыть]. Так, в его рамках были описаны разные уровни патриотического сознания: «эмоционально-психологический, социально-политический и теоретико-философский»[273]273
  Олейник О.Ю., Меметов В.С. Интеллигенция, эмиграция, Отечество: проблема патриотизма в творческом наследии представителей российского зарубежья 20–30-х годов ХХ века. Иваново, 1997. С. 5.


[Закрыть]. Первый получает раскрытие в художественно-литературном творчестве, второй – в эмигрантских дискуссиях об отношении к постреволюционной России и защите отечества в 1930-х годах («оборончество»), третий – в теоретизации проблемы национальности и национального в философских работах 1920–1930-х годов и периодике российского зарубежья[274]274
  См.: Болотоков В.Х., Кумыков А.М. Феномен наций и национально-психологические проблемы в социологии русского зарубежья (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, В.П. Вышеславцев, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, И.А. Солоневич, П.А. Сорокин, Г.П. Федотов). М., 1998; Доронченков А.И. Эмиграция «первой волны» о национальных проблемах и судьбе России. СПб., 2001.


[Закрыть]. Один из ключевых моментов обсуждения, объединяющих все уровни анализа, – интерпретация сущности эмигрантского сознания: «Были ли это „другие“ патриоты отечества или же патриоты „другого“ отечества? И была ли сама эмиграция пребыванием на чужбине некоторого числа соотечественников, или же за рубежом оказалась часть самой России?»[275]275
  Олейник О.Ю., Меметов В.С. Указ. соч. С. 37.


[Закрыть] Соизмерима ли вообще идентичность зарубежья с идентичностью метрополии? Последний вопрос был чрезвычайно актуален: с течением времени, со сменой поколений эмиграция испытывала денационализацию, надежды на реэмиграцию стремительно исчезали с углубляющимся разрывом между консервативной социальной жизнью в рассеянии и бытом Советской России, прыгнувшей в индустриализацию. Сумятицу вносила советская контрпропаганда, отрицавшая за зарубежьем право претендовать на русскую идентичность. Индоктринация, проводившаяся метрополией, имела успех: многие из покинувших родину отказывались отождествлять себя с продолжателями классической традиции царской вынужденной/ссыльной эмиграции. Более того, европейская интеллигенция, поддаваясь соблазну, также идентифицировала изгнанников с большевистской Россией или ее «экспериментами», что, конечно, вызывало в лучшем случае недоумение у эмигрантов.[276]276
  Не только недоумения, но и психологические изменения.
  В споре с националистом-охранителем В. Шульгиным П.Б. Струве утверждал, что укоренение, натурализация, т. е. юридическое принятие гражданства страны пребывания эмигранта, будет только способствовать экономической независимости эмиграции и расширению ее деятельности, более активному противодействию большевикам. См.: Селунская В.М. Проблемы адаптации эмигрантов из России в европейском зарубежье 20–30-х годов ХХ века. (По материалам эмигрантской мемуаристики) // История российского зарубежья. С. 48—50. Эти парадоксы отмечают сразу несколько исследователей: Glad J. Russia Abroad: Writers, History, Politics. Washington; Tenafly, 1999. P. 24, 488. В. Селунская упоминает о еще одном, казалось бы нереальном, факторе адаптации – государственной политике самих большевиков в отношении эмигрантов: Селунская В.М. Указ. соч. С. 50; см. также: Синдеев А.А. Указ. соч. С. 180.


[Закрыть]