Текст книги "Вас пригласили"

Глава 10

Ужин был великолепен. Похоже, не мне одной показалось, что Герцог отсутствовал целую вечность. Он предложил было общаться в тишине, но какое там! Мы смеялись, как дети, глаза у всех горели, мы наперебой рассказывали ему о последних событиях в замке. Все гомонили, как перелетные птицы, но когда шум достиг апогея, Герцог предложил нам утихомириться и с трапезничать достойно. Однако нас было не унять: Мастер снова с нами!

Ужин затянулся далеко за полночь, никто не собирался расходиться, и слуги уже подали чай по третьему разу, когда Герцог наконец поднялся и предложил нам отправляться в опочивальни. Сумеречные тени у него под глазами выдавали некоторую усталость, и все мы беспрекословно повиновались. Герцог по очереди обнял каждого – мягко, ласково радуясь встрече.

– Выспитесь хорошенько, меды и медары. Завтра нас ждет небольшая верховая прогулка, – сказал он, и многоголосое «ура!» было ему немедленным ответом.

Первая верховая прогулка всей компанией! Я ликовала вместе со всеми, а шепотки и переглядывания между моими соучениками списала на восторг предвкушения: им-то наверняка не впервой. Я и не подозревала, что уготовано мне в этой невинной прогулке. – Дерейн, медар Дерейн, Йамира, ну не восхитительно ли!.. – Я поочередно дергала всех за рукава, заглядывала им в глаза. Сейчас забавно вспоминать об этом, но в тот вечер…

– О да, меда Ирма, разумеется! Вам тем более есть от чего волноваться, – заговорщицки прошептала Йамира и покосилась на меня лисьим глазом, но Дерейн, сделав большие глаза, незаметно прикоснулся к ее локтю, и она пояснила торопливо: – Вы же впервые на такой прогулке.

Даже эта маленькая странность нимало не насторожила меня, нисколько не убавила восторга. Я постаралась сразу уснуть, чтобы как можно скорее наступило утро.

А на следующий день, сразу после Рассветной Песни, мы высыпали во двор, где нас уже ожидали оседланные лошади. Завтрак Герцог отменил, но я готова была питаться утренним ветром и счастьем находиться рядом с медаром Эганом и остальными.

Лес гудел весной. Тонкая поволока свежей листвы окутала деревья; конский топ мешался с гомоном прилетевших птиц. Солнце пронизывало высокие кроны, а воздух был свеж и остер, как молодое вино. Кровь вскипала и играла в ушах – и от юной красоты вокруг, и от того, что лошадь мне досталась совершенно безумная. Когда мне ее подвели в час рассветных сумерек, я, до конца не проснувшись, не обратила внимания, как пританцовывает и косит лихим глазом моя лошадка. Но стоило мне запрыгнуть в седло и дать животному шпоры, как вся моя безмятежность улетучилась.

Я давно и хорошо езжу верхом. В отчем доме говорить, пользоваться вилкой и ножом и не бояться лошадей детей учили одновременно. А еще чуть погодя нас уже сажали в седло – сначала впереди конюха, потом за спину ему, а вскоре оставляли на лошади одних, и мы восседали горделиво, вцепившись побелевшими пальцами в луку, пока конюх водил смирную полусонную лошадь по кругу во дворе поместья. Но уже лет в десять мы выезжали и в поля неспешной рысью – «вальяжно гуляя», как говорил отец.

Пьяная радость, воля, птичий восторг полета – вот что для меня такое всегда была верховая езда. На фиондарэ3030
  Фиондарэ (ферн.) – вхождение в возраст у девочек, пятнадцатилетие.


[Закрыть] отец подарил мне роскошного рыжего жеребца – сильного и дружелюбного. Мы стали приятелями с выездки, и я изрядно скучала по нему в своих отлучках из дому. Он никогда не был тупой клячей, с ним стоило держать ухо востро, но моя нынешняя лошадь!.. Угольно-черная кобыла, что несла меня рядом с Алис и Бограном, давала огромной форы моему рыжему Чибису. Замковые конюхи сказали мне, как ее зовут, но из восторженной моей головы имя немедля вылетело, и теперь я лихорадочно пыталась назвать ее заново. Алис забавлялась, допекая меня простыми вопросами, на которые я отвечала не сразу и невпопад, занятая лишь тем, как бы не отстать от кавалькады и вылететь из седла на полном ходу. Как же тебя назвать? Бестия? Фурия? Гарпия? Нет, не то…

– Почему бы вам не выбрать что-нибудь поласковее, Ирма? – Герцог поравнялся с нами, вклинился между мной и Бограном.

– Герцог, да она бешеная, – возопила я в ответ. Лошадь подо мной, учуяв, что я на мгновение отвлеклась, прянула в сторону, и полуголые звонкие ветки хлестнули по лицу, больно дернули за волосы.

– Станьте сильнее ее – станьте с ней нежной, – прозвучало в ответ. – Нежной и неумолимой. Как само мироздание. – И уже вполголоса он добавил: – Это касается не только лошадей, дорогая Ирма. – Герцог пришпорил своего рысака и догнал Йамиру и Локиру, унесшихся далеко вперед.

И снова буйная кобылица дернула вбок, понеслась по кустам. Я натянула поводья что есть сил, первозданный ужас на миг накрыл меня с головой, и я, не помня себя, выкрикнула:

– Тише, любимая, тише!

То ли слово подействовало, то ли мое отчаяние, а может, и Герцог мысленно приструнил, сжалившись надо мной, – но Любовь моя перешла на довольно ровню рысь. Я вздохнула с облегчением и прошептала ей в самое ухо:

– Спасибо, Любимая!

Наконец-то я могла смотреть по сторонам и наслаждаться поездкой. Кавалькада была чудо как хороша. Блистательные наездники, сильные, свободные, беззаботные, звонкоголосые. Йамира вдруг запела какую-то привольную морскую песню, от всех нас приветствуя пробуждение мира.

Все знали, куда мы направляемся. Все, кроме меня. Лес поредел, замелькали, усыпанные вспышками солнечной слюды, базальтовые исполины-валуны, и скоро мы уже были у подножия невысокой каменной гряды. Это ее видела я из окон замка. Проехав еще немного, мы услышали болтовню шустрой воды, и вот уже между деревьями заискрился, заиграл горный поток, довольно широкий и умеренно бурный: мы могли бы форсировать его, не слезая с седел. Однако Герцог жестом скомандовал нам спешиваться. Мы немедленно повиновались.

Вместе мы двинулись за Герцогом вверх по течению. Рокот воды заглушил все прочие звуки. Впереди, в нескольких шагах от нас высилась осыпь из угольно-черных валунов. Пихты, причудливо перелепленные ветром, здесь почтительно расступались, солнце вылизывало шершавые щеки камней, и над ними даже в этот ранний час уже полоскался тонкий муар нагретого воздуха. Пара огромных плоских плит мостила удобную площадку прямо у воды.

– Стреноживайте коней, меды и медары. Бивуак.

Мужчины уверенно – очевидно, хорошо зная эти места, – занялись костром, а дамы столь же немедленно и слаженно принялись собирать цветы, стелить рогожи на камнях. К седлам всех ездоков – кроме моего седла – заботливые замковые слуги приторочили небольшие тюки с провизией и посудой. Поначалу я насупилась: меня опять не взяли в игру, – но как тут всерьез обижаться, когда все хохочут, балагурят и резвятся?

Вскоре костер, разведенный с подветренной стороны за камнями, затрещал сухими сучьями. На тарелках появились фрукты, холодное мясо, хлеб, зелень. Даже пара кожаных бутылей с вином нашлась. Что бы мы ни ели все вместе, пища всегда была в радость, а вприкуску с бисквитным головокружительным воздухом, запитая ароматами свежей листвы и трав, крокусов, прели, древесных соков еда вливала вскипающей силы с каждым глотком.

Посреди нашей незатейливой, но такой упоительной трапезы Герцог вдруг поднял кубок:

– Меды и медары! Я счастлив вновь разделить с вами Первую Весеннюю Трапезу. Ясное, простое, нежное и игривое – истинно.

Ученики перекрещивали взгляды и, едва шевеля губами, повторяли произносимое за Герцогом – как старинное, выученное наизусть заклинание.

– Среди нас есть ученица, которая впервые встречает с нами весну, – продолжил Герцог, и все взоры сошлись на мне. – Я вижу, что последние месяцы не прошли для нее даром.

Отчего вдруг запахло грозой? Почему плотнее, туже стали даваться мне вдохи и выдохи? Зачем между ключиц – эта внезапная пропасть головокружительной высоты?

– Посему я предлагаю причастить ее к радости, какой не доводилось еще вкушать ей.

Лицо Герцога – открытая книга, но я не знаю языка, на котором говорит эта страница. Я вчиталась в лица соучеников: лукавая сказка, одна на всех.

– Согласны ли вы разделить с ней Речную Игру?

В коротком кивке плеснули на ветру пестрые косы и локоны, на устах каждого ученика расцвел тюльпан «да». Герцог заплел согласие в венок и вручил его мне, просто, обыденно:

– Сейчас мы будем купать вас, меда Ирма. Обнажайтесь.

Я тут же решила, что ослышалась. Но зачем переспрашивать, если вся я, с головы до пят, стала знаком замешательства? И тогда вмешался Деррис:

– Медару Герцогу, похоже, придется сказать это еще раз. Меда Ирма любит, когда урок повторяют не единожды.

Никто не засмеялся. Никто не отвел глаз. Меня будто держали на руках, бережно, нежно.

– Медар Герцог, – начала я нерешительно, – верно ли я поняла вас? Вы велите мне раздеться?

– Нет, маленькая меда. Не велю. Приглашаю.

– Но… Здесь же мужчины? – прошептала я, и щеки опалило багрянцем.

– Именно так.

– Что нужно снять с себя? – Совсем уж нелепый вопрос.

– Все, что на вас надето, – последовал незамедлительный ответ.

Я медленно встала.

– Не понимаю…

– И не поймете, пока не сделаете то, о чем я вас прошу. – Голос Герцога стал совсем тихим и вкрадчивым.

Тишина вдруг зазвенела в ушах так, что захотелось их заткнуть, а толку?

Я беспорядочно бродила руками по складкам туники, бессмысленно взялась несколько раз за ворот, потеребила рукава.

– Но как же я могу?..

– Меда Ирма, мне показалось, что с «благовоспитанностью» уже давно покончено. Я ошибался? – В последних словах я отчетливо услышала разочарование. – Вы не представляете себе, что вас ждет, Ирма. Доверьтесь. Нагота, в которой мы видим друг друга каждый день, – в слезах, в смехе, в открытых признаниях. Нагота же вашего тела гораздо обыденнее. Дайте себе ощутить это.

Я вдруг сдалась. Медленно, как во сне, убрела за высокую груду камней позади нашего бивуака. Помедлив, сбросила на землю шаль и стянула через голову теплую от солнца, любимую и вдруг такую родную тунику. Горячее марево тут же укутало меня парчовой своей мантией, и будто вместе с туникой я стянула с себя кожу. Сердце барабанным боем разгоняло по телу не кровь, а кипящий грог.

– Я… готова! – крикнула я, все еще сомневаясь, готова ли.

– Так идите же к нам, меда Ирма!

Решиться, отважиться. Обратный путь есть – одеться, отказаться. Но он отчего-то скучен и сер.

– Идите-идите, мы уже ждем вас!

Я как могла прикрыла самые тайные места, зажмурилась и пошла навстречу своему ужасу. Меня встретили негромким смехом: так, вероятно, взрослые веселятся, глядя на чадо, которое ждет особый подарок. Я осторожно открыла глаза – и едва не отпрянула к спасительным камням.

Все ученики и сам Герцог приветствовали меня стоя. Совершенно нагие.

– Ну же, Ирма! Как видите, мы все равны – и, в общем, одинаковы.

Я глубоко вздохнула и еще раз осмелилась глянуть.

Девять фигур, словно храмовые свечи, осиянные солнцем, неподвижные, тихие, они были божественно, ослепительно красивы.

– Дерейн, проводите.

И словно в память о той незабвенной ночи, Дерейн шагнул мне навстречу и протянул руку.

– Смелее, Ирма. В тот вечер, осенью, вы были одна. Теперь – нет. И дождя не будет.

И в который раз с благодарностью приняв его помощь, я подала руку, ученики расступились, и Дерейн повел меня к воде. Я не боялась замерзнуть: казалось, моя кожа раскалена добела. Я вошла в говорливые волны, и вода, безразличная, веселая, закружилась вокруг лодыжек. Дерейн был рядом.

– Айо, Ирма, – шептал он, – еще, заходите поглубже.

Когда река обхватила меня за талию, мы остановились. Песок на дне тек меж пальцев, затягивал, держал, не давая реке унести меня с собой.

– А теперь закрывайте глаза, – скомандовал Герцог.

Я повиновалась.

Заплескало, зазвенело текучее серебро. Ученики один за другим сходят в реку. Шелковыми узлами вяжется поток: меня обступили, взяли в плотное кольцо. Я слышу, как восемь воздушных ручьев омывают мне лоб, гладят веки. И вдруг вода не течет уж мимо, а лучинным пламенем пеленает мне голову, плечи… и шею, и руки, и струится между лопаток: это шестнадцать рук пригоршнями поднимают реку наверх, и гладят меня, и скользят кончиками пальцев по коже, и я вижу, не – открывая глаз, как вспыхивают и дрожат тысячи искр, облачают меня под кожей в одеяние света, а еще глубже – стеклянный фонарь тела, а в нем – радуга трепета, болотный огонек, мое я.

Мое маленькое разноцветное сердце – в тенетах шестнадцати рук. Льется вода, она гуще топленого масла и такая же вызолоченная: в ней – ужас любви и истинной музыки, которых не услышать, не узреть, не понять на вкус и дух, но которые будут до самой смерти. И даже после нее. Потерян счет касаниям, и хрустальная паутина бесстрашной нежности врастает в рыдающую от восторга кожу.

Но вот уж редеют прикосновения, отлетают морскими чайками пальцы, перебиравшие пряди моих намокших волос, река успокаивается и возвращается в русло. Нет в этом горечи одиночества, лишь свобода уединения. И меня вдруг подхватывают под колени, и голос Герцога над ухом шепчет:

– Держитесь, меда Ирма.

В одно касание, в три слова он превращает меня в маленькую девочку. Я хватаюсь за его шею, и вместе со мной медар Мастер погружается с головой в неумолчные волны.

Позабыв схватить воздуха, я забилась, как тонущий зверь, Герцог выпустил меня, и я вынырнула, фыркая и поднимая фонтаны брызг. И тут же взорвались визгом и хохотом мои соученики, и Речная Игра началась.

Мы обдавали друг друга каскадами воды, окунали и топили друг друга немилосердно, подставляли ножки, носились по мелководью и раздавали дружеские шлепки и пинки направо и налево. Йамира, обнажив свою ведьмовскую сущность, одной левой макала Мелна с головой; Амана подплывала под водой и подсекала всех без разбору; Богран подкидывал Алис на несколько локтей над бликующими волнами, и та, в веерах капель, обрушивалась в поток, а мы валились сверху, пытаясь не дать ей сплыть. Солнце горело на наших спинах и плечах, плети мокрых волос хлестали по лицам. Шума и брызг было что от табуна лошадей.

Водяная истома забрала нас нескоро, но пришел и ее час. Один за другим мы выбрались на берег, задохнувшиеся, хмельные, усталые. Высокое небо принялось сушить нас и греть. И лишь тогда вспомнила я, что все мы сейчас – нагие. И я засмеялась, сначала – тихо, про себя, но совсем скоро – в голос.

– Поделитесь шуткой, меда Ирма! – загомонила разом вся компания.

Мы же… ха-ха… мы же совсем… совсем голые! – Я давилась словами, смех отменял речь.

– И что? – переспросил Дерейн.

– И ни-че-го! – ответила я и захохотала пуще, а вслед за мной – все остальные. Герцог веселился вместе с нами, а потом предложил все-таки одеться: ему бы не хотелось, чтобы мы все назавтра слегли в лихорадке. Еще недавно я не желала обнажаться, теперь же едва не отказалась облачиться.

Мы выпили по бокалу вина, и стало уютно и тепло. Разговоры затихли, и в молчании продолжала цвести и переливаться музыка Речной Игры. Мое племя. Один на один с собой родилась я, один на один с собой умру. Но пока жива, я знаю теперь – я не одна. Ничто и никогда не сможет отменить, вычеркнуть сегодняшний день, священную связь, величие разделенной игры. Я наконец поняла разницу между фернским и деррийским словами, обозначавшими дружбу3131
  В деррийском языке понятие «дружба» обозначается словом медакхари, что буквально означает «неназываемое братство».


[Закрыть].

– Именно так, меда Ирма. Спасибо за Игру. – Я обернулась на голос Мелна. Герцог и Богран кивали, улыбались. Я вернула им блаженную улыбку, поискала верные слова:

– Спасибо. Я вас очень…

– О-о, Ирма, ну разумеется! – прервал меня Герцог. – Вы так громко это чувствуете последние полчаса, что эти ваши слова уже безнадежно устарели. – Сулаэ фаэтар!

Глава 11

После нашего купания в леса вокруг замка внезапно пришло лето. Дни стояли полные кипучей майской неги, парк утопал в цветах. Ночи стали коротки, как полет стрелы, и ученики целыми днями упивались солнцем, старались перенести все свои Дела в парк. Все, кроме нас с Деррисом.

Вдруг оказалось, что лишь Деррису и есть до меня дело – остальные, все как один, внезапно с утроенным азартом занялись своими Делами и в один голос твердили, что я уже могу заниматься самостоятельно, они меня всему научили, и теперь дело лишь за упорной ежедневной практикой наедине с собой.

И я с головой погрузилась в ваймейнский. Я уже могла по памяти написать те несколько строк, что начертаны были под драгоценным рисунком, и нетерпение мое росло день ото дня. Не раз и не два я сличала черты рисунка с теми, отсыпанными в гравии внизу, во внутреннем дворике – и не находила ни единого отличия. Не могло быть никаких сомнений: блиссова песчаная картина во дворе замка была создана именно по рисунку из ваймейнской книги.

После Речной Игры Дерриса будто подменили, и я, по правде сказать, не знала, радоваться этому или нет. Он прекратил насмехаться надо мной, грубить и сыпать колкостями, стал угрюм, немногословен и будто затосковал. Я даже набралась смелости задирать его, но в ответ получила лишь сумеречное молчание – ни заносчивой улыбки, ни встречной дерзости.

Йамира дружила с Деррисом ближе прочих, и я решилась спросить у нее, что не так с моим наставником. Морская королева вскинула шелковые брови и глянула на меня, как смотрят на жеребят или щенков, – умильно и снисходительно.

– Ирма, детка, вы не устаете меня изумлять.

– Меда Йамира, простите мое любопытство, но мне и впрямь беспокойно за Дерриса. Пусть уж лучше он грубит, чем тоскует.

– А вы спросите у Локиры!

Локира же, как обычно помедлив с ответом, заблестела изумрудными очами и прозвенела:

– Смотрите на него не отрываясь, меда Ирма. Ваши глаза рано или поздно выведают ответ. И скорее рано, чем поздно.

И сколько бы я ни спрашивала больше, Локира лишь улыбалась, качала головой и гладила меня по спине лаковой узкой ладонью.

И снова приходил день, и снова мы встречались с Деррисом – то в библиотеке, то на площадке в башне, то в парке, то на галерее… Он подолгу терпеливо правил мое произношение, объяснял совсем уж хитрые грамматические правила, но наотрез отказывался взять и перевести мне написанное в книге.

– Меда Ирма, вам нужен ваймейнский или сорок слов в вашей книжке? – спрашивал он, обращая на меня тусклый немигающий взор.

Я изворачивалась, как умела:

– Мне очень важно прочесть эту подпись – вы же знаете, медар Деррис… Я очень полюбила ваймейнский… – И здесь я нисколько не кривила душой: родной язык Дерриса – куда живописнее и точнее фернского – стал за прошедшие недели мне дорог и близок. —… Но нет и не будет мне ни сна, ни покоя, пока я не узнаю, что там написано, понимаете? Помогите мне, самую малость, – умоляла я.

Деррис только вздыхал и в который раз призывал меня к усидчивости и упорству. И я покорно зубрила затейливые глаголы, произносимые не по правилам, надсаживала горло на хрипах и свистах концовок прилагательных, различала и запоминала бесчисленные эпитеты, обозначающие человеческие чувства.

И вот пришел день, когда я с волнением и трепетом уже сумела собрать несколько слов из загадочной подписи. Вот что получилось: «Блажен Парящий… Себе (или Себя? ), Потому Что Он Возвращается (или Возвратился? )… Легкость (или Легкий? или Легко? )». Далее шла мудреная датировка (с ваймейнскими числительными у меня было из рук вон плохо), а следом, похоже, – имена художников и еще несколько слов, среди которых «изображение» (или «изображено», или «изобразил»? ). Я чуть не захлопала в ладоши, когда перечитала еще раз то, что можно было с большой натяжкой назвать переводом на фернский. И хотя пока мне было очень мало что понятно, – я торжествовала: еще немного – и тайна блиссова Всемогущего откроется мне! Я живо представила, как красиво перепишу точный перевод, покажу его Деррису и Герцогу и заслужу их вожделенную похвалу: не поленилась выучить целый новый язык, сошлась со своим неприятелем и приняла, признала его как учителя!

Я так громко все это думала, что сквозь собственные мысли услышала откуда-то громкий смех Мелна. Я сидела в обнимку со старой книгой на ступенях заднего крыльца. Задрав голову, я увидела медара Мелна на галерее прямо надо мной. Он свесился через перила, а рядом с ним хихикала белка-Алис.

– Меда Ирма, да вы тайная гордячка!

– Но ведь это же все правда! Мелн, Алис, не смейтесь надо мной! Я так старалась, вы же все знаете про Дерриса…

– Ну, разумеется, кто бы сомневался! – Алис охотно кивнула. – Герцог как-то сказал: приходит время, и доброе вино начинает особенно сильно пахнуть. Знаете, когда?

Я с готовностью заглотнула наживку:

– И когда?

– Когда только что скисло!

И они снова прыснули. Понимая уже, что ничего хорошего про меня сейчас не скажут, я все-таки решила переспросить:

– Дорогие соученики, потрудитесь объяснить вашей маленькой глуповатой подруге, в чем соль поучения?

– Охотно! – отозвался Мелн. – Когда ведешь подробный счет своих заслуг – не движешься вперед, мой милый друг. Понимаете?

– Ах вот оно что… – Меня сочли зазнайкой. – Благодарю за науку. «Или стану думать потише!» Но это я уже отметила про себя.

– Вот-вот, или хотя бы думайте потише!